А. Остужев - великий романтический актер

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Контрольная работа по истории театра

на тему: «А. Остужев - великий романтический актер»

Тюмень, 2013

В самом конце 1940-х, и в начале 1950-х годов на Тверском бульваре в Москве часто можно было встретить статного пожилого человека с благородной осанкой и, как-то по-особенному красиво, седеющими волосами. Он всегда гулял один и почти не обращал внимания на прохожих.

Единственными его друзьями были дети, шумными стайками играющие на бульваре. Он угощал их конфетами, а они, доверчиво сбегались к нему, чтобы взять предложенное угощение, и затем, вежливо поблагодарив старика, снова разбегались по своим ребячьим делам. Он снова оставался один… Если погода была достаточно теплой человек садился на скамейку, снимал шляпу, клал ее рядом с собой и задумчиво смотрел на листву, на проезжающие мимо бульвара автомобили, на шахматистов, сгрудившихся над принесенной из дома шахматной доской. Его одинокая фигура, чуть растрепанные ветром седые волосы и внимательный взгляд серых глаз наводили на воспоминания об облике короля Лира, и возможно поэтому, даже если все скамейки на бульваре были заняты, никто не садился рядом с ним, не решаясь нарушить покой и пространство его глубокого одиночества.

Он был погружен в свои размышления, однако проходившие мимо люди, увидев его, зачастую приостанавливались, и женщины звонким шепотом удивленно восклицали: «Кто это? Это Остужев? Правда - Остужев?.. » Действительно, это был знаменитый Александр Алексеевич Остужев, актер Малого театра, Народный артист СССР - герой и кумир нескольких поколений российских и советских театральных зрителей…

Александр Алексеевич Остужев (настоящая фамилия Пожаров) родился 16 апреля 1874 в Воронеже, в семье железнодорожника. Учился в техническом училище, затем работал на железной дороге, сменил несколько специальностей. С 1894 года выступал в эпизодических ролях на сцене Воронежского театра. Гастролируя в Воронеже в 1895 году, артист Малого театра А.Южин, заметил юношу, игравшего с ним в спектакле маленькую роль. Оценив незаурядные способности Саши Пожарова, Южин принял большое участие в его судьбе. С помощью Южина Пожаров поступил в 1896 году на драматические курсы при Московском театральном училище. С 1898 творческая жизнь актёра была тесно связана с Малым театром, выдающимся представителем героико-романтического направления которого он стал. Юношеская пылкость, темперамент, искренность в передаче тончайших переживаний героев, редкий по красоте тембра голос способствовали его успеху. Его первые роли: Ромео («Ромео и Джульетта» Шекспира), Чацкий («Горе от ума» Грибоедова), Жадов, Незнамов («Доходное место», «Без вины виноватые» Островского) и др. Он начинал вместе с такими великими актерами, легендами истории русского театра, как Ермолова, Федотова, Лешковская, Ленский, Садовский, Правдин и, будучи еще очень молодым, сумел стать их достойным партнером в волшебном мире театра.

Выдающаяся русская актриса Евдокия Дмитриевна Турчанинова вспоминает: «Остужев, казалось бы, самой судьбой был отмечен для работы на сцене. Ни в чем природа не обделила его. Он был красив той прекрасной красотой, которая не поражает, но восхищает внутренним богатством, задушевностью, затаенной в глубине больших внимательных серых глаз. Обладая пластичной и изящной фигурой, он мог, несмотря на свой средний рост, казаться, когда нужно, высоким и величественным. Красота его голоса, сильного, чистого, музыкального, необычайного, остужевского тембра поражала; забыть его голос невозможно.

Тяжелое детство в бедной семье развило в нем любовь к мечте, уводящей его от суровой действительности. Мечта вела его ко всему возвышенному, прекрасному, романтическому. Правдивому сценическому воплощению остужевских романтических героев помогал и его беспредельный темперамент, заставлявший зрителя вместе с Остужевым плакать, возмущаться, негодовать, любить и страдать. Никто на сцене не умел так страстно и нежно любить, как Остужев. Сила, глубина и искренность остужевских переживаний и его обжигающий, подобно огню, темперамент заставляли самого Остужева сгорать в огне страстей воплощаемых им сценических образов. Он жил на сцене, растрачивая себя без остатка, не умея быть холодным и расчетливым художником, строго контролирующим свои силы и возможности».

