Размещено на http://www.allbest.ru/

Оглавление

• Введение

Глава 1. Набоковский сюжет воспоминания в традиции русских автобиографий

Глава 2. «Другие Берега»

Глава 3. «Первое стихотворение» как воплощение темы творчества

Глава 4. «Машенька»

Глава 5. «Защита Лужина»

Глава 6. «Подвиг»

Глава 7. «Дар»

Глава 8. «Смотри на арлекинов!»

Глава 9. Исчезновение Сирина

Глава 10. Набоков как интернациональный писатель

Глава 11. Образ Набокова в интервью

Заключение

• Список использованной литературы
• Введение

Тему автобиографичность прозы Набокова довольно сложно назвать новой и неисследованной: по этому предмету написаны книги такими авторами как Б. Аверин, Н. Мельников (его труды можно назвать трилогией о Набокове: «Портрет без сходства», «Классик без ретуши. Литературный мир о творчестве Владимира Набокова» и «Набоков о Набокове и прочем: интервью, рецензии, эссе»), М. Маликова, В. Курицын, С. Шифф, Б. Бойд, Г. Барабтарло, П. Тамми. Несмотря на такие имена маститых исследователей и огромный корпус исследовательских работ по набоковиане (набоковский бум пришелся только на 90-е гг. в России), в теме биографического мифа писателя еще остались лакуны, пусть и немногочисленные. Таким белым пятном является текстуальное сравнения расхождения и совпадений жизненных фактов самого Набокова и тех фактов, которые он приводит в своих автобиографиях, а также -- сравнения сравнение биографических сведений писателя с фактами из жизни его литературных героев.

• В первом случае сравнения читатель сталкивается с двумя стратегиями прочтения автобиографии Набокова: или принимать все на веру, что крайне неосмотрительно, зная любовь писателя к шуткам, фокусам, каламбурам и играм с темой двойника, или попытаться избавиться от диктата автора, показывающего только определенную сторону своей жизни (в случае с автобиографиями Набокова -- это его детство, которое он навсегда запечатлел в «Других берегах», Conclusive Evidence: A Memoir и Speak, Memory: An Autobiography Revisited). В случае выбора второй стратегии, читатель будет вынужден ознакомиться с биографией Набокова, чтобы не угодить в расставленные ловушки писателя, которые помогают Набокову подсвечивать те эпизоды детства, которые ему нужны, и убирать в тень те, что мешают ему выстроить ровную и красивую историю биографии.
• Когда же идет сравнение фактов набоковской жизни и жизни его литературных героев, важно не брать за основу идею, что Набоков пишет Ганина по своему образу и подобию, что мысли Ганина равны мыслям автора, что Набоков выписывает героев своих русских романов, глядя на самого себя, потому что у него не хватает фантазии и т. д. Ни одно из этих утверждений не является верным: подход Набокова к своим романам не является куцым или ходульным. Конечно, можно сказать, что первый роман Набокова «Машенька» представляет из себя довольно сырой пример тех приемов, что писатель будет эксплуатировать в своем дальнейшем творчестве и что любовь Ганина к Машеньке уж больно похожа на первую любовь Набокова к Валентине Шульгиной. Но такой вывод стал возможен только после того, как Набоков опубликовал свою первую, вторую, а потом и третью редакцию автобиографии. Выходит, что Набоков совершенно осознанно пишет о любви к Вале в «Других берегах» после дебютного романа «Машенька» и сам признается, что был удивлен точностью и тонкостью описания любовной связи Ганина и Машеньки.

Такой же знак неравенства можно поставить между Набоковым и Мартыном Эдельвейсом, учебные годы которого, проведенные в Кембридже, практически в деталях повторяют студенченское время Набокова.

Стоить взять во внимание, что первые романы русского периода Набокова щедро одарены их создателем автобиографическими деталями, разбросанными тут и там: в одном случае, они приведены в соответствии с детскими воспоминаниями Набокова, в другом -- переиначены. Это вряд ли можно назвать солирующей стратегией игры писателя с читателем в то время, скорее, такое описание подхода больше идет американскому или, лучше сказать, швейцарскому периоду Набокова. Особенно ярко это проявилось в последнем прижизненном романе «Смотри на арлекинов!»: в этом тексте Набоков осознанно вступает в поле двойников. Сам писатель составляет автобиографию Вадим Вадимыча, который пишет свои собственные воспоминания, но чувствует, что он будто бы чей-то двойник, тень, слабо повторяющая чью-то другую жизнь.

Со времен публикации «Лолиты» Набоков вынужден давать десятки интервью и со временем вырабатывает жесткий алгоритм взаимодействия с журналистами, тем самым, культивируя образ одинокого писателя-олимпийца, эстета, литературного сноба, аполитичного человека, уникального в языковом плане автора и энтомолога, за плечами которого четыре книги о бабочках.

Новизна данной работы заключается в попытке текстуального сравнения автобиографии, биографии и биографии геров романов Набокова, которые для удобства представлены в таблицах. Субъектом исследования можно обозначить автобиографически миф Набокова, который присутствует с самого начала его писательской карьеры и особенно ярко выражается в последние пятнадцать лет жизни Набокова. Объектами сравнения и анализа являются художественные произведения, мемуары и интервью писателя.

Нахождение различий и совпадений в реальной жизни Набокова и автобиографической, мотивация такой писательской стратегии -- основные цели настоящего исследования. Для того, чтобы реализовать намеченную цель, необходимо

• · выяснить хронологию написания эссе, которые предшествовали автобиографиям, но потом стали их частью;
• · проследить и обозначить литературные связи Набокова с традицией написания автобиографий в русской литературе;
• · охарактеризовать переход Набокова с русского языка на английский для публикации своих произведений в Америке -- Набоков поменял не только язык, но и поменял суть самого себя: вернул родовую фамилию, отказавшись от эмигрантского псевдонима «Сирин»; проследить эту тему перехода в англоязычных автобиографиях;
• · выполнить текстуальный анализ избранных произведений Набокова («Машенька», «Защита Лужина», «Дар», «Смотри на арлекинов!»);
• · проследить стратегию позиционирования своей личности Набоковым во время интервью;
• Метод анализа крайне прост: внимательное чтение произведений, мемуаров и интервью Набокова. Вынесенная гипотеза на защиту такова - Набоков писал свои автобиографии не в русле традиции классической автобиографии, но составлял их с определенной концепцией прошлого и жизни как таковой.

Глава 1. Набоковский сюжет воспоминания в традиции русских автобиографий

Разбирая автобиографии Набокова, нельзя не упомянуть о литературной (и, даже больше, культурной) традиции написания мемуаров. Перечислим знаковые тексты для периода конца XIX века и первой половины XX века: «Котик Летаев» Андрея Белого, «Жизнь Арсеньева» И. Бунина и «Детство» Л. Толстого.

Во всех автобиографиях есть «детский текст» или мотив утраченного рая. Автор биографий обращаются каждый раз к моменту рождения не только потому, что появление на свет находится дальше всех по отношению к другим событиям, но и благодаря возможности выйти за пределы и границы рождения, соприкоснуться с мистическим, как у Андрея Белого в «Котике Летаеве» и у Набокова: «Колыбель качается над бездной. <...> здравый смысл говорит нам, что жизнь - только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями». Пора детства трактуется в сюжетах о «потери рая» как время наибольшей близости с божественной, высшей силой, которому приходит конец в момент рождения. Набоков же всегда интерпретировал время как тюрьму для разума и человека вообще: «В начале моих исследований прошлого я не совсем понимал, что безграничное на первый взгляд время есть на самом деле круглая крепость. Не умея пробиться в свою вечность, я обратился к изучению ее пограничной полосы - моего младенчества».

