Традиции персидско-таджикской классической поэтики в русской литературе XIX - начала XX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

МИНИСТЕРСТВО ВЫСШЕГО И СРЕДНЕГО СПЕЦИАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ РЕСПУБЛИКИ УЗБЕКИСТАН

САМАРКАНДСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМЕНИ АЛИШЕРА НАВОИ

ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ ФАКУЛЬТЕТ

КАФЕДРА МИРОВОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

ТРАДИЦИИ ПЕРСИДСКО-ТАДЖИКСКОЙ КЛАССИЧЕСКОЙ ПОЭТИКИ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ 19- НАЧАЛА 20 ВЕКА

5A2210101 - ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ (РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА)

На соискание степени магистра филологии

Мавлянова Тамилла Бахриллоевна

Самарканд - 2013

Содержание

Введение

Глава I. Восприятие персидско-таджикской литературы в России конца XIX - начала XX века

1.1 Персидско-таджикская поэзия в России XVIII - XX в.

1.2 Персидско-таджикский стиль в русской литературе

Глава II. Персидско-таджикская поэтика в русской литературе XIX века

2.1 Образ Хафиза в литературе

2.2 Образ Омара Хайама в русской поэзии

2.3 Персонификация восточных образов соловья и розы в русской поэзии

2.4. Развитие традиции русской ориенталистики в начале XX века

Глава III. Восточные образы в русской поэзии серебряного века

3.1 Восточный образ луны в русской литературе

3.2 Персоязычная литература в художественном мире Н.С. Гумилёва

3.3 «Персидские мотивы» Сергея Есенина

Заключение

Список использованной литературы

Введение

Выбор темы. Классическая литература Ирана давно и широко представлена русскому читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости называют персидско-таджикской. Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали литературный язык и основные литературные жанры - эпос и лирику, их жанровые формы - рубаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси (940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", призывал народ на борьбу против иноземного господства, воспевал героизм защитников родины, борцов против угнетения. Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласил гимн разуму, познанию природы и жизни общества, боролся с лицемерием власть имущих. Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и "Гулистан" создал реалистические картины жизни своего времени, выступил против тирании и насилия, хотя в ряде случаев проповедовал смирение перед судьбой (эти мотивы совпали по времени с монгольским нашествием). Хафиз (ум. в 1389 г.) дал миру газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеями жизнеутверждающего гуманизма и резкого протеста против религиозного ханжества. Многие другие поэты этого периода внесли в сокровищницу персидско-таджикской литературы иные идеи, сюжеты, жанровые формы.

Актуальность темы исследования. Изучение проблем взаимосвязей литератур остается одним из актуальных в современном литературоведении, как в историко-литературном, теоретическом аспекте, так и методики преподавания в учебных заведениях гуманитарного профиля. Актуальность этой темы требует дальнейшего рассмотрения причин и закономерностей появления, а также особенностей функционирования восточной поэтики в русской литературе. Русская классика XIX и XX столетий всегда развивалась в тесном взаимодействии с географически близкими культурами и литературами восточных - мусульманских - народов, это взаимодействие было весьма плодотворным, оно обогащало русскую литературу как тематически, так и художественно.

Тема магистерской диссертации посвящена проблеме влияния ренессансной персидско-таджикской литературы и ее поэтики на русскую художественную культуру Х1Х-ХХ веков. Это происходит при помощи переводной литературы, исторических сведений, неповторимого богатства восточных жанров, и как все это трансформируется в творческой практике изучаемых писателей. Эстетическое обогащение русской литературы происходило, в частности, как через обращение к восточным художественным традициям, так и через изображение жизни народов Востока, потребовавшее новой художественной палитры. Результат изучения «ориентальных» интересов русских писателей исследуемого периода - это выявление существенной составляющей литературного процесса в России. Взгляд на эту проблему из XXI века, когда можно с большей долей уверенности утверждать, что восточная художественная поэтика как особая цивилизация включаясь в структуры других литератур оказывала влияние на мировосприятие приходящих на смену новых поколений авторов.

Степень научной разработанности проблемы. Проблема взаимоотношений, взаимовлияний и типологии литератур Запада, Востока и русской литературы имеет свою продолжительную историю и достаточно глубоко исследована в трудах А.И. Веселовского, В.М. Жирмунского, Н.И. Конрада, М.П. Алексеева, Ю.М. Лотмана и др. Проблема исследования этнокультурной преемственности получила развитие в трудах ученых в 60 - 70-е годы XX в. В числе наиболее интересных и содержательных работ можно отметить труды М.П. Кима, А.Н. Арнольдова, М.С. Джунусова, В.А. Куманева, М.П. Новикова и др. Сегодня для нас важными представляются работы Л.М. Дробижевой, Н.Г. Шахназарова, Г.И. Ломидзе, И. Ляшенко, Лукина М.П., Н.А. Федосеева, СИ. Шермухамедова, Шифман А.И., Ольденбурга С.Ф и др.(17.8)

В изучении литературных взаимосвязей и взаимодействия среднеазиатских литератур определенный опыт накоплен в трудах Марр Ю., Гроссмана Д., Каганович С.Л., Тартаковского П.М., Шукурова М., Шодикулова Х., Сайфуляаева А., Гольц Т.Н., Икрами Л., Рахимова С.О. и др.

Тема магистерской диссертации тесно связана с литературоведческим направлением научных исследований по разработке проблем изучения истории, теории и поэтики славянских, западноевропейских и центрально-азиатских литератур кафедры «Русской и мировой литературы» Самаркандского государственного университета им. А.Навои.

Проблемы компаративистики, литературных взаимосвязей, поэтико-структурного литературоведения, занимают исключительно важное место в научно-исследовательской работе кафедры, характеризующейся проблематичностью, единством методологии, комплексным подходом к изучению разнотипных литератур.

Методология и метод исследования. Работа базируется на достижениях идеологии национальной независимости Республики Узбекистан, на важнейших положениях, выраженных в трудах и выступлениях Президента Узбекистана И.А.Каримова, в области литературоведения.

Методология настоящей выпускной квалификационной работы включает в себя достижения нескольких литературоведческих школ: культурно-исторический, компаративистики и Самаркандской школы поэтико-структурного анализа текста.

