"Критический поворот" в отечественной историографии на рубеже 1980-1990-х годов и перспективы организации исторического знания на постсоветском пространстве

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Критический поворот» в отечественной историографии на рубеже 1980-1990-х годов и перспективы организации исторического знания на постсоветском пространстве

К.А. Юдин

Аспирант кафедры новейшей отечественной истории

Ивановского государственного университета

Статья посвящена переломному периоду в становлении отечественной историографической традиции, который связан с теоретико-методологическим кризисом советской исторической науки и генезисом принципов нового историографического пространства в связи с драматическими событиями перестройки 1985-1991 годов, качественным образом изменившими условия организации исторического знания.

Ключевые слова: историография, историографическое поле, «критический поворот», теория, методология, историописательская традиция.

К середине 1980-х годов кризис советской ортодоксальной историографии, вызванный как объективным концептуальным тупиком и господством бесплодного социалистического «линейно-замкнутого» историописания, так и институционально-политическими сдвигами партийно-государственного управления, формализовался в виде идейно-теоретического размежевания на три условно выделяемых направления (течения), в рамках которых осуществляется так называемый «критический поворот» как цельный историографический феномен.

Первое из направлений, нередко получавшее в литературе наименование консервативного или консервативно-охранительного, несмотря на довольно неоднородный состав по численности и объединявшее представителей разных точек зрение, имело в своей теоретико-методологической платформе единое, общее звено - верноподданническое отношение к советской историографической традиции, признание инициаторов «научных» перемен официальные партийные и государственные структуры. Позицию свершения историографических перемен под эгидой идеологического протекционизма и «предрешенчества» весьма красноречиво выразил заместитель директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС К.В. Гусев. «Перестройка в нашей области, - отмечал он, должна состоять в качественно новом подходе к использованию исторического опыта, в уточнении оценок, содержащихся в литературе» [1, с. 169], что вызвало совершенно справедливую и естественную иронию д.и.н., профессора Логунова, подчеркнувшего несовместимость «качественно нового подхода» с «уточнением оценок» [2, с. 457].

В области теории исторического процесса академики Ю.С. Кукушкин, С.Л. Тихвинский и др. отнюдь не отрицали необходимость серьезных перемен, но постепенно в их работах стали проступать серьезные ограничения, фактически возвращавшие историческую науки на рельсы непреклонного следования марксистским идеям. Составным компонентом их творческого наследия стал новый виток в попытке возрождения так называемой «ленинианы». И как открыто признавала Е.И. Голубева, «подлинного Ленина, как это ни странно мы знаем плохо, еще многие его идеи воспринимаем в сталинской интерпретации» [3, с. 18]. Таким образом, историографический фетишизм, связанный с возведением фигуры Ленина на пьедестал в модернизованном освещении, приводил к полной концептуальной солидарности с установками идеологической комиссии ЦК КПСС, провозгласившей, что «возвращение к ленинским идеям сегодня не есть простой возврат назад к Ленину, это движение вперед вместе с Лениным»[4], и зеркальной позиции самих историков: «Надо от всех наслоений, искажающих ленинизм, ленинский дух, освободиться и продолжать дальше то, что свойственно ленинизму как учению живому и творческому» [5, с. 41]. Единственную попытку преодоления наиболее реакционно-утопичных сторон данного направления осуществил в свои статье член-корреспондент АН СССР, а позднее и академик Ю.А. Поляков, поставив проблему многомерности исторического процесса. Поляков старается критически переосмыслить магистральные сюжеты советской истории, развенчивая мифы о советском народе - «творце социализма», - признавая наличие альтернативы сталинскому произволу при благоприятных условиях. Вместе с тем, в целом авторская концепция, или, лучше сказать, ее историографическое значение заключается в придании нового импульса марксистской идее и даже стремлении заложить новые основания официальной версии исторического процесса. Это нетрудно обнаружить, учитывая тот факт, что он приходит к выводу, который изначально вызывал у него неприятие: «нужно либо верить, что в СССР было построено социалистическое общество и искать объяснения лишь тому, почему оно совмещалось с известными извращениями принципов социализма, либо отказаться от самих попыток объяснения [6, с. 19-34].

