Старообрядческое историописание последней трети ХХ века: цель и методы

Размещено на http://www.allbest.ru/

Старообрядческое историописание последней трети ХХ века: цель и методы

Е.Е. Дутчак

Аннотация

старообрядческий историописание светский

На материалах рукописного сборника историко-догматического и полемического характера рассматриваются подходы старообрядческого историка к представлению и оценке достоверности исторического материала. Позднее старообрядческое историописание анализируется в контексте процессов модификации конфессиональной культуры и влияния светской исторической мысли и интерпретируется как способ конструирования коммеморативных стратегий, необходимых таежной скитской общине для сохранения внутригруппового единства и коммуникаций с мирским окружением.

Ключевые слова: Сибирь; старообрядческий таежный скит; старообрядческая историография.

Summary

The article discusses the approaches to the presentation and assessment of the reliability of historical material used by the monk Fedosey, a custodian of the archive of the taiga old believer's monastery, when compiling the hand-written collected sammelband. Along with his own historical writings, the code includes dogmatic and polemical treatises of the leaders of the Skete community of the 1920s and 1940s, letters from Siberian Old Believers, extracts of different years from the works of historians and encyclopedias, etc. The circumstances of the appeal of the monk Fedosey to the history of the Christian church were reconstructed on the basis of clerical documentation and interview materials from residents of the taiga hermitage. The need to revise the provisions of the dogma and test them with historical evidence and facts provoked the actions of local authorities in the 1970s - 1980s, aimed at breaking the ties of the taiga monastery with the rural district.

The study found that the late Old Believer historiography preserves the eschatological vision of the historical process, actively uses ecclesiological vocabulary to evaluate historical information and sees its purpose in constructing confessional genealogy and proof of ideological continuity between different generations of adherents of “ancient piety”. At the same time, the characteristics of secular scientific ideas about the correct methods of historical research that it learns are the construction of a text based on an analytical-synthetic model, the desire to indicate the origin of the sources of information used and the criteria for checking the information contained.

The author concludes that among the features of the Old Believer historiography of the period of modernity, it is necessary to attribute, firstly, the narrowing of the scale and geography of historical narration, and secondly, the equating of local Old Believers to the early Christian and ancient Russian writers. Reorientation to local events has a practical meaning, it helps the Old Believer communities to consider themselves as a part of the world history of the Christian church and create commemorative strategies that are adequate to contemporary realities.

Keywords: Siberia; Old Believers' taiga skete (monastic-type community); Old Believer historiography.

Становление староверия как оппозиционной конфессии шло параллельно с осмыслением истории христианской церкви. С помощью включения в такие построения размышлений о судьбах русского православия «до» и «после» реформ патриарха Никона решался широкий спектр задач: от разработки догматики до регламентации повседневности. Вместе с тем развитие старообрядческой историографии никогда не было изолированным, и на протяжении второй половины XVII-ХХ в. она испытывала разнообразное политическое, интеллектуальное и культурное влияние. И если утрата эсхатологического видения исторического процесса для нее исключалась в принципе, то формы изложения могли существенно варьировать [1-4]. Эти наблюдения актуализируют идеи программной статьи Н.Н. Покровского, в которой говорилось о важности детализированного описания не только этапов старообрядческой исторической мысли в целом, но и целевых установок ее локальных вариантов [5].

Обращение к этим вопросам стало возможным благодаря знакомству с рукописным сборником, составленным и хранящимся сейчас в одном из старообрядческих таежных скитов Томской области1. Сложный характер повествования, получившегося в результате соединения догматических и полемических текстов с рассуждениями о мировой, российской и местной старообрядческой истории, делает его уникальным источником для определения подходов к представлению исторического материала и способов оценки его достоверности, выработанных на пересечении религиозной и светской традиций историописания.

Рукопись представляет собой конволют из 555 листов размером 4° (204 мм » 165 мм), имеет устоявшееся для старообрядческих компиляций название «Цветник» и маргиналию - «Сию книгу собственноручно написал Федосей Минович, умер в 1987 г. Белобородовская тайга» (л. 555об.). Запись была сделана одним из скитников в присутствии автора статьи, но последующее изучение кодекса выявило присутствие в нем текстов, созданных разными людьми и в разное время. Только его самую объемную часть (л. 1-31, 82-129, 254-544) можно с уверенностью отнести к 1960-1980-м гг., тогда как остальные разделы появились не позднее 1940-х гг. Об этом свидетельствовали сходство почерков на л. 3481, 131-253, 545-555 с корпусом скитских рукописей второй четверти ХХ в.2 и маркировочные знаки бумаги - штемпель фабрики И.Е. Яткеса (1908) и изображения серпа и молота на фирменном знаке национализированной в 1918 г. Каменской фабрики купцов Кувши- новых [6. С. 104, 110. № 85, 86, 215].

Отсюда следовало, что скитник с монашеским именем Федосей Минович, объединивший собственные тексты с более ранними записями, имел в распоряжении часть архива нелегальной общины староверов-странников3, существующей с 1830-х гг. в томско- чулымской (местный топоним - «белобородовской») тайге [7. С. 8; 8-10]. Анализ содержания конволюта позволил уточнить хронологический охват привлеченных материалов - 1890-1940-е гг.

