Отметим, что основой большевистской социальной политики были классовые принципы, согласно которым карьера и жизнь гражданина в СССР зависели от того, какие позиции он занимал в социально-классовой структуре досоветского общества. Так, априори считалось, что врагами советской власти становились представители имущих, высших классов, и они объявлялись "социально чуждыми" и отторгались большевиками, вплоть до заключения в лагеря или физического уничтожения.

Напротив, представители низов общества рассматривались как надежные сторонники большевистской партии и опора созданного ею государственно-политического устройства. В Советской России таковыми были признаны, прежде всего, представители городского пролетариата (рабочего класса), которые отмечались и становились социальной базой большевистского режима, ведущей социальной силой общества, "классом-гегемоном".

Далее, после городского пролетариата шли представители батрачества (сельского пролетариата) и беднейших слоев крестьянства. Как отмечали теоретики большевизма, "батрак - деревенский пролетарий - это бесспорный наш политический и экономический актив в деревне" [6, с. III]. Так, данную позицию четко обозначил В.И. Ленин: "мы партия наемных рабочих и беднейших крестьян; их интересы мы желаем охранять" [4, с.175]. По отношению к середнякам большевики проявляли гораздо большую сдержанность, поскольку, как указывал Ленин, это - "…такой класс, который колеблется. Он - отчасти собственник, отчасти труженик" [3, с. 196]. Наконец, по отношению к кулакам большевики были настроены непримиримо и намеревались устранить их из сельского сообщества. И.В. Сталин, выступая на апрельском (1929 г.) пленуме ЦК и ЦКК ВКП (б), обобщил взгляды большевиков на крестьянство, придав им характер неоспоримой формулы: "беднота как опора (здесь и далее выделено в источнике - авт.) рабочего класса, середняк как союзник и кулак как классовый враг, - таково наше отношение к этим социальным группировкам" [8, с.39].

Рабочие и беднейшие слои деревни, соответственно своему социальному статусу, имели ряд привилегий и обязанностей. Им предоставлялись льготы при налогообложении, определенные преимущества в ходе материального снабжения или нормированного распределения и пр. Взамен они привлекались к реализации тех или иных мероприятий, инициированных компартией и советским государством. Помимо прочего, именно представители социальной базы режима большевиков пополняли штат колхозных чиновников и управленцев.

В ходе "колхозного строительства" в достаточно полной мере проявились большевистские классовые подходы. Пролетариат не мог остаться в стороне от участия в "социалистическом переустройстве" сельского быта и аграрного производства. Так, по мере развертывания "колхозного строительства", в деревню направлялось достаточно большое количество рабочих бригад, представители которых проводили агитационную работу за вступление в коллективные хозяйства, участвовали в различных хозяйственно-политических мероприятиях и пр.

С началом сплошной коллективизации в Северо-Кавказском крае удельный вес среди населения представителей рабочего класса был невысок. Так, в конце 1920-х гг. в крае на 100 крестьян приходилось всего лишь 1,2 пролетария. Да и эта немногочисленная группа была представлена не рабочими крупных фабрик и заводов, относящихся к сфере металлургии, машиностроения и т.п., а работниками мелких, средних и кустарных предприятий пищевой, легкой и перерабатывающей промышленности, социальная ценность которых для большевиков была намного ниже [5, с.61]. Так что качественные характеристики южно-российской корпорации рабочих еще более снижали ее и без того невысокие количественные параметры.

Формирование корпорации колхозных управленцев в конце 1920-х - начале 1930-х гг. также проходило в определенной мере за счет рабочих. Согласно материалам сплошного обследования колхозов Северо-Кавказского края, проведенного в первой половине 1930 г., рабочие составляли 0,8% от общей численности колхозников, зато их удельный вес в составе членов колхозных правлений достигал 8,7% [2, д.79, л.1, 3, 4, 6, 7, 9, 10, 12, 13, 15, 16, 18, 19, 21, 25, 27, 28, 30, 31, 33].

Не обращая внимания на "слабость пролетарской базы", руководители Северо-Кавказского края в конце 1920-х - начале 1930-х гг. сумели расширить участие рабочих в "колхозном строительстве". Так, только осенью 1929 г. из Ростова-на-Дону в деревню выехало 149 бригад (688 человек, преимущественно рабочих), а из окружных центров - 215 бригад (638 чел.). В целом же осенью 1929 г. в сельских местностях Северо-Кавказского края в хлебозаготовках и коллективизации принимало участие не менее 2,5 тыс. рабочих, получается, что это в два раза больше, чем весной 1929 г. [5, с.183-184].

Что касается собственно сельского населения, то, согласно тому же сплошному обследованию колхозов, в 10 русских округах Северо-Кавказского края насчитывалось свыше 1 786,5 тыс. колхозников. Среди них батраки составляли 8,1% (чуть более 145 тыс. человек), бедняки - 38,6% (более 689,7 тыс. человек), середняки - 49,6% (около 886,5 тыс. человек), наконец, "прочие" - 1,1% (18,9 тыс. человек) [2, д.79, л.1, 4, 7, 10, 13, 16, 19, 25, 28, 31].