В 1908 году, в возрасте 34 лет, его, одного ведущих московских актеров, признанного премьера Малого театра, постигло страшное несчастье. Вследствие болезни Меньера он начал терять слух и к 1910 году - практически полностью оглох. Труд актёра превращается для него в подвижничество... Е.А. Турчанинова вспоминает: «Очень рано, в расцвете лет и таланта, Александр Алексеевич Остужев начал терять слух. Можно только представить себе его отчаяние, когда он впервые это обнаружил. Многие и очень многие на его месте растерялись бы, растворились бы в этом отчаянии, но Остужев «не опустил рук» и не опустился сам, а с удвоенной, утроенной силой и энергией начал работать над собой. Он не бросил сцены. Он не искал снисхождения. Он работал, запоминая наизусть роли своих партнеров, ловя реплики по губам партнеров во время спектаклей и, не слыша себя, умел соразмерять звук своего пленительного голоса. Зритель, зачарованный талантом Остужева, и не думал о том, какой героический подвиг происходит у него на глазах, когда глухой актер потрясает его своей игрой... Бетховен, создававший великолепные симфонии, не слыша их, и Остужев -- два ярких примера безмерного подвига в искусстве, огромной силы воли, неустанного, напряженного, вдохновенного труда и веры в жизнь».

А вот что написала об этом в своих воспоминаниях известная писательница и переводчик, Татьяна Львовна Щепкина-Куперник: «Я не сравниваю Остужева с величайшим Бетховеном, однако их роднит общее несчастье и одинаковое отношение к нему. Остужеву тяжелая болезнь фатально повредила слух, когда он был еще в расцвете сил, таланта и красоты, и он неуклонной энергией в труде и силой воли, так же как Бетховен, победил недуг. Но, может быть, великому композитору это было даже несколько легче. Он имел дело с инструментами, которые знал великолепно, мог представить своим гениальным воображением каждый оттенок их звучания и мысленно «слышал» то, что он воплощал в нотных знаках. Остужеву приходилось иметь дело только с одним инструментом - собственным голосом, которого он не слышит. И, однако, путем изумительного овладения техникой голосового аппарата он достиг того, что голос повиновался ему, сохранил все свои модуляции -- то нежные, то гневные, то скорбные, никогда не слишком громкие или слишком тихие. Никто, не знающий об его недуге, не мог бы его заподозрить, да и знающие могли наслаждаться редкой красотой его голоса и преклоняться перед силой духа этого артиста».

Несмотря на произошедшее несчастье А.А. Остужев продолжает работать. В период с 1910 до начала 1920-х годов он продолжает работу над созданием галереи театральных образов, составляющих славу Малого театра. Трагедию взаимоотношений сына с матерью, прозвучавшую еще в роли Незнамова, где партнером Остужева была М.Н. Ермолова, он продолжил в роли Освальда, также в дуэте с великой актрисой (Привидения Г. Ибсена, 1909). Он не развенчивал своего сложного, обреченного героя, но утверждал в нем, несмотря на внутренний надлом, необыкновенную силу духа, жажду жизни, непримиримость к миру лжи и лицемерия. Вслед за Освальдом создал глубоко индивидуальные образы Чацкого (Горе от ума А.С. Грибоедова) и Хлестакова (Ревизор Н.В. Гоголя), Петера (Борьба за престол Г. Ибсена), Теодоро (роли в романтическом репертуре Собака на сене Лопе де Вега), Мешема (Стакан воды Э. Скриба), Квазимодо (Собор Парижской Богоматери В. Гюго).

Однако этот успех был плодом упорного, буквально - подвижнического, труда. Актриса Малого театра, многолетняя партнерша и друг А.А. Остужева, Наталья Александровна Луначарская-Розенель (с семьей Луначарских Александр Алексеевич на протяжении долгого времени «дружил домами») вспоминает: «Остужев никогда не переставал работать над своим голосом, тренировать и отшлифовывать этот прекрасный инструмент, данный ему природой. Не переставал он также заниматься гимнастикой и до пожилого возраста сохранил ловкость и силу.

