Драматургия А.Н. Островского в критическом восприятии А.А. Григорьева и Н.А. Добролюбова

Размещено на http://www.allbest.ru

Размещено на http://www.allbest.ru

Не вызывает сомнения тот факт, что из всех драматургических произведений А.Н. Островского наибольший читательский отклик, а так же горячую литературную полемику вызвала драма «Гроза». Критическая история «Грозы» начинается еще до ее появления. Чтобы спорить о «луче света в темном царстве», необходимо было открыть само «Темное царство». Статья под таким названием появилась в июльском и сентябрьском номерах «Современника» за 1859 год. Она была подписана обычным псевдонимом Н.А. Добролюбова -- Н. --бов.

Повод для этой работы был чрезвычайно существенным. В 1859 г. Островский подводит промежуточный итог литературной деятельности: появляется его двухтомное собрание сочинений. Формально статья Добролюбова была рецензией на это издание. Но фактически критик предложил читателю довольно объемистую монографию об Островском, включающую и историю критических мнений о нем, и теоретические размышления об искусстве и критике, и подробное рассмотрение практически всех вошедших в собрание пьес. Сведя на «очную ставку» разные суждения об Островском, Добролюбов приходит к выводу, что и порицатели Островского, и восторженные хвалители его «хотели непременно сделать представителем известного рода убеждений и затем карали за неверность этим убеждениям или возвышали за укрепление в них, и наоборот». «Мы считаем за самое лучшее -- применить к произведениям Островского критику реальную, состоящую в обозрении того, что нам дают его произведения, -- формулирует Добролюбов главный свой теоретический принцип. -- Реальная критика относится к произведению художника точно так же, как к явлениям действительной жизни: она изучает их, стараясь определить их собственную норму, собрать их существенные, характерные черты, но вовсе не суетясь из-за того, зачем это овес -- не рожь, и уголь--не алмаз...».

«Норму» драмы и - шире - творческого мира Островского Добролюбов увидел в следующем. «Деятельность общественная мало затронута в комедиях Островского, и это, без сомнения, потому, что сама гражданская жизнь наша, изобилующая формальностями всякого рода, почти не представляет примеров настоящей деятельности, в которой свободно и широко мог бы выразиться человек. Зато у Островского чрезвычайно полно и рельефно выставлены два рода отношений, к которым человек еще может у нас приложить душу свою,-- отношения семейные и отношения по имуществу. Немудрено поэтому, что сюжеты и самые названия его пьес вертятся около семьи, жениха, невесты, богатства и бедности.

Драматические коллизии и катастрофы в пьесах Островского все происходят вследствие столкновения двух партий -- старших и младших, богатых и бедных, своевольных и безответных. Ясно, что развязка подобных столкновений, по самому существу дела, должна иметь довольно крутой характер и отзываться случайностью.

С этими предварительными соображениями вступим теперь в этот мир, открываемый нам произведениями Островского, и постараемся всмотреться в обитателей, населяющих это темное царство. Скоро вы убедитесь, что мы недаром назвали его темным».

«Темное царство» -- это мир бессмысленного самодурства и страданий «наших младших братии», «мир затаенной, тихо вздыхающей скорби», мир, где «наружная покорность и тупое, сосредоточенное горе, доходящее до совершенного идиотства и плачевнейшего обезличения» сочетаются с «рабской хитростью, гнуснейшим обманом, бессовестнейшим вероломством». Добролюбов детально рассматривает «анатомию» этого мира, его отношение к образованности и любви, его нравственные убеждения, лишенные всякой рефлексии и сводящиеся к ходовым добродетелям вроде «чем другим красть, так лучше я украду», «на то воля батюшкина», «чтоб не она надо мной, а я над ней куражился, сколько душе угодно» и т.п.

