Массовая культура как новая архаика. Элементы первобытной культуры в культуре современности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Массовая культура как новая архаика. Элементы первобытной культуры в культуре современности

массовый культура религиозный первобытность

Культура - комплекс, включающий знания, верования, искусство, мораль, законы, обычаи, а также иные способности и навыки, усвоенные человеком как членом общества.

Массовая культура - (от лат. massa - ком, кусок) - явление культуры XX в., порожденное научно-технической революцией, урбанизацией, разрушением локальных общностей и размыванием территориальных и социальных границ.

Массовое распространение культурных явлений связано с развитием систем информации и коммуникации, радио, телевидения, кино, которые способствовали созданию массовой аудитории потребителей культурной продукции. Массовую культуру характеризуют особенности производства культурных ценностей в современном индустриальном обществе, рассчитанном на массовое потребление (массовое производство при этом понимается по аналогии с конвейерной технологией в промышленном производстве). Первоначально массовая культура возникла как рынок сбыта для бизнеса, специализирующегося в области развлечений. Массовая культура, неглубокая, стандартная, является культурой повседневной жизни и проявляется в нивелировании творческих индивидуальностей, в тиражировании и доступности (в смысле понятности всем и каждому) культурных ценностей, приоритетах мегаполисных форм существования. Она рассчитана на «среднего» человека, формируется под воздействием восприятия массовым сознанием социокультурных стереотипов, генерируемых средствами массовой информации.

Массовая культура выполняла и выполняет функции развлечения, украшения жизни, снятия нервно-психологического напряжения. Ее признаками является акцентированность на чувственно-эмоциональном восприятии и реакции, упрощенность вербально-интеллектуальной интерпретации, зрелищность, стереотипизация, серийность, узнаваемость.

Важной сущностной характеристикой массовой культуры является ее демократичность, доступность, открытость, понятность, популярность.

Массовая культура обладает практически неограниченными манипулятивными возможностями. В силу своей природы массовая культура часто вступает в альянс с политической властью.

Психология воздействия массовой культуры строится на том, что уже в самом себе содержит ответную реакцию зрителя. Здесь важен фактор предельной простоты и узнаваемости. Нельзя считать, что массовое искусство имеет лишь отрицательное содержание, что оно лишено возможности быть высокопрофессиональным и выражать духовные ценности.

Одно дело, если сегодня в массовой культуре происходит ремифологизация или создание пространства "новой архаики", и совсем другое - если наблюдается лишь одна из многочисленных религиозных "волн" (или даже эпох).

Наиболее радикально первая точка зрения выражена О. Шпенглером, предположившим, что как культура рождается из мифа, так и ее закат и умирание связаны с ремифологизацией. Но когда современные исследователи говорят о неомифологиях, они обычно имеют в виду не гибель культуры, но лишь активизацию мифологических представлений, присущих любым культурным системам, даже с сильными рациональными составляющими.

С другой стороны, идеациональная культура П. Сорокина или "новое средневековье" Н. Бердяева подразумевают не ремифологизацию (в шпенглеровском смысле), но возрождение религии, вообще духовности (и ослаблении чувственных сторон культуры). То есть, цикличность наблюдается внутри самой культуры и понимается как попеременное доминирование идеациональных и чувственных ценностей, но не как появление культуры из мифа и ее последующее в мифе же исчезновение. В рамках же линейно-эволюционистской парадигмы мифу вообще не остается места, точнее, он рассматривается как совокупность предрассудков обыденного сознания.

Проблема взаимоотношения между новыми мифологиями и новой религиозностью усугубляется еще и тем, что существует множество различных определений как мифа, так и религии, а потому и соотношение между ними трактуется по-разному. "Исходное соотношение мифологии и религии трактуется, как кажется, в двух основных вариантах:

а) мифология в качестве некоего "протосознания" исторически предшествует религии, становление которой происходит позднее и во многом на мифологическом материале;

б) религия первична по отношению к мифологии, последняя есть лишь компонент религиозного культа, либо может пониматься как одна из ранних форм религиозных верований. И действительно, на протяжении большей части европейской истории под мифом обычно понимали символическое повествование в религии, но нынешний упадок основных религиозных традиций и, вместе с тем, активное формирование новых мифологий как будто указывают на главенствующее положение мифа в культуре и обществе по сравнению с религией.