Это период, когда в окрепшем при поддержке сибирского и поволжского купечества таежном монастыре сформировалась полемическая школа и вошли в обыкновение цитирование трудов светских и церковных историков и письменная фиксация свидетельств авторитетных единоверцев. Все же до конца 1940-х гг. исторические экскурсы в сочинениях скитских авторов скорее подчинялись задачам обличения «чужих» и поучения «своих», чем отражали понимание самостоятельной ценности знания о прошлом [11].

Ситуация изменилась во второй половине ХХ в. Во-первых, ушло из жизни поколение скитских идеологов, воспитанных в русле интеллектуальной традиции староверия, владеющих приемами составления вероучительных трактатов и умеющих совмещать эсхатологические оценки происходящего с коррекцией системы религиозных запретов. Во-вторых, в 19471949 гг. в непосредственной близости от таежного монастыря началось строительство Сибирского химического комбината. Нежелательное соседство дало повод для тотальной проверки территории, в ходе которой большинство скитников были выброшены в «никонианский мир»: взрослые получили тюремные сроки, подростки отправлены к родственникам. Их возвращение уже людьми зрелого возраста с усвоенными новыми привычками и знаниями ставило под угрозу целостность общины, уже лишенной известных за ее пределами руководителей. Найденные этим поколением скитников способы нивелирования собственного «светского багажа» в парадигме memory studies можно квалифицировать как использование стабилизирующего потенциала разных типов групповой памяти [12]. Коммуникативный проявил себя в биографическом нарративе, превратившем детский опыт таежных насельников в «хранилище» паттернов: «Братец мне говорил: “Держись, сестрица, учения Ляксандра Ивановича”, вот я и стараюсь делать так, как мы жили при нем» [13. Л. 25]; культурный - оформился в потребность упорядочить индивидуальные воспоминания и создать письменный свод значимых имен, событий и фактов.

«Пересборка» вероучения и была проведена историком-самоучкой Федосеем Миновичем. Его судьба типична для сибирского пустынножительства - помогая семье свояченицы, он постепенно включился в ритм жизни и круг чтения таежного монастыря, освоил письмо церковно-славянской кириллицей и переплетное дело. После выхода на пенсию в конце 1950-х гг. он переселился в скит, принял крещение-постриг и до своей кончины в 1987 г. оставался собирателем, хранителем и копиистом общинного архива. К слову сказать, подборки текстов «старика Миныча» выглядят одинаково и узнаваемы по переплету, обтянутому шерстяной тканью сиреневого цвета, с кожаным корешком и искусно выполненной медной застежкой4.

К составлению своего последнего Цветника он приступил на рубеже 1970-1980-х гг. Предыстория его появления такова. В 1979 г. уполномоченный по делам религии5 Г.Н. Добрынин начинает разработку тоже, видимо, главного проекта своей жизни - плана по уничтожению таежного монастыря - «гнезда религиозного мракобесия, позорящего область и район» [14. Д. 222. Л. 79-82, 100; Д. 295. Л. 1-2; Д. 449. Л. 148-149; Д. 451. Л. 35-36, 105].

Вводимый «строгий милицейский надзор», как ни парадоксально, не стал для скитской общины главной опасностью. Прямые меры, такие как перепись и установление имен постоянных и временных жителей, принудительное привлечение трудоспособных в народное хозяйство, переселение престарелых по месту прописки, слом освободившихся келий и пр., хотя и вызвали эсхатологические настроения, но не расценивались как нечто экстраординарное. Ожидание «гонений на христиан» - это элемент поведенческой стратегии староверов-странников, и таежный монастырь давно выработал систему оповещения и сокрытия (кодовые фразы охотников, чьими знаниями местности пользовались власти, устройство временных землянок и тайников для лыж и пр.).

Несопоставимо большие риски несла в себе программа по дискредитации вероучения и образа жизни таежных насельников в глазах жителей окрестных деревень, помогавших таежному скиту. Например, организация кинолекториев с циклом занятий «религия и современность» и лишение «мирян-благодетелей» роли посредника между скитниками и заготконторами по сбору дикоросов [14. Д. 368. Л. 17-18; Д. 436. Л. 227].

Следствием стало разрушение отношений с сельской округой: на закате советской эпохи деревенская молодежь все чаще воспринимает скитские иконы и книги как источник дополнительного дохода, а одинокие пожилые скитники расплачиваются за мирскую помощь брагой.

В этих условиях - роста апокалипсических страхов и коррозии этико-религиозных принципов взаимодействий скитов и окрестных деревень - Федосей Минович берется за труд, который объяснил бы единоверцам, монахам и мирянам, кто они такие и в чем заключается их миссия.

Представление исторического материала. На первый взгляд, он пользуется тем же приемом, что большинство староверов-историков XVIII - первой половины ХХ в.: минимизирует свое присутствие на страницах конволюта, отказывается от иерархической композиции и деления сочинений на «главные» и «дополняющие», очерчивает круг авторов, чьи мнения и оценки должны быть приняты a priori. В результате ему удается воспроизвести полифоническую структуру старообрядческого сборника, известную со времен Выгореции.