Жизнь его была заполнена любовью к театру. Трудно постигнуть, какую интенсивную работу приходилось ему проделывать для того, чтобы сыграть новую роль: ведь он не слышал, совсем не слышал партнера. Он не запоминал, как все другие актеры, два-три последних слова реплики в диалоге, он должен был знать весь текст всех сцен, в которых участвовал. Если бы он забыл или перепутал текст, ничто не могло бы его спасти -- он не услышал бы ни суфлера, ни подсказываний партнеров. Поэтому на спектаклях Александр Алексеевич был очень собран, сосредоточен, очень напряжен. Он не позволял себе ни на минуту отвлечься перед выходом. Конечно, Остужев обладал отличной, хорошо тренированной памятью, но в случае какой-то оговорки, «заскока» спасения ждать было неоткуда: не улавливая слов партнера, он не смог бы сымпровизировать, сказать текст своими словами. Когда осознаешь это, становится жутко: какое-то хождение по канату над пропастью. Если ясно представить себе все это, понимаешь, каким подвигом была работа Остужева на сцене. Александр Алексеевич на летние каникулы брал с собой пьесы будущего сезона и выучивал их целиком наизусть».

Воспоминаниями о своих первых впечатлениях об Александре Остужеве именно в этот период его творчества и о своем отношении к нему в последующие годы, когда они стали партнерами по спектаклям Малого театра, делится Народная артистка СССР Елена Николаевна Гоголева: «Однажды по абонементу мы с мамой смотрели «Старый закал» Сумбатова в Малом театре. И вот открылся занавес. На сцене ночь, сад внутри крепости где-то на юге, в маленьком пограничном гарнизоне. На сцену вышли двое. Офицеры. Один совсем молодой, стройный, другой постарше. И раздался голос молодого офицера. Тишина в зале стояла удивительная. Голос, необыкновенный голос, звучный, чистый, ясный. За сценой жена полковника Олтина играла ноктюрн Шопена. И голос молодого офицера, его душа, глубокое отчаяние от невозможности вырваться из этой глуши, где гибнет ум, душа, а потом безудержные страстные рыдания -- все это потрясло не только меня. Звуки Шопена и такой же полный неслыханной красоты и муки голос, сумевший покорить, захватить, действительно потрясти весь зал. Голос этот принадлежал Остужеву. Совсем небольшая сценка, но как он ее играл! Это было нечто необъяснимо прекрасное, что мог сделать только подлинный художник, подлинный талант, хватающий за сердце и переворачивающий душу. С тех пор Остужев стал моим кумиром. Я не была из тех поклонниц, которые ждут своего обожаемого у выхода после спектакля, требуя автограф и осыпая цветами. Нет, я поклонялась молча, даже не мечтая увидеть его в жизни. Но все его фотографии во всех ролях старалась приобрести у Сахарова и Орлова. Была такая фотография, или, как теперь бы сказали, фотоателье. Помещалась она на углу нынешней улицы Пушкина и проезда Художественного театра, а потом переехала на Кузнецкий мост. Оба компаньона фотографировали только артистов. Они были хорошие фотографы и истинные театралы. Музеи театров многим обязаны им… Вспоминается мне и то, как играл Остужев в пьесе Н. Григорьева-Истомина «Сестры Кедровы». Замечательный был спектакль. Для меня, конечно, на первом месте был в нем Остужев. Роль вообще выписана неважно, но очарование и обаяние Остужева, его голос и темперамент преодолевали слабость роли и завораживали всех. Не могу забыть Остужева в пьесе Сумбатова «Измена». Он, как всегда, играл Эрекле темпераментно, порывисто, обаятельно. Когда я впоследствии играла Рукайю, у меня был другой партнер, совсем непохожий на остужевского Эрекле. Ну что делать, так случилось. Как я уже говорила, Чацкий -- Остужев был любовник и,прежде всего, безумно любил Софью. Может быть, потому моя Софья и бросалась за ним, когда он уходил навсегда. Уж очень было обидно. Мой обожаемый Остужев -- Чацкий любил меня, а я -- Софья?! Надо же так! Но зато в «Уриэле», играя Юдифь, я отдавала ему всю любовь, таившуюся во мне все эти годы».