Сегодня внимание исследователей все больше привлекают не только древние мифологии, но и связь современной культуры с мифом, выражающаяся как в воскресении архаических мифов, так и в новом мифотворчестве. Некоторые даже говорят о "панмифологизме" нашего времени: "присутствие мифа (вернее, мифического) чувствуется повсюду - в политике (политические и мифологические мифы), в массовой культуре (мифы массовой культуры), в философии и даже в науке, проявляясь в удивительных и разнообразных сочетаниях новаций и архаизмов". Или, по словам А.Ф. Лосева, "всякая живая личность есть так или иначе миф", да и вообще "все на свете - миф".

Если в обиходной речи под "мифом" подразумевают фантом, не соответствующий действительности, то в научной литературе определение "мифологический" обычно прилагается к тому типу мировоззрения, которое базируется не на рациональных доказательствах, а на вере и убеждениях (предписанных культурной традицией, религиозной или идеологической системой).

Вряд ли справедливо всю современную культуру растворять в мифе. На наш взгляд, мифом в строгом смысле этого слова является исключительно миф архаический - понимаемый нами как исторически первый тип культурного сознания, для которого характерны синкретизм и целостная системность. Но лишь в контексте архаической культуры - замкнутой в себе целостности - возможен миф; чем сложнее культура, тем меньше в ней для него места. Архаический миф не нуждался в рациональных обоснованиях, он был самой жизнью - причем единственно возможной применительно к условиям современной ему культуры.

Действительно, мифологические (в широком смысле) представления присущи современной культуре, но не только ей - мифологические структуры присутствуют в любой культуре, выполняя гносеологическую и психологическую функции. Поэтому миф всегда актуализирован - хотя бы на уровне обыденного сознания. Другое дело, что сегодня массовая культура многими рассматривается как "пространство новой архаики": например, по мнению А.В. Костиной, "преобладающее большинство из жанров массовой культуры выступает как совокупный современный миф со всеми его атрибутами и особенностями оформления, как своеобразная мифология, существующая не только в форме идеологии, но и в виде реализации базовых структур сознания…". Массовая культура "обуздывает" настоящие мифы путем их имитации, создавая иллюзию их переживания человеком, что приводит как к психологической разгрузке, так и к обеспечению социальной стабильности.

Соотношение же между мифом и религией, как было показано выше, весьма сложное. В частности, К. Хюбнер указывает на многочисленные отличия мифа от религии (на примере христианства); но главное, что мифически мыслящий человек не нуждается в религиозной вере; миф (архаический) является видом повседневного опыта. Поэтому "миф и религия не одно и то же, но, в то время как миф может быть отделен от религии, религии без мифа не существует”. Но это не значит, что религия и миф соотносятся между собой как часть и целое. Скорее, миф и религия - это различные способы мировосприятия, но имеющие между собой множество точек соприкосновения.

Такие же непростые отношения характерны для неомифологий и новой религиозности: с одной стороны, существует соблазн включить феномен новой религиозности в контекст "новой архаики" или предполагаемой ремифологизации культуры, с другой - новая религиозность хотя и содержит в себе различные неомифологии, но не ограничивается ими (поскольку мифологическая картина мира вовсе не обязательно предполагает наличие объекта поклонения).

Первобытность -- первый и, следовательно, наиболее отстоящий от нас период или тип культуры. Если это так, то естественно предположить, что у современного человека должны возникнуть самые серьезные сложности с ее постижением. Ведь чем древнее человек, тем он как будто должен быть менее на нас похож. Подобные рассуждения, безусловно, не лишены здравого смысла. Однако к первобытной культуре они не совсем, а может быть, и совсем неприменимы. Да, первобытный человек с его культурой возник приблизительно сорок тысяч лет назад. Именно в это время антропологи констатируют появление человека в нашем смысле. Первобытность безраздельно господствовала около 35 тысяч лет, пока не возникли древневосточные культуры в бассейне Нила, а также Тигра и Евфрата. Но это вовсе не означает, что первобытность с ее культурой сошла с исторической арены. Напротив, весь период существования древневосточных культур она резко преобладала на пространствах Земли. Территория, заселенная первобытными племенами, неуклонно сокращалась на протяжении столетий и тысячелетий, но и сегодня еще преждевременно говорить о полном исчезновении первобытного человека и первобытной культуры. Скажем, для народов Африки, южнее Сахары, первобытность -- это или вчерашний день, или же в их жизни сохраняются более или менее значительные и весомые черты первобытной культуры. Вот почему для нас с вами первобытность и предельно отдаленная эпоха и чуть ли не современность.