После потери рая следует изгнание из райской поры жизни, из детства, но все остальные годы жизни остаются крепко связанными с утраченным раем: восстанавливает свои связи через могучую силу Мнемозины. В «Жизни Арсеньева Бунина детские годы главного героя становятся рамкой событий, которые будут иметь место в его взрослой жизни; в «Котике Летаеве» Белого тридцатипятилетний автор встречается с самим собой младенцем и переносится в довременную эру.

Интересно проследить, как Набоков иронично вводит интертекст автобиографической прозы Белого. Набоков, рассказывая о появлении самосознания (тема сознания неизбежно отсылает нас к Белому), приводит эпизод прогулки с отцом и матерью, существование которых помогло Набокову отделить свое «Я» от «не-Я»: «Я научился счету и слову почти одновременно, и открытие, что я - я, а мои родители - они, было непосредственно связано с понятием об отношении их возраста к моему <...>. Крепкая, облая, сдобно-блестящая кавалергардская кираса, обхватывавшая грудь и спину отца, взошла как солнце, и слева, как дневная луна, повис парасоль матери». Набоков назвал такой процесс узнавания себя как отдельное существо - «онтогенетическим повторением пройденного», такой «научный» термин вновь отсылает к «Котику Летаеву», где герой испытывает «периоды древнейших культур». Набоков «переживает» разные эпохи, иронично обозначая «пещерный период, жизнь катакомб, подпирамидный Египет» Белого у дивана, «массиве, нагроможденном в эру доисторическую <...>. История начинается неподалеку от него, с флоры прекрасного архипелага, там, где крупная гортензия в объемистом вазоне со следами земли наполовину скрывает за облаками своих бледно-голубых и бледно-зеленых соцветий пьедестал мраморной Дианы, на которой сидит муха». После мифологической античности следует история баталий: «раненный барабанщик, трофеи, павшая лошадь, усачи со штыками и неуязвимый среди этой застывшей возни, бритый император в походном сюртуке на фоне пышного штаба».

Главы «Других берегах» об усадебном укладе жизни читаются как отрывки из «большой» литературы XIX века и напоминают ходом и ритмом повествования фикционального «Детство» Л. Толстого -- один из главнейших текстов для автобиографической традиции. С помощью времени имперфекта Набоков передает действие в прошедшем времени, которое повторялось неоднократно, но к моменту речи уже перестало совершаться, например: «Проснешься, бывало, летним утром и сразу, в отроческом трепете, смотришь <...>. Бывало, влетев в комнату <...>. Бывало, большая глянцевито-красная гусеница...» сравним с толстовским ритмом и временем текста: «Набегавшись досыта, сидишь, бывало, за чайным столом <...>. Чувствуешь, бывало, впросонках, как чья-то нежная рука трогает тебя <...>. После этого, как, бывало, придешь наверх и станешь перед иконами <...>. После молитвы завернешься, бывало, в одеяльце <...>. Вспомнишь, бывало, о Карл Иваныче...». Создавая картину своего ушедшего детства, Набоков вводит сюжет детства как рая, тем самым используя семантическим полем такой интонации. Тем самым, Набоков демонстрирует свою осведомленность в звучании этого сюжета как традиционной линии и одновременно ставит себя в один ряд с другими представителями «большой» русской литературы.

Глава 2. «Другие Берега»

Если бы Набоков не написал «Других берегов», то и не было бы того огромного корпуса исследовательских работ тему автобиографического мифа Набокова. «Другие берега» можно понимать как компендиум всего «русского» творчества Набокова: выведение троп и узоров, нахождение того, что спрятал матрос, наблюдение, как люди или предметы раз появившись, снова возникают, но уже в совсем другом качестве и т. д. Как сам пишет Набоков в предисловии к «Другим берегам»: «Предлагаемая русская книга относится к английскому тексту, как прописные буквы к курсиву, или как относится к стилизованному профилю в упор глядящее лицо». Существование отличий русского варианта автобиографии от английского очень понятно и мотивировано: Набоков «снова купается в горькой роскоши своей русской словесной мощности», снова обращается к русскоговорящему читателю и конструирует красивый текст, подключая ассоциации от русской литературы и выстраивая прошлое своей жизни с высоты писательского Олимпа. Также, «Другие берега» написаны с интенцией, отличающейся от задач Conclusive Evidence: A Memoir: английская автобиография рассказывала о писателе-пришельце, который хочет завоевать себе место в ряде американских писателей, само название -- доказательство -- показывает желание Набокова облечь свое прошлое в очень жесткие рамки, отсечь лишнее, ненужнее и представить на суд аудитории только то, что ей позволено увидеть для создание образа нового писателя. Этим и объясняется глава Exile, повествующая о Сирине в третьем лице и исключенная из русского варианта автобиографии, и рецензия, написанная самим Набоковым на собственную же книгу, где он детально разбирает механизм построения повествования и снабжает читателя деталями, которые подключают ассоциативные ряды, например, эпопею М. Пруста (его фамилию он прямо упоминает в рецензии): «Последний этап моего путешествия наступал, когда, вымытый, вытертый, я доплывал наконец до островка постели. С веранды, где шла без меня обольстительная жизнь, мать поднималась проститься со мной».

Важно уточнить, что Набоков пишет собственную автобиографию с точки зрения человека, отделенного от своего прошлого, его жизнь стала материалом или картинкой, где нужно найти то, «что спрятал матрос»: «Обнаружить и проследить на протяжении своей жизни развитие таких тематических узоров и есть, думается мне, главная задача мемуариста».

Чаще всего, исследователи говорят о «Других берегах» как о ностальгической и сентиментальной вещи Набокова, воскрешающей «совершеннейшее, счастливейшее детство». С этим в корне не согласен А. Долинин и я позволю себе присоединиться к нему: скорее, этот автобиографический текст - памятник самому себе, утверждение себя в списке писателей, которые, подражая Горацию, возводили свой личный «Exegi monumentum». Как Пушкин (отсылки к которому мы уже встречаем сразу в заглавии: «Напоминают мне оне/ Другую жизнь и берег дальний») воздвиг «памятник нерукатворный», так и Набоков, тщательно отбирая факты из собственной жизни выстраивает повествование «Других берегов».

Автобиография охватывает 41 год из жизни писателя, но большая часть текста заняты детскими воспоминаниями, это имеет свои причины: в автобиографической традиции принято обращаться именно к детским годам (вспомним Л.Н.Толстого и его «Детство») и самому Набокову важно проследить узоры жизни, которые разворачивались с самого детства.