Однако в Цветнике есть по меньшей мере две детали, выдающие в нем эпоху и «лабораторию» неофита-составителя, который осваивает принципы организации компилятивного христианского сочинения в отсутствии наставника-собеседника. Это построение текста по аналитико-синтетической модели6 и приметы литературной стратегии fictio - писательства «ради удовлетворения творческих потребностей человеческого воображения» [17. C. 4].

Мыслительная привычка рассматривать создание целого как процесс механического присоединения очередного элемента отразилось в 11 (!) оглавлениях- «каталогах», предваряющих последующее деление каждой из частей на «главы», «разделы», «статьи», «вопросы» и «свидетельства». Ощущение дробного, распадающегося текста усиливают прерывающаяся нумерация листов, стилистический контраст цитат светского и церковного происхождения, чередование развернутых повествований с записями типа «Ефрема Сирина, сл. 105», «Щапов, с. 305, указ 1714 г.».

Эти «текстуальные осколки» соединены в первом, открывающем Цветник, оглавлении-«каталоге»7. Он довольно громоздкий, и в его 43 позициях есть как традиционные для старообрядческих сочинений словесные обороты, отсылающие к христианской дидактике («О разумении Божественного Писания») и событийной истории («Петр I - глава церкви»), так и формулировки, которыми отражены самостоятельный поиск и переписка важных для составителя сведений («О Висковатом»). В сгруппированном виде они все же дают представление о догматических положениях, нуждающихся в подтверждении историческим материалом:

воплощения Антихриста и церковно-государственные реформы в России (№ 1-11);

каноничность совершения обряда без священника (№ 12-14);

древние книги и иконы (№ 15-21);

христианские ереси и контакты с еретиками (№ 22-25);

крещение и причащение - истинные и ложные (№ 26-29);

троичность Бога и храмовые иконостасы (№ 30-32);

«мудрования» староверов (№ 33-41);

«последнее время», падение Иерусалима и неизбежность принятия монашеских обетов (№ 42-43).

В этом списке следует особо отметить таблицу «Описание имен писателей и толкователей книг, находящихся в греческой и русской истории» (№ 21, л. 332337), составление которой может быть оценено как способ освоения историком-самоучкой христианского текстуального наследия. За основу он берет алфавитно-хронологический принцип и дает информацию о 77 канонизированных авторах, датах поминовения их по церковному календарю, количестве написанных каждым книг и монархах-современниках. Видимо, дидактические задачи заставили включить в таблицу под буквой «С» упоминания о семи вселенских соборах, принявших Символ веры и осудивших первые ереси (I и II Никейские, I-III Константинопольские, Эфесский и Халкидонский).

Получившийся в результате справочник удобен, однако точность его сведений сомнительна: неверно переведены в славянский буквенный счет даты, искажены некоторые имена. Например, византийский император Константин IV Погонат («Бородатый»), считающийся инициатором созыва III Константинопольского собора, вполне предсказуемо превращается в «Константина Поганого». Несмотря на невольные или сознательные ошибки, таблица показывает не только перечень значимых для скитского историка раннехристианских и древнерусских писателей. Она позволяет обратить внимание на объемы цитирований их сочинений в других разделах конволюта и сопоставить эти данные с размерами цитат из сочинений местных старообрядческих писателей и трудов профессиональных историков.

В контексте идеи Р. Козеллека о трех типах текстов, характеризующих разные темпоральные структуры8, размеры этих цитат - от фразы до копирования целиком - открывают важную особенность поздней старообрядческой историографии. Так, творения отцов церкви с очевидным вневременным значением даны скитским историком предельно кратко или, еще чаще, «зашифрованы» библиографической маргиналией, выдержки из работ синодальных и светских историков - в более или менее развернутом виде, зато полемические послания единоверцев воспроизведены полностью, с максимально возможной атрибуцией входящих в их состав документов. Например, за посланием бийского мещанина Д.М. Пыхтунова с предложением «испытать в беседе» учение об иконах старовера-поморца Г.Е. Токарева, следует указание на дату составления «10 октября 7420 г.»9 и уверение, что копия сделана с «пыхтуновской собственной руки» (л. 521об.).

Включение в состав Цветника того, что на профессиональном языке называется «историческим источником», является обычной практикой старообрядческих историков. Уже во второй половине XVII в. идеологи конфессии, разрабатывая систему защиты «древнего благочестия», делали тематические выписки, систематизировали имеющиеся документы, вели записи устных преданий и воспоминаний [5. С. 7-8]. В дальнейшем пополнение индивидуальных и общинных архивов стало нормой и привело к появлению особых рукописных сводов - сборников подготовительных материалов [19].

Однако кодекс Федосея Миновича - не заготовка, а завершенный труд. К такому заключению приводят беседы с хорошо знавшими его единоверцами, наследниками кельи, книг и черновиков инока. Авторитет Цветника остается неизменно высоким во многом потому, что использованные им приемы экспертизы исторической информации («испытание пишущих и написанного») считаются общиной образцовыми.

