Тайные и условные языки в России XIX века: историко-лингвистический аспект

3) условно-символическое (символическое значение лексики религиозно-мистических групп выделяем в качестве проблемного подтипа). Например, у скопцов Иерусалим, Давыдов дом, Святое место - Собор (место радений); истинная апостольская церковь, тайная вечеря - собрания скопцов, Бог, Иисус Христос, Святой Дух - пророк скопцов; апостолы - братья, помощники пророка; черные враны - правительство; иудеи, фарисеи, злые люди, лютые звери - православные; огненное крещение - оскопление; из оскопленных, по степени близости к пророку, выделяются Херувимы, Серафимы, Архангелы, Ангелы, Апостолы, Пророки, Учители (В. И. Даль, Н. Надеждин, П. И. Мельников).

Ср., например, различие в типе переноса в двух следующих случаях: белые голуби - самоназвание скопцов (голубь - символ чистоты, условно-символическое значение), белые голуби у мазуриков - чистое бельё, обычно на чердаке (метафорический перенос по внешнему сходству, условно-метафорическое значение).

Доминирование номинатических элементов в тайном языке той или иной группы соотносится с общеупотребительным наименованием условного языка, тогда как преимущественное использование элементов семантического типа, не позволяющее выявить сам процесс символической коммуникации, позволяет в их отношении использовать термин тайный язык в широком понимании.

Особое место в общей социолингвистической картине занимают языковые «коды» религиозно-мистических и философско-мистических групп, которые не обусловлены исторически, ментально, регионально, экономически. Это особые лексико-семантические, символические языковые «терминосистемы», общие для различных этнических культур, имеющие надрегиональные традиции функционирования. Эти коды трудно в строгом смысле считать социальными диалектами, так как они фактически не имеют собственных лексических систем, используя традиционную общеупотребительную лексику, конвергентную тем стилистическим направлениям ее функционирования, к которым ближе социальный статус членов групп: лексика сектантов-мистиков - к библейской, народно-поэтической и песенно-метафорической лексике, лексика масонов - к библейской и собственно литературной, книжной. Сближают такую лексику с тайноречием доминирование социально-символической функции (идентифицирующая, дифференцирующая подфункции, установка на посвященных) ее использования и поэтической (игровой), однако все остальные параметры сопоставления проблематичны. Небольшой обзор по лексике религиозно-мистических групп и лексике масонских сочинений приведен в работе ввиду традиционного их отождествления с тайноречием и для постановки проблемы ее статуса.

В четвёртой главе «Основные условные языки в России XIX в.» дается конкретная характеристика наиболее существенной, лингвистически репрезентативной, зафиксированной в источниках XIX в. части русского тайноречия: собственно условным языкам больших социальных групп, представленных в общей русской социально-лингвистической парадигме, - арго торговцев, ремесленников, нищих, воров.

Описание каждого отдельного языка осуществлялось по следующим параметрам: 1) социальная, социально-территориальная и, при наличии данных, этнографическая характеристика группы, источники фиксации, 2) характеристика данного языка: а) название/самоназвание, б) лингвистические особенности лексической системы (номинатический/семантический тип; немотивированные основы, мотивированные основы, использование криптоформантов), общий с другими/оригинальный фонд лексической системы; при наличии общего с другими языками фонда - установление тенденций взаимодействия, 3) при наличии двух и более фиксаций одного и того же языка - анализ тенденций его динамики, вариативности.

В общей социолингвистической картине России XIX в. языки торговцев занимали значительное место. До определенного этапа в силу социально-экономических причин это была самая крупная и социально-значимая группа, престиж и социальный статус которой способствовали развитию ее собственного языкового кода.

Среди всех торговых условных языков особое место занимал офенский, язык офеней, торговцев-ходебщиков, разносчиков, коробейников, преимущественно Ковровского, Вязниковского уездов и частично Шуйского уездов Владимирской губернии. В работе обобщаются гипотезы происхождения слова «офеня» и генезиса данной социальной группы, даётся подробная характеристика всех собранных материалов языка с 1787 по 1873 гг. (8 словников, 1304 слова), отмечаются тенденции его динамики, выявляется стабильный фонд, общий для всех списков офенского языка (119 слов). Отличительной особенностью данного языка по сравнению с остальными условными языками является наиболее регулярное использование слов с немотивированной основой (преимущественное использование греческих, реже - татарских корней), остальные способы затаения используются незначительно: очень мало лексики с очевидной для носителей языка внутренней формой, незначительно используются криптоформанты.

В арго шуйских, костромских, самарских офеней доминирует лексика офенского языка.

В работе подробно рассматриваются языки торговцев г. Галича (галивонские алеманы, аламанский, ламанский) В скобках приводится самоназвание языка., г. Нерехты (елтонский язык), г. Углича (масовский язык), г. Бежецка (масовский язык), г. Кашина (мазовский язык), г. Калязина (мазовский язык), г. Одоева (масовский язык), г. Торопца (масовский), язык мещан г. Дорогобужа (кубрацкий), язык калужских прасолов (кантюжный). Несмотря на различные количественные составы собранных словников, в целом достаточно однородна их понятийная характеристика: в словарях представлена лексика, называющая преимущественно обиходные предметы, явления, домашних животных, пищу, наименования людей по полу, самые распространенные в крестьянской и мещанской среде профессии, лексика торгового быта. Среди материалов языков торговцев Бежецка, Кашина, Калязина, Галича, Углича представлены лексические системы наименований денежных единиц и единиц веса, являющиеся частью понятийной системы именно торговых арго. Наименования бога, икон встречаются только в языках торговцев-ходебщиков и отсутствуют в других торговых языках, подтверждая тот факт, что торговля офеней была связана, в частности, и с торговлей иконами или определенным образом учитывала религиозную сферу жизни в быту. В ряде торговых языков представлена лексика, позволяющая утверждать, что ее носители были «склонны к обману» (Углич, Кашин, Дорогобуж): Ср., например, абвамгривать `обвешивать', абвихтомрить `обвесить', абъипемрить `обобрать, обыграть', акарпуммммммживать `обманывать', акарпуммммммзить `арестовать, отдать под суд', ипеммммммрить `брать, красть', поддермоммммммнить `поддернуть кверху, стащить, украсть', уклимаммммммть `украсть' и др.