У Набокова выходит довольно эгоцентричная автобиография, где юный Владимир стоит в центре жизнеописания (Набоков в своих текстах дискутировал с Пастернаком, который отождествлял «историю поэта» с «коллективом», а не с личной судьбой): даны очень подробные описания личных гувернеров Набоков, коих было великое множество, но, например, В.В. Гиппиус, школьный учитель, практически обделен вниманием, хотя имел сильное влияние на молодого Набокова. Т.е. все, что было личным и принадлежало только юному Набокову -- описано подробнейшим образом, а что находится в общем пользовании -- отмечено постольку-поскольку. Это напоминает мне одну деталь, которую упоминает Набоков в «Других берегах», рассказывая о школьном быте Тенишевского училища, и которая его крайне раздражала: «Меня обвиняли в <...>, категорическом отказе пользоваться отвратительно мокрым полотенцем и общим розовым мылом в умывальной». Мокрое и, что самое главное в этом отрывке, общее полотенце было невыносимо Набокову, который ценил только очень личную «обочину истории»: «... не отдавал школе ни одной крупицы души, сберегая все свои силы для домашних отрад, - своих игр, своих увлечений и причуд, своих бабочек, своих любимых книг». Сам Набоков в рецензии оправдывал такой эгоцентризм тем, что «могучая сосредоточенность на собственнои? личности, этот акт неутомимои? и несгибаемои? художническои? воли, неизбежно влечет за собои? определенные последствия, и упомянутое мнои? обстоятельство является, несомненно, одним из них».

Важно отметить, что в будущих интервью, которые давал Набоков, писателя спрашивают, не думает ли он вернуться или посетить Россию. Каждый раз Набоков говорил, что вся Россия, которая ему нужна, всегда рядом с ним, свою родину и родной язык он перевез контрабандой через границу, а единственной вещью, которая уцелела из всего невероятно обширного и богатого имущества семьи Набокова, был чемодан, купленные в честь женитьбы молодых родителей писателя. Добавим, что Россия Набокова крайне мала: это дом на Большой Морской, родовые поместья как Батово и Выра и все. То, что дорого Набокову, связано с ним или с членами его семьи, остальное же -- совершенно не важно и не представляет ценности для писателя.

Акценты на определенные события в жизни (первая любовь, учеба в Кембридже, усадебный быт и т. д.) в русском варианте биографии полностью подчинены набоковской концепции жизни как художника, которая воплощена в рассказе «Адмиралтейская игла»: жизнь перестает быть пошлой, когда она может стать фактом хорошей литературы. «Другие берега» становятся площадкой для автореференции: описание первой любви среди усадебного пейзажа практически копируют главы-воспоминания «Машеньки»; зарисовки из студенченской жизни Кембриджа со своими привычками, традициями и приятелями напоминают читателю пассажи из «Подвига»; описание детства деталями совпадает с описанием жизни маленького Лужина и т. д. Сам Набоков обнажает этот прием, иронично замечая на страницах автобиографии о даре ясновидения, который появился после тяжелой болезни, и предлагает читателю проследить, «как именно изменился при передаче литературному герою (в моем романе ''Дар'')». Еще один пример такой игры (но уже более тонкой) можно отметить при описании картины, висевшей над кроватью юного Набокова, где был изображен «сказочный лес, через стройную глушь которого виделась таинственная тропинка». Эта «тропинка» должно была сразу отозваться в памяти описание точно такой же картины из «Подвига»: Мартын (а еще раньше -- Набоков: ему хотелось попасть в «зачарованный лес <...>, куда я в свое время и попал») боялся, что его мать уберет эту картину, заметив страстное желание мальчика попасть в нее, а потом, уже взрослый, Мартын совершает незаконный переход границы во время шикарной швейцарской осени, которая так ему напоминала родную, русскую осеннюю пору.

Вещи, которые разбросаны в «Других берегах» и тут, и там, розданы персонажам книг, Набоков впоследствие сам не мог определить, были ли вымышлены или реальны: «Я не раз замечал, что стоит мне подарить вымышленному герою живую мелочь из своего детства, и она уже начинает тускнеть и стираться в моей памяти. Благополучно перенесенные в рассказ целые дома рассыпаются в душе совершенно беззвучно, как при взрыве в немом кинематогрофе». В автобиографии Набоков будто бы заново присваивает себе первую любовь с уже не Машенькой, а с Тамарой, учебу в Кембридже и другие драгоценности, которые были бременем для главного героя романа «Дар». Так, возникает игра между вымыслом и фактом, когда многие исследователи используют автобиографии Набокова как биографический документ: «[Набоков] Преследуя бабочку Parnassius mnemosyne, видит Поленьку, купающуюся обнаженной». Такое обращение с автобиографическими книгами Набокова довольно опасно: хорошие читатели писателя наверняка понимают, что автор мог действительно гнаться за бабочкой (и не только одной дневной бабочкой), носящее имя Мнемозины, богини памяти, но тот факт, что он использует именно эту бабочку с таким «памятным» названием еще раз доказывает утверждение о моделировании Набоковым своего прошлого, построении из разрозненных фактов «узора жизни». Приведем еще одни пример такого моделирования, в данном случае, умалчивания о какой-то части факта: если верить Набокову, то его брат Сергей был зачислен в Первую гимназию, что отлично вписывается в противостояние двух братьев так друг на друга непохожих. Но, на самом деле, Сергей учился в том же Тенишевском училище, что и Владимир, с 1911 по 1915 гг. и только потом был переведен в Первую гимназию.

Набоков в некоторых случаях прямо указывает на фикциональность мемуаров, например, когда «высылает призрачного представителя» на станцию Сиверская в тот момент, когда приезжает Мадемуазель О, настоящее имя которой Сесиль Миотон: гувернантка попадает в Россию зимой, знает по-русски только одно слово «где», которое у нее превращается в «гиди-э», выполняющее функции и вопроса и желания вернуться обратно в ее родную Лозанну. Отметим ту особенность Мадемуазель О, которая подчеркивается Набоковым практически в каждом абзаце о приезде гувернантки, он постоянно говорит о птичьих качествах женщины, они касаются и ее костюма («шляпа с птицей», «в шляпе, похожей на лебедя») и ее вопроса «гиди-э», звучавшего «граем потерявшейся птицы». Сравнение с лебедем гувернантки впервые появилось далеко не в «Других берегах», а много раньше: в 1924 году был написан (опубликован в еженедельнике «Русское эхо», 1925 год) рассказ «Пасхальный дождь», который можно рассматривать как автобиографический: Набоков описывает один день, который выпал перед празднованием православной Пасхи, из жизнь гувернантки, которая прожила «некогда двадцать лет» в русской семье, где ее называли «Жозефина Львовна». В этом небольшом рассказе есть описание лебедя: «...громадный старый лебедь топорщился, бил крылом, и вот, неуклюжий, как гусь, тяжко перевалился через борт». Сравнение гувернантки с лебедем прошло через многие десятилетия и осталось в «Других берегах» в виде намеков в одежде и голосе Мадемуазель О.

Но вернемся к деформации автобиографических фактов (иногда намеренной, иногда случайной): Набокова, как оказывается, это не то чтобы волнует. В доказательство этому тезису приведем пару цитат писателя: «Я думаю, что память и воображение принадлежат к одному и тому же, весьма таинственному миру человеческого сознания...»; «Есть в воображении нечто такое, что связано с памятью, и наоборот. Можно было бы сказать, что память есть род воображения, сконцентрированного на определенной точке...»; «Воображение -- это форма памяти <...>. В этом смысле и память, и воображение упраздняют время». Поэтому Набоков обращается с фактологическим материалом так свободно: для него это кубики, из которых он сооружает свой миф. Соединение факта с вымыслом представляется Набоковым в мемуарах легитимным: «Искажение образа в памяти может не только усилить его прелесть добавочным отражением, но и придать ему значимую связь с более ранними или более поздними фрагментами прошлого».