Несмотря на популярность и огромное количество поклонниц, Александр Алексеевич не имел семьи и жил совершенно одиноко. Друг актера, М.М. Садовский, рассказывает: «Меня всегда и удивляло и заставляло как-то внутренне жалеть Александра Алексеевича то обстоятельство, что он жил один. У него не было домработницы, не было никого, кто бы заботился о нем, помогал вести домашнее хозяйство. Он всегда все делал сам и никогда на это не сетовал. Любовь к жизни, к деятельности всегда давала ему возможность сохранить мажорное настроение.

Он увлекался слесарным делом, занимался фотографией и был страстным охотником. Он жил в Большом Козихинском переулке, в коммунальной квартире, занимая в ней две небольшие комнаты. Первая его комната напоминала слесарную мастерскую: в ней стоял верстак и находилось множество слесарных инструментов; во второй комнате, если судить по вещам, жил фотограф, охотник и актер. Впрочем, об актере - вещи говорили меньше всего. Об этом напоминала, может быть, только коробка грима, брошенная неизвестно в каком году на подоконник.

О том, что Остужев увлекался слесарным делом, знали все, кто знал Александра Алексеевича, и, конечно, все его знакомые и даже знакомые знакомых обращались к нему с просьбой починить ту или иную вещь. Но особой известностью он пользовался в том районе, где жил. Многие жители Большого Козихинского переулка знали, что по соседству с ними живет артист, который прекрасно чинит самовары, замки, кастрюли, и при этом -- задаром. «Расторопные» хозяйки не оставляли его без работы и тащили к нему так много всяких предметов, нуждавшихся в ремонте, что Александру Алексеевичу приходилось иной раз вывешивать на своей двери объявление: «Слесарные работы временно прекращены». Но хозяйки не унимались и, чтобы разжалобить Остужева, посылали к нему своих детей.

Начало 1920-х годов стало нелегким временем в жизни Малого театра и началом кризиса в человеческой и актерской жизни Александра Алексеевича Остужева. Шла смена общественно-экономических формаций. Утверждались новые идеалы, новые направления в искусстве. От старых дореволюционных театров отвернулось большинство критиков, которых захватило новое «левое» искусство. Отрицать и ругать в прессе Большой, Малый, отчасти Художественный театр сделалось своеобразной модой.

О спектаклях Малого театра отзывались положительно только в тех случаях, когда режиссер, художник и актеры заимствовали декорации, мизансцены, трактовку сценических образов у «новаторов». То же увлечение новизной распространялось и на актеров, актерское мастерство, стиль игры. Одним из ярких выразителей артистических традиций старого Малого театра, безусловно, был Александр Остужев. Это раздражало многих представителей тогдашней модной околотеатральной элиты и порождало бурные дискуссии и критику в прессе. К тому же завистников и критиков подстегивали неизменный успех и популярность Остужева у зрителей. Советский театральный зритель начала и середины 1920-х годов представлял собой весьма своеобразное и неоднородное собрание. При постановке новой пьесы, премьеру и три-четыре первых спектакля посещали старые театралы, московская интеллигенция. На последующих спектаклях эти зрители сменялись нэпманами с их спутницами, приезжими и командировочными. Большая часть публики была несведуща ни в литературе, ни в истории, ни в театральном искусстве и следила в основном за развитием любовной интриги, бытовыми событиями, за содержанием ведущих женских ролей.

В сезон 1923/24 гг. Малый театр поставил «Юлия Цезаря» Шекспира. А.А. Остужев играл Антония. Критика приняла спектакль «с прохладцей». Публика тоже не заинтересовалась спектаклем, в центре которого были политические страсти и борьба честолюбий. Трагедия, в которой не было ни ведущих женских ролей, ни любовной интриги, не смогла увлечь зрителя. Однако, и в этом случае, талант, мастерство и чарующий голос Остужева обеспечили ему восхищение зрителей. Н.А. Луначарская-Розенель рассказывает: «На премьере «Юлия Цезаря» за мной сидела полная, сильно затянутая дама с золотым лорнетом. Во время действия она то с треском обмахивалась веером, то громко открывала замок своей сумки, то щелкала пудреницей. Наконец она притихла и поднесла лорнет к глазам. Это было во время монолога Остужева на Форуме. Вдруг моего плеча коснулся ее веер.