Общее число зафиксированных различных языков - 14. Сводный словарь торговых языков начитывает чуть более 4000 слов.

Ремесленные арго представлены материалами языков кричевских мещан, нижегородских шаповалов (матрайский, матройский), костромских шерстобитов (жгонский), симбирских швецов, рязанских портных (офенский язык), пензенских шерстобитов (пластинский), калужских портных (6), глинотопов (1), тверских коновалов, черниговских шаповалов, могилёвских дрибинских шаповалов (катрушницкий лемезень), могилёвских шкловских шаповалов (парушницкий лемез), стекольщиков Петрозаводского уезда (билямский язык). Языки ремесленников в целом менее самобытны по сравнению с языками торговцев. Общий сводный словник условных языков ремесленников составляет около 3000 слов. Из них не более 400 слов встречаются в 2 и более ремесленных арго.

Профессионально данные XIX в. представлены достаточно системно: языками ремесленников, связанных со швейным промыслами (портными, шерстобитами/шаповалами), единично - коновалами, глинотопами, стекольщиками. Понятийно словари ремесленников в целом идентичны словарям торговых арго, незначительно отличаясь наличием собственно профессиональных наименований. Наименования для бога, предметов религиозной сферы, отсутствовавшие в большинстве торговых языков (кроме собственно офенских), в языках ремесленников представлены шире, особенно в южно-русских и белорусских ремесленных арго.

Ряд ремесленных арго (симбирских, рязанских портных, ладвинских стекольщиков, тверских коновалов) тесно связан с офенским языком: лексика и корни последнего занимают в них существенную часть (около 1/3).

Особенно следует выделить языки пензенских и костромских шерстобитов, преимущественная часть словарей которых самобытна и генетически связана с мордовским и марийскими языками соответственно, несмотря на наличие лексических связей с другими условными языками.

Калужские ремесленные арго отличаются особенной эклектичностью (связью как с офенской, так и с белорусской традициями), в их самостоятельной части доминируют слова, образованные на базе мотивированных основ. Некоторые немотивированные для русского языка основы обнаруживают генетическую связь с цыганским языком.

Отличаются от собственно русских условных языков ремесленников языки белорусских шаповалов (черниговских, могилевских, шкловских): помимо офенской части они включают большой процент лексики только белорусских и украинских арго: отличительной их особенностью также является то, что оригинальная лексика образуется путем широкого системного и несистемного использования криптоформантов, что нешироко представлено в других арго.

Территориальная обусловленность заимствований (этнический состав населения региона, пограничные контакты) - одна из существенных черт именно ремесленных арго.

Несмотря на большой процент самостоятельной лексики в общем сводном словнике ремесленных арго, оригинальный генезис лексики в ряде из них (цыганский, финский, мордовский, марийский), не обнаружено собственного лексического фонда, который был бы заимствован другими арго: повторяющимися в ремесленных арго оказываются только лексика, употребляющаяся у торговцев («офенская», «угличско-кашинская» традиции) и нищих (белорусских, украинских). Показательно, но факт профессиональной близости не влияет на языковые контакты их носителей. Очевиден фактор преимущественно территориального взаимодействия между языками (более всего совпадений по калужским арго, черниговскому/могилевскому/шкловскому). Лексических совпадений только среди ремесленных арго не обнаружено.

В работе подробно анализируются языки странствующих нищих: рязанских, тульских, брянских, белорусских старцев, минских, могилёвских, черниговских (4), гродненских нищих, лаборей (афенский гавридник, гавридник вытерняцкий), харьковских невлей, киевских (подольских) лирников (лебийская, лобурская мова), галицких лирников (жебрацка, лебийска, лепетинска мова).

Сводный словник по языкам русских, белорусских, украинских нищих включает более 4000 единиц. Языки нищих в целом, как и языки торговцев и ремесленников, понятийно охватывают все сферы обиходной, бытовой крестьянской жизни: названия людей, помещений, одежды, домашних животных, пищи, сельскохозяйственных растений и т.п. Некоторым отличием в русской части словника являются наименования, связанные с особенностями их профессиональной деятельностью, с игрой на музыкальных инструментах, исполнением духовных стихов, например, куграм, куграмчка `лира', псамлка `духовный стих', псамлить `петь духовные стихи', котюмр `поводырь'.

Языки нищих центральной части России (рязанских, тульских) максимально связаны с офенским языком. Язык брянских нищих образует в некоторой степени переходную зону между собственно русской арготической традицией и белорусской: обе традиции в нем представлены существенно. Языки белорусских и украинских нищих отличаются значительной общностью.

Наиболее многочисленны и представительны данные по языкам белорусских нищих, которые, помимо определенной связи с офенской, имеют собственную лингвистическую традицию: значительное количество корней греческого генезиса, не употребляющихся в условных языках центральной России, значительно количество собственных слов и корней, а также богатую традицию использования криптоформантов, что в гораздо меньшей степени представлено в языках торговцев и ремесленников.