Таким образом «Другие берега» стоит воспринимать как фикциональную автобиографию, но фикциональную в том смысле, что факты из жизни подогнаны под мерку «узоров жизни», которые Набоков искал в своем прошлом и соединял их в единый ковер повествования.

Глава 3. «Первое стихотворение» как воплощение темы творчества

Глава «Первое стихотворение» присутствует в английских автобиографиях Набокова (Conclusive Evidence: A Memoir и Speak Memory: An Autobiography Revisited), но ее нет в русскоязычных «Других берегах». Набоков объяснял изъятие этой темы из русского текста «из-за психологической трудности переигрывания темы, уже разработанной мною в ''Даре''». Чтобы разобраться, о какой теме идет речь, обратимся к переводу этой главы, сделанной М. Маликовой.

В первом абзаце автор рассказывает о беседке, в которую он вошел, чтобы укрыться от грозы: «Там долговязый пятнадцатилетний парень, каким я тогда был, нашел укрытие во время грозы -- их было необычайно много в том июле». Приведем также еще одну цитату, которая позволит показать закольцованность этой главки: «Я нахожу ее [беседку] прицепившейся к краю призрачного холста, или хитро вписанной в какую-нибудь декоративную часть картины». И в конце главы: «... и карандашный рисунок, который мать моей матери сделала в детстве -- опять та парковая беседка с ее чудесными окнами, отчасти заслоненными сомкнувшимися ветвями». Описание самой беседки в первом абзаце отчетливо перекликаются с изображением беседки в более раннем тексте Набокова, его первом романе - «Машенька»:

Размещено на http://www.allbest.ru/

И как-то вечером, в парковой беседке… Да. Эта беседка стояла на подгнивших сваях, над оврагом, и с обеих сторон к ней вели два покатых мостика, скользких от ольховых сережек да еловых игл. В небольших ромбах белых оконниц были разноцветные стекла: глядишь, бывало, сквозь синее, - и мир кажется застывшим в лунном обмороке, - сквозь желтое, - и все весело чрезвычайно, - сквозь красное, - и небо розово, а листва, как бургундское вино. И некоторые стекла были разбиты, а торчавшие уголки соединены паутиной. Беседка была снутри беленая; на стенах, на откидном столике дачники, забиравшиеся незаконно в парк, оставляли карандашные надписи.	Внутри не было ничего из мебели, кроме складного стола, прикрепленного ржавыми петлями к стене под водосточным окном, сквозь два или три пустых или простых ромба которого, среди надменных голубых или хмельных красных, можно было на мгновение увидеть реку. На полу у моей ноги лежал на спинке мертвый слепень рядом с коричневыми остатками березовой сережки. А пятная осыпавшейся штукатурки на внутренней стороне двери использовались различными нарушителями для надписей типа «Здесь были Даша, Тамара и Лена» или «Долой Австрию!».

Важно отметить, что с упоминанием «Даши, Тамары и Лены» Набоков вводит тему первой любви, Тамары -- Вали Шульгиной. Карандашные надписи появились еще в «Машеньке», когда возлюбленная Ганина вошла туда со своими подругами: «Так забралась и Машенька с двумя неприметными подругами». Тамара-Машенька-Валя снова появляется в «Первом стихотворении» уже в пятой подглавке: «Едва ли стоит добавлять, что, если говорить о темах, моя элегия была о потере возлюбленной -- Делии, Тамары или Ленор -- которой я никогда не терял, никогда не любил, никогда не встречал, но был готов встретить, полюбить, потерять». Эта тема готовности наслаждаться потерей, когда потери еще не произошло, появляется в «Других берегах», когда Тамара отзывается о стихотворениях главного героя автобиографии, посвященных ей: “В течение всех тех месяцев я не переставал писать стихи к ней, для нее, о ней - по две-три «пьески» в неделю; в 1916 году я напечатал сборник и был поражен, когда она мне указала, что большинство этих стихотворений - о разлуках и утратах”. Как мы видим, общая тема и атмосфера первой любви, первого стихотворения, описания беседки плавно перетекает и переливается из «Машеньки» в Conclusive Evidence: A Memoir, в «Другие берега» и в Speak Memory: An Autobiography Revisited.

Вернемся же к теме первого стихотворчества и вспомним слова Набокова о «психологической трудности переигрывания темы», которая разработана в «Даре». Можно предположить и доказать это предположение, что именно тема процесса сотворения стихотворения и стала этой «психологической трудностью». Обратимся к цитатам, чтобы показать совпадения по описаниям деталей и пейзажа во время поэтического творчества:

«Банальный порядок слов <...> порождал банальную беспорядочность мысли, и некоторые фразы вроде poeta gorestnie gryozi <...> фатально приводили к рифмованной строке, оканчивавшейся на розы или березы, или грозы...».	«''Летучий'' сразу собирал тучи над кручами жгучей пустыни и неминучей судьбы. «Небосклон» направлял музу к балкону и указывал ей на клен. ''Цвет'' подзывали мечты, на ты, среди темноты. Свечи, плечи, встречи и речи создавали общую атмосферу старосветского бала, Венского конгресса и губернаторских именин. ''Глаза'' синели в обществе бирюзы, грозы и стрекоз - и лучше было их не трогать».

Отметим, что «Первое стихотворение» (First Poem) было впервые опубликовано в сентябре 1949 года в журнале Partisan Review, несмотря на то, что большинство рассказов, которые в будущем станут основой для «Убедительного доказательства», печатались в The New Yorker. Редакторы журнала посчитали этот рассказ слишком техническим и специфичным в описании русского стихотворчества. Довольно странно, почему Набоков так подробно описал русскую просодию для американского читателя журналов, используя русские фразы, написанные кириллицей (« poeta gorestnie gryozi»), и приводя английский перевод фразы, «расставив ударения» («the poet's melancholy daydreams»). Но, можно предположить, что одержимость этой очень техничной темой имеет свои корни в почитании Набоковым творчества Андрея Белого. Последними теоретико-литературными исследованиями Белого «Ритм как диалектика и „Медный всадник“» (1929) и «Мастерство Гоголя» (1934) Набоков восхищался и впоследствие называл поэта «гением въедливости». Примечательно, что тему русской просодии Набоков также очень обстоятельно обсуждает со своим другом Уилсоном в переписке: «Дорогой Пончик, я урву часок от Гоголя и утрясу этот вопрос с русским стихосложением, потому что Вы заблуждаетесь в корне». Это едва ли не самое длинное письмо, которое Набоков отправлял своему другу, содержит в себе схемы, иллюстрации к схемам и множество разборов по стопам стихотворений. Само же письмо похоже на обстоятельную вводную лекцию о русской просодии для американских студентов.

