Историческое сознание в русской прозе 1-й трети ХХ века

Размещено на http://www.allbest.ru/

Автореферат

"Историческое сознание в русской прозе 1-й трети ХХ века"

Л.А. Трубина

Общая характеристика работы

Русская мысль, отмечал В.В. Зеньковский, «сплошь историософична», она постоянно обращена к вопросам о смысле истории, ее начале и конце, законах исторического развития. Зеньковский В. История русской философии. Т.1. Ч.1. - Л., 1991. - С.16. И в размышлениях отечественной культуры о смысле истории есть отчетливо выраженная особая, русская нота. К свойственному философии универсализму русские мыслители приходят через постижение судьбы своей страны, нации, народа, через осознание места России в мировом историческом и космическом процессе. На каждом поворотном этапе развития художники вновь и вновь возвращаются к главной историософской проблеме, суть которой выражена в пророческом пушкинском вопросе: «Куда ты скачешь, гордый конь, // И где опустишь ты копыта?». Склонность к историософской рефлексии, особый интерес к судьбе России и ее народа, внимание к прошлому («культ прошлого», по Д.С.Лихачеву) в сочетании с критикой настоящего и устремленностью в будущее, с напряженными исканиями нравственной правоты исторического бытия представляют собой нерв русской литературы, ее важнейшую национальную черту.

Особое значение в размышлениях писателей о смысле истории сыграла революция. Понятия «история» и «революция» в России ХХ века тесно переплелись между собой и на уровне социальном, и на уровне философско-психологическом. На глазах людей одного поколения происходил «разлом» (Б.Лавренев), грандиозная «перепряжка истории» (Б.Пильняк). Избрав смысловым центром произведений революционную эпоху, художники стремились осознать происходящее в России в исторической перспективе, исследовать истоки развернувшихся на их глазах конфликтов, понять их закономерности и движущие силы, провести поучительные исторические аналогии. Они создавали тем самым новую, художественную философию истории. Несмотря на различия во взглядах, естественную непримиримость и остроту политических дискуссий, художники в поисках смысла истории поднимались над сугубо политическими страстями к проблемам общечеловеческим, гуманитарным. Они ставили те поистине «проклятые» вопросы, над которыми издавна бьется русская мысль: о революции и эволюции, о цели и средствах, о гуманизме и жестокости, о праве на насилие, на решение всех вопросов «войной». Но главный среди них - судьба России, которая, по мысли Н.Бердяева, бесконечно дороже судьбы классов и партий, доктрин и учений. От этой проблемы неотделимы размышления о русском человек на сломе истории, о взаимоотношениях личности и общества, народа, государства; о непостижимой «пестроте» национального характера, его исторической устойчивости и изменчивости. Таким образом формировалось особое качество художественного сознания, которое можно определить как историческое сознание.

История, осмысленная, пережитая и воплощенная в художественных текстах, во многом повлияла на облик русской литературы первой трети ХХ века, определив не только проблемно-тематическую доминанту художественного творчества и повышение философского потенциала литературы, но и важнейшие принципы изображения мира, личности, а также предпочтения в выборе жанра, стиля, приемов условности, то есть решение собственно творческих задач.

Вопрос о взаимосвязи литературы и истории постоянно находится в поле зрения исследователей. Однако в отечественной науке второй половины ХХ века он сужен и сведен преимущественно к анализу проблем исторического жанра или его разновидности - жанра историко-революционного. Используемые жанровые дефиниции выводили за пределы исследований, связанных с проблемой исторического сознания, произведения, созданные свидетелями и участниками событий. Они рассматривались вне общего контекста историософских исканий литературы, поскольку трактовались как произведения о современности. «Окаянные дни» И.Бунина, «В тупике» В.Вересаева, «Несвоевременные мысли» М.Горького, «Ледяной поход (с Корниловым)» Р.Гуля, «Щепка» В.Зазубрина, «Сивцев Вражек» М.Осоргина, «Голый год» и «Повесть непогашенной луны» Б.Пильняка, «Конь вороной» В.Ропшина, «Железный поток» А.Серафимовича, «Солнце мертвых» И.Шмелева - эти и многие другие произведения, созданные в 20-е годы, рассказывали не об абсолютном историческом прошлом, а о личном опыте, о пережитом вместе со страной и народом на изломе истории. Исключения традиционно делались для «Тихого Дона» М.Шолохова, «Хождений по мукам» А.Толстого и, с оговорками, для «Белой гвардии» М.Булгакова. Чтобы рассмотреть проблемы, имеющие концептуальное значение для понимания исторического сознания в художественной литературе первой трети ХХ века, необходимо выйти за пределы конкретного жанра. Предметом текстуального анализа стали произведения А.Блока, А.Белого, М.Булгакова, И.Бунина, В.Вересаева, М.Горького, Р.Гуля, В.Зазубрина, Б.Зайцева, А.Малышкина, В.Набокова, М.Осоргина, Б.Пильняка, В.Ропшина, А.Серафимовича, А.Толстого, А.Фадеева, И.Шмелева, М.Шолохова, сопоставляемые с классической литературой (А.Пушкин, Ф.Достоевский), с публицистикой, работами историков и философов (дореволюционных, советских, русского зарубежья). Репрезентативность исследования обеспечивается вниманием к анализу произведений, наиболее ярко представляющих тот или иной художественный тип исторического сознания.

Актуальность диссертации определяется недостаточностью существующих подходов к исследованию взаимоотношений истории и художественной литературы; теоретической неразработанностью категории исторического сознания; необходимостью изучения литературы первой трети ХХ века как целостного явления, обусловленного «историософским напряжением», которое в тридцатые годы стало значительно ослабевать по причинам внелитературным.

Цель диссертации - исследовать принципы и приемы художественного воплощения исторического сознания в русской литературе первой трети ХХ века.