- Пардон, скажите - это тот самый Антоний, у которого был роман с Клеопатрой?

- Да, тот самый.

Она снова вскинула лорнет.

- Ну что ж, ее можно понять - эту Клеопатру!

Мне показалось, что она сейчас скажет - "Клеопатру Сидоровну".

- Да - если Антоний был похож на Остужева...

Тут на нас зашикали соседи».

В финале шекспировской трагедии Кассио говорит об Отелло: «Большое было сердце». Эти слова полностью уместны и сейчас, когда мы вспоминаем великого русского артиста - Александра Алексеевича Остужева...

В силу господствовавших в то время театральных тенденций и особенностей зрительской аудитории, спектакль оказался недолговечным, публика плохо его посещала, пресса отзывалась критически. В то же время «старая гвардия» Малого театра, актеры и администрация, знавшие, любившие и ценившие Остужева, начали уходить со сцены, а многие - и из жизни. В руководство театра пришли новые люди…

Н.А. Луначарская-Розенель с горечью пишет: «… эти новые люди стали холодно относиться к неугодному прессе актеру. Я подчеркиваю - холодно, равнодушно, потому что неприязненно или враждебно к Остужеву никто не мог отнестись: он был самый бескорыстный, самый незлобливый, самый лучший товарищ, какого только можно себе представить. Но, вероятно, он не умел отстаивать своих прав, не напоминал о себе, не требовал... и его забывали при выборе репертуара, при распределении ролей».

Е.Д. Турчанинова вспоминает об этом тяжелом, почти десятилетнем, периоде в жизни актера: «Было время, когда он в театре почти ничего не играл или играл чуждое его индивидуальности, особенностям таланта, но даже это чуждое всегда им добросовестно выполнялось, потому что он был подлинный художник и человек, преданно любивший искусство. В нем много было мягкого юмора и какой-то спокойной жизненной мудрости. Никто из товарищей не слышал от него жалоб, и никто не знает, как велики были его страдания, Прежде веселый и остроумный, он стал избегать общества товарищей, боясь быть в тягость кому бы то ни было, стесняясь своей глухоты».

Однако, в театре он проводил много времени, чаще всего - один, в своей уборной. Там он читал, делал записи, возился со своей большой коллекцией фотографий.

«Иногда внутри театра бывала очень напряженная атмосфера. - вспоминает Луначарская-Розенель - Страсти кипели. После горячих дебатов на собраниях долго не расходились, разбивались на группы, делились впечатлениями, осуждали, злорадствовали. После одного такого собрания, еще не остывшая от волнений, я проходила по коридору. Остужев обнял меня за плечи и приблизил мое лицо к своим губам. Он зашептал мне:

-- Дорогая, я отчаивался, проклинал свою судьбу за эту глухоту. А теперь я счастлив, я счастливее всех здесь в театре. Я ничего не знаю. До меня не доходят сплетни, слухи, перешептывания. Я знаю только то, что мне говорят вслух, громко, прямо в лицо. Намеки, шпильки, полуслова... всего этого для меня нет. Я счастлив, поймите это, Наташенька…

Я думаю, что, если бы Остужев обладал тончайшим слухом, для него все равно не существовало бы ни интриг, ни сплетен, ни слухов. Так чуждо было ему все это -- он жил в своей, несколько замкнутой, но чистой атмосфере. Даже когда театральная фортуна, отворачивалась от него, он оставался верен себе -- не искал боковых путей, протекций. Когда ему перестали давать роли героев в классическом репертуаре, он не жаловался, не протестовал. Когда дирекция навязывала ему бытовые, комедийные, эпизодические роли, он не отказывался и играл их со всей добросовестностью преданного своему делу человека… Он неизменно был ласковым и внимательным товарищем. Но с годами между ним и окружающими вставала стена; это была не его вина, но беда, большая беда -- его глухота. Никогда не забуду, как во время собраний общих или цеховых, режиссерских докладов, отчетов дирекции, профсоюзов и т. п. в первом ряду несколько особняком от других непременно сидел Остужев и, приложив ладонь к уху, напряженно вслушивался. Как-то, во время одного из собраний, я наблюдала изменчивое выражение его лица: он то кивал головой и чуть-чуть улыбался, то болезненно морщился, значит, не слышал, не понимал. Я удивлялась и восхищалась его преданностью театру -- заметно было, что он слышит далеко не все... Как же ему хотелось жить одной жизнью с коллективом, иметь свои непосредственные впечатления обо всем происходящем в театре!