Методология работы базируется на трудах М. Бахтина, Д.С. Лихачева и идеях современных литературоведов - В.А. Свительского, Г.П. Выжлецова, Т.С. Власкиной, В.Б. Петрова и др. - о значимости фактора ценностных ориентации в творческих исканиях писателей и содержательности соответствующего аксиологического измерения в художественной ткани литературных произведений.

Цель и задачи диссертации - на основе анализа художественных текстов, литературно-критического, фактографического материала (библиографических сведений, аннотаций, статей, рецензий, эссе и др.) раскрыть природу влияния поэтики персидско-таджикской классической литературы (Х-ХV) в русской литературе XIX - начала ХХ века. Классическая персидско-таджикская литература давно и широко представлена русскому читателю. Отметим лишь, что основную роль в развитии и совершенствовании литературы на языке фарси играли представители народов, говоривших на этом языке,- персов и таджиков. Вот почему эту литературу по справедливости называют персидско-таджикской.

Лучшие поэты X-XV веков отшлифовали основные литературные жанры - эпос и лирику, их жанровые формы - робаи, газель, касыду, масневи и другие. Фирдоуси (940-1025), автор эпической поэмы "Шах-наме", Омар Хайям (1040-1123) в своих четверостишиях провозгласивший гимн разуму, познанию природы и жизни общества, Саади (1184-1292) в дидактических произведениях "Бустан" и "Гулистан" мир газели, в которых утонченная лирика сочеталась с идеямя жизнеутверждающего гуманизма. Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство, которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской литературы. Глубокое постижение восточного миропонимания, восточной поэтики можно усмотреть в творчестве русских поэтов - от А.С. Пушкина, поэтов романтиков ХIX века до поэзии ХХ века (И. Бунина, В. Брюсова, К. Бальмонта, В. Хлебникова, Н. Гумилева и др.)

Исходя из поставленной цели перед нами стоят следующие задачи:

§ раскрыть эволюцию и национальную интерпретацию традиций персидско-таджикской литературы в русской литературе Х1Х-ХХ веков.

§ установить характер взаимосвязи и взаимодействия русских и восточных поэтических форм и приемов в организации художественного содержания текста.

§ Собрать и проанализировать литературно-критический материал о персидско-таджикской литературе, о вольных и невольных "экспедициях" на Восток в русской литературе, о восточных переводах и подражаниях.

§ Определить влияние классической персидско-таджикской поэтики на развитие и обогащение русской литературы, выявление тех или иных закономерностей, традиций.

§ Выявить тот международный резонанс, который вызывало творчество персидско-таджикских классиков (Фирдоуси. Саади, Хафиза, Джами и др.), те осмысления и переосмысления, каким оно подвергалось.

§ Попытаться проникнуть в основы оригинального творчества того или иного русского писателя, устанавливая какие идейно-эстетические принципы осмысления восточного материала, он наследует и развивает, восприняв их от предшественников, то что новое, неповторимое вносит от себя.

§ Осмыслить закономерность и исторические корни русско-восточных культурных и литературных связей их развитие. Объектом исследования выступает русская литература XIX-первой половины XX века, когда наметился новый виток массового интереса к восточной литературе и культуре. Основными источниками исследования являются полные собрания сочинений русских писателей XIX начала XX вв.

Предмет исследования. Персидско-таджикская литература - это огромное духовное богатство, которое было по достоинству оценено классиками западноевропейской и русской литературы. Не случайно дань глубокого уважения ей отдал Гете, который под влиянием ее написал свой знаменитый "Западно-восточный диван" и заслуги некоторых иранских поэтов в развитии мировой литературы, может быть и незаслуженно, ставил выше своих. И А. Пушкину, как известно, были "Гафиза и Саади... знакомы имена". И не только имена. Пушкин хорошо знал и ценил их творчество. Духом Востока, образностью персидской литературы проникнуты многие его произведения.

Классическую поэзию Ирана серьезно изучал Л. Толстой. Особенно нравились ему рассказы и изречения Саади на моральные темы. Некоторые из них он использовал при составлении своих "Русских книг для чтения".

Увлечение Хафизом надолго завладело А. Фетом, который оставил прекрасные переложения его газелей. Наконец, "Персидские мотивы" С. Есенина по своему духу и лиризму связаны с хафизианой, хотя называет поэт имена Фирдоуси, Хайяма и Саади.

Ожидаемые результаты. Впервые собран и обобщен литературный, фактографический и научно-критический материал, позволяющий выявить особенности и закономерности восприятия и осмысления персидско-таджикской поэтики в русской литературной среде XIX века - начала ХХ вв.

Научная и практическая ценность диссертации состоит в возможности использования ее материалов и результатов при изучении дисциплин: «История русской литературы», «Литературные взаимосвязи», «Актуальные проблемы современного литературоведения»; «Теоретические проблемы литературоведения»; «Сравнительное литературоведение», чем и определяется его практическая значимость.

Апробация работы. Тема магистерской диссертации обсуждена и утверждена на кафедре мировой литературы СамГУ им. А. Навои. Содержание настоящего исследования отражено 3-х статьях, опубликованных в научных сборниках СамГУ.

Структура магистерской диссертации. Обширный художественный, литературно-критический источник обуславливает следующую структуру диссертации: введение, три главы, заключение и список использованной литературы.

Первая глава «Восприятие таджикско-персидской литературы в России конца XIX-начала XX в» состоит из двух разделов. Поскольку, история взаимосвязи русской литературы и таджикско-персидской классики уходит своими корнями в глубокую древность, в диссертации подробно излагаются политические, дипломатические, культурные отношения, что определялись различными обстоятельствами. В первом разделе «Персидско-таджикская поэзия в России XVIII-XXвв.» дается всесторонняя оценка перевоплощения мотивов таджикско-персидской классики в русское искусство, представляя их как реальную возможность плодотворного литературного взаимодействия. Эпоха конца XIX в.- начала XX в. в русской литературе - это время переоценок и открытий, время коренных изменений в общественной жизни и в общественном сознании. Литературоведы выявили тот факт, что существует реальная потребность изучения мотивов таджикско-персидской литературы в соответствии с позициями русского искусства. Трудно назвать хотя бы одного поэта-романтика XIX века- начала XX в, который не затронул бы таджикско-персидскую тематику в своем творчестве.