Для достижения поставленной цели в работе решаются следующие конкретные задачи:

рассмотреть историческое сознание как литературоведческую проблему;

теоретически осмыслить категорию «историческое сознание», провести терминологическое уточнение понятий «историческое сознание», «историзм». «художественная философия истории», «историософия»;

определить особенности исторического сознания в русской литературе рассматриваемого периода, показать роль художественной литературы в формировании представлений об историческом бытии и человеке в изменившемся пространстве и времени;

показать особенности проявления исторического сознания в литературе, раскрывая своеобразие художественной философемы истории, выделяя типы исторического сознания, воплотившиеся в русской литературе первой трети ХХ века .

Научную новизну диссертации определяет избранный теоретический аспект исследования. Впервые категория исторического сознания исследуется на материале литературы первой трети ХХ века как целостного историко-литературного явления. Новизна работы подтверждена современной интерпретацией классики советского периода и произведений русского зарубежья.

Художественные типы исторического сознания в литературе первой трети ХХ века выделяются с учетом взаимодействующих факторов: историософской проблематики и стилевой доминанты. В диссертации определены три художественных типа исторического сознания: эпический, символико-метафорический и мифологический. Представленная типология позволяет увидеть характерные черты литературы рассматриваемого периода, обращенной к осмыслению истории.

Методология и конкретная методика исследования обусловлены его междисциплинарным характером. Материал рассмотрен с учетом современного литературоведческого, философского, исторического и культурологического знания. В системном анализе явлений литературы учтен контекст социальных и философских проблем эпохи. Использованы гносеологический, историко-культурный, сравнительно-исторический, аксиологически-концептуальный подходы. В теоретической части привлекаются труды отечественных и зарубежных ученых ХIХ и ХХ веков, принадлежащих к разным научным школам, по проблемам философии истории, теории исторического познания, историографии (М.Барг, Н.Бердяев, М.Блок, С.Булгаков, Л.Гумилев, И.Ильин, Н.Кареев, Н.Конрад, Ю.Левада, В.Ленин, Н.Лосский, М.Стасюлевич, Э.Трельч, Э.Элиаде, К.Ясперс ); по проблемам исторической поэтики, теории мифа, метафоры, эпоса (С.Аверинцев, М.Бахтин, Ю.Борев, А.Веселовский, М.Гаспаров, Г.Гачев, А.Гулыга, А.Лосев, Е.Мелетинский и др.). и целому ряду литературоведческих вопросов, связанных с конкретными проблемами исследования (В.Агеносов, Г.Адамович, Ю.Андреев, П.Басинский, Г.Белая, Н.Великая, А.Воронский, И.Галинская, М.Голубков, Н.Зернов, Л.Киселева, И.Карпенко, С.Кормилов, И.Минералова, Ю.Мальцев, А.Минакова, А.Николюкин, А.Павловский, Н.Полторацкий, Ф.Степун, Г.Струве, М.Чудакова, И.Шайтанов, Е.Яблоков и др.). В работе применяются сравнительно-исторический и сравнительно-типологический методы с использованием приемов историко-философского толкования текста.

Практическое значение диссертации связано прежде всего с тем, что разработанные в ней теоретические принципы могут быть использованы в переосмыслении истории русской литературы ХХ века. Конкретные выводы и наблюдения могут применяться в практике преподавания филологических дисциплин в высшей и средней школе.

Материалы диссертации апробированы на межвузовских научных конференциях в МПГУ( 1989, 1992, 1994, 1995 г.г.), Ельце (1990 г. ), Коломне (1991 г. ), Орске (1992 г.), Ярославле (1998 г. ), обсуждались на кафедре русской литературы ХХ века Московского педагогического государственного университета (1988- 1999 г.г.).

Структура диссертации обусловлена научной концепцией работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка литературы. Общий объем работы 328 стр. Список литературы насчитывает 380 наименований.

Основное содержание работы

Во введении обосновываются актуальность и научная новизна исследования, определяются его цель и задачи, характеризуется степень изученности проблемы, формулируются основные теоретические положения.

Категория исторического сознания остается недостаточно изученной, хотя дореволюционная и немарксистская литература по данной проблематике весьма значительна. Блок М. Апология истории или ремесло историка. - М., 1986; Булгаков С.Н. Христианский социализм. - Новосибирск, 1991; Гегель Г. Философия истории // Соч.- Т.8.- Л., 1975; Герье В.И. Философия истории от Августина до Гегеля. - М., 1915; Гумилев Л.Н. Этносфера: История людей и история природы. - М., 1993; Гумилев Л.Н. От Руси к России. Очерки этнической истории. - М., 1994; Данилевский Н.Л. Россия и Европа. - М.,1991; Евразия. Исторические взгляды русских эмигрантов. - М., 1992; Кареев Н.И. Моим критикам. Защита книги «Основные вопросы философии истории». - Варшава, 1884; Карсавин Л. Философия истории. - Берлин, 1923; Коллингвуд Р.Дж. Идея истории: Автобиография. - М., 1980; Лосский Н. Бог и мировое зло. - М.,1994; Русская философия (конец XIX - середина ХХ в.): Антология. - М., 1994; Русский космизм: Антология философской мысли. - М., 1993; Самосознание европейской культуры ХХ века. - М., 1991; Семенкин Н.С. Философия богоискательства. - М., 1986; Стасюлевич М. Философия истории в главнейших ее системах. - Спб., 1908; Тартаковский М. Историософия. Мировая история как эксперимент и загадка. - М., 1993; Трёльч Э. Историзм и его проблемы: Пер. с нем. - М., 1994; Философия истории в России: Хрестоматия. - М.,1996; Хоружий С.С. Синергия: Проблемы аскетики и мистики православия. - М., 1995; Элиаде М. Космос и история. - М., 1987; Ясперс К. Смысл и назначение истории. - М., 1991. Отдельной статьи, посвященной историческому сознанию, нет в Советской исторической энциклопедии, Большом энциклопедическом словаре (1991 г.), Философском словаре (1991 г.). В Краткой философской энциклопедии (1994 г.) историческое сознание трактуется как синоним историзма: «Историзм - историческое сознание, то есть сопровождающее всякое познание сознание того, что все является ставшим, даже духовное бытие». Краткая философская энциклопедия. - М., 1994. - С.190.