Оценка достоверности исторического материала. Сведения о прошлом привлекаются Федосеем Миновичем для решения задач двух уровней - обоснование догматики и показ случившегося когда-то «правильного» и «неправильного». Причем в первом случае составитель кодекса считает необходимым представить «испытание» авторов, во втором - текстов.

Такой синкретичный подход, в котором объединены установки религиозного историописания со светским пониманием его задач, как показано Н.С. Гурьяновой, был изначально присущ старообрядческой историографии [1. С. 24-34]. «Выговский» метод работы с «историческими свидетельствами», построенный на образцах риторического искусства конца XVII-XVIII в., вряд ли мог быть воспринят в полном объеме сибирским крестьянским пустынножительством, но его базовые принципы все же находят отголосок в аналитических практиках скитского историка последней трети ХХ в. Например, происхождение канонических сочинений им рассматривается в духе христианского историзма, стремящегося, прежде всего, дать оценку людям, причастным к созданию и кодификации церковной нормы. Приемы критики источников при работе со всеми прочими текстами (вероучительными в широком смысле и специализированными историческими) подчинены другой цели - отсечь подлинные факты и документы от сознательно фальсифицированных и случайно искаженных.

Использование методов анализа, восходящих к историческим культурам Средневековья и Нового времени [20. С. 157-173], не только отражает мировоззренческие особенности современных защитников «старины», но и говорит о практическом смысле исторических изысканий для старообрядческой общины, вынужденной перестраивать привычную систему внутренних и внешних коммуникаций.

Так, постановка вопроса об авторах канонических сочинений - тех, кто учредил те или иные нормы, должна была продемонстрировать соответствие вероучения староверов-странников фундаментальным положениям православной веры. Возведение авторитетного имени (неважно, индивидуального или коллективного, соборного) в ранг культурного маркера выразилось в дифференциации «оригиналов» (правил святых отцов) и «руководств по времени» (их канонических изменений). Способ доказательства легитимности последних представлен в комментариях к «Правилам Иппонского собора». Этот, как установлено М.В. Корогодиной, псевдоканонический памятник был создан в начале ХІХ в. староверами Русского Севера для обоснования права мирян и монахов в отсутствие рукоположенного священства самим крестить, венчать и исповедовать [21]. Видимо, отказ ряда старообрядческих деноминаций признавать его подлинность сделал необходимым дать примечание «Ничто из положенного на Иппонском соборе не требует исправления» и отсылку к решению Карфагенского собора 411 г. по Кормчей и ее адаптированному синодальному изданию 1839 г. - «Книге правил святых апостол, святых соборов вселенских и поместных и святых отец» (л. 203-203об.).

На уровне событийной, фактической истории скитскому историку важно показать, что «испытание текстов» проведено им со всей тщательностью, с учетом времени появления сочинений и точности передачи исходных смыслов. В числе записей 1930-1940-х гг., введенных в конволют, есть анонимное полемическое сочинение в защиту православных икон с явным «методическим акцентом» (л. 232-253об.). В нем в ходе грамматического разбора фрагмента «Огласительных слов» Кирилла Иерусалимского доказывается, что «книга гражданской печати» [22], без изменения передающая мысль церковного автора, заслуживает большего доверия, чем исказивший ее сборник поучений «Альфа и Омега», издаваемый в 1780-е гг. старообрядческими типографиями Вильно и Супрасля [23. С. 123, № 228; С. 137, № 336].

Привлечение «никонианских» изданий в состав доказательной базы - факт, заслуживающий внимания, особенно на фоне ограничений, принятых томско-чулымскими странниками по отношению к продукции старообрядческих типографий. На рубеже XIX-ХХ вв. они отказались от хранения таких книг в кельях, и столетие спустя недоверчивое отношение к ним сохраняется. Например, инокиня Ирина отдала Следованную псалтырь, переизданную в 1781 г. в Почаеве [23. С. 134, № 313], со словами: «Забери, может, тебе она для занятий со студентами пригодится, мне молиться по ней нельзя - она слишком новая». Столь неординарное отношение к источникам информации позволяет рассматривать томско-чулымский вариант исторического нарратива как результат сочетания принципов светского и религиозного историописания.

С одной стороны, скитским конволютом зафиксирована перестройка системы интеллектуальных авторитетов, начавшаяся в староверии по меньшей мере во второй половине XIX в. Наряду с трудами раннехристианских, древнерусских и старообрядческих писателей теперь полноправное место в ней занимают словари и справочники как носители объективного экспертного знания. Об использовании такого рода книжной продукции еще предшественниками Федосея Миновича говорит включение в Цветник фрагмента текста 19201930-х гг. с пересказом статьи «Монета» из «Полного церковно-славянского словаря» протоиерея Г. Дьяченко [24. С. 1047] с указанием на его местонахождение - «Сей словарь у Алексея Заева в Томской тайге» (л. 75).

С другой стороны, обращение с исследовательской информацией остается в рамках конфессиональной культуры мышления. Так, труды дореволюционных историков раскола П.С. Смирнова, А.П. Щапова, Н.И. Ивановского, И.К. Пятницкого используются составителем Цветника для подтверждения устных свидетельств единоверцев и призваны придать вес формулировкам «люди видели», «признавали», «считали». Заметим также, что цитаты в этом случае не являются «прямыми», а даются в изложении старообрядческих писателей конца XIX - первой половины XX в. (На полях кодекса есть указания на Цветники Василия Гавриловича, Александра Ивановича и Василия Васильевича [11. C. 169-177].)