Авторы часто читали актерам Малого театра свои новые произведения. Как-то один не московский драматург просил организовать чтение его исторической трагедии для нашей труппы. Дирекция предложила мне встретить и принять этого драматурга, словом, взять на себя функции хозяйки. В начале чтения все места в репетиционном зале, где мы собрались, были заняты. Остужев по обыкновению сидел в первом ряду и старательно вслушивался в текст. Автор читал очень тихо и монотонно, из задних рядов раздались голоса: «Громче!» Драматург выпил воды и попробовал форсировать звук. Однако вскоре голос у него «сел», и он продолжал читать еще тише, да вдобавок хрипя и откашливаясь. Первыми ушли из зала женщины: в пьесе не было женских ролей; затем постепенно опустели все ряды; к концу остался завлит, я -- по обязанности «хозяйки» и... Остужев. Драматург был возмущен до глубины души. Я подошла, чтобы поблагодарить его, но он только повторял в полной ярости:

- Какое бескультурье! Какие невежественные люди! Я попробовала заступиться за сбежавших слушателей и объяснить, что предстоит сдача двух спектаклей, все устали, автора было плохо слышно. Он прервал меня:

- Но ведь Остужев оставался до конца! А еще говорят, будто он плохо слышит!

Я не знала, что ответить... Остужев еще не ушел. Чтобы спасти хоть отчасти положение, я сделала знак Александру Алексеевичу, чтобы он подошел к автору. Остужев тепло пожал ему руку, любезно поблагодарил. Драматург несколько успокоился. Проводив его до лестницы, я вернулась к Остужеву.

- Скажите, дорогая, а почему такое повальное бегство? Очень плохая пьеса?

- А как по-вашему, Александр Алексеевич?

- Но я не слышал ни одного слова.

- Зачем же вы просидели три часа?

- Не мог же я уйти из первого ряда! Этот бедняга к концу чуть не плакал. Нельзя обижать человека... Расскажите мне, что там происходит, в этой исторической трагедии?

Таков был Александр Алексеевич - доброжелательный, деликатный…»

Можно только догадываться, какие нравственные мучения испытал Остужев за долгие годы невостребованности и возрастающего одиночества. Н.А. Луначарская-Розенель с горечью вспоминает: «В течение двенадцати лет, с 1923 по 1935 год, я была свидетельницей неизменной, упорной недооценки Остужева, непонимания его неисчерпаемых творческих возможностей. Переворот в отношении к Остужеву произошел вовремя, ему еще были дарованы пятнадцать лет творческой жизни».

Как это произошло? В начале сезона 1933/34 года в Малом театре начал работать новый директор - Сергей Иванович Амаглобели. Опытный и талантливый руководитель, он был особенно внимателен к «золотому фонду» театра, к его прославленным «старикам» -- актерам старшего поколения. В январе 1935 года Малый начал работу над бессмертным творением Шекспира «Отелло». На роль Отелло было намечено несколько исполнителей. Первым считался П.М. Садовский, на которого возлагались все надежды. Очень хотел играть Отелло М.Ф. Ленин. Последним в списке значился А.А. Остужев. Сначала Радлов проводил читки -- пробы за столом. Основные исполнители и дублеры, назначенные на все главные роли, репетировали поочередно. Радлов знакомился с актерами, давал им возможность попробовать свои силы. Месяца через два после начала работы очередь дошла до Остужева. С. Н. Фохт, игравший Грациано, рассказывал, что Александр Алексеевич прочел первый акт, особенно сцену «В сенате» так темпераментно, свежо, необычно, что заинтересовал Сергея Эрнестовича. В результате застольной работы было решено, что репетировать Отелло будут П.М. Садовский и А.А. Остужев. Остальные претенденты на эту роль отпали.