Первым серьезным научным опытом в данном направлении стала опубликованная в шестидесятых годах статья Ю.Левады «Историческое сознание и научный метод». По мнению исследователя, понятием «историческое сознание» «охватывается все многообразие стихийно сложившихся или созданных наукой форм, в которых общество осознает (воспроизводит и оценивает) свое прошлое, точнее - в которых общество воспроизводит свое движение во времени. В каждую данную эпоху историческое сознание представляет собой определенную систему взаимодействия «практической» и «теоретической» форм социальной памяти, народных преданий, мифологических представлений и научных данных». Левада Ю. Историческое сознание и научный метод // Философские проблемы исторической науки. - М., 1969. - С. 191. Характерно уточнение исследователя: общество не просто «осознает свое прошлое», а «воспроизводит свое движение во времени». Принципиально значимо замечание М.Барга: «...Ошибочно предполагать, что историческое сознание обращено только в прошлое, что оно исчерпывается только его объяснением. В действительности же прошлое - только грань исторического сознания, которое концептуализирует связь между всеми тремя модальностями времени: прошлым, настоящим и будущим... Стержнем исторического сознания во все времена являлось историческое настоящее, сущее. Одним словом, историческое сознание - это духовный мост, переброшенный через пропасть времен, - мост, ведущий человека из прошлого в грядущее» (выделено нами - Л.Т) Барг М. Эпохи и идеи: Становление историзма. - М., 1987. - С.24.. Таким образом, историческое сознание вносит в отношение человека к действительности особое измерение - время; специфика его связана с осмыслением связи времен, движения во времени. Поскольку время, движение, развитие по-разному трактуются в разных историко-философских системах, историческое сознание не может быть сведено к какой-либо одной концепции.

Давая определение исторического сознания, исследователи подчеркнули его общественную природу. Художественная литература первой трети ХХ века показала особую роль индивидуального начала в формировании исторического сознания, позволила увидеть, как определялись, вступали в спор и дополняли друг друга разные представления о смысле истории.

В семидесятые - восьмидесятые годы одной из ведущих категорий советского литературоведения являлась категория историзма. Воробьева Н. Принцип историзма в изображении характера: Классическая традиция и советская литература. - М., 1978; Историзм и творчество. Ч. 1-2. - М., 1990; Историзм и эволюционизм как принципы познания. - Киев, 1987; Кормилов С.Принцип художественного историзма и русская художественно-историческая литература 1860-х годов: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. - М., 1978; Ленобль Г.М. История и литература. - М., 1960; Методология современного литературоведения (проблемы историзма). - М., 1987; Проблема историзма в русской литературе. Конец XVIII - начало XIX в. - М.,1981; Проблема историзма в русской советской литературе (60-80-е годы). - М., 1986; Проблемы историзма советской литературы. - Курск, 1984; Современная советская историко-литературная наука. Актуальные вопросы. - Л., 1975; Сомов В. Историзм и современная буржуазная историография. - М., 1977; Тойбин И.М. Творчество Пушкина 1830-х годов и вопросы историзма: Автореф. дис. ... д-ра филол. наук. - Курск, 1968; Травников С. Путевые записки петровского времени (проблема историзма). - М., 1987 и др. Однако в понятийном аппарате современной науки термин «историзм» употребляется редко, чему есть несколько причин. Одна из них - многозначность термина. С.Кормилов, рассматривавший теоретические аспекты художественного историзма, привел свыше пятнадцати основных его значений. Кормилов С. Теоретические аспекты художественного историзма // Проблема историзма в русской сов. литературе (60-80-е годы). - М., 1986 - С. 67 - 97.

Ситуацию в теоретико-литературной области осложнили идеологические факторы. Проблема историзма в семидесятые-восьмидесятые годы была исключена из круга вопросов, подлежащих дальнейшему исследованию и научной дискуссии. «Подлинный» («научный», «зрелый» и т.д.) историзм считался свойством только марксистского мировоззрения и единственного творческого метода - социалистического реализма. Литературоведческая категория превратилась в оценочное понятие, потеряв терминологическую определенность. Признание объективно существующего многообразия историософских концепций, различных художественных форм осмысления истории привело к необходимости введения в научный оборот новой категории, чтобы обозначить отношение человека и общества к одному из универсальных явлений - времени. Когда в шестидесятые годы Д.С.Лихачев писал о «монументальном историзме» искусства ХI-ХIII веков и связывал разницу между древней и новой литературой с появлением исторического сознания, Лихачев Д.С. В чем суть различий между древней и новой русской литературой // Вопросы литературы. - 1965. - №5. - С. 185 - 186. он тем самым зафиксировал различия двух употребленных категорий, не давая их терминологического определения.

В диссертации отмечено, что процесс уточнения категориального аппарата не завершен. В настоящее время за термином «историзм» закрепилось понимание его как одного из принципов подхода к действительности, сформировавшегося на рубеже ХУIII-ХIХ веков. Суть историзма составляет рассмотрение действительности в развитии, взаимных связях, взаимообусловленности. Понятие «философия истории» предполагает определенную систему представлений о движущих силах, направлении и смысле исторического процесса (вплоть до отрицания закономерностей и смысла истории вообще). Понятие «историософия» и производные от него трактуются в диссертации на основе определения, предложенного Н.И.Кареевым: система общих идей и принципов, «общее подготовление философии истории», «общие принципы философствования в истории» (выделено нами - Л.Т.). Кареев Н.И. Моим критикам. Защита книги «Основные вопросы философии истории». - Варшава, 1884. - С.12.