Но вернемся к сравнению описания процесса стихотворчества в «Даре» и в «Первом стихотворении»:

«Без малейшего дуновения ветра, самый вес дождевой капли, сверкавшей земной роскошью на сердцевидном листе, заставил его кончик опуститься, и то, что было похоже на шарик ртути, совершило неожиданное глиссандо вниз вдоль центральной жилки -- и, сбросив свою яркую ношу, освобожденный лист разогнулся. ''Лист -- душист, благоухает -- роняет''».	«Улица была отзывчива и совершенно пуста. Высоко над ней, на поперечных проволоках, висело по млечно-белому фонарю; под ближайшим из них колебался от ветра призрачный круг на сыром асфальте. И это колебание, которое как будто не имело ровно никакого отношения к Федору Константиновичу, оно-то однако, со звенящим тамбуринным звуком, что-то столкнуло с края души, где это что-то покоилось и уже не прежним отдаленным призывом, а полным близким рокотом прокатилось ''Благодарю тебя, отчизна…'', и тотчас, обратной волной: ''за злую даль благодарю…''. И снова полетело за ответом: ''…тобой не признан…''».

В этих двух отрывках приводится событие, которое никак рационально не связано с самой интенцией стихосложения. Также, в обоих эпизодах сходны пейзажи, например:

«Ливень <...> сократился в одно мгновение до косых линий тихого золота, вспыхивавших короткими и длинными штрихами на фоне утихающего растительного волнения. Заливы роскошного голубого разрастались среди огромных облаков -- горы ярко-белого на пурпурно-сером <...>. За парком, над парящими полями, возникла радуга. Поля заканчивались зазубренной темной границей дальнего бора; радуга пересекла его, и эта часть лесной опушки магически мерцала сквозь бледно-зеленую завесу, опущенную перед ней...».	«Еще летал дождь, а уже появилась, с неуловимой внезапностью ангела, радуга: сама себе томно дивясь, розово-зеленая, с лиловой поволокой по внутреннему краю, она повисла за скошенным полем, над и перед далеким леском, одна доля которого, дрожа, просвечивала сквозь нее. Редкие стрелы дождя, утратившего и строй, и вес, и способность шуметь, невпопад, так и сяк вспыхивали на солнце. В омытом небе, сияя всеми подробностями чудовищно-сложной лепки, из-за вороного облака выпрастывалось облако упоительной белизны».

Важно отметить и продолжить разговор о беседке как о месте для творчества, а не просто как декорации для повествования о первой любви. Итак, в «Других берегах» есть пассаж о чтении Mademoiselle O своим воспитанникам, но не в беседке, а на «вырской веранде», стекла которой разноцветны как и стекла беседки «Первого стихотворения» и «Машеньки»: «Постояннейшим же источником очарования в часы чтения на вырской веранде были эти цветные стекла, эта прозрачная арлекинада! Сад и опушка парка, пропущенные сквозь их волшебную призму, исполнялись какой-то тишины и отрешенности. Посмотришь сквозь синий прямоугольник - и песок становится пеплом, траурные деревья плавали в тропическом небе. Сквозь зеленый параллелепипед зелень елок была зеленее лип. В желтом ромбе тени были как крепкий чай, а солнце как жидкий. В красном треугольнике темно-рубиновая листва густела над розовым мелом аллеи». В приведенной цитате теряется та связь беседка-творчество, которая присутствует в главе «Первое стихотворение», в обеих английских автобиографиях: русском тексте воспоминаний опущена тема творчества поэта. Тем не менее, важно указать, что несмотря на отсутствие одиннадцатой главы о стихотворчестве, Набоков сохраняет литературность веранды, описывая вырский пейзаж через цветные стекла. Заговорив про цвет, следует привести цитату из «Дара» о синестезии Набокова: «...С прозрения азбуки. Простите, это звучит изломом, но дело в том, что у меня с детства в сильнейшей и подробнейшей степени audition colorйe». Известный и довольно растиражированный факт из жизни Набокова: писатель обладал «цветным слухом», но, как тонко отметила М. Маликова, в своем исследовании, Набоков обладал не просто цветным слухом, но синэстезией -- когда явление ассоциируется с разными областями чувств. Сам Набоков оговаривается об этом в «Других берегах»: «Не знаю, впрочем, правильно ли тут говорить о «слухе»: цветное ощущение создается, по-моему, осязательным, губным, чуть ли не вкусовым путем. Чтобы основательно определить окраску буквы, я должен букву просмаковать, дать ей набухнуть или излучиться во рту, пока воображаю ее зрительный узор». Впервые же способности «цветного слуха» были обнаружены, когда отец юного Набокова понял, что сын свободно говорит по-английски, но не знает русского алфавита, приставил к нему деревенского учителя -- Василия Мартыновича Жерносекова (персонаж, который приобретает настоящее имя только в англоязычной автобиографии). Этот учитель в первый же день знакомства с учеником дарит тому «a box filled with tremendously appetizing blocks with a different letter painted on each side» («В первый день он принес мне коробку удивительно аппетитных кубиков с разными буквами на каждой из граней»). И юный Набоков «вскользь заметил» своей матери, что кубики, из которых он строил замок, «покрашены неправильно». Елена Ивановна после этого случая всячески развивала унаследованную способность сына (Е.И. также могла видеть цвета музыкальных, в то время как ее сын остался глух к музыке): писала ему акварели, показывала драгоценности перед сном сыну. Мимоходом отметим, что в маленьком пассаже, где приводится описание материнского кольца, драгоценные камни соседствуют с темой литературы: «...мать, в гостиной, читает мне английскую сказку перед сном. Подбираясь к страшному месту, где Тристана ждет за холмом неслыханная, может быть роковая, опасность, она замедляет чтение, многозначительно разделяя слова, и прежде чем перевернуть страницу, таинственно кладет на нее маленькую белую руку с перстнем, украшенным алмазом и розовым рубином; в прозрачных гранях которых, кабы зорче тогда гляделось мне в них, я мог бы различить ряд комнат, людей, огни, дождь, площадь - целую эру эмигрантской жизни, которую предстояло прожить на деньги, вырученные за это кольцо».

Таким образом, прозрение «синестической» азбуки в концепции автобиографии Набокова означает тему творчества вообще: беседка с цветными стеклами выбрана для главы о первом стихотворения не просто так. Цвет -- это буква, буквы -- это язык и возможность писать.

Глава 4. «Машенька»

Дебютный роман Набокова-Сирина был начат, по словам автора, весной 1925 года, «после женитьбы», и закончен к «началу следующего года». «Машенька» была опубликована издательством «Слово» в Берлине, а в 1928 году в издательстве Ульштейна вышел немецкий перевод романа под новым названием «Она приедет - приедет ли она?» («Sie Kommt - Kommt sie?»). Смена названий авторских текстов при переводе была обычной практикой в те годы. Других переводов «Машеньки» к 1970 году, когда вышел набоковский перевод на английский язык, «за этот внушительный сорокапятилетний срок не было».