Еще одним примером того, что историчность мышления и внешние атрибуты исторического исследования, не делают суждения и методы скитского историка похожими на научное познание прошлого, является экклезиологический характер заголовков, предваряющих сочинения «своих» и «чужих» авторов. Для скитского историка тексты оппонентов всегда «мудрования» (здесь: ухищрения) в отличие от «разумений», исполненных разумом и знаниями, суждений единоверцев.

Сохранение в томско-чулымском конволюте оценочных категорий показывает полное соответствие логике конфессионального исторического нарратива. Вместе с тем его явные отличия от хронологически выстроенного рассказа о христианской церкви «последних времен» допускают возможность предварительных выводов относительно вектора развития старообрядческой историографии эпохи modernity.

Во-первых, ее томско-чулымский вариант показывает, каким образом в условиях интеллектуального разрыва с традицией может быть реализована основная цель старообрядческой историографии - доказательство идейной межпоколенной связи хранителей «древнего благочестия». При отсутствии практики составления «родословий» и агиографических сводов [3, 25] способами конструирования конфессиональной генеалогии становятся либо краткие послетекстовые комментарии, как в случае с «Правилами Ип- понского собора», либо расширенные, развивающие сюжетную линию заголовки, например «Разумения Андрея Никитьевича. О Троичной иконе по Авраамову явлению. Пишу с его сочинения. Присовокупляю к сей выписи сочинения Токарева к листу 49 и 50» (л. 529).

Во-вторых, ее характеризует сужение географии и масштабов повествования. В томско-чулымском Цветнике это выражается не только в стремлении дать описание событий мирового и национального уровней в трактовке местных богословов и полемистов, но и в пристальном внимании к «неправильным понятиям» живущих рядом староверов. Причем переписка и включение последних в состав конволюта определены исключительно религиозными мотивами - раскрыть эсхатологический смысл появления «мудрований» в непосредственной близости от таежного монастыря и его мирских ктиторов. Это становится основой для формирования уверенности скитской общины в своей избранности и мессианском предназначении; не случайно активно позиционируемая ею сегодня формула спасения - «мир будет стоять до тех пор, пока жив хоть один странник, пусть даже самый немощный» - возникла как раз в последней трети ХХ в.

И наконец, томско-чулымский конволют отразил складывание особого типа старообрядческого историка и писателя, отличающегося от «апостольства» или «мастерства» - метафор-образов, предложенных А.М. Панченко [26. С. 191-193] и на материалах старообрядческой литературы интерпретированных Н.В. Понырко и О.А. Журавель [27; 28. С. 14-85]. Писатель, подобный Федосею Миновичу, - не «апостол», проповедующий истину, потому что ощущает себя слишком мирским и грешным, но и не «мастер», потому что еще слишком неучен. Скорее его, самостоятельно осваивающего историю христианской церкви, вслед за единоверцами («Миныч был грамотный старичок, все время что-то переписывал» [13. Л. 10]) можно назвать «скриптором»10, для которого переписывание есть одновременно средство самовыражения и инструмент преодоления уже вполне ощутимых разрывов с традицией.

Это наблюдение дает основание для предположения о том, что старообрядческая историография - ровесница российской «светской» исторической науки - имеет шанс сохранить самобытность при двух условиях: если она «удержит» выработанные предшествующими поколениями правила контаминации религиозных и светских текстов и сможет подчинить их задаче получения важных с точки зрения христианской эсхатологии реминисценций и аллюзий. В ситуации растущего влияния процессов культурной диффузии именно такие навыки способны обеспечить трансляцию базовых представлений староверия о иерархии «старых» и «новых», «правильных» и «испорченных» книг и создать адекватные современным реалиям коммеморативные стратегии.

Примечания

1. Скитское поселение локализовано в томско-чулымском таежном массиве (правобережье р. Оби) приблизительно в 100 км от г. Томска - университетского центра одного из сибирских регионов России.

2. См. цифровые копии рукописей В-27169, В-26123, В-26103 на сайтах: EAP834 «Living or leaving tradition: textual heritage of the Taiga Old Believers' skit» // The Endangered Archives Programme. URL: http://eap.bl.uk/database/results.a4d?projID=EAP834; Скитская библиотека // Научная библиотека Томского государственного университета. URL: http://vital.lib.tsu.ru/vital/access/manager/Collection/vital:4153 (дата обращения 10.01.2019).

3. Странническое согласие - течение в староверии, принявшее догматы о наступлении в результате церковно-государственных реформ середины XVII - первой четверти XVIII в. «царства Антихриста» и необходимости «странствования» в поисках места, пригодного для спасения души и «истинной веры».

4. См. цифровую копию рукописи В-26418 на сайтах: EAP834 «Living or leaving tradition: textual heritage of the Taiga Old Believers' skit» // The Endangered Archives Programme. URL: http://eap.bl.uk/database/results.a4d?projID=EAP834; Скитская библиотека // Научная библиотека Томского государственного университета. URL: h1ttp://vital.lib.tsu.ru/vital/access/manager/Collection/vital:4l53_(дата обращения: 10.01.2019).