Крах попытки одного из «корифеев» советской исторической науки разобраться в историографических хитросплетениях, вызвал к жизни новый вариант в виде т.н. «обновленческого» течения, представленного научными изысканиями Бордюкова, Волобуева, Козлова, Могильницкого [7] в рамках деятельности «круглых столов», ставших в годы перестройки важной дискуссионной трибуной. Кратко это направление можно охарактеризовать объединявшей их общей концепцией обоснования однонаправленности исторического развития по восходящей к социализму через преодоления многочисленных альтернатив и «вызовов». Как замечали сами авторы, сложившаяся в отечественной историография обстановка выражалась в «тоске по альтернативам» [8, с. 51].

Таким образом, исходя из «благородных» соображений удовлетворить историографические аппетиты находящееся в тщетных поисках позднесоветского научного сообщества новой личины идеологического низкопоклонства, указанные авторы рассматривали процесс исторического развития как цепь альтернатив, подчеркивая при этом особое значение сознательной деятельности людей и их ответственности за верность выбора. Очищенная от крайностей фетишизации и «обожествления» исторической ленинианы, отметим, что данная концепция не являла собой ничего принципиально нового. Маркс, Энгельс, Ленин по-прежнему оставались на пьедесталах носителей абсолютной истины [2, с. 465]. Сфокусировав внимание на еще недостаточном изживании сталинского наследия, тем не менее, сторонники данного направления пришли к выводу, что, хотя абстрактно и существовала альтернатива административно-командной системе, но «в условиях нашей страны и нашей истории реализоваться она не могла» [9, с. 19-39].

Третье направление, которое так и называется, - радикально-критическое, можно считать концептуальным предвестником той широкомасштабной теоретико-методологической и археографической революции, которая захватит историографическое поле в 1990-е годы преимущественно во второй их половине, на пути к ХХI столетию, и по существу олицетворяет тот «критический поворот», осмысление которого стало предметом настоящего исследования. Эти широкомасштабные, если не грандиозные события связаны с именем академика РАЕН Ю.Н. Афанасьева, чья творческая деятельность получила в историографии достойную оценку, позволив в свое время А.П. Логунову говорить о «своеобразном историографическом феномене Ю.Н. Афанасьева» [2, с. 470].

Заслугой последнего можно считать выход конструктивно-критической мысли на уровень полного избавления от партийно-демагогических шор. Революционные для своего времени заявления Ю.Н. Афанасьева в известной статье «Прошлое и мы», по существу, провозглашали решительный разрыв с советской историописательской традицией. Статья была проникнута идеями стремления автора вписать отечественную историю в мировой контекст не как его вершину, не как образец для подражания, а как участок мировой истории: «Историческая наука, обрабатывая лишь до предела ограниченный во времени и пространстве участок мировой истории, неизбежно и сама станет содержательно и теоретически худосочной» [10]. Если данная работа еще оставляла лазейки для различных способов ее интерпретации, то в последующих публикациях в ведущей общественно-политической периодической печати, Афанасьев продемонстрировал явное предпочтение принципам современного гуманитарного знания в методологической области, заявив о приверженности принципам диалогизма, компаративизма, полифонизма и рационализма в историческом исследовании, что до сих пор было чуждо отечественным историкам. Вместо традиционной ориентации на воспитательные и просветительские функции, он разрабатывает тезис об истории как социальной памяти человечества», руководствуясь сопряженной с этими посылками задачей - «понять прошлое, чтобы его преодолеть» [11, с. 43-51].

Был бы нанесен тягчайший удар в сторону исторической добросовестности, если было бы сказано, что идеи академика Афанасьева моментально были усвоены научным сообществом. Несмотря на то, что ряд ведущих исследователей - В.Г. Сироткин, А.Я. Гуревич, Е.И. Пивовар и др., поддержали в той или иной степени существо подходов Афанасьева, тем не менее лишь в 1990-е годы после ухода с историко-политической сцены государства, являвшего собой, по образному определению Волкогонова «триумф тиранов - трагедию народов» [12, с. 270-310], идеи Афанасьева стали восприниматься как достаточно очевидные. Первоначально его радикально-критическая позиция воспринималась не иначе как «историографический экстремизм», автора упрекали в непрофессионализме, недобросовестности, в стремлении за счет сиюминутных конъюнктурных вожделений спекулировать научным знанием. В первой половине 1990-х годов на руинах былого единого историографического поля на «круглых столах» были сделаны достаточно заметные реплики в защиту «движения советской исторической науки».