«Но ведь есть же какой-нибудь выход из этого мрака?» -- задается в конце статьи вопрос от имени воображаемого читателя. «Печально,-- правда; но что же делать? Мы должны сознаться: выхода из ,,темного царства" мы не нашли в произведениях Островского,-- отвечает критик.-- Винить ли за это художника? Не оглянуться ли лучше вокруг себя и не обратить ли свои требования к самой жизни, так вяло и однообразно, плетущейся вокруг нас. Выхода же надо искать в самой жизни: литература только воспроизводит жизнь и никогда не дает того, чего нет в действительности...»

Идеи Добролюбова имели большой резонанс. «„Темное царство" Добролюбова читалось с увлечением, с каким не читалась тогда, пожалуй, ни одна журнальная статья,-- вспоминает Н.В. Шелгунов.-- Молодежь носилась с этой статьей, как с откровением, и она действительно была откровением для всех слабых и угнетенных, показав им их врага». В другом месте своих воспоминаний Шелгунов был еще более радикален, утверждая, ссылаясь на общее мнение, что «Островского создал Добролюбов». Это, конечно, преувеличение. Но большую роль добролюбовской статьи в утверждении репутации Островского признавали и другие, весьма далекие от Шелгунова современники. «Островский, несмотря на свои литературные успехи, долго оставался как бы в тени, и имя его не прогремело бы, если бы Добролюбов не явился его Баяном»,-- замечал прозаик и драматург П. М. Невежин. Он же приводит относящуюся к более позднему времени реплику Островского: «Если собрать все, что обо мне писали до появления статей Добролюбова, то хоть бросай перо». Сохранилось (правда, в двойной передаче мемуаристов: рассказ И.Ф. Горбунова записал профессор И.А. Шляпкин) и другое замечание Островского сразу же после прочтения добролюбовской статьи: «Это будто я сам написал». Уже в наше время в одной рукописи драматурга был обнаружен набросок письма к Добролюбову с благодарностью «за дельную статью о моих комедиях».

Это редкий, очень редкий в истории литературы случай абсолютного взаимопонимания писателя и критика. Вскоре каждый из них выступит с ответной «репликой» в диалоге. Островский -- с новой драмой, Добролюбов -- со статьей о ней, своеобразным продолжением «Темного царства». В июле 1859 г., как раз в то время, когда в «Современнике» начинается печатание «Темного царства», Островский начинает «Грозу». Некоторые идеи и суждения Добролюбова пригодились ему при работе над новой пьесой.

В отличие от статьи Добролюбова, статья А.А. Григорьева «После «Грозы» Островского», а точнее, четыре открытых «письма к Ивану Сергеевичу Тургеневу», появилась уже после публикации «Грозы», в момент горячей критической полемики, которая не заставила себя долго ждать. Статья Григорьева продолжила размышления критика об одном из самых любимых и важных для него в русской литературе писателей. Григорьев считал себя, и во многом оправданно, одним из «открывателей» Островского. Еще в начале 1850-х годов он заявил: «У Островского одного, в настоящую эпоху литературную, есть свое прочное, новое и вместе идеальное миросозерцание, с особенным оттенком, обусловленным как данными эпохи, так, может быть, и данными натуры самого поэта. Этот оттенок мы назовем, нисколько не колеблясь, коренным русским миросозерцанием, здоровым и спокойным, юмористическим без болезненности, прямым без увлечений в ту или другую крайность, идеальным, наконец, в справедливом смысле идеализма, без фальшивой грандиозности или столько же фальшивой сентиментальности». островский литературный григорьев полемика

Идею о «коренном русском миросозерцании» Островского Григорьев впоследствии повторял и варьировал неоднократно. И в статьях о «Грозе» он, в противовес добролюбовскому «самодурству», дает иной ключ к пониманию художественного мира Островского: «Новое слово Островского было ни более, ни менее как народность, слово, собственно, уже старое, ибо стремления к народности начались в литературе нашей не с Островского, но действительно новое -- потому что в его деятельности определилось оно точнее, яснее и проще, хотя, без сомнения, еще не окончательно». Далее Григорьев уточняет: «Ясно, например, что, говоря о народности по отношению к Островскому или об Островском как о народном писателе, я употребляю слова: народность, народный -- в смысле, слова: национальность, национальный».