Таким образом, социальное большинство в колхозах составляли середняки, что вполне коррелировало с социальными реалиями советской доколхозной деревни, в которой наблюдался процесс "осереднячивания", то есть заметного увеличения численности середняцкой группы. В целом по СССР, в 1927 г. батраки составляли 11,3% сельского населения, бедняки - 22,1%, середняки - 62,7%, кулачество - 3,9% [7, с.148]. На втором месте по численности в колхозах находились бедняки, за ними следовали батраки, что опять-таки соответствовало особенностям социального деления доколхозной деревни.

Констатируем, что в ходе коллективизации произошла ликвидация такой социальной группы как кулачество. Было запрещено принимать в колхозы представителей данной группы. Тем не менее, если верить работникам Северо-Кавказского крайкома ВКП (б), в колхозах края в 1929 г. было 2% кулаков [9, д.945, л.41]. Здесь необходимо отметить, что это - достаточно общие данные, без указаний на то, сколько и каких "кулаков" находилось в колхозной иерархии. Так, различная информация по данному вопросу содержится в документах 1930-х гг. Полагаясь на отчеты политотделов МТС Северо-Кавказского края за 1933 г., можно подсчитать, что в этом году по обвинению в "классовой чуждости" было "вычищено" из рядов только колхозной администрации 11-20% ее членов (по разным категориям управленцев).

Анализ источников позволяет уверенно говорить о том, что "кулаки", вообще, были относительно широко представлены в управленческом колхозном аппарате. В 1932 г. советские авторы утверждали, что "кулацкие элементы стараются захватить в свои руки руководство колхозом. Важным звеном в колхозе, за которое они ухватываются, является учет как общехозяйственный, так и учет труда… Наряду со стремлением захватить учетный аппарат в колхозе, кулацкие элементы стремятся так же сесть на трактор, заведовать какой-либо отраслью хозяйства, складом и быть бригадиром" [1, с. 19]. "Кулаки" в большинстве своем становились завхозами, учетчиками, бухгалтерами, занимали другие посты, где требовались специальные знания; на втором месте находилась должность бригадира как одна из самых массовых, затем шли относительно немногочисленные должности членов правлений и председателей колхозов.

Если значительный удельный вес представителей пролетариата в составе колхозной администрации вполне объясним классовыми принципами большевиков, то вовлеченность "кулаков" в управленческую среду коллективизированной деревни выглядит совершенно нелогично. Как такое могло произойти в условиях, когда законодатель категорично запрещал принимать "кулаков" в колхозы, а наличие их в составе административно-управленческого аппарата коллективных хозяйств приравнивалось к преступлению? На наш взгляд, здесь действовал ряд факторов.

Прежде всего, "кулаки" успешно заполняли административные должности в силу своей более высокой, чем у массы крестьян, грамотности, а также специальных знаний; в этом случае, вовлечение их в сферу 98 Издательство "Грамота" www.gramota.net управления в колхозах было своего рода вынужденной мерой со стороны односельчан и даже партийно-советских структур. Например, представители кулачества нередко становились бухгалтерами, счетоводами, учетчиками, потому что, кроме них, обладавших соответствующими навыками и знаниями кандидатов на эти должности в деревне было очень и очень немного. При успешном стечении обстоятельств, отдельные "кулаки" становились членами правления и даже председателями колхозов.

Далее, "кулаки" всегда отличались повышенной социальной активностью и, столкнувшись с резким изменением условий жизнедеятельности, стали яростно приспосабливаться к новым порядкам в стране. Немало "кулаков" просто бежали из деревни, попытавшись (и, зачастую, довольно успешно) устроиться в городе или на производстве. Оставшиеся в родных краях и сумевшие избежать репрессий представители кулачества всеми правдами и неправдами пытались попасть в колхозы, заняв там наилучшие места. Советская печать 1930-х гг. постоянно обвиняла "кулаков" в использовании отмеченной стратегии, и эти обвинения были небеспочвенны.

Наконец, подчеркнем, что нередко значительное представительство "кулаков" в колхозной администрации не столько отражало социальную действительность того или иного колхоза, сколько являлось фактом пропаганды или изобретением сотрудников карательных органов. Проще говоря, многие колхозные управленцы не являлись "кулаками" по своему происхождению, а объявлялись таковыми. Дело в том, что в первой половине 1930-х гг. в СССР было принято все и всяческие недостатки колхозной системы и провалы в ее функционировании объяснять не врожденной слабостью данной системы, созданной в кратчайшие сроки практически с нуля, сколько повсеместным и перманентным вредительством различных "врагов народа" из числа все тех же "кулаков", бывших царских чиновников, офицеров, священнослужителей и т.д. Сотрудники ОГПУ-НКВД, действуя в рамках теории "кулацкого вредительства", с легкостью объявляли "кулаками" тех или иных провинившихся колхозных управленцев, даже если таковые имели вполне достойное в условиях советской действительности происхождение из числа середняков или бедноты. С учетом данного обстоятельства крайне сложно сказать, сколько в действительности было "настоящих кулаков" среди колхозных управленцев. Мы можем лишь утверждать, что они были и составляли значительную группу в администрации коллективных хозяйств.

Констатируем, что коллективизация проводилась с опорой на классовые принципы компартии, когда социальной опорой колхозов считались представители рабочего класса, беднота, середняки. Выходцы из кулацко-зажиточной верхушки деревни в колхозы не допускались и подвергались репрессиям. Все же, по ряду причин, "кулакам" удалось занять позиции в колхозной администрации, в связи с чем, сталинский режим приступил к систематическим "чисткам" коллективных хозяйств.

Список литературы