Так, например, известный антиковед В.И. Кузищин выделил в истории отечественной исторической науки несколько «кризисных узлов», которые определяли ее движение: 30- годы - восстановление системы исторического образования и исследования; середина 50-х - пересмотр догматов, связанных с культом личности; рубеж 70-80-х годов - новый взгляд на природу социально-экономических формаций». При этом он отмечал, что «состояние историографии на рубеже 1980-1990-х годов принципиально отличается от всех предшествующих. Но было бы не корректным изображать состояние марксистской профессиональной историографии как исключительно болотно-застойное, а не пережившее ряд циклов внутреннего развития» [13, с. 81]. В аналогичном ключе выступил И.Д. Ковальченко на заседании президиума РАН, предостерегая только против отрицательной оценки развития советской науки. «У нас, - писал он, - имеется научный потенциал, опираясь на который можно двигаться дальше. Иначе разговор о перспективах науки не имел бы смысла» [14, с. 51].

Приведенные факты свидетельствуют не просто о дискуссии, о поверхностном стремлении закрепить за собой приоритеты в научном познании, связанные с определенными политическими институтами, а о глубоком кризисе исторической науки, лишившейся привычных методологических ориентиров и ставшей перед необходимостью радикальной трансформации, в период которой позицию ни одной из сторон рассматривать однобоко «позитивно» или «негативно» не представляется возможным. историография постсоветский перестройка

Казалась бы, совершенно нелепыми и лицемерными выглядят выступления Кузищина и особенно Ковальченко, утверждавшего о мощном потенциале советской исторической науки, но самого внесшего немалый вклад в ее проблемно-историографическое загнивание во время дискуссии 1950-1970 годов о природе российского капитализма. Там Ковальченко, в качестве своеобразного историографического обвинителя от лица ортодоксальной партийной «науки» выступил против «нового направления» А.Л. Сидорова, И. Ф. Гиндина, К.Н. Тарновского и других, посмевших посягнуть на «священные» ленинские трактовки государственно-монополистического капитализма и природу аграрных отношений в Российской империи. Тогда их попытка сделать шаг к объективной истине была безжалостно подавлена. В тоже время вполне резонным и справедливым представляется утверждение Ковальченко о наличии потенциала в плане интеллектуально-академической подготовки, которая, несомненно, была на высоте, иначе как объяснить тот факт, что после распада СССР на новом историографическом поле появились ученые, способные адекватно, независимо, профессионально оценивать горизонты общемирового исторического знания?

Столь же взвешенно стоит оценивать и радикально-критический «реформизм» «школы» Ю.Н. Афанасьева. С позиций исторической необходимости и прогрессивности значение его деятельности трудно переоценить. Пробуждение из долголетнего «сна» проблемной историографии, многосторонности и многоплановости тематики исторических исследований - социальной истории, вопросов демографии, культуры, свидетельствовало о том, что отечественная историческая наука приобретала качественно новые очертания, выходила из тесных рамок локальности и замкнутости теоретических оснований. Без сокрушительного и беспощадного удара по историческому прошлому, который совершили историки-радикалы в совокупности с посильным вкладом в этом процесс их более умеренных коллег, невозможно было преодоление догматизма, инерционной покорности к воспроизводству стереотипов, комплексов самоцензуры, понуждавших искать унизительные лазейки для творческого самовыражения в форме «самиздата» и «тамиздата» и т.д.

Вместе с тем, следует сказать, что теоретико-методологическая революция вышла далеко за пределы конструктивной и оправданной критики уходившего в небытие политического строя и связанных с ним представлений. Ни последние советские лидеры, ни новое ельцинское руководство, в период «демократического лихолетья» 1990-х годов, не сделали ничего для обуздания «ударной волны». В результате историографическое пространство в буквальном смысле оказалась в плену у «волюнтаристского психологизма», настоящей одержимости все оценивать «по-новому» и «современно».