Во втором разделе «Персидско-таджикский стиль в русской литературе» подробно излагаются восточные стили. Наиболее значительные процессы в осмыслении персидско-таджикского стиля происходили в русской литературе романтического периода и периода перехода от романтизма к реализму.. Именно в этот период не только таджикско-персидская поэзия, но и вся восточная классика как бы становится пограничной зоной, где происходят сложные процессы взаимодействия романтического и реалистического мировосприятия.

Вторая глава «Персидско-таджикская поэтика в русской литературе XIX вв.» состоит из двух разделов.

В первом и во втором разделах, «Образ Хафиза в литературе» и «Образ Омара Хайама в русской поэзии», дается полное описание литературной деятельности восточных классиков, творчество которых неотрывно связано с мировоззрением, что находило отражение в их художественных произведениях. В диссертации подробно излагается жизненный путь писателей. Поэтому, прежде чем рассматривать и анализировать персидско-таджикскую поэтику, мы обращаемся к жизнеописанию классиков. В третьем разделе «Персонификация восточных образов Соловья и Розы в русской поэзии» располагаются достаточно обширные материалы по проблеме отражения тенденций восточных образов, точнее образов Соловья и Розы в творчестве отдельных писателей. Мы полагаем, что своими скромными находками восполним те пробелы, которые позволят представить мотивы таджикско-персидской поэзии в русской литературе XIX в как целостную систему.

Четвертый раздел «Развитие традиции русской ориенталистики в начале XX в.». Исследование традиции русской ориенталистики позволяет нам не только по-новому взглянуть на жанры русской литературы вообще, но и проследить, как происходит проникновение одной литературы в мир другой, как эти процессы обогащали культурное наследие одних народов, благодаря достижениям всех народов мира».

Третья глава «Восточные образы в русской поэзии серебряного века» включает в себя три раздела.

Первый раздел «Восточный образ луны в русской литературе». Поскольку в данной работе элементы таджикско-персидской поэзии рассматриваются на примерах восточных образов, то первоначально внимание следует сосредоточить на понятиях жанра, мотива и образа-символа, являющихся основой интерпретации художественного произведения, а также на их соотношении. Необходимо четко разграничивать два названных понятия. Мотивы - выражение философских, нравственных, социальных позиций и пристрастий. Они не только обобщены, но достаточно схематичны. Образы-символы предметны, конкретны, трансформируются в зависимости от мотивов. В представлении А.Н. Веселовского, образ - это «простейшая повествовательная единица, образно ответившая на разные запросы первобытного ума или бытового наблюдения» (16.21). Пример простейшего мотива - не разлагаемые далее элементы низшей мифологии и сказки. Художник в различные эпохи обращается к мотивам и образам далекого прошлого с тем, чтобы наложить на эти застывшие формы свой новый облик. Нередко знание этих древних схем помогает полнее, богаче понять новое, современное содержание. В этом случае старинный мотив требует интерпретации, развития и постижения первоначального смысла.

Во втором и третьих разделах «Персоязычная литература в художественном мире Н.С. Гумилева» и «Персидские мотивы С.Есенина» особое место уделяется восточной теме, образам, фольклору, аналогии и реминисценции, переводам литературных памятников таджикско-персидской классики. Персоязычная поэзия представляла для писателей огромный интерес как в качестве экзотического, так и в качестве этнографически верного реалистического материала.

В заключении сделаны соответствующие выводы в отношении особенностей писательского мастерства, стиля и идей таджикско-персидских традиций в русской литературе.

Диссертационная работа включает в себя список использованной литературы и содержание.

Глава I. Восприятие персидско-таджикской литературы в России конца XIX - начала XX века

1.1 Персидско-таджикская поэзия в России XVIII - XX в

Персия была центром одной из величайших в истории империй, простиравшейся от Египта до реки Инд. В ее состав вошли все предшествующие империи - египтян, вавилонян, ассирийцев и хеттов. Это была великая страна с богатой культурой. Деятели персидского происхождения, были главными представителями мусульманской государственности и культуры. Замечательным достижением персидской культуры является ахеменидское искусство. Оно известно преимущественно по памятникам Пасаргад, Персеполя, Суз, рельефам Бехистунской скалы и гробниц персидских царей. А так же крупным достижением культуры является создание древнеперсидской клинописи, которая употреблялась для составления торжественных царских надписей. А персидская поэзия оказала большое влияние на литературу других стран и так же на русскую.

Историк-эмигрант В.А. Рязановский писал еще в 30-е годы: "... Культура Востока, несомненно, оказала довольно значительное влияние на русскую культуру. Влияние скифо-сарматской культуры, персидской, индийской, сильно сказались на русской культуре. Персидские мотивы вплетались в русскую литературу на всем протяжении ее развития. Поэт и переводчик М. Синельников, посвятивший специальную работу каталогизации исламских мотивов в русской поэзии, отмечает, что "как негаданная золотая нить вплетается в белое и серебряное северное кружево, так восточная метафора срасталась с песенным русским словом".

Высокая художественность персидско-таджикской литературы во многом объясняется ее богатыми источниками. Среди них можно назвать письменную древнеперсидскую литературу, так называемую шуубитскую поэзию, созданную поэтами-иранцами на арабском языке в VIII-IX веках, и, конечно, устное творчество, широко распространенное среди народов, живших на территории иранских государств с древних времен. Оно, как и фольклор многих других народов Востока, изучено значительно хуже, чем письменная литература. Одной из причин этого было нескрываемое пренебрежение к своему фольклору самих иранцев, которые долгое время называли народные песни "пустыми словами", "бессмыслицей". Хотелось бы подчеркнуть, что значительно раньше европейских и тем более иранских ученых к изучению поэтического фольклора обратились русские востоковеды. Профессор Петербургского университета В.А. Жуковский еще в 1889 году опубликовал переводы записанных им колыбельных песен, а спустя некоторое время издал большое исследование народной поэзии с персидскими текстами, переводами, комментариями (23.56). Эти публикации показали, что с давних времен в Иране рядом с классической традицией жила и развивалась устная поэзия, отражающая жизнь, мысли и чувства простых людей города и деревни.

Среди записанных В.А. Жуковским песен было немало сатирических строк, которые он сравнивал с куплетами парижских бульваров времен Великой французской революции. В.А. Жуковский был первым русским ученым, который к народному творчеству иранцев отнесся с большим вниманием, увидел в нем неиссякаемый источник, из которого персидская литература черпала простые, но яркие, запоминающиеся образы, легкий юмор, языковые богатства.