5. Полное название должностной позиции - уполномоченный по делам религий при Совете министров СССР по Томской области.

6. Аналитико-синтетический метод, восходящий к идеям К.Д. Ушинского, широко использовался в советской школе при обучении грамоте и решении задач по формированию личности [15, 16].

7. Наименования разделов даны с сохранением авторской орфографии: «1) Назначены вопросы к собеседованию со статейными с Васильем Николаевичем; 2) О пагубном числе 666 и 1666; 3) О скончании 7-го царства и начатии антихристова царства; 4) О помрачении антихристова царства; 5) Выпись об Антихристе; 6) О печатех при числе имени его 666-м; 7) О купле и продаянии; 8) О знамении Антихриста и збытии вещей; 9) Об образе Антихриста Антиохе; 10) Петр глава церкви; 11) О пришествии пророков Еноха и Илии; 12) Выписка о браках; 13) Правила Иппонского собора; 14) О священстве обетования; 15) Выпись об отчем образе; 16) Тоже еще об отчем образе; 17) О святых иконах, эта выпись Гурьяна Фроловича; 18) О книгах; 19) О разумении Божественного писания; 20) О иконах; 21) Описание имен писателей и толкователей книг, находящихся в греческой и русской истории; 22) О трапезе и очищении брашна; 23) Как не смешатися с еретики, ни в молитвах, ни в ядении, ни в питиих; 24) На каком основании христиане питаются еще не от сущих християн; 25) Како мучении во время мучения не принимали пищу от нечестивых; 26) Ответы старцу Геннадию; 27) О таинстве святаго причащения; 28) О еретическом причащении; 29) О крещении; 30) Понятие сванских [?] об отчем образе; 31) Разумение Андрея Никитьевича о троичной иконе по Аврамову велению; 32) О Висковатом; 33) Проповедь Антониева братства в Колыванской тайге; 34) Понятие проведи Никифора Оси[повича], скаски с Иксы; 35) Андрея Григорьевича Хромова мудрование; 36) Мудрование Стефана Давыдовича; 37) Семена Ефтефеевича мудрование; 38) Уестигнея Григорьевича мудрование; 39) Ивана Григорьевича Оппугайского мудрование; 40) Сему же согласно и Акиндин Никифорович; 41) Кирилла Фроловича отца М. Ки- ри[лловича] мудрование; 42) О скорбях при последнем времени; 43) О браках».

8. Типы текстов по классификации Р. Козеллека: 1) написанные на «злобу дня» и потому в дальнейшем предназначенные забвению; 2) развивающиеся и «умеющие» подстраиваться к изменяющейся реальности; 3) претендующие на вневременную истину, которая должна пребывать в неизменной форме [18. С. 31-33].

9. В переводе на современное летоисчисление - 1912 год.

10. О «скрипторе» как типе личности и скриптомании как форме жизнедеятельности см.: [29. С. 295-301].

Литература

1. Гурьянова Н.С. История и человек в сочинения старообрядцев XVIII вв. Новосибирск: Наука, 1996. 232 с.

2. Покровский Н.Н., Зольникова Н.Д. Староверы-часовенные на востоке России в XVIII-XX вв.: проблемы творчества и общественного сознания. М.: Памятники исторической мысли, 2002. 471 с.

3. Мангилев П.И. «Родословие поморской веры на Урале и в Сибири» (Исследование. Текст. Комментарии) // Проблемы истории России.

4. Екатеринбург: Волот, 2005. Вып. 6. С. 328-413.

5. Никаноров И.Н. Сборник «Отеческие завещания» и эпистолярное наследие федосеевцев // Проблемы сохранения отечественной духовной культуры в памятниках письменности XVI-XXI в. Новосибирск: Ин-т истории, 2017. С. 214-220.

6. Покровский Н.Н. Пути изучения истории старообрядчества российскими исследователями // Археографический ежегодник за 1998 год. М.: Наука, 1999. С. 3-20.

7. Клепиков С.А. Филиграни и штемпели на бумаге русского и иностранного производства XVII-XX вв. М.: Изд-во Всесоюз книжной палаты, 1959. 236 с.

8. Викулов М.С. Краткое описание жизни скитников Чулымской тайги / публ. И. Беневоленского // Томские епархиальные ведомости. 1900. № 24, 15 дек. С. 8-11.

9. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 1431. Оп. 1. Д. 1324-1326.

10. Государственный архив Томской области (ГАТО). Ф. 3. Оп. 4. Д. 763.

11. ГАТО. Ф. 3. Оп. 54. Д. 261.

12. Дутчак Е.Е. Литературная история таежного скита: от жанра поучения к культуре самоописания // Старообрядческая культура и современный мир. Киев: Нац. акад. наук Украины, 2018. Вып. 8. С. 161-188.

13. Солдатов А.А. Старообрядческая традиция через призму теории памяти // Вестник Томского государственного университета. 2016. № 405. С. 129-136.

14. Красный Яр: полевой дневник 2016 г. // Архив археографической экспедиции ТГУ. Тетр. 6.