Говоря о сближении искусства, истории и философии, в переломные исторические эпохи активно обращающихся к коренным проблемам бытия, постижению смысла истории, нельзя не подчеркнуть особенностей литературы, которая тяготеет не к философским системам, а к историософскому взгляду на мир. Писатель создает самостоятельную художественно-философскую систему, которую, по точному наблюдению В.В.Агеносова, следует описывать «не столько рационалистически, сколько обращаясь к искусствоведческим понятиям (системе образов, символов, метафор и т.д.».Агеносов В.В. Советский философский роман. - М., 1990. - С.12, 40. Писатель познает время, сущность исторического процесса эстетически, по законам художественного творчества, «растворив» и преобразовав историософские проблемы в эмоционально-образном строе произведения. Исторические факты и события, конкретные философские теории в литературе вторичны, они важны писателю как толчок для размышлений о человеке в истории, о психологии и жизни духа «исторического человека». Для писателей особенно привлекательна «эстетика истории» (термин А.И.Герцена), им интересно увидеть в историческом процессе, в действиях человека проявления трагического и комического, прекрасного и безобразного, рационального и иррационального, они чувствуют тайну, мистику, загадку исторических явлений, что, безусловно, сказывается на воссоздании художественного образа времени («мистика истории» у А.Блока, И.Бунина и Д.Мережковского, «случай» в произведениях М.Алданова и др.).

Точно так же, как литература не должна рассматриваться в качестве материала, иллюстрирующего ту или иную историко-философскую концепцию, было бы неверно считать историческое сознание фактом внешним, имеющим косвенное отношение к литературе. «... Мирочувствование, мирообраз, художественная философема, ритм эпохи, подслушанный художником, чувство современности, - являются «sui generis» поэзии в неменьшей мере, чем художественная форма, круг образов, поэтический словарь и синтаксис, сумма сюжетных приемов и т.д. и т.п.»,- справедливо писал в двадцатые годы исследователь творчества А.Белого Я.Браун, уточняя, что художественная философема представляет собой образную реализацию определенной философской (социально-философской) концепции автора и является «эмоциональной квинтэссенцией» исторических катаклизмов, переживаемых страной. Цит. по: Соболевская Н.Н. Страницы советской литературной критики 20-х г.г. (В.Правдухин, Я.Браун).- Новосибирск, 1991. - С.161. В применении к нашей теме можно говорить о художественной философеме истории. Историческое событие и связанная с ним историософская рефлексия преломляются в художественной речи, становятся внутренним свойством текста, обретают форму художественного образа. Художественная философема истории развернута в тексте посредством приемов, присущих искусству: пространственно-временной организации, обрисовки характеров, способа повествования, мотивов, символики и т.д.

В трех главах диссертации представлен конкретный анализ художественных текстов, позволяющий доказать обоснованность теоретических положений диссертации и правомерность типологической классификации исторического сознания, воплощенного в литературе.

Глава первая «Эпический тип исторического сознания в литературе первой трети ХХ века» посвящена исследованию произведений, в которых изображена современность как историческая реальность, поставлены фундаментальные проблемы исторического бытия человека и народа, раскрыты ведущие конфликты времени, изображен человек в потоке истории.

Сборник «Вехи» и полемика вокруг него, статьи А.Блока, высказывания М.Горького позволяют передать атмосферу яростных споров о путях исторического развития России, о взаимоотношениях народа и интеллигенции, обострившихся после поражения революции 1905 г. Явлением знаковым в этой атмосфере стал М.Горький. Народ в многообразии присущих ему типов - «постоянный действователь истории» в творчестве писателя. Объективное знание реальности и основных идейных течений позволили М.Горькому изобразить различные слои русского общества и запечатлеть тем самым исторические сдвиги в жизни России. Поражение революции 1905 г. сделало особенно актуальным начатый в повести «Трое» и романе «Мать» поиск личности, которой «встанет Русь». Путь героев повестей «Исповедь» (1908 г.) и «Лето» (1909 г.) лежит к слиянию с целым, имя которому - народ.

Разницу характеров героев подчеркивают лейтмотивы. В «Исповеди», герой которой ищет духовную истину, таким лейтмотивом стало слово «душа», а в «Лете», где повествование ведется от имени пропагандиста Трофимова, - «дело». Таким образом автор обозначает два основных вектора в развитии «непрерывно растущего человека». Вернувшись к проблеме, волновавшей его в романе «Мать», писатель представил иные варианты ее решения в рассматриваемых повестях. «Исповедь» соответствует логике художественного творчества Горького, свойственному ему ощущению жизни как «движения к совершенствованию духа»(письмо И.Репину, 1899). На твердой почве знания «земли», народной жизни родилась уверенность писателя в том, что силу, способную изменить несовершенный мир, надо искать в самом человеке, а не вне его.

В основе повести «Исповедь» - излюбленный горьковский сюжет хождений по Руси, осмысленный как чисто русское искание правды. Показателен выбор заглавия произведения. Исповедь, по В.И.Далю, - «искреннее и полное сознание, объясненье убеждений своих, помыслов и дел». «..Позвольте рассказать жизнь мою», - так начинается произведение. Рассказ о «задушевных убеждениях», об исканиях духа составляет основу «Исповеди». Повествование ведется от лица человека, воспитанного в традициях уважения к православной вере, церкви, обрядам, духовной литературе. Это определило стилистику произведения, ориентацию на каноны духовной литературы. Знаменателен выбор имени героя. Матвей, Матфей (дар Господень) - апостол и евангелист, один из двенадцати учеников Господа, создатель первого Евангелия. По преданию, он был призван к апостольскому служению из мытарей, то есть сборщиков податей, что в древности было равнозначно понятиям язычник, грешник, притеснитель. Библейская энциклопедия: В 2-х кн. Репринтное издание. - М., 1991. - Кн.1. - С.459, 489. Горьковского Матвея также можно назвать грешником: он служил в конторе будущего тестя, вынудившего его вести неправедную жизнь. Самый же главный грех Матвея состоит в его «ереси», в том, что он «нечестиво мыслил»: задумавшись над законами жизни, созданной Богом, усомнился в милости Бога, допускающего несправедливости и страдания человеческие, а затем и в Его существовании. Беспощадно острое видение страданий, грязи, нищеты рождает в душе Матвея вечный вопрос : «На что дан свет человеку, которого путь закрыт, и которого Бог окружил мраком?» (книга Иова, гл. III, 23). Переклички с ветхозаветным текстом не лишены полемичности. Противоположен идее ветхозаветного сюжета вывод автора повести. В страданиях человека и народа рождается не раскаяние и смирение, а новая вера в творческие силы человека, в единого «Богостроителя - народушку». Необходимые по законам агиографического жанра чудеса в повести Горького трансформируются в сцену исцеления больной девушки. Автор подчеркивает, что настоящее чудо - это пробуждающаяся мощь народа, сила «общей человечьей» энергии и потенциальные возможности самого человека как частицы «народной души» и «народного тела». Не случайно народ здесь уподоблен Святогору, русскому былинному богатырю.