Языки украинских нищих по целому ряду лексических и этимологических особенностей приближены к языкам белорусских нищих, не образуя самобытной лексической традиции. При сопоставлении данных обнаружено несколько слов украинских арго, не встречающих в белорусских и русских: вариант названия водки ардымха (с вариантами гертыха, артыха), бемнить `курить', корх `священник', охмурень `огурец'.

Помимо незначительной части элементов, общих с офенским языком, языки нищих обнаруживают взаимосвязь преимущественно по принципу территориальной близости, отчасти - по принципу профессиональной деятельности (в этой связи очевидно доминирование «белорусской» традиции). Около трети всего фонда является общим для языков нищих (в него же входит и лексика офенского языка), что существенно их отличает, например, от языков ремесленников.

Обращает на себя внимание, что лексика практически каждого условного языка состоит из трех «зон».

1. Лексика, общая с языком владимирских офеней или образованная на базе ее корней (именно поэтому, а также вследствие широкой социальной популярности данной социальной группы очевиден вывод о его особой роли в системе русского и шире - восточнославянского тайноречия; в силу обязательного наличия такой лексики в каждом языке оказывается показательным ее процентное отношение к остальному материалу, то есть общий объем такого заимствования). По степени наличия офенской лексики в том или ином условном языке можно выделить несколько зон ее влияния:

- 60-80%: языки шуйских офеней, костромских офеней, самарских офеней; калужских прасолов; симбирских, рязанских портных; рязанских, тульских нищих;

- 40-60%: тверские коновалы, брянские нищие;

- 20-40%: торговцы Галича, Нерехты; Углича, Бежецка, Кашина, Калязина; дорогобужские мещане, нижегородские шаповалы, пензенские шерстобиты, калужские портные, дрибинские шаповалы, ладвинские стекольщики, калужские нищие;

- 10-20%: торговцы Одоева, Торопца; шкловские шаповалы, белорусские нищие, харьковские невли, киевские и галицкие лирники

2. Лексика, общая с языками других условных языков, или образованная на базе ее корней.

Помимо ряда несистемных совпадений здесь выделяется две традиции кроме офенской: а) «угличско-кашинская», влияние лексики языков торговцев Галича, Нерехты, Углича, Кашина, Калязина, Бежецка; б) «белорусская», влияние лексики белорусских арго. Лексика белорусских арго имела широкое территориальное распространение: ее элементы в значительном количестве зафиксированы в языках украинских нищих, белорусских нищих, ремесленников, в языках дорогобужских мещан, калужских портных, дрибинских шаповалов, калужских нищих, брянских нищих; в незначительном количестве в языках тульских нищих, ладвинских стекольщиков.

3. Оригинальная лексика, не имеющая буквальных совпадений и аналогов в других условных языках.

Принципы номинации последней группы очень различны, что позволяет делать выводы о специфике того или иного языка. Причем такая специфика оказалась в целом системна, что позволяет гипотетически предполагать различные «уровни» стабильности и, как следствие, организации того или иного языка.

Выделяются языки со следующими системными организациями самобытных элементов:

1. В ряде языков оригинальные элементы представлены преимущественно немотивированными основами (в основном заимствованными), что предполагает их фактическое знание. Данный тип можно разделить (условно) на два подтипа: основы, заимствованные через профессиональные социально-территориальные контакты (например, татарские корни в языках торговцев Углича, Кашина); основы, заимствованные через этнические территориальные контакты (например, финские корни в лексике олонецких стекольщиков, мордовские корни в языке пензенских шерстобитов). К таковым языкам относятся сам офенский язык, языки торговцев гг. Галича, Нерехты, Углича, Бежецка, Кашина, Калязина, Одоева, Торопца, языки нижегородских шерстобитов, костромских шерстобитов, пензенских шерстобитов, в меньшей степени языки Калужских портных; ладвинских стекольщиков.

2. В ряде языков оригинальные элементы образованы преимущественно через системное использование криптоформантов, что предполагает системные принципы создания лексических единиц языка, знание этих принципов. К таким языкам относятся языки белорусских нищих, дрибинских, шкловских шаповалов, рязанских портных, киевских и галицких лирников, калужских портных (в незначительной степени).

3. В ряде языков оригинальные элементы представлены эклектично: это преимущественно лексика, являющаяся словообразовательными вариантами от уже существующих корней, а также образованная от мотивированных основ или использующая несистемные или системные, но нерегулярные способы затаивания внутренней формы слова; использование немотивированных основ также эклектично, что в целом не предполагает знания таких элементов или знания системных принципов их использования, а язык в целом не представляется самостоятельным, так как не устанавливаются, хотя бы в общих чертах, принципы его организации. К таким языкам можно отнести язык симбирских портных, тверских коновалов, черниговских шаповалов, калужских нищих, харьковских невлей.

4. В ряде языков оригинальные элементы минимальны, язык в целом зависим от другого языка. К таким языкам можно отнести арго костромских, самарских офеней, калужских прасолов: их лексика максимально ориентирована на язык владимирских офеней.

Соотношение а) материалов, общих с другими языками (наиболее устойчивые межарготические связи, принадлежность к доминирующим традициям и т.п.), б) оригинальных материалов (использование мотивированных/немотивированных основ, криптоформантов и т.п.) позволило дать индивидуальную характеристику каждого из них в сравнении с общей системой лексического фонда условных языков XIX в.

К иной социально-лингвистической традиции относятся лексические системы городских нищих. Их лексика в силу социальных условий жизни приближена к собственно воровской, более того, вероятно, уже на стадии ее жаргонного употребления.

К условным языкам больших социальных групп в XIX в., традиционно считающимися тайными, относились и воровские арго, которые до 70-90-х гг. XIX в. еще были достаточно замкнутыми лексическими системами, «разгерметизация» которых происходила под влиянием особых социально-экономических и исторических условий: реформа тюремной системы, усиление промышленного роста страны способствовали как росту, так и интеграции воровского мира.