15. ГАТО. Ф. р1786. Оп. 1.

16. От Азбуки Ивана Федорова до современного букваря. М.: Просвещение, 1974. 238 с.

17. Василевская Н.Ю. Основные направления развития советской букваристики // Вестник Московского государственного университета печати им. Ивана Федорова. 2011. № 3. С. 8-13.

18. Пиккио Р. Slavia Orthodoxa. Литература и язык. М.: Знак, 2003. 703 с.

19. Козеллек Р. К вопросу о темпоральных структурах в историческом развитии понятий // История понятий, история дискурса, история менталитета. М.: Новое лит. обозрение, 2010. С. 22-33.

20. Гурьянова Н.С. Старообрядческие сборники как «архивы» ценных материалов для ведения полемики // Вестник Новосибирского государственного университета. Сер. История, филология. 2012. Т. 11. С. 139-144.

21. Гене Б. История и историческая культура средневекового Запада. М.: Языки славянской культуры, 2002. 496 с.

22. Корогодина М.В. «Правила Иппонского собора» и старообрядческие подделки начала XIX в. // Современные проблемы археографии. СПб.: БАН, 2016. Вып. 2. С. 476-486.

23. Кирилл, архиепископ Иерусалимский. Поучения огласительные и тайноводственные. М., 1822.

24. Кириллические издания старообрядческих типографий конца XVIII - первой половины XIX века: каталог / сост. А.В. Вознесенский Л.: Изд-во Ленинград ун-та, 1991.

25. Полный церковно-славянский словарь (с внесением в него важных древнерусских слов и выражений) / мост. протоиерей Г. Дьяченко. М., 1899.

26. Урало-сибирский патерик: тексты и комментарии: в 3-х т. М.: Языки славянской культуры, 2014-2016.

27. Панченко А.М. Русская стихотворная культура XVII века. Л.: Наука, Ленинград. отд-ние, 1973. 281 с.

28. Понырко Н.В. Эстетические позиции писателей выговской литературной школы // Книжные центры Древней Руси: XVII век. СПб.: Наука, 1994. С. 109-112.

29. Журавель О.Д. Литературное творчество старообрядцев XVIII - начала XXI в.: темы, проблемы, поэтика. Новосибирск: Изд-во СО РАН, 2012. 442 с.

30. Эпштейн М. От знания - к творчеству: как гуманитарные науки могут изменять мир. СПб.: Центр гуманитарных инициатив, 2016. 480 с.

References

1. Guryanova, N.S. (1996) Istoriya i chelovek v sochineniya staroobryadtsev XVIII vv. [History and man in the works of the Old Believers in the 18th centuries]. Novosibirsk: Nauka.

2. Pokrovsky, N.N. & Zolnikova, N.D. (2002) Starovery-chasovennye na vostoke Rossii v XVIII--XX vv.: Problemy tvorchestva i obshchestvennogo soznaniya [Old Believers-chapels in the east of Russia in the 18th - 20th centuries: Problems of creativity and public consciousness]. Moscow: Pamyatniki istoricheskoy mysli.

3. Mangilev, P.I. (2005) Rodoslovie pomorskoy very na Urale i v Sibiri (Issledovanie. Tekst. Kommentarii) [The genealogy of the Pomorian faith in the Urals and in Siberia (Research. Text. Comments)]. Problemy istorii Rossii. 6. pp. 328-413.

4. Nikanorov, I.N. (2017) Sbornik “Otecheskie zaveshchaniya” i epistolyarnoe nasledie fedoseevtsev [Collection “Fathers' Testaments” and the Epistolary Heritage of the Fedoseyans]. In: Elert, A.Kh. (ed.) Problemy sokhraneniya otechestvennoy dukhovnoy kul'tury v pamyatnikakh pis'mennosti XVI-XXI v. [Problems of Preserving the Russian Spiritual Culture in the Writings of the 16th - 21st Centuries]. Novosibirsk: Institut istorii. pp. 214-220.

5. Pokrovsky, N.N. (1999) Puti izucheniya istorii staroobryadchestva rossiyskimi issledovatelyami [Ways of studying the history of the Old Believers by Russian researchers]. In: Arkheograficheskiy ezhegodnikza 1998god [Archeographic Yearbook for 1998]. Moscow: Nauka. pp. 3-20.

6. Klepikov, S.A. (1959) Filigrani i shtempeli na bumage russkogo i inostrannogo proizvodstva XVII-XX vv. [Filigree and stamps on paper of Russian and foreign production of the 17th - 20th centuries]. Moscow: Vsesoyuznaya knizhnaya palata.

7. Vikulov, M.S. (1900) Kratkoe opisanie zhizni skitnikov Chulymskoy taygi [Brief description of the life of hermits in the Chulym taiga]. Tomskie eparkhial'nye vedomosti. 15th December. pp. 8--11.