Второй исток характера героя - стихия «земли»: почти языческий пантеизм, восхищение красотой песен, сказок. Не имперская Россия, а народная Русь, «грешная», «вольная», «окаянная», словом, «несвятая Русь»(Д.Мережковский) привлекала внимание Горького, о чем говорят образы Лариона, Савелки Мигуна, старца Ионы - Иегудиила, написанного с известной долей полемики по отношению к Луке из пьесы «На дне».

В отличие от «Матери», в «Исповеди» нет «социального» сюжета и прямой связи с какой-либо политической теорией. Этот вывод доказывается при рассмотрении «заводской» части сюжета. Писатель, увлеченный в период написания «Исповеди» богостроительской идеей «устроения народного бытия в духе коллективистическом», открыл новые грани народного характера в рабочих, преодолевающих дух разобщения.

Особый акцент в изображении народа характерен для повести «Лето». Связь с землей, опоэтизированная в «Исповеди», представлена здесь силой, сковывающей свободу человека. Сюжет повести «Лето» - идеологический, отчасти знакомый по роману «Мать»: пропагандистская работа в деревне. Критика оценила «Лето» как произведение с ярко выраженной социалистической ориентацией. Но необходимо отметить определенную преемственность повестей «Исповедь» и «Лето». Их объединяет мотив «живой души», стремление «соединить народ, собрать разбитого одиночеством человека», построить собор «справедливого разума и красоты духовной». В центре повествования оказывается не тип волевого революционера, как в романе «Мать», а «вечный революционер», как определит его Горький в «Несвоевременных мыслях». Такое понимание образа Трофимова позволяет осмыслить проблему «нелогичности» финала повести «Лето». По снегу, сквозь буран, идут семеро (сакральное число): двое арестованных и конвойные. Вначале их разъединяет вражда, злость, непонимание, но все они связаны нитью общей судьбы - начиная с бытового уровня (всем одинаково трудно, холодно, все голодны, устали) до уровня бытийного. «Земляков», простых русских людей, волнуют одни и те же проблемы: «всеобщая правда» и причины страданий народа. Эта общность рождает «святую веру в необоримость человеческих сил», в преодоление испытаний на трудном пути .

В произведениях Горького, начиная с ранних рассказов, движение становится одной из ведущих опор художественного мироздания, служит выражению идеи времени, динамики истории. Подтверждают эту мысль наблюдения над ролью движения в пьесе «На дне», цикле «По Руси», романе «Мать», повестях Исповедь» и «Лето». Отмеченная особенность эпики М.Горького с особой отчетливостью проявится в романах писателя, в «Жизни Клима Самгина».

В главе проведены параллели с повестью И.Бунина «Деревня» (1910), задевшей нерв русской литературы и всей русской общественной мысли. Произведением этим, дополненным рассказами «Суходол» (1911), «Захар Воробьев» (1912) и др., Бунин включился в дискуссию о национальном характере, о судьбе России и русского народа.

В диссертации показана общность писателей в понимании «пестроты» национального характера и различия их в художественном исследовании «черт психики славянина». Нарисованные Буниным картины духовного «запустения» русского человека передают ощущение грозной поступи истории, которое Г.Адамович определил понятием «историческая Немезида». Адамович Г. Одиночество и свобода. - Нью-Йорк, 1955. - С. 100 - 101. Тревога за будущее нации подчеркнута в названии деревни: Дурновка. Россия, как точно заметил персонаж бунинской повести, «вся деревня». Максимально обобщенное название произведения усилило трагический колорит «исторического диагноза». В отличие от Горького, Бунин не возлагает надежд на социальные преобразования и гораздо более пессимистически смотрит на возможность изменения в строе русской души, как и в ходе исторического процесса в целом. Это подтверждает сопоставительный анализ финалов произведений М. Горького и И.Бунина.

Характеристику эпического типа исторического сознания дополняют наблюдения над особенностями художественного воссоздания эпической ситуации в литературе двадцатых годов. В центре внимания находится проза, проблемно-тематическую основу которой составляет тема революции и гражданской войны.

«...Революция обострила чувство истории, понимание современности как исторического процесса», - точно выразил особенность художественного мышления эпохи К.Зелинский. Зелинский К. На рубеже двух эпох. - М.,1959. - С.180. Значение революции как исторического поворота признавалось всеми - вне зависимости от политического отношения к событиям, что показали сборники «Смена вех» ( Прага, июль 1921), «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921) и другие работы, созданные в русском зарубежье. «Мы живем во время грандиозного исторического перелома, - писал Н.Бердяев в 1923 году. - Началась какая-то новая историческая эпоха. Весь темп исторического развития существенно изменяется /.../». В результате этого, как отмечает философ, «...человеческая мысль и человеческое сознание обратились к пересмотру основных вопросов философии истории, к попыткам построить философию истории новым образом». Бердяев Н. Смысл истории. - Берлин, 1923. - С.8.

Реальная историческая ситуация как нельзя более полно соответствовала классическому определению эпического состояния мира. «Все отчетливее сквозят в нашем времени черты не промежуточной эпохи, а новой эры, - говорил А.Блок, - наше время напоминает не столько рубеж ХУIII и ХIХ века, сколько первые столетия нашей эры» - эры христианства. Блок А. Владимир Соловьев и наши дни //Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. - М., 1990. - С.433. М.Горький называл революционную эпоху эпическими годами, видел в ней «грандиозную и трагическую картину начала новой истории». Горький М. Собр.соч.: в 30 т. Т.25. - М., 1953. - С. 276. Так в историческом сознании двадцатых годов задавалась новая точка исторического отсчета, события современности поднимались на уровень планетарный, обусловливая поиск художественных форм, способных передать эпохальное содержание современности. Создание эпической картины мира стало одной из ведущих тенденций в выражении исторического сознания эпохи.