Как дальше признается Набоков в предисловии к американскому изданию «Машеньки», его первый роман получился почти автобиографическим текстом: «Его [Ганина] Машенька и моя Тамара - сестры- близнецы; тут же дедовские парковые аллеи; через обе книги [“Другие берега”] протекает та же Оредежь; и подлинная фотография Рождественской усадьбы, как она теперь выглядит (прекрасно воспроизведенная на обложке Пингвиновского издания “Speak, Memory”, 1969) могла бы служить отличной иллюстрацией перрона с колоннами в “Воскресенске” из романа». На протяжении нескольких глав Набоков воскрешает события с лета 1915 по лето 1916 гг.: первая встреча Набокова с Валей, прогуливавшейся в компании сестры и подруги; их летняя, легкая, необремененная трудностями любовь, переезд Набоковых из усадьбы в Петербург на зимний период времени и появившиеся мучительные бытовые преграды для отношений влюбленных, бродивших по залам музеев днем и занимавших последние ряды в кинематогрофе вечером. Сам Набоков потом признавался, что описание его первой любви в «Машеньке» намного детальнее, ярче, чем 11-ая глава «Других берегов», посвященная Вале Шульгиной (названной в тексте «Тамарой» - это имя по цвету букв в синестической системе Набокова походило на настоящее имя возлюбленной), хотя, казалось бы, во втором случае, когда точность и автобиографичность должна достичь своего максимума, такового не случается. Но Набоков объясняет эту разницу очень просто: «по возрасту Ганин был в три раза ближе к своему прошлому, чем я к своему в “Других берегах”». Очень важно отметить одну из тех немногочисленных правок, которые позволил себе Набоков при совместном переводе «Машеньки» с «г. Гленни»: в эпизоде-воспоминании при описании пейзажа реки Оредежь Набоков изменил фразу «лет десять тому назад» на «лет сорок тому назад». По сообщению Д.В. Набокова, это изменение было внесено в репринт «Ардиса» рукой В.В. Набокова. Такой перевод стрелок часов при переводе «старых» текстов можно назвать характерным: его книги живут и меняются как и он сам. Примечательно, что меняясь сам, Набоков правил и своего двойника в произведениях соответственно изменениям, даже если они касаются одежды, например: «Точно в дурном сне, удалились сани, оставив стоящего на страшном русском снегу моего двойника в американском пальто на викуньевом меху» и «Сани неведомо как удалились, оставив беспаспортного шпиона в ботах и теплом плаще стоять на иссиня-белой новоанглийской дороге». В первом случае русского варианта, а во втором -- уже вторая книга воспоминаний на английском. Право говорить в этом эпизоде о Набокове именно как человека здесь и сейчас дает фраза о «стереоскопической феерии» и вопрос «Как я попал сюда?» в обоих книгах. Набоков создал объемное и многоплановое изображение своей жизни, меняя «оптику Мнемозины», через которую смотрит писатель на самого себя и свою жизнь.

Если рисовать таблицу в две колонки, где в первой следовало бы записывать детали любовной связи Ганина с Машенькой и во втором столбце приводить автобиографические совпадающие детали из 11 главы «Других берегов» или бойдовской биографии, то цитировать текст первого романа пришлось бы главами, лишь опуская сцены драки с деревенским хулиганом и «свидание среди светляков в безыменном городке». Можно было бы подумать и упрекнуть начинающего автора в отсутствии воображения и полном переносе свой биографии в текст романа, но это, конечно, не так: достаточно вспомнить огромное количество набоковских рассказов, где писатель демонстрирует невероятную способность построения фабулы произведения (а в рассказе «Королек» Набоков буквально на наших глазах творит мир, стягивая вместе тополек, большой грязный дом, братьев-немцев и Романтовского). В первую очередь, Набоков написал роман-воскрешение о своей первой любви, чтобы «отделаться от самого себя и перейти к более интересным предметам». Напомним, что работа над «Машенькой» началась вскоре после женитьбы автора с Верой Слоним, весной 1925 года. В браке в Верой, единственной женой, Набоков нашел ту защиту и опору, которые позволили писателю отдать свою первую любовь Ганину. Набоков позволяет своему герою (как, видимо, и самому себе) с помощью памяти освободиться от прошлого, которое его тяготит: вспоним, что роман-воспоминание с Машенькой длился четыре дня и закончился в тот момент, когда Ганин передумывает встречать свою первую любовь с поезда. Кроме автобиографической любовной истории на фоне летней усадьбы Ганину еще достается роль статиста на съемочных площадках, которую выполнял и Набоков.

Перечислив все то, что Набоков передал Ганину, важно оговориться, что Набоков-Сирин не дал Ганину и, тем самым, не поставил знака «равно» между самим собой и персонажем романа, наоборот Набоков, скорее, шел от противного. Автор создал образ хамоватого и любующегося своей физической силой человека, который ходит на руках, прыгает через пять стульев, «рвет веревку на тугом бицепсе» и тренирует свою силу волю, «заставляя себя, например, встать с постели среди ночи, чтобы выйти на улицу и бросить в почтовый ящик окурок». Примечательно, что сам Набоков писал в письмах матери о Ганине как о «не очень симпатичном господине». Но, самое главное, Ганин, в отличие от Набокова, не обладает даром творчества, способностью писать. Творчеством и воскрешением Ганина становится воспоминание, память о первой любви и родных местах на севере России. Машенька его памяти и вообще все его воспоминания о прошлом намного реальнее, чем настоящая берлинская жизнь.

Набоков не мог не написать свой первый роман, не опираясь на традиции русской литературы. Взять хотя бы эпиграф к «Машеньке», взятый из «Евгения Онегина» Пушкина:

...Воспомня прежних лет романы,

Воспомня прежнюю любовь...

Взяв эти строки, Набоков обыгрывает значение слова «романы» как литературный жанр и как романтическую связь, которая появляется во втором стихе эпиграфа - «прежнюю любовь». Продолжая разговор о Пушкине, добавим, что его имя спрятано в имени старого поэта, который снимает комнату в том же пансионе госпожи Дорн (однофамилице чеховского доктора из «Чайки») комнату -- в имени Антона (вновь происходит игра с именами: на этот раз, поэту дано имя Чехова) Сергеевича Подтягина. Его «говорящая» фамилия указывает на подтягивание, подпевание классикам, но никак не на соло в литературном пространстве. Заглавное имя главной героини отзывается в памяти многими пушкинскими Мариями - «Дубровский», «Капитанская дочка», «Метель» (этот вопрос подробно рассматривал В. Ходасевич в «Поэтическом хозяйстве Пушкина»). Пейзажи природы северной России и усадеб возрождают в памяти тургеневские усадьбы, а в садах слышится фетовский соловей: «И чем ярче играла луна, И чем громче свистал соловей», «И под окном соловей громко засвищет любовь».

Тем не менее, Набоков, по своему обыкновения, не просто строго писал, оглядываясь на традиции, но и смотрел, преломлял их по-новому. Ганин -- нетипичный пример «сильной личности», воскрешение прошлого -- не попытка эскапизма, а поиск того «дрожащего счастья», Подтягин -- как символ старой поэтики, который обречен замолчать и быть забытым в силу своей невозможности привнести что-то новое; воспоминания являются не частью повествования прошлого, а входят в раму настоящего; главная героиня «Она приедет- приедет ли она?» так и не приезжает (но не вообще, а в жизни Ганина).

Глава 5. «Защита Лужина»

Впервые роман печатался в «Современных записках», а уже отдельной книгой вышел в 1930 г. в издательстве «Слово».

«Защиту Лужина» трудно назвать автобиографическим романом (чего я делать и не буду), т. к. это уже третий роман Набокова, написавшего «Машеньку» и «отвязавшегося» от самого себя. Принимая во внимание слова А. Долинина о том, что Сирина-Набоков мыслит себя в рамках русской классической литературы и переигрывает на страницах своей прозы традиционные мотивы, то можно сказать о литературной основе «Защиты Лужина» - это «Пиковая дама» А.С. Пушкина и «Игрок» Ф.М. Достоевского. Но т. к. тема моего диплома подразумевает разговор о автобиографическом мифе, а не о литературных аллюзиях, то я позволю себе ограничиться лишь этими двумя фамилиями и отослать читателя к вводной статье того же А. Долинина к 2 тому полного собрания сочинений русского периода В. Набокова.