Во всяком случае данное обстоятельство значительно облегчает изучение первобытной культуры. Уже в XIX в. она изучалась многочисленными этнографическими экспедициями. В результате появились признанные классическими работы, в которых детально описывались первобытные племена во всем многообразии проявлений их жизнедеятельности. Правда, изучение первобытности, как правило, не носило культурологического характера и было далеко от воспроизведения внутреннего мира первобытного человека в его своеобразии. Тем не менее исследования ученых XIX в. содержат богатейший материал, подлежащий вторичному осмыслению с культурологических позиций. В XX в. интерес к мировоззрению и миропониманию первобытного человека стал преобладающим, хотя и резко сократилась база полевых исследований.

Изучение отставших в своем развитии племен является далеко не единственным источником постижения первобытной культуры. Многие ее черты сохраняются у народов, давно преодолевших первобытное состояние. Прежде всего это касается так называемой народной, или низовой, культуры. Прежде всего ее носителем выступает крестьянство. Так, в России вплоть до 30-х гг. XX в. крестьянство резко преобладало количественно, ему был присущ традиционный уклад жизни, который в основе своей оставался неизменным или менялся незначительно на протяжении многих столетий. Поэтому отечественным исследователям первобытности, что называется, не нужно было далеко ходить. Изучение русского крестьянского быта одновременно было и постижением некоторых черт первобытной культуры.

До сегодняшнего дня основной материал о первобытной культуре культурологии поставляют исследования этнографического характера, касаются ли они первобытных или полупервобытных людей или крестьянства с его традиционным укладом. Но более глубоко его осмыслить, заметить ранее не замеченное позволяют другие источники. Прежде всего на сегодняшний день стало вполне очевидным не только то, что первобытность существовала в далеком и ближайшем прошлом, что его останки сохраняются рядом, она еще и в нас самих. Иными словами, в душе современного человека сохраняются такие пласты, которые роднят его с первобытным человеком. Обыкновенно они находятся под спудом и не играют определяющей роли в жизнедеятельности. Но в сверхобычных, экстремальных ситуациях первобытность выходит на поверхность, и люди, как будто ничего не знающие о ней, чуждые мировоззрению той эпохи, начинают вести себя вполне первобытно. Очень давно замечено, что у толпы своя повадка и свои реакции, начисто исключающие индивидуальное самоопределение и ответственность составляющих ее людей. Толпа может без разбирательства в суде растерзать человека или, наоборот, восторженно приветствовать его в качестве своего вождя. Однако ни свирепость, ни восторг здесь не принадлежат никому в отдельности. Их способны разделять люди достаточно разных, а то и взаимоисключающих взглядов и убеждений. Каждый из них, кроме фанатиков, выходя из толпы, как будто возвращается к себе, к своей личностной позиции. Откуда же происходит возвращение? В толпе индивид пребывал в состоянии "мы-бытия", он принадлежал некоторой надличностной общности, в чьей душе растворялась его собственная душа. Когда толпа свирепо буйствовала, не отдавая никому и ни себе самой в первую очередь отчета о своих поступках, ее душа становилась невменяемой. Но стоило толпе выразить одобрение и восторг в адрес своего вождя, как она превращалась в его "тело". Он же становился ее душой, концентрируя в себе активно действующее начало толпы. И в одном и в другом случае человек возвращался в первобытное существование, которое не знало ни личностного, ни устойчиво индивидуального измерения в человеке. В нем индивидуальное бытие совпадало или почти совпадало с коллективным и родовым. Это родовое бытие могло быть ритуальным, с ним и к нему тяготеет ситуация "вождь -- толпа", где вождь выполняет роль, близкую к роли царя-жреца. Когда же родовая жизнь выходила за рамки ритуала, становилась оргией или другим хаотическим неистовством, тогда она была в принципе той же, что и в ситуации толпы, обрушившейся на индивида, Существенная разница между поведением толпы и "мы-бытием" первобытной общности только одна. В толпу уходят и из нее возвращаются индивиды и личности. В первобытную же общность никто не уходил и из нее некому было возвращаться. Индивидуация была долгим и трудным процессом, занявшим тысячелетия.

Если для обычного человека первобытность -- это слой его душевной жизни и он тем более глубоко запрятан и тем менее властен над человеком, чем выше его интеллектуальное развитие, культура в целом, то для других менее "обычных" людей первобытное состояние гораздо внятнее и устойчивее выходит наружу, выражается в реалиях, поступках, настроениях и взглядах. Примером первобытности именно в современном обществе, может служить преступный мир. К преступникам сегодня относятся по-разному: с ужасом и отвращением, снисходительностью и чуть ли не с завистью, сострадательно. Однако нам явно недостает взгляда на преступность как на остров первобытной архаики, в окружении давно уже послепервобытной культуры. Стоит так отнестись к преступному миру, и многое непонятное в нем становится объяснимым.