Основополагающим в теории эпоса является понятие эпической ситуации. В диссертации дана характеристика переходной эпохи как типа эпической ситуации. Структурной особенностью времени, определяющей характер конфликтов, подходы к изображению человека, является наличие острых и запутанных противоречий (социально-экономических, идеологических, философских и т.д.). Характер реального исторического времени обусловил своеобразие времени эпического: оно перестало неспешно течь через настоящее из прошлого в будущее, прямые причинно-следственные связи, характерные для произведений классической литературы, отошли на второй план. В центре внимания писателей не масштабное и подробное описание событий, а доминантные ситуации (мятеж, бой, гибель), что позволяет создать образ «взвихренного» времени. Хотя события и их художественное отображение происходят почти одновременно, возникает ощущение исторического рубежа, дистанции, необходимой для создания эпической картины мира.

Особенностью эпической картины мира в ХХ веке стало противоборство различных тенденций мирового масштаба: глобальные войны, выход на историческую арену огромных масс людей. Страницы произведений о революции и гражданской войне полны сцен боев, расправ, насилия, проявления жестокости и беспощадности с обеих сторон. В «Железном потоке» А.Серафимовича (1924) выделены эпизоды гибели детей, расправы над беззащитными семьями, издевательств над девушкой-медсестрой, пленными красноармейцами. Трагичны и предельно эмоциональны картины насилия, вселенской беды в «Солнце мертвых» И.Шмелева (1923). Герой романа А.Серафимовича - людской «поток», в котором крупным планом выделены отдельные лица. Главное в произведении И.Шмелева - мир страдающей души человека. По характеристике И.Ильина, в «Солнце мертвых» страдание человека выходит за пределы бытового горя и вступает в «сферу БЫТИЯ», возводящего душу на уровень «мировой скорби». Ильин И. О тьме и просветлении. Книга художественной критики: Бунин. Ремизов. Шмелев. - М., 1991. - С.145. «Было ли рождество? Не может быть Рождества. Кто может теперь родиться?! И дни никому не нужны».

В обоих произведениях восходит над прекрасной землей солнце, дарующее природе жизнь, но и подвергающее тяжким испытаниям все живое. Представления авторов о движении истории различны. Время «Железного потока» и его героев движется из прошлого к будущему - через трагическое настоящее. В произведении И.Шмелева истории нет, время обернулось вспять, для героев произведения - все в прошлом. Холодное «солнце мертвых», которое ходит по замкнутому кругу, - символ трагедии человека, России, мироздания. Корни этого образа - в фольклоре, к традициям которого обратится также М.Шолохов в романе «Тихий Дон» («черное небо и ослепительно сияющий черный диск солнца»).

При всей разнице ответов на фундаментальные историософские вопросы литература формировала понимание гражданской войны как трагедии, общей беды нации. «Все наши, все мы люди, все крещены, все русские. И чего деремся, Бог весть. Выдумали эких-то красных да белых и дерутся»,-- высказал затаенную мысль герой романа «Два мира» (1921), написанного бывшим политработником Красной Армии В.Зазубриным (Зубцовым). «Вот вы образованный, так сказать, а скажите мне вот: почему это друг с другом воевать стали? Из чего это поднялось?» -- словно бы вторит ему герой «Ледяного похода (с Корниловым)», написанного участником событий эмигрантом Р. Гулем (издан в Берлине в 1920 г.). С натуры нарисована им сцена расправы «рыцарей белой идеи» над безоружными пленными. Стиль бесстрастного объективного повествования прерывается авторским комментарием: «Вот она, гражданская война; то, что мы шли цепью по полю, веселые и радостные чему-то,-- это не «война»... Вот она, подлинная гражданская война». Картины зверств колчаковцев нарисовал В.Зазубрин в романе «Два мира», он же в повести «Щепка»( 1923, опубликована в 1989) покажет жуткую машину смерти - камеру губчека. «Кто ненавидит брата своего, тот находится во тьме...» -- поставит слова из Библии в качестве эпиграфа к повести «Конь вороной» В. Ропшин (Париж, 1923). «В годину смуты и разврата // Не осудите, братья, брата» - будет написано вязью славянского письма на навесе часовни, вставшей над могилой одного из шолоховских героев (финал второй книги романа «Тихий Дон»). Проведенный анализ показывает, что эпический потенциал военной ситуации, воссозданной в литературе двадцатых годов, состоит в отрицании насилия как рычага истории, в утверждении гармоничных основ бытия, вечных нравственных законов.

По выводу Л.Ф.Киселевой, признаком эпического жанра, его большой формы, является «особый модус» соотношения времен: прошлого, настоящего и будущего; текущей современности - с древностью и общечеловеческими идеалами, что порождает свойственный «большому стилю» жанрово-стилевой синтез («Жизнь Клима Самгина» М.Горького, «Тихий Дон» М.Шолохова). Киселева Л.Ф. Русский роман советской эпохи: судьбы «большого стиля: Автореф. дис... д-ра филол.наук. - М., 1992. - С..8. Характер эпической ситуации определил особенности повествования. Древнюю эпопею отличало «хоровое единение голосов», как определила Н.И. Великая. Она же вслед за М.М.Бахтиным подчеркнула, что, в отличие от эпопеи, современный роман многоголос, в нем выявляются разные типы сознания, позиции автора и его героев не обязательно совпадают, в чем и состоит отличительная черта «романного многоязычного сознания».10. Великая Н.И. «Жизнь Клима Самгина». Жанр и его типологические признаки // М.Горький - художник и современность. Горьковские чтения-88. Ч.2. - Горький, 1990. - С.93. Эпические произведения первой трети ХХ века, воссоздающие эпоху революций и гражданской войны, не могли не быть полифоничными, поскольку выражали сосуществование и противоборство различных, зачастую непримиримых «правд». Большинство героев действует во имя России, но понимают, что такое Россия, все по-разному («Тихий Дон», «Хождение по мукам», «Конь вороной В.Ропшина, «От Двуглавого Орла к красному знамени» П.Краснова). Было бы неверным повторять, что, например, в «Тихом Доне» такие словесные формы, как письма Листницких, речи казака-автономиста Изварина, есаула Калмыкова, казачьих генералов Каледина, Краснова, Алексеева, Деникина «выражают сознание, которое противолежит народному», а голоса рядовых казаков отражают сложный, зачастую трагический процесс приобщения к исторической правде», Там же. - С.94. и следовательно - отождествлять понятие «народ» с массой простых людей. «Хоровое начало» не означает присутствия стихии народно-разговорной речи как единственного выразителя «мысли народной». Только разнонаправленный «эпический поток сознания» может выразить историческое сознание переходной эпохи. При этом слово повествователя становится на грани разных смыслов, автор передает оттенки «чужого» сознания и отмечает разное отношением к ним (например, автор - Самгин - Кутузов - другие голоса). Повествователь устанавливает связи между всеми сторонами романного мира, упорядочивает их в своем видении, объединяет временные характеристики, благодаря ему настоящее получает выход и в прошлое, и в будущее, чем воссоздается эпическое время.