Что же касается автобиографичности третьего романа, то она несомненно присутствует, но в намного меньших дозах, нежели в «Машеньке», романе-воспоминании. Тем не менее, какие-то вещи можно отметить, например, главного героя, который с детства был одержим страстью к шахматам. Такой страсти к шахматам у Набокова не было (по степени силы эту любовь можно сравнить только с любовью к бабочкам -- Набоков называет ее «безумной, угрюмой страстью»), но эпизод с игрой в шахматы, где некоторые потерянные фигуры были заменены на другие предметы, что были под рукой, присутствует в «Других берегах» и в рассматриваемом в этой главе романе. Сам Набоков писал шахматные задачи «в продолжение двадцати лет эмигрантской жизни в Европе». Интересно отметить, что Набоков в любом хобби или серьезном увлечении находил собственную нишу: в футболе он был голкипером, в шахматах -- составлял шахматные задачи, в лепидоптерологии -- занимался селекцией бабочек-голубянок.

Усадебный быт маленького Лужина напоминает набоковский быт: воспоминания о детских годах, проведенных в Выре и Батово, несомненно служат зеленым задником для русских романов Набокова. Это же замечание можно отнести к роману «Подвиг» и рассказу «Круг». В предисловии к американскому изданию «Защиты Лужина» (1964) Набоков добавляет, что «дал Лужину мою французскую гувернантку, мои карманные шахматы, мой кроткий нрав и косточку от персика, который я сорвал в моем обнесенном стеной саду». Занятно, что в «Защите Лужина» появляется чета Алферовых, с которыми читатель познакомился в «Машеньке»: «Около русского гастрономического магазина встретили знакомых, чету Алферовых. ''Холодина какая'', - воскликнул Алферов, тряся желтой своей бородкой. ''Не целуйте, перчатка грязная'', - сказала Лужина и спросила у Алферовой, с улыбкой глядя на ее прелестное, всегда оживленное лицо, почему она никогда не зайдет. ''А вы полнеете, сударь'', - буркнул Алферов, игриво косясь на лужинский живот, преувеличенный ватным пальто. Лужин умоляюще посмотрел на жену. ''Так что, милости просим'', - закивала она. ''Постой, Машенька, телефон ты их знаешь? - спросил Алферов. - Знаешь? Ладно. Ну-с, пока, - как говорят по-советски. Нижайший поклон вашей матушке''». Такой пример «подмигивающих» персонажей у Набокова не единственный: например, профессора Тимофея Пнина можно встретить на страницах «Смотра на арлекинов!».

Теперь перейдем к сравнительному анализу совпадений и различий между текстом «Защиты Лужина» и автобиографии (и биографии) Набокова:

Тучная француженка, читавшая ему вслух «Монте-кристо» и прерывавшая чтение, чтобы с чувством воскликнуть: «Бедный, бедный Дантес!» [11, С. 309].	Вот, готовясь читать нам, она придвигает к себе толчками, незаметно пробуя его прочность, верандовое кресло и приступает к акту усадки: ходит студень под нижнею челюстью, осмотрительно опускается чудовищный круп с тремя костяными пуговицами на боку, и напоследок она разом сдает всю свою колышимую массу камышовому сиденью, которое со страху разражается скрипом и треском [9, С. 58].
Навели жестяные пистолеты, пальнули в него палочками, с которых коварно были сдернуты резиновые наконечники [11, С. 313].	Сначала для наших лесных поединков мы пользовались пружинными пистолетами, стреляющими с порядочной силой палочками длиной с карандаш, причем для пущей резвости мы сдирали с металлического кончика резиновую присоску [9, С. 106].
Классным воспитателем сына был учитель словесности, добрый знакомый писателя Лужина и, кстати сказать, недурной лирический поэт, выпустивший сборник подражаний Анакреону [11, С. 315].	Помню, в какое бешенство приходил темпераментный В. В. Гиппиус, один из столпов училища, довольно необыкновенный рыжеволосый человек с острым плечом (тайный автор замечательных стихов) [9, С. 102].
Серый резиновые мяч, которым играли в футбол [11, С. 317].	Еще со времен Тенишевского училища Набоков начал играть в футбол неизменно в роли голкипера.
Изверг с таинственным видом принес в класс книжку и во время урока исподтишка показывал ее другим, многозначительно косясь на Лужина, - а когда урок кончился, стал читать вслух из середины, нарочито коверкая слова [11, С. 318].	Директор Тенишевского Училища, В. В. Гиппиус, писавший (под псевдонимом Бестужев) стихи, мне тогда казавшиеся гениальными (да и теперь по спине проходит трепет от некоторых запомнившихся строк в его удивительной поэме о сыне), принес как-то экземпляр моего сборничка в класс и подробно его разнес при всеобщем, или почти всеобщем, смехе [9, С. 119].
Гораздо занимательнее оказалась книга, и Лужин без труда выучил несколько карточных фокусов, которые он часами показывал самому себе, стоя перед зеркалом [11, С. 322].	Юный Набоков одно время также увлекался фокусами.
Но в тот год английская мода изобрела складные картины для взрослых, - «пузеля», как называли их у Пето [11, С. 323].	Наслаждалась нашими восторгами при шуршащем развертывании всяких волшебных мелочей от Пето [9, С. 34].
Одну из пешек заменяла нелепая фиолетовая штучка вроде бутылочки; вместо одной ладьи была шашка; кони были без голов, и та конская голова, которая осталась после опорожнения коробки (вместе с маленькой игральной костью и красной фишкой), оказалась неподходящей ни к одному из них [11, С. 339].	Я старался сосредоточить мысли на шахматной партии, которую играл с отцом (у одного из коней не хватало головы, покерная фишка заменяла недостающую ладью) [9, С. 125].
Тюльпанообразные лампочки в спальном купе нордэкспресса [11, С. 346].	Можно было разглядеть в проймах ее окон голубую обивку диванчиков, красноватую шлифовку и тисненую кожу внутренних стенок, вделанные в них зеркала, тюльпанообразные лампочки [9, С. 80].
Быть может, грудная жаба или просто нервы, как говорит муж. Она уехала, не писала, отец повеселел и переехал в комнату поменьше <...> «Что это такое? Что это такое? Это ошибка, переврали»,- и все отстранял от себя бумажку [11, С. 346].	Он уверял, что у него неизлечимая болезнь сердца, и что облегчения припадка ему необходимо бывает лечь навзничь на пол. Никто, даже мнительная моя мать, этого не принимала всерьез, и когда зимой 1916 года, всего сорока пяти лет от роду, он действительно помер от грудной жабы - совсем один, в мрачной лечебнице под Парижем- с каким щемящим чувством вспоминалось то, что казалось пустым чудачеством, глупой сценой [9, С. 44]. ...

Подобные документы

• Художественный мир Набокова

  Основные вехи биографии русского писателя Владимира Набокова, его происхождение. Переезд за границу (Германия, Франция, США). Личная жизнь писателя. Основные произведения В.В. Набокова. "Дар" – роман, написанный на русском языке в берлинский период жизни.
  