Скажем, европейское человечество уже столетие живет или стремится жить под знаком того, что все люди между собой равны или должны быть равны. "Нет ни эллина, ни иудея, ни мужчины, ни женщины" в том смысле, что перед Богом все равны. С точки зрения светской и безрелигиозной равенство людей заключено в их природе, все расовые, национальные, социальные, культурные различия прежде всего свидетельствуют о разности и своеобычности людей, а вовсе не о том, что кто-то из них выше, а кто-то ниже. Максимум, что может себе открыто и публично позволить современный человек, - это некоторую отчужденность от других людей, акцент на их подозрительной инаковости. Совсем иначе обстоит дело в преступных общностях. Для них весь мир жестко разделяется на своих и чужих, на тех, по отношению к кому возможно какое-то подобие нравственных норм, и всех остальных. "Остальные" - это те, кто подлежит эксплуатации, вымогательству, издевательствам, грабежу, в пределе - уничтожению. Преступник потому признается таковым, что объявляет войну чужому и чуждому для него миру. Не чужды для него себе подобные, да и то в случае, если это его собственная группа. Остальное, не преступное общество, как раз и не готово согласиться, что чужие - это тот, кто подлежит той или иной форме отрицания. Но в том и дело, что так было не всегда. Долгие тысячелетия кажущиеся нам естественными нормы и просто человеческих взаимоотношений распространялись только на своих. В отношении других - чем далее в глубь первобытности, тем менее ограничений. В архаической же первобытности чужой - это очень часто представитель тьмы, хаоса, кромешного мира небытия. И убить его означает устранить небытие, дав дорогу космическому устроению в противоположность неустроенности и тьме хаоса. Подобное отношение к чужому не только существовало тысячелетиями, но и преодолевалось. Мир же преступности все возвращает на круги своя. Стремится отменить тысячелетний опыт человечества. И не просто вернуть его в первобытность, а пойти гораздо дальше, в полный распад и уничтожение человеческого в человеке. Ведь вторичное торжество первобытности невозможно уже потому, что в человеке состоялось индивидуально-личностное начало, а ему в первобытном "мы-бытии" ужиться можно только на время. И потом, первобытность преступного мира неполная и неабсолютная. Прежде всего она в отличие от подлинной первобытности паразитична. Преступное сообщество в принципе не способно самовоспроизводиться, оно живет за счет других людей, не привнося в их жизнь ничего позитивного. "Свои" смотрят на "чужих" как на голое средство, не уничтожая их лишь по соображениям выгоды. Между тем настоящая первобытность хотя и видела в чужих прежде всего воплощенное небытие, еще и знала чужого как странника и гостя. Гость же в доме не просто самое почетное лицо. Ему служат и его угощают. Этого преступный мир не знает и знать не хочет, отвергая тем самым для себя всякую перспективу преодоления чуждости чужих, перехода их в разряд своих, таких же людей, как сами преступники.

Особенно черты первобытного человека выражены у ребенка. В огромной степени мир детства и есть мир первобытности. Особенно в тех случаях, когда ребенок остается наедине с собой и себе подобными. Примеров совпадения взгляда на мир у ребенка и первобытного человека множество. Так, например, многие из нас могут вспомнить свои ощущения и впечатления, когда мы ночью оставались одни в своей постели после бурно проведенного дня. В темной комнате постепенно все оживало. Шкаф начинал казаться каким-то огромным чудовищем. Рукав от рубашки, небрежно брошенной на стул, превращался в тянущуюся к ребенку лапу. Словом, в комнате все оживало. Нейтральных и мертвых вещей не оставалось. Она населялась какими-то таинственными существами, которым что-то надо от струсившего и притихшего ребенка. Ребенку непереносимо страшно в темной комнате, и в этом его единственное отличие от первобытного человека. Потому что для последнего, как и для ребенка в комнате, в окружающем его мире нет ничего, кроме живых существ с их целями и намерениями. Но для него такой мир привычен и освоен. Ребенок же живет в двух мирах, не только своем, детском, но и взрослом и не всегда способен самостоятельно ориентироваться в каждом из них. И в мире взрослых, и в детски первобытном мире он не до конца свой. Во взрослый мир ребенок еще не вошел, но и первобытность его уже в себе не растворяет. Он может ощутить ее присутствие в себе, но в отличие от первобытного человека не способен к овладению жизненными ситуациями.

Близость или совпадение детства с первобытностью означает, что каждый за свою жизнь побывал первобытным человеком. Первобытность -- это еще и составная часть биографии современного человека. О ней он может вспомнить, соприкоснуться с первобытностью как со своим собственным опытом.

Размещено на Allbest.ru