- Посмотрим... Поглядим... -- недоверчиво говорили старики актеры, слушая рассказ С.Н. Фохта об успехах Остужева, - хорошо прочитать первый акт за столом - одно дело, а сыграть всю трагедию на сцене -- совсем другое. Да, в молодости Остужев был великолепным любовником. Как он играл Ромео! Но Отелло... нет, тут нужен трагик! Если здоровье позволит Прову Михайловичу, может быть, он осилит Отелло. Спектакль получится. А с Остужевым вряд ли!.. - вздыхали они, покачивая головами, и вспоминали Сальвини, великого Сальвини в роли Отелло. Обстоятельства внутри театра сложились так, что Александр Алексеевич давно не играл значительных ролей. Ему поручали неподходящие для его актерской индивидуальности комедийные и бытовые роли, как, например, Вово в «Плодах просвещения», Репетилова в «Горе от ума», мастерового Михаила Ивановича в «Растеряевой улице». Все эти работы не принесли Александру Алексеевичу славы. И никто не подозревал, что именно в это трудное время неудач, роковых ошибок, вынужденной творческой бездеятельности у Остужева созревал замысел роли Отелло, требовавший для своего осуществления титанического напряжения всех духовных и физических сил. Если человека слабого, робкого тяжкие испытания сгибают, заставляют смириться, то могучего, решительного они закаляют, делают еще сильнее».

«Отелло» ждал оглушительный успех! И по всеобщему признанию - центром, звездой этого успеха был Александр Алексеевич Остужев. По мнению критики, в Остужевской трактовке роли Отелло особенно ярко прозвучала тема оскорбленной справедливости. Его мавр был не необузданным первобытным дикарем, а человеком изысканной культуры и чувств. В самом облике героя Остужев мастерски подчеркивал торжественность облика полководца, его пластики и черт лица. И тем страшнее нависала и приходила катастрофа, рушился огромный человеческий мир, из-за ничтожной интриги.

Отелло в исполнении Остужева вызывал у зрителей не просто восхищение - это был настоящий триумф. Александр Алексеевич не мог слышать аплодисменты и крики «Браво!», но он видел, чувствовал восторг зрителей. Здание Малого было буквально завалено цветами. Пробираться в гримерку Остужева приходилось, через коридоры, сплошь заставленные корзинами цветов. В некоторых случаях занавес после спектакля поднимали до 40 раз… Весной 1936 года, во время гастролей в Ленинграде, в Выборгском Доме культуры, сразу по окончании спектакля, толпа студентов ворвалась из зрительного зала, через сцену за кулисы. Они подхватили Остужева на руки и качали его с криками «ура!»

После премьеры «Отелло» Остужев словно родился вновь. О нем заговорили как о новом, могучем явлении. Остужевым гордились и восхищались критики, зрители, коллеги, пресса - вся театральная общественность страны. Появились новые интересные роли. Он снова стал нужен театру…

В своей книге «Записки актера» М.М. Садовский размышляет: «Что было бы с Остужевым, если бы Малый театр не поставил «Отелло»? Мне кажется, что этот прекрасный актер был бы давно забыт, как давно забыты многие большие актеры, которым в конце их творческого пути сопутствовали болезни и неудачи. Ужасна мысль, что подобный конец мог ждать Александра Алексеевича. К нашей общей радости, этого не случилось. Остужев вернул себе былую славу, вернул любовь публики, которая стала его забывать. Когда в 1939 году Малый театр приступил к постановке трагедии Гуцкова «Уриэль Акоста», роль Уриэля без всяких колебаний и сомнений была поручена Остужеву. И снова был громадный успех. И этот успех говорил еще раз о том, что никогда в душе актера не угасал огонь творчества. Успех Остужева в «Уриэле Акосте» говорил также и о том, что его Отелло не рожден случайностью. Отелло и Уриэль -- это плоды его воли, мастерства и упорного труда. А.А. Остужев сыграл Уриэля Акосту, когда ему было шестьдесят семь лет! И поразительно было то, что актеры значительно моложе Остужева, игравшие эту роль после него, выглядели со сцены старше, чем Александр Алексеевич. Происходило это, видимо, потому, что они не обладали могучим темпераментом, которым обладал почти семидесятилетний Остужев, не имели его сильного, чарующего голоса, не умели так чисто, так красиво и так сильно любить на сцене».