Свойством собственно эпическим, родовым, стало раскрытие литературой начала двадцатых годов идеи творения нового мира. Создание героического эпоса в начале новой исторической эры явилось естественным и искренним откликом на революционные события для художников, принявших Октябрь. Однако в дальнейшем, поставленная на литературный поток, тенденция эта обернулась намеренным сглаживанием противоречивых коллизий революционного времени, сложился набор литературных штампов. В принятии нового летоисчисления (от Октября 1917 г.), соединенном с нигилистическим отношением к прошлому, таилась опасность «исторической амнезии», подрывались глубинные основы исторического сознания. Таков один из противоречивых итогов ХХ века.

В структуре эпических произведений особое место принадлежит художественному пространству и времени. Художественный образ времени многомерен, ориентирован на воссоздание движения истории, связи времен. Целостная картина мира как исторического процесса, сохраняющего и удерживающего в настоящем прошлое, тяготеющего к вечности, к космосу, - таково эпическое время «Белой гвардии» М.Булгакова (в России роман опубликован не полностью в 1925 г.). С одной стороны, писатель воссоздает реальные события, дает их точную датировку, а с другой - включает происходящее в обобщенно-символический план, указав на сакральное число и библейский миф творения («по Рождестве Христовом», «от начала»...) и включив в это триединство мир космический (звезды, образы стихии). Повествование размыкается за пределы конкретной жизни человека, автор выявляет такие общие законы построения мироздания, наличие которых определяет возможности продолжения жизни рода человеческого несмотря на «страдания, муки, кровь, голод и мор».

Основные мотивы произведения, словно в увертюре к симфонии, сведены в философском и сюжетном зачинах романа: мотив движущегося, изломанного времени («через год», «в ту неделю»), Марса («...когда старший сын, Алексей Васильевич Турбин, после тяжких походов, службы и бед...»), Венеры («после того, как дочь Елена повенчалась с капитаном Сергеем Ивановичем Тальбергом», «вернулся... в родное гнездо»). Но единство это мнимое, это начало разрыва, страданий. Семья в последний раз собралась вместе - для похорон матери. Смерть матери осмыслена автором как тема Богородицы, оставляющей детей своих на земле для жизни, «а им придется мучиться и умирать». В романе автобиографические в основе своей события имеют художественную трактовку. Смерть «мамы, светлой королевы», совпадает с «кровавыми годами» революции, а рассказ об этом событии перенесен на канун Рождества - символа счастливого детства («О, елочный дед наш, сверкающий снегом и счастьем!») - одного из самых светлых христианских праздников. Вечное, несмотря ни на что, торжествует.

На отмеченных принципах построен и многослойный, многозначный образ времени в романе «Белая гвардия». Это прежде всего конкретное историческое время (1918--1919 годы) и личное, частное время семьи Турбиных, находящиеся в диалектическом единстве. Здесь важны минуты, часы, дни, позволяющие передать движение, дух изменений, вихрь истории, захвативший частные судьбы людей. Второй исторический пласт - это тысячелетняя история России, запечатленная в многочисленных деталях, явных и скрытых цитатах, - история от летописей, Мазепы, Петра, пугачевского бунта до дней революции (а во сне Турбина - до предсказания штурма Перекопа), что дает не только ощущение перспективы, движения во времени, но и придает этому движению черты устойчивости. Мифологический план образа времени открывает выход из истории в вечность. Выбор названия - «Белая гвардия» - соответствует названным принципам. В понятии «белая гвардия» важен и прямой, конкретно-исторический, и обобщающий, библейский план: «воины в белых одеждах» - защитники святой Истины, незыблемых основ бытия человека. От библейского зачина через вихрь, мрак и кровь истории вновь к Библии, к Владимиру, к звездам пройдет художественная мысль автора. Дополнительные аргументы к пониманию особенностей эпического типа исторического сознания в романе «Белая гвардия» дают сопоставления со статьей «Грядущие перспективы» и рассказами писателя.

Точным воплощением «вселенского хронотопа» в эпическом повествовании стала финальная сцена шолоховского «Тихого Дона», рассмотренная в сопоставлении с финалами романов А.Фадеева «Разгром», М.Осоргина «Сивцев Вражек» и др. Шолоховское утверждение самоценного бытия, самобытной личности , «очарование» которой не в силах разрушить историческая буря, стало весомой частью в общем выводе русской литературы о нераздельности судьбы человека, народа и России.