Воровское арго - особый тип социальных диалектов, однако по функциям и социальной герметичности (XVIII-XIX в.) его можно рассматривать как условный язык. Однако все более распространяющееся как по «горизонтали», так и по социальной «вертикали» воровское арго через интегративную зону «тюрьмы и каторги» постепенно превращалось в жаргон. В истории воровского арго этап «тайноречия» - один из этапов его социально-лингвистического и функционального развития.

В истории русского языка XIX в. явно выделяются две различных традиции воровского арго.

1. Арго столичных воров, в котором используются как элементы семантического типа кодирования (условно-метафорического, условно-номинативного подтипов), так и элементы номинатического типа. Например, бабки `деньги', весло `ложка', веснухи `золотые часы', выручка `квартальный надзиратель', голуби `бельё', касса `театр', мякоть `подушка в экипажах' и др. Генезис ряда немотивированных основ определяется первичными историческими контактами воровского мира столиц: условные языки торговцев, цыганские, татарские слова. Например, единицы счета петербургских мазуриков совпадают с данными языка конских барышников (из татарск.): беш `5 руб', дерс `4 рубля', жирмабеш `25 руб', капчук `100 руб' (В. Бурнашев). Предполагаемый расцвет данной традиции приходится на 40-70-е гг. XIX в.

2. Арго воров южной России (Одессы, Киева, Ростова, Харькова), преимущественно использующее элементы номинатического типа, первого подтипа: использование немотивированных основ. Генезис последних практически однозначно возводится к идиш, «еврейскому» диалекту немецкого языка (Л. Винер). Например, бимбер `часы', шленгель `платок', муссомет `портмоне', тувель `бумажник', блятопсиха `внутренний замок', генгер `замок, висящий на кольцах', вильде `магазин' и др. Начало данной традиции следует датировать не ранее 70-х гг. XIX в., а ее активизацию на более широком социальном фоне - с начала 90-х гг. XIX в.

К данной традиции можно условно отнести и польское воровское арго (К. Estreicher, V. Jagiи, A. Kurka, J. Jaworskij и др.). Первая фиксация воровского арго в Польше датируется 1778 г., однако его ранний лексический состав близок офенскому словарю и белорусским, украинским арго, что сохраняется как существенная тенденция на протяжении века. Например, аndrus `злодей', bnaж `идти' (ср. пнать), grabie, grabki `пальцы', kawruk `пан', kima `ночь', kimaж `спать', klawy, klawo `хороший, хорошо', kobzaж `бить', kudіaj `еврей', maniata `сорочка', somer `хлеб', szustra `место' и др. Наличие в раннем польском воровском арго лексики, общей с русскими, белорусскими, украинскими арго, позволяет выявить очевидное направление первичного заимствования и не позволяет переоценивать его роль в формировании русского воровского арго в дальнейшем: лексика с немецкими корнями в равной степени могла попадать как в польские арго, так и в русские на юго-западных территориях через активное посредничество разговорных форм идиш. Именно на основе последней, южно-русской, традиции с незначительным влиянием предыдущей складывается блатная музыка - жаргон криминального, уголовного мира России. Одним из условий такой интеграции оказывается институт тюрьмы и каторги.

В пятой главе «Аспекты взаимодействия условных языков и общенародного языка в XIX в.» рассматриваются зоны и механизмы проникновения лексики условных языков в другие подсистемы национального языка и, отчасти, наоборот.

Определенная взаимосвязь между тайными и условными языками и другими формами национального языка постулируется уже достаточно давно, особенно часто отмечалось влияние офенского языка на воровское арго (В. Трахтенберг, В. Стратен), предполагалось его «растворение в городском просторечии». Ввиду малодоступности системных лексических данных по условным языка XIX в. стали возможны выводы, сделанные по единичным фактам, что привело в целом к «мифологическому» представлению о роли условных языков, чаще всего к ее переоценке, в истории формирования воровского жаргона и впоследствии - «общего жаргона», «интержаргона».

Направления взаимодействия условных языков и других подсистем национального языка были определены в результате анализа каналов социально-лингвистического взаимодействия рассматриваемых социальных групп. Фактическое сопоставление данных осуществлялось при сравнении всего массива собранных данных русских арго XIX в. и словарей XIX в., в ряде случаев XX-XXI вв., отражающих лексику сравниваемых социальных групп.

Очевидным оказывается взаимодействие условных языков друг с другом, на что уже не раз обращалось внимание исследователей (В. И. Даль, П. В. Шейн, В. И. Чернышев, И. Ягич, Д. С. Лихачев, В. Тонков, В. Стратен, В. Д. Бондалетов, Л. И. Скворцов). В реферируемой работе данная проблема рассматривается только в аспекте фактических лексических контактов между условными языками в период XIX в.

Несмотря на то, что большая часть данных по всем условным языкам представлена единичными лексемами, часть фонда позволяет говорить об определенных заимствованиях друг от друга. Ни одно слово не повторяется во всех языках. Чаще всего лексические совпадения образуют систему перекрестных заимствований, не позволяющих установить четкое направление последних. Большая часть «межъязыковых» заимствований представлена лексикой офенского языка, выделяется значительный общий фонд, представленный лексикой торговцев центральной России («угличско-кашинская» традиция), а также белорусских и украинских арго («белорусская» традиция). Общими для значительного ряда словников условных языков как торговцев, так и ремесленников, нищих оказываются: буммммммсаммммммть `пить', вершаммммммть `понимать, знать и пр.', гальмомммммм `молоко'; деммммммкан `десять', думмммммльяммммммс `огонь', ёный `один', земмммммтить `видеть', кимаммммммть `спать', клёво, клёвый `хорошо, хороший', комлюммммммха `шапка', креммммммсо `мясо', ловаммммммк `конь', лох `мужик', троммммммить `есть', хаз `дом'/хаза `хата, изба'. Указанные слова, встречающиеся в 20 и более словниках, восходят к «офенской» традиции, поэтому ее приоритет по отношению к «угличско-кашинской» и «белорусской» очевиден. Широкая распространённость этих слов в условных языках не обусловила их популяризацию в других зонах национального языка: только некоторые из них вышли за рамки условных языков.