До настоящего момента нами практически оказался слабо освещенным вопрос об условиях существования исторической науки в конце 1980 - 1990-х годов в контексте произошедших за данный период времени институциональных изменений. 1991 год стал рубежом не только идейным, теоретико-методологическом, но и своеобразной ватерлинией, после перехода которой вся российская наука в целом и ее важнейшая гуманитарная ветвь в лице исторического знания были поставлены в качественно новые организационные условия.

Кризис историко-партийной науки обернулся ликвидацией крупнейших научных учреждений и издательских центров. Закрываются, перепрофилируются или реорганизуются учреждения, которые были идеологически связаны с советским прошлым: Институт марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, Академия общественных наук при ЦК КПСС и их структуры в регионах. Получив свободу научного творчества в начале 1990-х годов, историки столкнулись с проблемами финансирования исторической науки. Резко упали престиж и уровень оплаты труда сотрудников институтов Академии наук. Так, за период 1991-1996 гг. реальной финансирование Российской академии наук уменьшилось более, чем в 5 раз [15, с. 442]. Из-за проблем с финансированием сокращаются или ликвидируются полностью целые научные направления и группы, под угрозой призрачного существования оказывается архивное и библиотечное дело. Библиотеки расформировывались и переподчинялись. Известно, что библиотека Московской высшей партийной школы вошла в состав библиотеки Российского гуманитарного университета, а судьба библиотеки ИМЛ не решена до сих пор.

В новых условиях историки вынуждены были соизмерять открывшуюся возможность свободного историописания с коммерческой дееспособностью, которая в лице т.н. cоросовских грантов и иных зарубежных дотаций в первые годы «лихолетья» оказывали немалое влияние на вектор российской научно-исследовательской деятельности.

Вместе с тем, говорить о полном параличе российской науки в эти годы было бы возмутительным редукционизмом. Переживая суровый теоретико-методологический кризис, связанный во многом с поиском новых историографических «координат» в исследовательской сфере, а также истории как учебной дисциплины, можно сказать, российская историческая наука вышла на солидный интеллектуальный уровень. Пожалуй, наиболее масштабным событием тех лет стала грандиозная археографическая революция, которая, по существу, обеспечила современных исследователей обширной источниковой базой. Именно в это время происходит интенсификация архивных изысканий О.В. Хлевнюка, И.В. Павловой, Н.В. Симонова, Т.П. Горяевой - в дальнейшем ведущих исследователей истории сталинизма с широким применением цивилизационного подхода.

Могучий эвристический энтузиазм начального этапа периода «критического поворота» подготовил жанрово-видовую и проблемно-тематическую эволюцию исторического знания. Это выразилось в становлении проблемной историографии в ходе напряженных дискуссий о предназначении истории и способов ее рефлексии. На общем фоне развития общероссийской проблемной историографии на этом этапе очень достойно выглядела уральская историографическая школа. Ее представителями О.А. Васьковским, И.А. Гурьевым, Е.Б. Заболотным, В.Д. Камыниным, А.Т. Тертышным, А.В. Трофимовым, Н.М. Щербаковой, В.И. Усановым был опубликован целый ряд учебных пособий и монографий, которые стали основой для защиты первых докторских диссертаций по историографии отдельных проблем истории Урала [16, с. 270-278].

Важное вехой в истории исторической науки этого времени стало обращение отечественных ученых к опыту интеллектуальной истории, ставшей символом критического поворота как историографического феномена, вбиравшего в себя все новые стороны на пути к комплексному переосмыслению прошлого. Как отмечает Репина, достоинство интеллектуальной истории в том, что она «призвана выявлять исторические изменения фундаментальных принципов, категорий, методов и содержания познания, изучать процессы становления и развития научной картины мира, стиля мышления, средств и форм научного исследования в общем контексте духовной культуры, социально-организационных и информационно-идеологических условий конкретной эпохи»[17,с. 265]

Квинтэссенцией стремления приблизится к освещению истории России в контексте гендерного подхода, социальной истории, исторической антропологии на этом этапе, стал во многом, труд Б.Н. Миронова, вышедший на закате 1990-х годов. Он так и называется: «Социальная история России периода империи (XVIII-начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства»[18]. Это фундаментальное исследование вдохновило отечественных историков на активную разработку новых направлений, касающихся экономической истории, урбанистики, семьи и других локально-структурно-краеведческих аспектов [19], которые уже нашли свое практическое воплощение преимущественно за рамками изучаемого нами периода [20].