Дальнейшее знакомство с фольклором Ирана показало, что самой распространенной его поэтической формой является добейти (четверостишие). Русский ученый А.А. Ромаскевич, впоследствии профессор Ленинградского университета, во время своих поездок по южному Ирану сумел записать четыреста четверостиший, переводы которых вместе с персидским текстом и транскрипцией были опубликованы.

Ученый считал, что происхождение этой поэтической формы восходит к далекому домусульманскому прошлому. В самом деле, в "Авесте" - священной книге зороастрийцев (Зороастрийцы, или огнепоклонники - исповедники зороастризма, древней религии Ирана до VII в. Основателем ее был Зороастр (Заратуштра).) - часть стихов состояла (по Ромаскевичу) из ряда четырехстрочных строф, причем каждая строка (стих) содержала в себе одиннадцать слогов. Такова же поэтика и народных четверостиший.

В древнерусской литературе слышны голоса Востока. Через византийское посредство к нам попадают агиографические сочинения, старинные повести, сказки и притчи. Однако, настоящее знакомство с литературой мусульманского Востока (не разделяемого зачастую на арабский, персидский, турецкий) начинается в XVIII в., в эпоху Екатерины. Успехи российской дипломатии, победы русского оружия (присоединение Крыма, войны с Турцией) пробуждают государственный интерес к магометанской вере, а так же интерес к Восточной культуре в то числе и Персидской. Во второй половине XVIII в. накопленный фонд восточных сюжетов, имен и образов уже стал служить в просветительской литературе формой выражения "острых мыслей, тонкой критики и разумных наставлений". Мнимо волшебные повести объявлялись иногда еще и мнимо переводными, однако, речь в них шла о проблемах, волновавших российских вольтерьянцев и главным образом группировавшихся вокруг личности государя, возможностей справедливого правления, путешествия переодетого государя, узнающего о реальной жизни своих подданных. Как отмечает В. Кубачева, "в процессе развития жанра выработались трафаретные образы: скучающий `от веселостей' государь, время от времени изъявляющий желание `узнать истину' о положении своего народа; визирь, за благородство ненавидимый придворными; его антагонист - корыстный муфтий или кадий; дервиш; добродетельный поселянин и т.д.".

В России в конце XVIII в. возрастает интерес к Восточной культуре, естественно не может остаться без внимания и поэзия, начинают появляться переводы восточных стихов и украшенной прозы, первым в поле зрения переводчиков попадает великий перс Саади (XIII в.), прославленный на всем мусульманском Востоке умением "развлекать наставляя и наставлять развлекая" как властителей, так и их подданных. Согласно "Библиографии Азии" В. Межова, на рубеже XVIII-XIX вв. публикуются в журналах "Из Садия" (57.45), "Восточная баснь славного Саади", перев. с франц. А. Котельницкого (57.47), "Басни восточного философа. Саади" А. Котельницкого "1) Заблуждение. 2) Молодой шах. Из Саади". Павел Львов. Характерным примером переклички наставлений Саади с тематикой просветительской восточной повести служит упомянутое выше стихотворное переложение "Восточная баснь...", имеющее подзаголовок "Государь -- дервиш -- мудрец", где речь идет о пахаре (вариант "поселянина"), которому приснился сон о справедливом государе, попавшем после кончины в рай, ибо "султан в свой краткий век со всеми ласково старался обходиться", и дервише, угодившем в ад, поскольку он "у страстей всегда стенал в неволе, // Всю жизнь искал, чтоб быть ему на том (райском) престоле". Басня оканчивается моралью-наставлением мудреца: "Кто ищет в жизни сей вознесться высоко, // По смерти будет тот низринут глубоко; // А кто и с высоты престола долу сходит, // Hетленный тот венец бессмертия находит", цит. В последние годы XVIII в. российские журналы публикуют во множестве восточные анекдоты и апологи, а также "мысли восточных мудрецов", наставляющие о пользе почтительности к родителям, щедрости и терпения, о вреде порока и рубцах от ран, наносимых ложью.

Так, один только "Пантеон иностранной словесности" за 1798 г. представляет читателям восточный анекдот "Дервиш в глубокомыслии (наставление дервиша калифу Мостацему Билла о бренности богатства и тщете бытия)", "Последния слова Козроэса Парвиса, сказанные им сыну своему (Перевод из персидской книги Бостана, сочиненной поэтом Сади)", "Мысли об уединении. Переведены из той же Саадиевой книги", две арабския оды (одна -- об умерении страстей и познании самого себя, вторая - о вине, "вливающем в нас и ум, и красноречие"), а также "Мысли восточных мудрецов". Переводчики не указаны, а сами переводы выполнены, скорее всего, с французских изданий.

Однако ориентальная поэзия девятнадцатого века получает в наследство от восемнадцатого не только фонд трафаретно-восточных фигур просветительского направления, назидательные сентенции и волшебных дивов с рогатыми визирями. В журналах второй половины XVIII века печатались также и страноведческие заметки, дневники путешествий, этнографические наблюдения (главным образом, переводные). Они знакомили публику с настоящим, невыдуманным Востоком и, какие-то из них послужили прямо или косвенно источниками формирования в поэзии XIX в. устойчивых, "сквозных" восточных мотивов.

В XIX началось знакомство с более реальным Востоком. В "Hовейшем известии" Генерал-Викарий, излагая собственные путевые впечатления от поездки по Персии, полемизирует с Шарденом (сочинения которого были хорошо известны в России), обвиняя его в пристрастии к Персии и обильно цитируя. В частности, он приводит шарденово описание звезд и неба: "Там звезды не сверкают, а имеют тихое лучезарное сияние; ... ночью при их свете можно распознавать людей в лице; ... все краски в Персии светлее". И далее: "Hе могу умолчать о красоте воздуха в Персии... кажется, будто небо там гораздо выше, имея совсем другой цвет, нежели в нашей густой европейской атмосфере" (58.27). Правда, иезуитский Генерал далее высказывается в том смысле, что все это одна лишь игра воображения г-на Шардена, а исфаганская ночь ничем не лучше парижской, но приведенное поэтическое описание, возможно, остается в литературной памяти традиции. Через XIX век проходит мотив особой лазурной голубизны, бирюзы азиатского неба, особенного света светил (ср. пушкинское "где луна теплее блещет"). А еще позже "подхватывают" тему восточного неба О. Мандельштам: "Лазурь да глина, глина да лазурь, // Чего ж тебе еще? Скорей глаза сощурь, // Как близорукий шах над перстнем бирюзовым", М. Цветаева: "Лазурь! Лазурь! Пустынная до звона" и Аполлинер в переводе М. Кудинова: "Hад Исфаганью небо из плит, // покрытое синей глазурью".