Тесная взаимосвязь наблюдается между условными языками и территориальными диалектами, так как их функционирование территориально обусловлено. Проблема региональной детерминированности постоянно возникает при изучении жаргонной лексики (В. Тонков, Л. Успенский и др.), и шире - социальных диалектов (Е. Д. Поливанов, Б. А. Серебренников, В. Н. Ярцева и др.). В отношении же условных языков эта проблема встает наиболее остро. Целый ряд особенностей позволяет воспринимать их не только как объект социальной диалектологии, но и как объект диалектологии территориальной, именно поэтому иногда используется в их отношении термин - социально-территориальные диалекты. По функциональным особенностям (социально-символическая функция, игровая) условные языки в равной степени противопоставлены и территориальным диалектам, и общенародному языку. Но территориальный фактор функционирования и генетические особенности однозначно объединяют их с территориальными диалектами так, что и те, и другие находятся одновременно в системе оппозиции общенародному языку (особенно литературному). Поэтому в аспекте взаимодействия условных языков торговцев, ремесленников, нищих и территориальных диалектов возникает проблема, еще пока не разрешенная: проблема лексикографического разграничения арготизмов и диалектизмов в диалектных словарях, проблема разработки системы критериев их генетического разделения (В. Д. Бондалетов, Н. В. Попова).

Однако в отношении к материалам XIX в. неразрешенность этой проблемы дает позитивные результаты: включение арготизмов в диалектные словари позволяет говорить о достаточно тесной взаимосвязи условных языков и территориальных диалектов, а также выявить её доминирующие направления. При сопоставлении базы данных всех условных языков и диалектных словарей XIX в. можно сделать следующий вывод: генезис некоторой части арготической лексики, большее число лексики территориальных диалектов в условных языках позволяют констатировать доминирующее влияние территориальных диалектов на условные языки, но и в территориальные диалекты эпизодически проникают слова территориально близких арго, не обязательно широко распространенные в самих арго. Наиболее четкие статистические выводы можно сделать при сравнении данных условных арго XIX в. с данными «Толкового словаря живого великорусского языка» В. И. Даля, так как в последнем офенская лексика преимущественно идентифицируется правильно (В. Д. Бондалетов).

В истории изучения русского воровского арго не раз обращалось внимание на его связь с условными языками торговцев, нищих, ремесленников (В. И. Даль, П. Н. Тиханов, И. А. Бодуен де Куртене, В. Стратен, Д. С. Лихачев, Л. И. Скворцов, В. Д. Бондалетов, М. А. Грачев). Проведенное полное сопоставление данных условных языков с материалами воровского языка столичных воров (XIX в.) и всеми зафиксированными источниками по воровскому и арестантскому арго начала XX в. до 30-х гг. (В. Бец, Г. Досталь, В. Ф. Трахтенберг, В. Лебедев, Я. Балуев, В. М. Попов, В. Ирецкий, П. Фабричный, С. М. Потапов, М. И. Левитина, Г. Виноградов, Н. Хандзинский, П. С. Богословский, Н. Н. Виноградов, А. В. Миртов, С. Копорский др.) позволяет сделать вывод о незначительном взаимодействии их лексических систем.

По данным (опубликованных и рукописных) словарей на 420 лексем воровского словаря середины XIX в. только около 40 обнаруживают связь с языками торговцев. Из них 11 слов встречаются как в языке владимирских офеней, так и в языке мазуриков и относятся к незначительному по количеству фонду слов, общих для целого ряда условных языков: жуммммммлик `ножик', калыммммммм `барыш, выгода', клёвый `хороший', косуммммммха `тысяча', курёха `изба, дом', ламиммммммшник `полтинник', леммммммпень `платок', пропуммммммлить `продать', саммммммрымммммм `деньги', стрёма `три', ширмаммммммн `карман'. Часть из них в языке мазуриков употребляется в иных вариантах: калыман, ломашник, сара. Слово звеньеха `посуда' встречается у владимирских офеней, тогда как у мазуриков в этом же значении употребляется однокоренное звенья. Омонимичными оказываются слова вершать, персяк, значения которых не совпадают и в последующий период, и стрёма, которое в воровском языке зафиксировано в значении `опасность! берегись!'. Ряд слов воровского словаря соотносится с данными только нескольких условных языков: торговцев г. Кашина, Бежецка (Тверская губ.), Галича, Нерехты (Костромская губ.) Углича: беш `пять, пятак', жиммммммрмабеш `двадцать пять', жох `мужик', комлюммммммха `шапка', икаммммммня `копейка', маммммммрка `гривна', пеммммммтрить `понимать знать', саммммммра `деньги', снаммммммчить `украсть', хрять `идти, бежать', кеммммммрый `пьяный', чоммммммвый `хороший', шкеммммммры (шкары) `штаны', экимаммммммрник `двугривенный', ямаммммммн, ямаммммммнный `плохой'. Слова уммммммхлить `слушать, понимать', земмммммтить `говорить', маруммммммха `гривна, десять', значения которых в масовском языке торговцев г. Кашина (Тверская губ.) и Нерехты (Костромская губ.) совпадают по значению с этими словами в языке петербургских воров: `смотреть, видеть', `смотреть', `продажная женщина' соответственно, тогда как не совпадают со значениями этих же слов в других языках торговцев. Эта взаимосвязь подтверждается и примерами обратного заимствования. Очевидные воровские арготизмы, например, пеструхи `карты', шмель `кошелёк', скамейка `лошадь', слам `прибыль' фиксируются в конце века в языках торговцев Кашина, Калязина, Углича. Обращает на себя внимание общий, татарский, генезис денежных и счетных единиц воровского языка и языка торговцев г. Кашина, Нерехты, Углича.