  презентация [2,6 M], добавлен 29.01.2015
  

• Искусство Набокова - "за" и "против"

  Уникальность Владимира Набокова – классика русской и американской литератур. Жизненный путь и творчество писателя, преломление в произведениях событий отрочества и юности автора. Романы Набокова: "Лолита", "Приглашение на казнь", "Защита Лужина".
  
  дипломная работа [267,7 K], добавлен 24.04.2009
  

• Темы и мотивы образа автора в романе В.В. Набокова "Другие берега"

  Жизненный и творческий путь В.В. Набокова. Исследование основных тем и мотивов образа автора в романе В.В. Набокова "Другие берега". Автобиографический роман в творчестве Владимира Набокова. Методические рекомендации по изучению В.В. Набокова в школе.
  
  курсовая работа [33,0 K], добавлен 13.03.2011
  

• Изучение произведений В. Набокова в 11 классе в историко-культурном контексте

  Изучение творчества В. Набокова в литературоведческой традиции. Психолого-педагогические особенности восприятия творчества писателя. Изучение автобиографического романа В.В. Набокова "Другие берега" с опорой на фоновые историко-культурные знания учащихся.
  
  дипломная работа [149,3 K], добавлен 18.06.2017
  

• Символика игры в романах В. Набокова

  Символика карточной игры в романе "Король, дама, валет". Интерпретация жизни Лужина как жизни Моцарта в работе "Защита Лужина". Роман "Приглашение на казнь", обыденность и фантастика. Краткий анализ автобиографической прозы Набокова "Другие берега".
  
  курсовая работа [65,8 K], добавлен 20.12.2015
  

• Анализ романа "Приглашение на казнь" В.В. Набокова

  Общая характеристика творчества В.В. Набокова. Стиль, место, краткое изложение, условия и история написания романа В. Набокова "Приглашение на казнь". Анализ образа Цинцинната, Марфиньки и других основных героев романа, особенности их внутреннего мира.
  
  контрольная работа [21,8 K], добавлен 11.09.2010
  

• Жизнь и творчество В. Набокова

  Основные этапы жизненного пути В. Набокова, особенности его творческого стиля. Сопоставление романа Владимира Набокова "Защита Лужина" и рассказа "Большой шлем" Леонида Андреева, эмоциональное состояние главного героя на протяжении шахматной игры.
  
  контрольная работа [42,8 K], добавлен 23.12.2010
  

• Исследование поэзии Набокова и его произведения "Другие берега"

  Классификации видов художественного образа в литературоведении. Значение темы, идеи и образа в литературных работах В. Набокова, их влияние на сознание читателя. Сравнительная характеристика поэзии и прозы В. Набокова на примере "Другие берега".
  
  курсовая работа [39,0 K], добавлен 03.10.2014
  

• Художественное своеобразие "русских романов" В. Набокова

  Изучение художественных особенностей произведений В.В. Набокова. Специфика организации художественного пространства и образности в романе "Машенька". Использование модернистских черт в романе "Защита Лужина", в частности, двоемирие как основа композиции.
  
  дипломная работа [139,2 K], добавлен 11.11.2009
  

• Типология детских образов в творчестве В. Набокова

  Обращение к детским образам в истории русской и зарубежной литературы: рождественские рассказы Ч. Диккенса, русские святочные рассказы. Типы и особенности детских образов в творчестве В.В. Набокова: "Защита Лужина", "Подвиг", "Лолита" и "Bend Sinister".
  
  курсовая работа [50,3 K], добавлен 13.06.2009
  

• Семантика творчества в романах Набокова "Дар" и "Приглашение на казнь"

  Ознакомление с механизмами творческого процесса в набоковских романах. Определение особенностей аллюзии и реминисценции. Изучение влияния различных литературных течений на формирование стиля писателя. Анализ игровых элементов в произведениях Набокова.
  
  дипломная работа [83,0 K], добавлен 02.06.2017
  

• Поэтика рассказа В. Набокова "Весна в Фиальте"

  Анализ рассказа русского писателя В. Набокова "Весна в Фиальте". Ирина Гваданини, русская эмигрантка, зарабатывавшая на жизнь стрижкой собак в Париже - прототип Нины в рассказе. Основные принципы построения текста, ключевые принципы поэтики в рассказе.
  
  реферат [46,4 K], добавлен 13.11.2013
  

• Визуальная поэтика в романе В. Набокова "Отчаяние"

  Специфика кинематографического контекста литературы. Зеркальный принцип построения текста визуальной поэтики В. Набокова. Анализ романа "Отчаяние" с точки зрения кинематографизации как одного из основных приемов набоковской прозы и прозы эпохи модернизма.
  
  контрольная работа [26,8 K], добавлен 13.11.2013
  

• Рецепция кинематографа в художественном дискурсе В. Набокова ("Отчаяние")

  История развития кинематографа, особенности возникновения жанра "немого кино". Связь с ним романа Набокова "Отчаяние", его литературная характеристика, обыгрывание способа кинопоказа. Синтез театра и кинематографа в театральном манифесте Антонена Арто.
  
  курсовая работа [35,3 K], добавлен 13.11.2013
  

• Визуальный код в романе В. Набокова "Отчаяние"

  Кинематографический тип письма как прием набоковской прозы и прозы эпохи модернизма. Функции кинометафор в структуре нарратива. Оптические приемы, виды "зрелищ" и "минус-зрение" героев в романе В. Набокова "Отчаяние", философский подтекст произведения.
  
  дипломная работа [114,9 K], добавлен 13.11.2013
  

• В.В. Набоков: жизнь и творчество

  Детство и образование Набокова. Литература и энтомология как основные увлечения будущего писателя. Бегство из страны вместе с семьей во время революции, эмиграция. Семейная жизнь писателя. Становление и развитие его творчества, обзор произведений.
  
  презентация [925,7 K], добавлен 10.03.2011
  

• Неомифологизм В.В. Набокова: опыт типологической характеристики

  Неомифологизм как культурно-исторический феномен. Аналогизирующий принцип сотворения неомифа в книге "Лолита", принцип соответствия героя и мира как основа космизации пространства. Идентификация героя произведения в аспекте мифо-ритуальной архаики.
  
  монография [479,2 K], добавлен 23.10.2014
  

• Анализ-интерпретация стихотворения В. Набокова "Гроза" и рассказа "Гроза"

  Повествование о встрече главного героя с пророком в рассказе, а в стихотворении лишь красивое описание любования грозою. Падение пророка во двор как видение героя-рассказчика, претендующего на роль ученика. Интерпретация сюжета Писания посредством игры.
  
  контрольная работа [14,5 K], добавлен 12.03.2013
  

• Внутренняя структура романа Набокова "Лолита"

  Понятие "внутренняя структура" литературного произведения. Особенности набоковского творчества. "Лолита" и дискурсионная внутренняя структура произведения. Использование лексических средств выразительности для отражения внутренней структуры произведения.
  
  реферат [39,9 K], добавлен 06.12.2015
  

• Женские образы в романе Шолохова "Тихий Дон"

  Основные черты концепции женственности в русской культуре. Особенности отражения национальной концепции женственности в женских образах романа М. Шолохова "Тихий Дон" и их связи с национальной русской традицией в изображении женщины в литературе.
  
  дипломная работа [124,7 K], добавлен 19.05.2008
  

• главная
• рубрики
• по алфавиту
• вернуться в начало страницы
• вернуться к началу текста
• вернуться к подобным работам