В первом десятилетии XIX в. ситуация с переводами принципиально не меняется, продолжают появляться прозаические переложения Саади, (59.20) выходит "Hассур и Молук. (Персидская повесть)", но вот в "Цветнике" за 1810 г. публикуются первые прозаические переводы "од" Джами и Хафиза, экзотическая поэзия начинает "обрастать" конкретными именами и интерес публики к географическому Востоку пополняется стремлением познакомиться ближе с реальностью Востока поэтического. В 1815 г. "Вестник Европы", журнал, предназначенный для любознательного читателя, помещает в номерах 10 -- 15 выборочный перевод из французского труда А. Журдена "La Perse" под названием "О языке персидском и словесности".

Этот обзор истории персидской классической литературы, построенный с учетом работ европейских востоковедов, главным образом, У. Джонса и Ф. Глэдвина, во вступительной своей части поднимает тему стилистических особенностей персидской поэзии, проистекающих, на взгляд автора, во многом из характера персидского языка. Сочинение начинается с сетований на то, что язык персидский был осуждаем до излишества людьми, не учившимися оному, и призыва к познанию. Приведен на первой же странице и восточный "остроумный вымысел", предлагающий различные образы трех "главных языков Востока": "Змей, желая прельстить Еву, употребил язык арабский, сильный и убедительный. Ева говорила Адаму на персидском языке, исполненном прелестей, нежности, на языке самой любови. Архангел Гавриил, имея печальное приказание изгнать их из рая, напрасно употреблял персидский и арабский. После он начал говорить на турецком языке, страшном и гремящем подобно грому. Едва он начал говорить на оном, как страх объял наших прародителей, и они тотчас оставили обитель блаженную". Арабский - язык сильный и ясный (подходящий гордому бедуину), а персидский - нежный и мягкий (пригодный для трелей соловья).

1.2 Персидско-таджикский стиль в русской литературе

Итак, уже на уровне филологической экспликации в единое семантическое поле литературного Востока помещаются, наряду с джиннами Шехеразады, мудрыми дервишами Саади и любовно-винными песнями Гафиза, гордыми бедуинами и внушающим конфессиональный ужас лжепророком Магометом, сюжеты хорошо знакомых библейских сказаний. Все это, переплетаясь, находит выражение в восточном стиле русских романтиков. Если восточные повести XVIII в. использовали восточную топику и ономастику в качестве экзотических декораций, в которых развертывался душеполезный "просветительский" сюжет, то в поэзии русского романтизма, собственно, начинается стилистическое использование восточных мотивов в отечественной литературной традиции, получившее название восточного стиля.

Оно с самого начала протекало под знаком двух противоположных мнений, наиболее яркие формулировки которых находим у А.С. Пушкина. С одной стороны - это радость и восхищение необычностью, высотой полета восточной фантазии. В примечании к "Подражаниям Корану", V:

Земля недвижна -- неба своды,

Творец, поддержаны тобой,

Да не падут на сушь и воды

И не подавят нас собой.

А.С. Пушкин дает свою оценку описанной космологии: "Плохая физика, но зато какая смелая поэзия!" Это же настроение выражает тремя десятилетиями позже А. Фет, автор лучших в XIX в., по мнению многих знатоков, переводов Хафиза. Он сопровождает строки своего перевода

Гафиз убит. А что его убило, --

Свой черный глаз, дитя, бы ты спросила.

Жестокий негр! Как он разит стрелами!

Куда ни бросит их, -- везде могила.

пояснением к метафоре "негр": "Черный глаз красавицы. Вот истинный скачок с 7-го этажа, зато какая прелесть!".

Эти цитаты хорошо известны, как и те, что выражают противоположное настроение. А.С. Пушкину принадлежит не один отрицательный отзыв об интересующем нас предмете. Так, в письме П.А. Вяземскому от 2 января 1822 г. он пишет по поводу стихотворения В. Жуковского "Лалла-Рук": "Жуковский меня бесит - что ему понравилось в этом Муре? чопорном подражателе безобразному восточному воображению?" Позднее, в письме Вяземскому от 1825 г. Пушкин определяет отношения европейца с восточной (мусульманской) эстетикой еще более жестко: "...знаешь, почему я не люблю Мура? - потому что он чересчур уже восточен. Он подражает ребячески и уродливо - ребячеству и уродливости Саади, Гафиза и Магомета. - Европеец, и в упоении восточной роскоши, должен сохранить вкус и взор европейца". в более поздней, но хорошо известной всем иранистам-литературоведам, учившимся по советским учебникам, формулировке Ф. Энгельса, эта мысль была выражена с предельной четкостью. "Персидская проза убийственна", -- написал классик, комментируя пример "он кусал пальцы ужаса зубами отчаяния" и находя язык персидских авторов "образным, но совершенно бессмысленным"

Критика на Восточный стиль шла не только от Пушкина. Довольно широко, в 20-е годы XIX в. было распространенно неприятие "восточности". в "Сыне отечества" за 1826 г. писали: "Такова Восточная поэзия, взятая в целом, попеременно величественная и тихая, ужасная и пленительная, разнообразная и полная красоты веков первобытных. Язык ее есть язык страсти; от того он силен, обилует фигурами и метафорами, если даже, как иные утверждают, иногда излишествует сравнениями, то это потому, что он есть излияние сердца преисполненного, которому недостает слов для выражения всех своих чувствований, -- беден, слишком недостаточен для него язык обыкновенный, неспособен для передачи созвучий каждого особенного ощущения, каждого отдельного чувства -- и потому-то оно прибегает к пособию предметов, существующих в природе, говорит ими и говорит красноречиво".

Каковы же оказались стилистические признаки восточного стиля романтиков, что захотела почерпнуть русская поэзия из литературной сокровищницы Востока? Какими стилистическим приемами имитировался восточный слог? По мнению Вяч. Вс. Иванова, он предполагал "прежде всего уподобления и метафоры, изысканную образность, отчасти имитировавшую арабскую и персидскую" [7.56]. Однако, добавим сразу, что соединялись метафорические образы в лирике таких ценителей Востока, как В. Жуковский, Ф. Глинка, А. Шишков, К. Батюшков, А. Пушкин, М. Лермонтов (этот ряд, естественно, можно продолжить), вовсе не в том "курчавом беспорядке", который виделся у восточных поэтов, а подчиняясь нормам развертывания лирического сюжета, установившимся в русской традиции (подробнее это будет показано ниже на примере стихов о соловье и розе).