Становление принципов «нового исторического знания» происходило, тем не менее, не так просто и сопровождалось серьезными внутренними конфликтами среди поколений историков, по-разному реагировавших на «вызовы» времени. Ситуация усугублялась тем, что после распада СССР, пришли в забытье не только институты, учреждения, НИИ и «лаборатории», но само научное сообщество оказалось расколотым и поначалу беззащитным перед безжалостными законами рыночной экономики. Возвращаясь к оставленной теме об условиях организации исторической науки, нельзя замалчивать тот факт, что именно кризис книгоиздательского дела, прежде превосходно налаженного в СССР, привел к вытеснению профессиональной исторической литературы разного рода дилетантской лженаучной публицистикой. Как совершенно справедливо замечал А.Г. Кузьмин [21], на дорогах истории появились «мародеры», бессовестно спекулирующие историческими фактами в угоду подтверждения собственных невежественных представлений. Борьба с «мародерами» стала серьезным испытанием для историков-профессионалов, своеобразной проверкой на прочность тех принципов научной достоверности и объективности, которые они исповедовали.

Другой не менее серьезной и опасной тенденцией, не преодоленной до сих пор, развившейся до чудовищных пределов в условиях политического плюрализма и проблемно-методологической вседозволенности, стало слияние границ между истиной и мнением, между положениями и аксиомами, имеющими непреходящее и абсолютно-идеальное значение и вольными интерпретациями под предлогом снятия «идеологических ярлыков».

На рубеже 1980-1990-х годов отечественная историческая наука пережила тяжелейший теоретико-методологический и организационно-институциональный кризис, именуемый в ряде исследований «критическим поворотом» в историографии. Он был объективно обусловлен состоянием советской историографии, безнадежной исчерпавшей свои гносеологические возможности в силу тотально-патологической зависимости от идеологического доктринерства. Становление марксистской историографической традиции связано, в первую очередь, с именем М.Н. Покровского, печальная судьба творческого наследия которого стала своеобразным прецедентом, повлекшим за собой полное закрепощение гуманитарного знания, ставшего органичной частью государства, послушным исполнителем его идейно-политических потребностей. Замыкание историографического поля вокруг строго очерченной проблематики - истории крестьянских движений, «классовой борьбы», революционных ситуаций и т.п. через призму ведущего идеологического фетиша - ленинского наследия - происходило не только непосредственно чуткой административно-командной нивелировкой в сторону «дозволенного», но и косвенно через крайнюю скудость источниковой базы, унизительный детерминизм профессионального выбора историка партийно-эвристической дееспособностью.

Деградация исторического знания совпала с системным кризисом партийно-государственного управления в середине 1980-х годов. Попытки советских лидеров в очередной раз осуществить модернизацию с помощью избавления от наиболее нежелательного исторического наследия, обернулось грандиозным «парадом» общественно-политических суверенитетов, создав условия для масштабной революции в сфере исторического знания, которая на начальном этапе была связана с деятельностью на академическом «фронте» историков-шестидесятников - наиболее опытного и смелого поколения ученых, мотивированных желанием научного реванша за искусственно подавленные надежды на свободную мысль после ХХ съезда КПСС, а затем вылилось в широкий плюралистический поток. Среди трех упомянутых в данной работе течений, наиболее радикальными взглядами отличались Ю.Н. Афанасьев и его единомышленники, деятельность по критическому переосмыслению советского прошлого стала справедливым подтверждением мощного интеллектуального потенциала ученых и открывшиеся перспективы творческой эволюции. Постановка проблемы о создании теоретико-методологической основы исторических исследований без партийного диктата, необходимость всестороннего изучения отечественной истории в контексте мирового социокультурного пространства и открытого историографического диалога, обеспечили формирование качественного нового этапа в истории историографии, выразившегося в возрождении принципов научной объективности, жанрово-видовой свободы историописания и равноправности направлений исследования.