В начале XX в. тенденция взаимодействия несколько меняется: в опубликованные словари «блатного» языка воров, босяков, арестантов, беспризорников попадает еще около 40 ранее не зафиксированных слов, широко распространенных в языках торговцев: биряммммммть `давать', бусать `пить', буснуммммммть `выпить', буммммммсый `пьяный', гамыммммммра `водка, вино', деммммммкан `десять', кимммммммать `спать', коммммммсать `бить', лох `лицо, человек', похаммммммн `отец', стрём (в значении `три'), сумаммммммр `хлеб', хлить `идти', хруст `рубль'. При этом наблюдается новая тенденция: названия чисел, денежных единиц, и некоторые слова, зафиксированные в воровском языке первой четверти XX в., оказываются преимущественно офенскими: воммммммндара `восемь', мар `гривна', бряммммммйка `пища', дюмаммммммрный `двугривенный', киммммммсера `четыре', лопухимммммм `сапоги', лощёнок `молоденький', масоммммммл `солдат', сизюммммммм `семь', скес `скряга, скупой'. Есть слова, соотносящиеся по-прежнему только с лексикой костромских и тверских торговцев: бекрюммммммд `алтын', диммммммвер `девять', мазиммммммха `девица', маммммммрочник `гривенник', чеммммммква `четыре'.

При учёте того факта, что большинство словарей первой четверти XX в. представляет чаще всего лексику арестантскую, тюремную, то очевидно, что средой «распространения» профессиональных арго становилась тюрьма.

Устанавливается незначительная связь между бурсацким жаргоном и всеми рассматриваемыми формами арго. Во-первых, есть некоторая общность в базовых корнях нескольких слов (извондырь, юхта, скиляжный, скилить, скил). Во-вторых, на основании минимальных лексических соответствий очевидно направление заимствования: бурсацкий жаргон > условные языки торговцев, бурсацкий жаргон > воровской язык, возможно через посредничество «простонародного» языка.

Взаимодействия лексики условных языков и русского просторечия XIX в. определяется путем ее сравнения с данными словарей XIX в., в которых целенаправленно представлена «простонародная» речь («Словарь церковнославянского и русского языка» 1847 г., «Толковый словарь живого великорусского языка» В. И. Даля, материалы для словаря русского языка Я. К. Грота, С. К. Булича; Н. В. Гоголя, А. Н. Островского, «Опыт словаря неправильностей в русской речи» В. Долопчева и др.).

Практически не подтверждается влияние условных языков на просторечие XIX в., однако есть лексические факты, подтверждающие обратное влияние. Можно говорить о тенденции случайного попадания ряда «простонародных» лексем в словники условных языков, таких, например, как бахилы, брехать, зипун, калым, киса, лафа, магарыч, манатки, монах `штоф' и др. Примером обратного прямого влияния, по данным одной из гипотез его происхождения, можно считать слово клёво, широко употребительное в русских арго и попавшее в Сл1847 с пометой «Простон.»: в работе рассматриваются различные интерпретации его генезиса. Взаимосвязь условных арго и просторечия устанавливается только опосредованно через воровской язык. В разные исторические периоды лексика воровского арго проникает в просторечие с различной степенью интенсивности: по материалам XIX в. такое проникновение несистемно. Незначительные фиксации лексики условных языков в современном просторечии (сленге) являются наследием традиции проникновения лексики воровского жаргона в просторечие в предшествующие периоды. Все атавизмы условных языков, сохранившиеся в современном просторечии, перешли в него из воровского, так как нет ни одного слова из условных языков, обнаруженных по словникам современных словарей, которое бы не было в свое время зафиксировано в словарях воровских языков конца XIX-начала XX вв. Из современных широко употребительных слов В качестве основных источников современной «наддиалектной» нелитературной лексики широкого распространения (в нашем понимании - просторечия) использованы «Большой словарь русской разговорной речи» В.В.Химика, в который «включается только так называемый общеэтнический лексикон, социализованная лексика и фразеология - известная и понятная большинству носителей русского языка», «Большой словарь современного сленга» В. С. Елистратова ввиду очень широкого понимания границ «арго/сленга», а также словари современного русского литературного языка (БТС, БАС-3). (жарг., разг.-сниж.) восходят к условным языкам следующие: бухать (бусать), бухарь, бухой (бусой), голимый (голимный)(?), зетить, кимать (кемарить, кемать), кирять, клёвый, косуха, лавьё, лох, начить (заначить, отначить), пахан, петрить, хаза, хезать, шкеры, шворить (швоить?) и огромное количество однокоренных с ними слов. Слово лабать фиксируется в языке харьковских невлей, в других языках были употребительны его дериваты: лабузка `струна', лабушник `музыкант', лабушница `скрипка'. К данным ранних воровских словарей (до 1870-х гг.) восходят слова аркан, зенки, липовый, липа, маза, малина, маруха, пришить, трёкать, трёкнуть, фараон. Большая часть современной просторечной и жаргонной лексики, например, блат, блатной, клифт, ксива, мент, хавира, шкет и др., имеет первую фиксацию в словарях начала века и является наследием уже сформированного воровского жаргона начала XX в. Исключение составляет слово хеммммммзать `evacuare', которое было употребительно в ряде условных языков, в том числе в офенском, но в словарях воровского языка фиксируется только в 1967 г «Словарь воровского жаргона (пособие для оперсостава милиции, УМЗ и следователей МООП)». Рига, 1967..