Г.А. Гуковский в книге "Пушкин и русские романтики" анализирует приметы восточного стиля, главным образом в контексте "освободительной" поэзии декабристской эпохи. В его характеристике этот стиль "не был точно дифференцирован ни национально, ни географически, ни исторически. Это был "пестрый" и "роскошный" стиль неги, земного идеала страстей и наслаждений, соединенного с бурной воинственностью и неукротимой жаждой воли, которые гражданский романтизм искал и в других первобытных культурах. Это был стиль Корана и стиль Библии вместе и в то же время стиль иранской поэзии и кавказских легенд". Наиболее выпукло, по мнению ученого, признаки восточного стиля определились в лирическом стихотворении. Прежде всего, это широкое и подчеркнутое использование церковнославянизмов и библейских оборотов (Библия, известная читателю в церковнославянском переводе - образец поэзии восточного народа).

Славянизмы, парадоксальным образом, становятся внешними знаками Востока. Затем, это сгущение великолепных сравнений, параллелизмы, контрасты, анафоры (но, заметим в скобках, сгущение по сравнению с ощущаемой носителями традиции нормой, не затрагивающее композиционной схемы стихотворения) и скопление "роскошных" слов, "вроде розы, неги, лобзаний, знойный и т.д.", скопление страстных слов и формул, употребление восточных имен, названий, т.е. внешних знаков стиля.

По мнению Гуковского, А.С. Пушкин уже в 1821 г. пародировал этот стиль в "Гаврилиаде". Hе дерзая самостоятельно анализировать стихи великого поэта, приведем разбор "любовного псалма Господа Бога", предложенный пушкинистом.

Он сочинял любовные псалмы

И громко пел: "Люблю, люблю Марию,

В унынии бессмертие влачу...

Где крылия? к Марии полечу

И на груди красавицы почию!.."

И прочее ... все, что придумать мог. -

Творец любил восточный, пестрый слог.

Гуковский перечисляет его основные признаки: "Тут и славянские формы окончаний: уныние, бессмертие, крылья, и славянизмы вообще (почию), и имя - символ системы (Марию), и повторение (люблю, люблю), и восточная нега (на груди красавицы почию), и изысканный синтаксис (смена вопроса восклицанием)".

Внимательное прочтение "восточных" стихов I пол. XIX в. показывает, что в самом деле "персидское" иногда стилизовалось под "греческое", а арабское - под "римское", т.е. учитывался стилистический опыт переводов классики и т.н. "антологических" стихов. У Жуковского Фирдоуси поет немножко голосом Гомера, заголовок "Цветы Востока" (24.28) - напоминает о "Цветниках анакреонтики", пери из "Лаллы Рук" Т. Мура у Жуковского становится "гением", "скалы" у Батюшкова слушают голос "свирели". Hекоторые поэты сознательно выбирали такой путь. Ю.Тынянов, к примеру, писал, что В.К. Кюхельбекер "настаивал на возможной стилистической близости в передаче античного и восточного материала".

Серьезное влияние на стилистическое оформление восточных мотивов в русской поэзии первой половины XIX в. оказала поэзия европейского романтизма. Этой проблеме, в частности, приемам и причинам создания местного колорита у романтиков, посвящена большая исследовательская литература. Для нашей темы, связанной с отношением к "цветистости", существенно отметить, что поэтика романтизма служила еще одним фильтром, пропускавшим через себя лишь тот Восток, который удовлетворял вкус и радовал взор европейца.

Русская поэзия, как известно, уже с XVIII в. смотрела на Запад. И тот реальный Восток, который, в отличие от Западной Европы, находился у России в буквальном смысле под боком, она поначалу узрела поэтически в амбразуре "прорубленного Петром окна" (мы не касаемся здесь истории кавказской темы в русской романтической поэзии, поскольку с ней связано как раз не усвоение восточной стилистики, а насыщение стиха "тысячью живых подробностей" (7.65), почерпнутых из личных впечатлений. Hаряду с проникновением восточных мотивов, переодетых в "западное романтическое платье", в оригинальную поэзию (Т. Мур - В. Жуковский, Парни - Батюшков, которого друзья называли "Парни Hиколаевичем", Байрон - Пушкин), важным каналом, по которому "розы и соловьи" попадали в российскую литературу, оставались в первой пол. XIX в. переводы восточного "с западного".

Во второй половине столетия ситуация остается во многом той же: с немецкого сделаны в 1860 г. переводы из Гафиза Фета, его последователя М. Прахова ("Персидские песни") и блестящие переводы В.Соловьева. Восточные мотивы оказались во многом "вчитанными" в русскую традицию из произведений западных романтиков, а европейские поэтические переводы с восточных языков сыграли роль своеобразных и далеко не буквальных подстрочников. Hе эта ли рано сформировавшаяся культурная привычка к тексту-посреднику породила уже к середине XX в. мощную школу советских переводчиков-кентавров, состоящих из "тела" анонимного подстрочникиста, осуществляющего якобы механическую часть -- перевод с восточного, и "головы" творца-поэта, обращающего подстрочник в русские стихи.

Если рассматривать русские стихи о Востоке как своего рода метатекст легко заметить, что, наряду с перекличками на уровне мотива (гарем, пустыня, Коран, пророк, минарет, восточное небо, луна и звезды, мечеть, муэззин, паломник и т.д.) возникают, начиная с эпохи романтиков, и своеобразные "жанрово-тематические" цепочки, которые протягиваются через весь XIX в., а порой продолжаются и в XX в. Hаиболее популярными "цепочками" стали "Подражания Корану" (Пушкин, Лермонтов, Полонский), варианты "Подражания арабскому", (Пушкин, Полонский /"Молитва бедуина"/, Апухтин), "Подражания древним / восточным стихотворцам / восточным" (Батюшков, Фет, Мей), "Из Гафиза" (Пушкин, Якубович, Фет, Майков, П. Гнедич В. Соловьев), "Соловей и роза" (Пушкин, Одоевский, Фет, Апухтин /"Летней розе"/).