Вместе с тем, так называемая теоретико-методологическая и археографическая революция, интенсифицировавшаяся после ухода с политической сцены СССР в 1991 году, сопровождалось тяжелой институционально-интеллектуальной деформацией научного сообщества, поставленного в суровые условия рыночной экономики, принявшей характер стихийного демонтажа государственных структур и сопряженных с ними научных учреждений. «Лихолетье» 1990-х годов стали серьезным испытанием для историков, исповедовавшие принципы научной добросовестности, этики исследовательской работы, перед соблазнами коммерческого книгоиздательства и приобщением к «школке» новых конъюнктурщиков-«мародеров» на дорогах истории, выпячивающих злободневно-ревизионистские сюжеты под маской исторической актуальности.

Эти печальные явления российской действительности заставляют неоднозначно оценивать критический поворот в исторической науке на рубеже 1980-1990-х годов как историографический феномен. Полный методологический плюрализм, жанровая свобода историописания и выбора проблематики - в этих условиях произошло воспитание нового поколения историков, ставших активно осваивать направления интеллектуальной истории, локально-краеведческие, историософские вопросы, обычным явлением стало применение широкого междисциплинарного подхода в воссоздании целостной картины исторической действительности. Это находит отражение в статьях, диссертационных и монографических исследованиях по истории семьи, детства, гендерных аспектов и иных концептуальных «срезов» и проблемно-тематических областей.

Вместе с тем, нельзя замалчивать тот факт, что историографическое пространство становится благодатной почвой для деятельности подрывных, антинаучных сил, распространяющих свои историцистическо-прогрессистские идеи, не признающих никаких абсолютных истин, объективной действительности, принципов научной добросовестности.. Поэтому, на современном этапе развития исторического знания, задачей ученых-историков и представителей других наук, становится не только переосмысление историографического наследия, но удержание интеллектуальных и научно-академических рубежей в форме противодействия наступлению обскурантизма.

Список литературы

1. XVII cъезд КПСС и задачи кафедр общественных наук. М., 1987.

2. Советская историография / Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1996.

3. Постигая Ленина: Материалы научной конференции / Под ред. Ю.С. Васютина. М., 1990.

4. Правда. 1990. 7 марта.

5. Страницы истории КПСС: Факты, проблемы, уроки / Сост. В.К. Горев и др. М., 1988.

6. Поляков Ю.И. Исторический процесс многомерен // Вопросы истории КПСС. 1988. № 9.

7. Могильницкий Б.Г. Альтернативность в истории советского общеста // Вопросы истории. 1989. № 11.

8. Бордюков Г.А., Козлов В.А. История и конъюнктура: Субъективные заметки об истории советского общества. М., 1992.

9. Историки отвечают на вопросы / Сост. В.В. Поликарпов. М., 1990. Вып. 2.

10. Афанасьев Ю.Н. Прошлое и мы // Коммунист. 1985. № 14.

11. Афанасьев Ю.Н. Многие периоды в истории необходимо пересмотреть // АРУ: 70-летний Советский Союз. 1987. 23 октября.

12. Суровая драма народа: Ученые и публицисты о природе сталинизма. М., 1989.

13. Актуальные проблемы теории истории: материалы «круглого стола» (12 января 1994 г.) // Вопросы истории. 1994. № 6.

14. Никифоров Е.А. Обсуждение работ Отделения истории РАН // Новая и новейшая история. 1993. № 2.

15. Наумова Г.Р., Шикло А.Е. Историография истории России. М., 2009.

16. Историк в меняющемся пространстве культуры: сб. ст., подгот. по материалам Всеросс. научн. конф. Челябинск, 2006.

17. Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. - М.,2004.

18. Миронов Б.Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало ХХ в.): генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства. В 2 томах. Спб., 1999-2000.

19. Ахиезер А.С. Город - фокус урбанизационного процесса // Город как социокультурное явление исторического процесса. М., 1995.

20. Акашева А.А. Нижний Новгород в 1860-1890 гг.: Методика реконструкции социокультурного пространства города: дисс. … кандидата исторических наук: 07.00.02, 07.00.09. Нижний Новгород, 2006; Ромашова М.В. Советское детство в 1945 - середине 1950-х гг.: государственные проекты и провинциальные практики: по материалам Молотовской области: автореферат дисс. … кандидата исторических наук: 07.00.02/ Перм. гос. уни-т. Пермь, 2006.

21. Кузьмин А.Г. Мародеры на дорогах истории. М., 2005.

Размещено на Allbest.ru