Жанрово-стилевой синтез, свойственный литературе ХХ века, способствовал преобразованию традиционного эпического повествования. Отмечено соединение философского, мифологического, психологического, лирического в общем эпическом «хоровом единстве». Автобиографическое начало также становится элементом эпического. Делается сознательная установка на повествование от первого лица («Ледяной поход» Р.Гуля, «Купол св. Исаакия Далматского» А.Куприна, «Солнце мертвых» И.Шмелева, «Конь вороной» В.Ропшина и др. ), поскольку свидетельство очевидца, помимо того что оно обладает большой эмоциональной силой, подчеркивает достоверность изображаемого, усиливая объективность повествования. Художественный эффект сопричастности («я», автор, реальный человек, это видел, пережил, выстрадал) вносит в эпическое повествование лирическую ноту. Отмеченная тенденция характерна для литературы русского зарубежья, в которой тема революции и гражданской войны была в рассматриваемый период одной из главных. Произведения И.Бунина (статья «Миссия русской эмиграции», «Окаянные дни», «Жизнь Арсеньева»), Р.Гуля («Ледяной поход (с Корниловым)», «Жизнь на фукса») А.Куприна («Купол св. Исаакия Далматского», «Кадеты», «Юнкера»), М.Осоргина («Сивцев Вражек», «Вольный каменщик»), А.Толстого («Детство Никиты», «Хождение по мукам») показывают переход от публицистических форм изображения событий революции к художественно-документальным и собственно художественным, к историософской проблематике, освещение которой позволяет создать эпический образ времени.

Изображение «исторического человека», человека в потоке времени - свойство эпического. Литература ХХ века внесла в эту характеристику свое, зафиксировав изменившийся тип взаимоотношений человека с миром. Герой оказался перед лицом событий глобальных. Для советской литературы характерен упор на изображение человека, активно реализующегося в ситуации выбора. В литературе русского зарубежья, отразившей взгляд на революционную эпоху «с другого берега», этот тип героя также представлен. Писателей интересовала в героической личности способность взять на свои плечи историческую ношу и последствия сделанного выбора. Ведущий конфликт эпохи отразился в сфере сознания. Хлудов («Бег» М.Булгакова), Срубов ( «Щепка» В.Зазубрина) расплатились болезнью сознания за сделанный ими выбор, герои Г.Газданова («Вечер у Клэр»), В.Набокова («Машенька») - потерей исторических корней, устойчивости бытия. Эпоха вторглась в частную жизнь человека, сделала распространенной ситуацию отсутствия выбора или нежелания его делать. Мотивы «бега», насильственных «мобилизаций», игры случая, двойничества, маски, сна стали формами воплощения экзистенциальных проблем человека переломной исторической эпохи. Вписанные в древний эпический пласт ( исходы, битвы, преодоление препятствий, борьба со злом ), они приобретают эпическое звучание, включаются в контекст размышлений литературы о человеке в изменившемся времени и пространстве, о важнейших проблемах русского государственного и народного бытия.

Во второй главе диссертации «Символико-метафорический тип исторического сознания в русской литературе первой трети ХХ века» выявляется устойчивая историософская проблематика круговорота, «вечных возвращений», повторяемости, «одномоментности», взаимопроникновения исторических эпох. Доминантными при создании художественной философемы времени в этом типе исторического сознания являются символ и метафора. Историософские символы рассмотрены в стихах цикла «На поле Куликовом», в стихотворении «Скифы», в поэмах А.Блока «Двенадцать» и А.Белого «Христос воскрес».

В произведениях А.Блока К.Исупов увидел возникновение аналогового историзма как способа философского и художественного осмысления времени. Центральный принцип аналогового историзма - «синтез», формирующийся в диалектике «тезы» (современное в прошлом) и антитезы (прошлое в современном). « При этом фокус схождения смысловых линий расположен за пределами собственно исторического времени, - на уровне метаистории, где, однако, удержана и оценена вся полнота исторического смысла». Исупов К.Г. Русская эстетика истории. - Санкт-Петербург, 1992. - С.92. В философском аспекте исторической аналогии соответствует идея вечного круговорота, а в эстетическом - символ. Таким символом является в стихах А.Блока Куликовская битва. Это событие принадлежит к числу вечных, существующих в составе современности и задающих миру «вечные перемены». Все составляющие временной триады синтезированы в образе, давшем название циклу. Поле Куликово несет в себе напоминание о великом прошлом, с которого началось возрождение нации, обозначение современности со свойственным ему предощущением новых битв и взгляд в будущее, исполненный веры в Россию. Контекст метаистории подчеркнут упоминанием Христа в предисловии к циклу «Родина». В образном ряду стихотворений взаимодействуют, «перетекая», темы Христа, Вечной Женственности и ее земных воплощений.

А.Блок осмысливает проблему исторической судьбы России через изображение противостояния Руси и «поганой орды». Эта символика получит развитие в стихотворении «Скифы» (1918), воплощающем представление Блока о смысле не только современности, но истории в целом. «Скифы» А.Блока - это поэтическая рефлексия автора на комплекс историософских идей и представлений, которые уходят корнями в древность, начиная со «встречи» Руси с Византией, концептуально оформляются в полемике славянофилов и западников, получают художественное воплощение в текстах А.Пушкина, Ф.Тютчева, Вл.Соловьева. В историческом сознании ХХ столетия взаимоотношения России и Европы, Востока и Запада, России и Востока приобретают особую актуальность. Художественные образы с «азиатским» акцентом будут воссозданы в произведениях А.Белого, В.Брюсова, И.Бунина, М.Горького, Б.Пильняка. В стихотворении А.Блока Р.Иванов-Разумник увидел дерзкое обращение молодой исторической силы - России, этого духовно «жадного», вольного «скифа» - к европейскому мещанству. В интерпретации критика «скифство» понимается как выражение максимализма, заложенного в самом духе народа и проявившегося в революции. Иванов-Разумник Р. Испытание в грозе и буре //Александр Блок, Андрей Белый: Диалог поэтов о России и революции. - Указ. изд. - С.576, 577. Для Е.Замятина скиф, «вечный кочевник», - олицетворение мысли о движении как универсальном законе жизни. Скороспелова Е. Возвращение // Замятин Е. Избранные произведения. - М., 1990. - С.4. Герой стихотворения Блока - «скифы - мы», и форма множественного числа усиливает впечатление дерзости и стихийности масс, неудержимого исторического потока. исторический сознание русский литература