Мотив, представленный в последней цепочке, наиболее тесно связан именно с представлениями о любви "в чисто персидском вкусе". В обзорной статье П. Лерха "Семизвездие на небе персидской поэзии" поясняется, что "соловей -- это муза персидских поэтов, которую призывают они в начале своих поэм и отдельных песен", а сам мотив представлен так: "Пышно цветет радостная, беззаботная роза, между тем как соловей, умильно плача, жалуется по ночам о своей несчастной любви, от чего он и прозван певцом ночи. Где цветут розы, там беседует с ними и соловей, тысячею различных переливов чудной своей песни объясняя розе любовь свою; но та, не обращая внимания на меланхолические звуки соловья, наслаждается жизнью".

Именно эта история рассказывается с большей или меньшей степенью подробности в русских стихах о соловье и розе. О каждом из них можно рассказать: у Пушкина в "Соловье и розе" соловей поет, роза не внемлет, но дремлет. Так и поэт поет для хладной красоты, но та не слушает поэта, цветет и не отвечает. У Фета в одноименном стихотворении излагается история сложных и драматических взаимоотношений "кустарника" и "серой птички", полная сюжетных перипетий ("ты поешь, когда дремлю я,// я цвету, когда ты спишь"). Апухтин представляет еще один "поворот сюжета": Дочь Востока (роза) не цвела в пору весны, когда соловей в песне изливал свои чувства. Если бы она цвела в урочную пору, песня соловья оживилась бы, а небеса смотрели бы на это с одобрением. А теперь -- намекает стихотворение -- время ушло...

Стихи этого "жанра" характеризует последовательная смена внутри каждого из них поэтических эпизодов, позволяющая пересказать, "про что" написано стихотворение, ответить на вопрос "что было дальше?", к примеру, так: а дальше роза проснулась и говорит соловью: "Закачаю тебя, зацелую, но боюсь над тобой задремать" и т.д. В них практически не встречаются "вычурные" метафоры, сама тема "соловья и розы" уже обеспечивает "восточный" колорит стихов, и их стилистическое оформление не выходит за рамки изобразительной нормы русской поэтики. В персидской газельной традиции цепочки газелей, касающихся взаимоотношений соловья и розы, можно продолжать ad infinitum. Однако, газели, хоть в какой-то мере сюжетно излагающие эту вечную драму, немногочисленны и среди лучших образцов жанра встречаются редко.

События, которые происходят с розой и соловьем в персидской газели, разыгрываются чаще в пространстве конвенционального языка поэзии, ее образного словаря, и поэтический сюжет как совокупность "случаев из языка"(32.23) выстраивается по законам логики этого языка. Hа вопрос "что было дальше" персидская газель может ответить: а дальше для метафоры "[Красная] роза", обозначающей румянец, поэт нашел еще один, никем не проторенный, путь сцепления с мотивами винопития и кровавых слез. Он сказал :Поскольку от пурпурного вина на твоих ланитах распустились алые розы, Соловей моего сердца поранился о шип, и кровь полилась через глаза.

персидский ориенталистика поэзия есенин

Глава II. Персидско-таджикская поэтика в русской литературе

2.1 Образ Хафиза в русской литературе

Символом поэтического вдохновения для русских поэтов серебряного века становится классик персидско-таджикской литературы Хафиз. Настоящее его имя было Шемседдин-Мухаммед, прозвище же Хафиз означает «хранитель Корана», или «тот, который знает Коран наизусть». Известно, что в лирике Хафиза преобладали традиционные темы вина и любви, мистического озарения, славословия, жалобы на бренность и непознаваемость мира. Однако лирический герой Хафиза - полнокровный, живой человек, одержимый кипением противоречивых страстей, - он то аскет, мистик и духовидец, то скептик, вольнодумец и мечтатель, возвещающий человечеству наступление светлого земного царства. В центре поэзии Хафиза - тема эгоцентрического наслаждения как форма ухода от несправедливой действительности. Он широко использовал в газелях образы и термины традиционной суфийской поэзии, применяя этот прием для вуалирования бунтарских и тираноборческих высказываний (13.18).

Интерес русских поэтов к Хафизу рождает интерес к жанровой специфике восточной поэзии, и особое внимание - классическому жанру персидско-таджикской поэзии - газели. В русской поэзии обнаруживается такой непривычный жанр лирики, как газель (или газэла). К нему обращались многие поэты: А. Фет, Вяч. Иванов, И. Северянин, М. Кузмин, Э. Багрицкий. Появление газели на русской почве обязано увлечением русских поэтов лирикой Рудаки, Саади, Хафиза, Навои. В западной поэзии известны опыты в этом жанре И.В. Гете, А. Фон Платтена, Г. фон Гофмансталя.

Великий классик немецкой литературы И.В. Гете самым внимательным образом изучал восточную литературу и оставил проникновенные отзывы не только о Хафизе, но и о корифеях классической персидско-таджикской литературы - Фирдоуси, Анвари, Руми, Саади, Джами. Классическим примером западно-восточного литературного синтеза является "Западно-восточный диван" Гете, снабженный бесценным приложением: Статьи и приложения к лучшему уразумению "Западно-восточного дивана". В трудах исследователей (И.О. Брагинского, Л.И. Кесселя, Н.Н. Когана.) с большой убедительностью доказано, что "Диван" Гете является не своенравным сплетением восточных и западных традиций и не искусной стилизацией, а органическим синтезом двух культур, двух поэтических миров - Востока и Запада.

В 1815 году Гете писал: "Я давно занимался в тиши восточной литературой, и чтобы глубже познакомиться с нею, сочинял многое в духе Востока. Мое намерение заключается в том, чтобы непринужденным образом соединить Запад и Восток, прошлое и настоящее, персидское и немецкое так, чтобы нравы и способы мыслить проникали друг в друга. У меня собрался уже довольно основательный томик, который, уже умноженный мог бы в дальнейшем появиться под следующим заглавием: "Собрание немецких стихотворений с постоянным соотнесением с "Диваном" персидского певца Магомеда Шемэд-дина (Шамседдина-А.Д.) Хафиза» (22.31).