8. The Russian State Archive of Ancient Acts (RGADA). Fund 1431. List 1. File 1324-1326.

9. The State Archive of Tomsk Region (GATO). Fund 3. List 4. File 763.

10. The State Archive of Tomsk Region (GATO). Fund 3. List 54. File 261.

11. Dutchak, E.E. (2018) Literaturnaya istoriya taezhnogo skita: ot zhanra poucheniya k kul'ture samoopisaniya [Literary history of taiga monastery: from the genre of instruction to the culture of self-description]. In: Taranets, S.V. (ed.) Staroobryadcheskaya kul'tura i sovremennyy mir [Old Believers Culture and the Modern World]. Kyiv: National Academy of Sciences of Ukraine. pp. 161-188.

12. Soldatov, A.A. (2016) The Old-Believer tradition in terms of memory studies. Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta -- Tomsk State University Journal. 405. pp. 129-136. (In Russian). DOI: 10.17223/15617793/405/17.

13. The Archives of the TSU archaeographic expedition. (2016) Krasnyy Yar: polevoy dnevnik 2016g. [Krasny Yar: Field Journal 2016]. Book 6.

14. The State Archive of Tomsk Region (GATO). Fund r1786. List 1.

15. Bogdanov, V.P. & Karpyuk, G.V. (1974) Ot Azbuki Ivana Fedorova do sovremennogo bukvarya [From Ivan Fedorov's Azbuka to the modern primer]. Moscow: Prosveshchenie.

16. Vasilevskaya, N.Yu. (2011) Osnovnye napravleniya razvitiya sovetskoy bukvaristiki [The main directions of development of the Soviet alphabet literature]. VestnikMoskovskogo gosudarstvennogo universiteta pechati im. Ivana Fedorova - VestnikMGUP. 3. pp. 8-13.

17. Picchio, R. (2003) Slavia Orthodoxa. Literatura i yazyk [Slavia Orthodoxa. Literature and language]. Translated from Italian, English and French. Moscow: Znak.

18. Kozellek, R. (2010) K voprosu o temporal'nykh strukturakh v istoricheskom razvitii ponyatiy [On the temporal structures in the historical development of concepts]. In: Boedeker, H.E. (ed.) Istoriya ponyatiy, istoriya diskursa, istoriya mentaliteta [History of Concepts, History of Discourse, History of Mentality]. Translated from German. Moscow: NLO. pp. 22-33.

19. Guryanova, N.S. (2012) Old Believers' collections as an “archive” of important materials for the polemics. Vestnik Novosibirskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Istoriya, filologiya -- Novosibirsk State University Bulletin. Series: History and Philology. 11. pp. 139-144. (In Russian).

20. Guenйe, B. (2002) Istoriya i istoricheskaya kul'tura srednevekovogo Zapada [History and historical culture of the medieval West]. Translated from French. Moscow: Yazyki slavyanskoy kul'tury.

21. Korogodina, M.V. (2016) “Pravila Ipponskogo sobora” i staroobryadcheskie poddelki nachala XIX v. [“The rules of the Cathedral of Ippon” and the Old Believers forgery in the early 19th century]. In: Belyaeva, I.M. (ed.) Sovremennye problemy arkheografii [Modern Problems of Archeography]. Vol. 2. St. Petersburg: BAN. pp. 476-486.

22. Cyril, Archbishop of Jerusalem. (1822) Poucheniya oglasitel'nye i taynovodstvennye [Open and secret lections]. Moscow: [s.n.].

23. Voznesensky, A.V. (1991) Kirillicheskie izdaniya staroobryadcheskikh tipografiy kontsa XVIII -- pervoy poloviny XIX veka [Cyrillic editions of the Old Believers' printing houses in the late 18th - the first half of the 19th century]. Leningrad: Leningrad State University.

24. Dyachenko, G. (ed.) (1899) Polnyy tserkovno-slavyanskiy slovar' (s vneseniem v nego vazhnykh drevnerusskikh slov i vyrazheniy) [Complete Church Slavonic Dictionary (with the introduction of important Old Russian words and expressions)]. Moscow: [s.n.].

25. Pokrovsky, N.N. (ed.) (2014-2016) Uralo-sibirskiypaterik: teksty i kommentarii: v 3-kh t. [Ural-Siberian Paterik: texts and comments: in 3 vols]. Moscow: Yazyki slavyanskoy kul'tury.

26. Panchenko, A.M. (1973) Russkaya stikhotvornaya kul'turaXVII veka [Russian poetic culture of the 17th century]. Leningrad: Nauka.

27. Ponyrko, N.V. (1994) Esteticheskie pozitsii pisateley vygovskoy literaturnoy shkoly [Aesthetic position of the writers of the Vyhovsky literary school]. In: Likhachev, D.S. (ed.) Knizhnye tsentry Drevney Rusi: XVII vek [Book Centres of Old Russia: the 17th century]. St. Petersburg: Nauka. pp. 109-112.

28. Zhuravel, O.D. (2012) Literaturnoe tvorchestvo staroobryadtsev XVIII -- nachala XXI v.: temy, problemy, poetika [Literary creativity of the Old Believers of the 18th - early 21st century: themes, problems, poetics]. Novosibirsk: SB RAS.

29. Epstein, M. (2016) Ot znaniya -- k tvorchestvu: kak gumanitarnye nauki mogut izmenyat' mir [From knowledge to creativity: how Humanities can change the world]. St. Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ.

Размещено на Allbest.ru