В соответствии со своей концепцией Григорьев выдвигает на первый план в «Грозе» «поэзию народной жизни», наиболее отчетливо воплотившуюся в конце третьего действия (свидание Бориса и Катерины). «Вы не были еще на представлении,-- обращается он к Тургеневу,-- но вы знаете этот великолепный по своей поэзии момент -- эту небывалую доселе ночь свидания в овраге, всю дышащую близостью Волги, всю благоухающую запахом трав широких ее лугов, всю звучащую вольными песнями, „забавными", тайными речами, всю полную обаяния страсти веселой и разгульной и не меньшего обаяния страсти глубокой и трагически-роковой. Это ведь создано так, как будто не художник, а целый народ создавал тут!».

Как замечает И. Сухих, работа Григорьева очень непохожа на привычный тип рецензии или статьи, но весьма характерна, показательна для его критической манеры. «Григорьев, если можно так выразиться, поэт-теоретик в критике. В его статьях соединяются вещи обычно трудно соединимые: теоретическая оснащенность, широкий историографический фундамент, обилие ссылок и специальных терминов -- и лихорадочная, захлебывающаяся интонация, лирический «беспорядок», в котором подаются эти мысли, факты, идеи». «Автор, полный идей, мыслей, переживаний, стремился изложить свои взгляды, не задумываясь над формой, над композицией, поэтому почти каждая статья Григорьева представляет собой экспромт, страстный поток мыслей и чувств, где переходы от одного к другому часто неожиданны, парадоксальны, интуитивны,-- замечает исследователь литературной критики Б.Ф. Егоров.-- Часто такая неожиданность обусловливала противоречивость или несоразмерность частей, а иногда и то и другое, вместе взятое. Захлебывающийся поток мыслей и чувств мог так же неожиданно оборваться, как и причудливо двигаться вне обычной причинно-следственной связи. Характерно, что большинство крупных статей Григорьева обрывается почти на полуслове».

Вот и в статье о «Грозе» очень мало говорится непосредственно о драме. Григорьев надолго уходит в теоретические дебри, выявляя разные оттенки народности, подробно, с тщательностью будущих историков литературы описывает эволюцию Островского до «Грозы» (этот фрагмент, как отмечают исследователи, целиком был заимствован из его более ранней работы «О комедиях Островского и их значении в литературе и на сцене», 1855), увлеченно спорит с оппонентами (прежде всего -- с Добролюбовым, полемически несправедливо отождествляя его позицию и позицию его «ученика и сеида» Пальховского), страницами цитирует других авторов. В целом статья Григорьева является типичным образцом жанра «статьи по поводу», далеко уходящей от главного предмета: «...явление, впрочем, общее теперь во всех литературах, что критика пишется не о произведениях, а по поводу произведений -- или о тех типических художественных силах, к которым они возводятся по происхождению, то есть о первостепенных созданиях искусства, или уже прямо о самых жизненных вопросах, поднятых более или менее живо, задетых более или менее чувствительно теми или другими произведениями». Но -- парадоксально -- эта теоретическая и полемическая работа с немногими прямыми выходами к самой драме дает более рельефное представление о масштабе и значении «Грозы», а также о позиции критика, чем подробные эмпирические пересказы содержания.

Таким образом, в критических статьях А.А. Григорьева и Н.А. Добролюбова мы можем наблюдать два разных подхода к пониманию драмы А.Н. Островского «Гроза» в частности и к драме как к роду литературы вообще. Подходы критиков обусловлены их личными эстетическими позициями, реализующимися и в других трудах, а так же принадлежностью к тому или иному направлению в русской критике XIX века. Статьи А.А. Григорьева и Н.А. Добролюбова занимают значимое место как в критической полемике своего времени, так и в последующем изучении творчества Островского.

Размещено на Allbest.ru