В 1943 году Остужеву была присуждена Государственная премия СССР за выдающиеся достижения в области актерского искусства. За свое служение театру и успехи на этом поприще он был награжден двумя высшими государственными наградами страны - орденами Ленина.

В самом конце 1940-х - начале 1950-х годов Александр Алексеевич начал болеть и все реже выходил на сцену. Однако, не участвуя в спектаклях, он все время жил жизнью театра. Он приходил в театр, обязательно посещал все собрания, не забывал поздравлять актеров с удачными ролями и выступлениями.

Елена Николаевна Гоголева вспоминает: «Помню, в 1952 году в театре шли «Северные зори» Н. Никитина. У меня там была маленькая, восьмиминутная, но очень хорошая сцена. Я играла жену инспектора училища небольшого городка Шенкурска - Абрамову. Ушла я на генеральной под аплодисменты. Потом я часто исполняла эту сценку и в обычных концертах и в воинских частях. Она всегда имела успех, и я очень ее любила, хотя эти восемь минут стоили мне большого напряжения и. нервов. И вот на другой день после премьеры я, как всегда, была в месткоме театра. Вдруг в дверях, появляется Остужев. Подойдя к моему столу, он смущенно протягивает мне розы. Это было совершенно неожиданно, все кругом замолчали. А я так растерялась, что не знала, что сказать, стояла с розами и чуть не плакала. Видя мое состояние, Остужев стал делать успокаивающие жесты и пятиться к двери. Опомнившись, я кинулась к нему. Он уже не слышал тогда ничего. Я стала бормотать какие-то благодарственные слова. И вдруг своим чудным, неповторимым голосом Остужев произнес: «Это было прекрасно!» И, вырвавшись из моих объятий, быстро ушел. Цветы от него и его похвала -- как дороги они были для меня, как незабываемы. Я думала - какую же великую трагедию пережил этот замечательный актер, своей болезнью присужденный к вечной тишине, к вечному безмолвию…»

Александр Остужев умер 1 марта 1953 года, и был похоронен на Новодевичьем кладбище. В последний путь его провожали те, кто в течение всей его долгой жизни были его, пусть не всегда ласковой, но - единственной семьей.

Из интервью Художественного руководителя Малого театра, Народного артиста СССР Юрия Мефодьевича Соломина:

- Люди со стороны всегда отмечают, что в наших стенах (стенах Малого театра - прим. ред.) по-другому дышится, легче. Думаю, тени великих все еще не покинули этот дом. Когда ремонт делали, я ничего менять не позволил, чтобы их не спугнуть. Сказать правду, мы не любим рассказывать наши легенды чужим, только тем, кому доверяем. Из уст в уста передается у нас рассказ, как великий Александр Остужев, уже больной, немощный, приходил задолго до спектакля в театр, садился на стул посреди пустой сцены, смотрел в темноту зала и иногда касался руками пола. О чем он думал? Один Бог знает. А потом играл Отелло и играл гениально. Я сам испытываю почти мистические чувства, когда прикасаюсь рукой к сцене. Об Остужеве рассказывал Ираклий Андронников: Остужева как-то спросили: «Что такое счастье?» Александр Алексеевич ответил: - «Мне давно говорил лечащий меня профессор С.Я. Майков: «Неужели ты не наигрался? Брось! Было уже один раз, что тебя привезли со спектакля без сознания! Отдыхай, гуляй, сиди на бульваре». Нет! Без работы я жить не могу. Если бы мне доказали, что, сидя на бульваре, я проживу 200 лет, я бы спросил: «А кому и зачем это было бы нужно?» Любимый труд дороже всего - дороже жизни…

театральный актер остужев

Список используемой литературы

1. www.pobedivshie.ru/oglavlenie/ostuzhev.php

2. www.maly.ru/people.php?name=OstuzhevA

3. http://www.biogr.ru/biography/?id_rubric=1&id=88

4. http://m-llekolombina.livejournal.com/40959.html

5. http://www.glossword.info/index.php/term/46-teatral-naya-entsiklopediya, 15268-ostuzhev.xhtml

Размещено на Allbest.ru