Таким образом, несмотря на то, что тайные и условные языки теоретически являются герметичными лексическими системами, они не только генетически зависимы от других языковых подсистем, но могут оказывать и определенное на них влияние, продолжая свою «жизнь» в их модификациях так, что, например, некоторая часть наследия условных языков XIX в. теперь функционирует в системе современного русского просторечия.

Среди механизмов, определяющих взаимодействие негерметичных условных языков больших социальных групп, можно назвать помимо территориального фактора, языковую «моду». «Моделью» для подражания в середине XIX в. является высокоорганизованный язык широкораспространенной, но сохраняющей определенную кастовость группы офеней, к концу века более «модной» социальной группой становятся набирающие свою социальную силу воровские корпорации: в торговые и другие условные языки начала XX в. попадает все больше «блатных» слов.

Заключение

Подводятся основные итоги исследования и обращается внимание на дальнейшие перспективы использования материалов диссертации.

Проведенный анализ собранных данных по тайным и условным языкам России XIX в. позволил дать целостную концепцию тайноречия как наддиалектной формы языковой игры, только часть которой может быть рассмотрена как социальные диалекты (условные языки, арго), а также концепцию русского тайноречия как существенного элемента в языковой ситуации в России XIX в. в зоне «нелитературных» форм устной речи.

Тайные языки в России XIX в. - это не единичные лексические подсистемы, это особая группа социальных диалектов, объединенных общностью выполняемых социально-символической и игровой функций, в данный исторический период переживающая определенный расцвет, что было обусловлено совокупностью исторических, социально-экономических, этнических факторов и что обнаруживается по количеству собранных в этот период материалов.

Существенным отличием тайных языков от близких групп социальных диалектов (жаргонов, профессионального просторечия) является иерархия выполняемых функций (доминирование социально-символической и игровой), тип социальной группы носителей, существование лексических элементов как парадигмы, их функционирование в синтагмах, в отличие от эпизодического, произвольного функционирования лексических элементов в жаргоне и профессиональной речи, а также принципиальная (в теоретическом плане) непереводимость на третьи языки.

Место, занимаемое тайными языками в русской языковой культуре XIX в., очень существенно, что отличает языковую ситуацию данного периода от предыдущего и последующего. Широкая фиксация сведений и данных о тайных, условных языках в литературе XIX в. (художественной, этнографической, ведомственной, научной) свидетельствует не только о развитии этнографии и лингвистики в исследуемый период, но и об актуализации данной формы социальных диалектов в языковой культуре XIX в. Практически в каждом жанре письменности XIX в. источники с данными тайных и условных языков образуют ряд самостоятельных жанровых и научных традиций, не формируя, однако, эволюции в их изучении.

Несмотря на различные формы языкового кодирования, преимущественный материал условных языков, собранный по источникам XIX в., является структурно близким; системными оказываются и социальные характеристики групп их носителей. Социальный критерий позволил охарактеризовать тайные языки через профессиональный, социальный, идеологический статус их носителей, лингвистические критерии позволили осуществить классификацию основных его типов.

По данным письменных источников XIX в. собраны и проанализированы данные 48 условных языков преимущественно странствующих торговцев, нищих, ремесленников, а также _ воровского арго в двух его существенных для XIX в. традициях - столичной и южно-русской (одесской). Каждый отдельный условный язык (независимо от количества собранных его материалов) представляет определенным образом организованную систему лексических элементов: лексику, общую с офенским языком; лексику, общую с другими условными языками; оригинальную лексику. Системными оказываются механизмы маскировки его единиц: а) заимствование слов, основ, б) активное словообразование на базе мотивированных/немотивированных основ; в) использование криптоформантов и других способов затаивания внутренней формы слова.

Отличительной особенностью языковой ситуации России XIX в. от последующих периодов в исследуемой зоне оказывается количество, состав, социальный статус, иерарахия целого ряда социальных групп, у которых фиксируются тайные языки, а также их определенная роль в общей системе национального языка, что подтверждается фактами лексического или корневого заимствования между условными языками и другими подсистемами национального языка: территориальными диалектами, воровским арго, бурсацким жаргоном, просторечием. Уникальным явлением по лингвистическим характеристикам и по оказанному социальному влиянию на другие формы условных языков, воровское арго можно считать в России офенский язык.

В отличие от языковой ситуации в некоторых европейских языках в зоне социально-детерминированных форм речи (например, во Франции, в Германии) в русских условных языках на протяжении XIX в. приоритетную роль играли торговые языки, тогда как воровское арго, вероятно пропорционально промышленному росту больших городов, находилось только в стадии формирования: очевидна самостоятельная традиция его возникновения (не на базе профессиональных арго) и возрастающая социально-лингвистическая роль только к концу XIX в. Сам факт популяризации различных форм арго, актуальный в западных странах с XIV в., в России приходится только на XIX в., несмотря на несколько более раннюю фактическую историю их возникновения. Также нетипичным для русского национального языка оказывается «растворение» лексики профессиональных арго в городском просторечии, что констатируют исследователи европейских условных языков: условные профессиональные арго в незначительной степени (причем преимущественно торговые) влияли на формирующееся воровское арго, и только из последнего незначительная часть лексики попадала в просторечие. Исследование методически было построено на выявлении конкретных лексических фактов такого взаимодействия и их статистического соотношения с общей системой данных, поэтому выводы, базирующиеся на письменных источниках, достоверны и позволяют уточнить ряд в прошлом гипотетически верных/приблизительных/неверных наблюдений. Собранные по опубликованным, рукописным источникам и публикуемые в приложении словарные материалы могут послужить фактической и документальной базой для дальнейших исследований по истории ряда русских социальных диалектов, русского жаргона.