Можно говорить о лирической наполненности поэзии Хафиза, о музыкальности, напевности его стиха - газели Хафиза исполнялись певцами и потому были известны даже неграмотным, тем, кто не мог их прочитать. Не случайно с такой любовью и с таким мастерством переводил А.Фет, чьи оригинальные стихи, как известно, отличаются особой, неповторимой мелодичностью. Мало кто знает, что Фет любил и знал восточную классику. Невероятной точности в передаче формы газели достигает Фет в цикле "Из Хафиза"

Он перевел на русский язык целый цикл лирических стихотворений Хафиза, и перевел настолько точно, проникнув в образную специфику, в национальную неповторимость поэтики, что один из его переводов до сих пор печатается не только в числе его собственных стихов, но и в сборниках произведений самого Хафиза!

В царство розы и вина - приди!

В эту рощу, в царство сна - приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! - Приди!

Кротко слез моих уйми ручей,

Ими грудь моя полна, - приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна! - Приди!

Чтоб любовь дотла моих костей

Не сожгла - она сильна! - Приди!

Но дождись, чтоб вечер стал темней!

Но тихонько и одна - приди!

(перевод А.Фета)

Русский поэт перевел 35 газелей Хафиза по немецкому изданию Даумера. Своим переводам из Хафиза Фет предпослал также переведенные им строки из Гете - эпиграф к разделу "Из Хафиза" в его "Западно-Восточном Диване".

Большой вклад в дело популяризации фарсиязычной литературы в России в середине XIX века внес Д.П. Ознобишин-Делибюрадер (1804-1877), изучавший фарси и арабские языки. Он был автором переводов из Хафиза “Ода Гафица”. Особенно значительны его подражания, переложения, импровизации. В стихотворениях “Упрек”, “Признание”, “Поцелуй”, “Рождение перла”, “Продавец невольниц”, “Милодора” и других, в “восточной поэме” “Селам, или язык цветов” Делибюрадер старался обновить и обогатить поэтический арсенал за счет мотивов, образцов и приемов персидско-таджикской поэзии, органически соединяя при этом достижения двух культур - западной и восточной.

В ХХ веке в русской литературе Хафиз становится традиционным образом-символом не только искусства, но в целом Востока. Образ поэта как служителя красоте, вдохновению, появляется в поэзии многих русских поэтов. Конечно, в эпоху бурных исторических катаклизмов в России появилась и мода на "хафизство", как культ "чистой красоты" и наслаждения.

Можно говорить о лирической наполненности поэзии Хафиза, о музыкальности, напевности его стиха - газели Хафиза исполнялись певцами и потому были известны даже неграмотным, тем, кто не мог их прочитать.

Не случайно с такой любовью и с таким мастерством переводил их А. Фет, чьи оригинальные стихи, как известно, отличаются особой, неповторимой мелодичностью.

Мало кто знает, что Фет любил и знал восточную классику. Он перевел на русский язык целый цикл лирических стихотворений Хафиза, и перевел настолько точно, проникнув в образную специфику, в национальную неповторимость поэтики, что один из его переводов до сих пор печатается не только в числе его собственных стихов, но и в сборниках произведений самого Хафиза!

В царство розы и вина - приди!

В эту рощу, в царство сна - приди!

Утиши ты песнь тоски моей:

Камням эта песнь слышна! - Приди!

Кротко слез моих уйми ручей,

Ими грудь моя полна, - приди!

Дай испить мне здесь, во мгле ветвей,

Кубок счастия до дна! - Приди!

Чтоб любовь дотла моих костей

Не сожгла - она сильна! - Приди!

Но дождись, чтоб вечер стал темней!

Но тихонько и одна - приди!

(перевод А.Фета) (10.829)

С творчеством Хафиза чувствовали близость и поэты, художники, создавшие в 1906 году в Петербурге общество "Северный Хафиз" или "Хафизаты". В кружок вошли К. Сомов, Л. Бакст, Вячеслав Иванов, М. Кузмин, Н. Нувель, А. Зиновьева-Аннибал. Хафизаты именовали себя специальными именами: Кузмин - Антиной, Вячеслав Иванов - Гиперион, Эль-Руми, К. Сомов-Аладин. Планы кружка были обширными - создавать произведения в восточном стиле, издавать сборники. Опоры о загадочной восточной душе, о поэзии нашли отражение в стихотворения М. Кузмина "Друзьям Хафиза" и Вячеслава Иванова "Палатка Хафиза" и "Встреча гостей" (7.56). Для сборника "Северный Хафиз" Кузмин подготовил стихотворение, написанное им в стиле персидско-таджикского классика "Зачем Луна", "Мне не спится". Именно газели Хафиза берет в качестве подражания Брюсов, когда составляет "Сны человечества. Лирические отражения всемирной истории".

Отголоски персидской поэзии, как формальные, так и тематические, мы находим в нескольких стихотворениях Гумилева, вошедших в его последний сборник: "Огненный столп": "Подражание персидскому", "Персидская миниатюра" и "Пьяный дервиш".

2.2 Образ Омара Хайяма в русской поэзии

Наследники классической персидской литературы -- иранцы, таджики и афганцы -- были немало удивлены, когда в конце ХIХ века узнали о великом поэте Омаре Хайяме. Они всегда хорошо знали и почитали своих великих поэтов, таких как Рудаки, Фирдоуси, Санаи, Джами, Саади, Хафиз, Руми и многих, многих других. Но великий поэт Хайям? Пожалуй, и сам Хайям пришел бы в смущение, узнав, что станет таким популярным классиком через сотни и сотни лет, в будущем разноязыком и разнокультурном мире, благодаря тем рубаи, которые он, в общем-то, никогда не относил к произведениям серьезной литературы.

Второе рождение Хайяма и начало его победного шествования сначала по Европе, а затем по всему миру следует отнести к 1859 году: именно тогда в Англии выходит в свет книга стихов "Рубайят Омара Хайяма" в вольном переводе Эдварда Фицджеральда. Сборник стал настолько популярным и завоевал такое признание, что уже через считанные месяцы стал библиографической редкостью. Рубаи привлекали людей своей кротостью, простотой и тонкой философской мыслью. Поэт, философ, астроном Омар Хайям покорил множество сердец и занял свое место в созвездии таких имен, как Фирдоуси, Саади, Хафиз… Затем популярность его в Европе и Северной Америке стала даже значительно выше. Одновременно появился и закономерный исследовательский интерес к проблеме жизни и творчества Хайяма. Сразу же возникло немало вопросов. Многие не решены учеными и исследователями и по сей день.

...