«Приложение» к работе состоит из 5 разделов: 1) «Русско-офенский словарь» И. И. Срезневского (1839), 2) сводные материалы словарей петербургских мазуриков (проблема авторства); 3) лексика условных языков торговцев, ремесленников, нищих При наличии нескольких источников одного языка его данные даются в сводной таблице., 4) сводный словарь языка петербургских мазуриков XIX в., 5) индекс лексики условных языков торговцев, ремесленников, нищих.

Содержание диссертации, отдельные ее аспекты, проблемы отражены в следующих публикациях

Монография

1. Приёмышева М. Н. Тайные и условные языки в России XIX в. СПб.: Нестор, 2009. - 986 с.

Статьи, опубликованные в рецензируемых научных журналах, входящих в перечень ВАК МОиНРФ

2. Приёмышева М. Н. Тарабарская грамота // Русская речь. - 2007. - № 4. - С. 106-110.

3. Приёмышева М. Н. О. Анищенко. Словарь русского школьного жаргона XIX в. (рец.) // Русская речь. - 2007. - № 6. - С. 113-115.

4. Приёмышева М. Н. Срезневский И. И. об офенском языке («Офенско-русский» и «Русско-офенский» словари И. И. Срезневского 1839 г. из собрания ПФА РАН) // Acta linquistica Petropolitana: Труды Института лингвистических исследований РАН. Т.3. Ч.III. - СПб.: Нестор-История, 2007. - С. 335-361.

5. Приёмышева М. Н. Из истории русской лексикографии: о словарях неправильностей русской речи // Русский язык в школе. - 2008. - № 3. - С. 74-78.

6. Приёмышева М. Н. Беззаконновахом и неправдовахом… (церковнославянизмы в языковой игре семинаристов XIX в.) // Русский язык в школе. - 2008. - № 7. - С.71-74.

7. Приёмышева М. Н. Слово в контексте развития русской словесности в начале XIX в. (историко-семантический аспект) // Филологические науки. - 2008. - № 5. - С. 43-53.

8. Приёмышева М. Н. Опыт структурной классификации тайных языков (на материале тайных языков России XIX века) // Известия Российского государственного педагогического университета имени А. И. Герцена. Серия Общественные и гуманитарные науки (философия, история, культурология, языкознание, литературоведение, право). - 2008. - N 11(72). - С. 105-112.

9. Приёмышева М. Н. Лингвистический аспект эзотерической традиции в русской литературе конца XVIII - начала XIX в. // Acta linquistica Petropolitana: Труды Института лингвистических исследований РАН. Т.IV. Ч.3. - СПб.: Наука, 2008. - С. 200-206.

10. Приёмышева М. Н. Из истории русской лексикографии: словари Н. В. Гоголя и А. Н. Островского // Русский язык в школе. - 2009. - № 1. - С. 88-93.

11. Приёмышева М. Н. О словарях воровской речи XIX в. (из фондов Петербургского филиала архива РАН) // Русская речь. - 2009. - № 1. - С. 84-88.

12. Приёмышева М. Н. Из истории употребления слов арго и жаргон в русском языке // Русский язык в школе. - 2009. - № 7. - С. 56-60.

Статьи и тезисы, опубликованные в научных журналах, сборниках научных трудов и материалов научных конференций

13. Приёмышева М. Н. Проблема отражения лексики социальных групп в «Словаре русского языка XIX в.» // Русский язык XIX в.: от века XVIII - к веку XXI: Материалы II Всероссийской научной конференции. - СПб.: Наука, 2006. - С. 165-172.

14. Приёмышева М. Н. К проблеме лексического взаимодействия конспиративных социальных диалектов в России XIX в. // Вестник Кокшетауского государственного университета им. Ш. Ш. Уалиханова. Серия филологическая. - 2006. - № 3. - С. 72-78.

15. Приёмышева М. Н. Проблема формирования русского словника в современном двуязычном словаре в контексте лексикографической ситуации в России конца XX-начала XXI века // Vergleichende Studien zu den slavischen Sprachen und Literaturen. Bd. 13: Das Russische in zweisprachigen Wцrterbьchern. Internationale Fachtagung. = Русский язык в двуязычных словарях: Материалы международной научной конференции. - Frankfurt am Main: Peter Lang, 2006. - C. 81-101.

16. Приёмышева М. Н. Лексико-семантические особенности социолекта сектантов в русском языке XIX в. (на примере лексики хлыстов) // Слово. Словарь. Словесность: из прошлого в будущее (к 225-летию А. Х. Востокова: Материалы Всероссийской научной конференции. - СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2006. - С. 41-44.

17. Приёмышева М. Н. О некоторых аспектах лексического взаимодействия социальных диалектов // Социальные варианты языка - V. Язык в современных общественных структурах: Материалы международной научной конференции. - Нижний Новгород: Изд-во НГЛУ им. Н. А. Добролюбова, 2007. - С. 57-61.

18. Приёмышева М. Н. Тайные языки и устная народная культура // Лингвофольклористика на рубеже XX-XXI вв.: итоги и перспективы: Сб. докладов на Международном научном семинаре. - Петрозаводск: Изд-во ПГУ, 2007. - С. 196-206.