Аромат слов" М.А. Осоргина: к вопросу о природе лиризма прозы писателя

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

"Аромат слов" М.А. Осоргина: к вопросу о природе лиризма прозы писателя

Анненкова Е.С.

Творческая судьба М.А. Осоргина сложилась так, что в России до революции он был известен как талантливый публицист и журналист, печатавший свои многочисленные очерки, статьи и заметки в ведущих русских газетах. Опубликованные им в 1913 г. “Очерки современной Италии” к числу художественных произведений отнесены не были. Известность к М. Осоргину, как русскому художнику слова, пришла после его выезда из России в Париж в 1922 году, где он продолжил свою журналистскую деятельность, но где в то же время мощно расцвел его талант писателя. Живя во Франции, вне родной России, мысленно он оставался с нею крепко спаянным, писал на русском языке о русской земле, русской природе, русских людях, русской истории и современности, и в этих его писаниях отражалась его глубокая и искренняя любовь к стране, которая его выкормила и вырастила.

Творчество М. Осоргина активно исследуется отечественными и зарубежными литературоведами (О.Ю. Авдеева, В.В. Агеносов, А.В. Жлюдина, Т.В. Марченко, А.В. Сваровская, М.А. Хатямова и др.), однако в их работах проблеме лиризма прозы писателя уделяется недостаточное внимание. Поэтому целью нашей статьи является выявление источников и специфики лирической стихии прозы писателя.

Критики и современники М. Осоргина оставили не так уж много свидетельств о его жизни и творчестве, сам он также был немногословен относительно природы своего творчества, такого обилия творческих самохарактеристик, как, например, Б. Зайцев, М. Осоргин потомкам не оставил. Но творчество его говорит само за себя. М. Осоргин продолжал традиции С. Аксакова, И. Тургенева, И. Гончарова, его проза отличается известной простотой, душевностью, пластичностью и эпичностью в изображении русской жизни, в то же время она пронизана лирическим началом. Критики, анализировавшие отдельные произведения писателя, отмечали особенную поэтичность “Сивцева Вражка” и “Времен”, а З. Шаховская писала, что роман “Свидетель истории”, как и “Сивцев Вражек”, написан в “стиле лирического импрессионизма” [9, с. 297]. Превалирующий в наследии М. Осоргина жанр автобиографического повествования дает возможность проследить специфику проникновения в его писания лирической стихии вследствие того, что природа этого литературного жанра сродни произведениям исповедального характера, в нем личное чувство рассказчика становится ведущим и определяющим тональность всего произведения. Центральным приемом и мотивом в автобиографических произведениях М. Осоргина являются его воспоминания о прошлом, о том, что безвозвратно ушло и не может быть возвращено. На воспоминаниях строится его концепция личного и общего, сквозь собственный внутренний мир писатель рисует бытие целой страны, ее народа и ее природы, подчеркивая тем самым неразрывную связь между личностью и историей, личностью и народом.

Жанр автобиографии предполагает близость к лирическому литературному роду. По мнению Л. Бронской, “автор автобиографического повествования осуществляет свою художественную деятельность подобно лирику: он также отталкивается от своего личного, интимного жизненного опыта, выводя его на уровень универсальных закономерностей и мировых констант. Возникает синтетическое образование - лиро-эпос, объединяющий основные свойства как эпоса, так и лирики” [2, с. 8]. В то же время исследовательница настаивает на том, что созвучность лирике не делает автобиографию принадлежностью поэзии, она все равно остается в рамках прозы, вернее, “лирической прозы” [2, с. 9]. В автобиографических произведениях М. Осоргина четко прослеживается это проникновение субъективно-лирической стихии в ткань прозаического повествования. Писатель не только воссоздает прошлое страны и народа в контексте личной судьбы, он свою жизнь и судьбу рассказывает так, что она становится источником его самопознания, когда кирпичик за кирпичиком он выстраивает здание собственного бытия, в котором он и свидетель, и судья, и творец одновременно. Так, по мнению В. Хализева, “художественное творчество выступает как самопознание” [8, с. 48], в котором важна экзистенциальная тематика, свойственная лирическим жанрам: “художественное самопознание и запечатление авторских экзистенций безусловно доминирует в лирике, которая по преимуществу “автопсихологична” [8, с. 49]. А преобладание и актуализация автобиографических повествований в начале ХХ века свидетельствуют, как отмечает ученый, “об активности и зрелости личностного начала в составе культуры как таковой” [8, с. 50].

Пользуясь метафорическим выражением Т. Манна, автобиографические произведения М. Осоргина можно назвать “человеческим документом”, в котором главным является авторская личность, о значимости и высоком потенциале которой говорили еще со времен романтизма. В то же время важность этой личности обусловливается присутствием в произведении фактов самой жизни, к которой, по мнению М. Бахтина, всегда причастен автор. Пропущенные через субъективный опыт и субъективное чувство автора, факты жизни превращаются в “поэзию реальности”, о присутствии которой в прозе М. Осоргина писал К. Мочульский. Критик отмечал стремление М. Осоргина быть как бы “вне литературы”, поэтому он пользовался приемом наивного рассказчика, известного русской литературе со времен А. Пушкина. Это, по мнению К. Мочульского, придавало произведениям М. Осоргина особую простоту и привычность, относило его в русло традиции Тургенева и Аксакова, в то же время эта безыскусственность шла из самого сердца писателя, из его любовного отношения к объекту повествования, и “этой любовью заражает он читателя, возвышаясь до поэзии "реальности" <...> Без любви Осоргин и не видит, и не понимает. Без "чувствительности" он был бы просто неплохим рассказчиком” [3]. Свойственная осоргинской прозе выраженность авторского “я”, организующего основную нарративную стратегию его произведений, обусловила присутствие в них элементов, заимствованных из лирики.

М. Осоргин отмечал, что “нет ничего труднее спокойной простоты - основы поэзии” [4, с. 26]. В статье “О простоте”, размышляя о развитии художественности в творчестве писателей, он говорил и о своем пути в литературе: “Почти каждый писатель начинает со стихов, с непростого, с вычуры. Развиваясь и созревая, он переходит к вымученной прозе (пышные эпитеты, надуманные образы, искусственная перестановка слов и др.), пока не приблизится - если дано ему <...> к высокой простоте.” [4, с. 26]. Эта присущая прозе М. Осоргина “высокая простота” стала основой поэзии его автобиографической прозы, которая взрывается потоком лирических воспоминаний, льющихся из самых глубин ностальгирующего сердца автора. Известно, что “топос воспоминания” составляет суть лирической поэзии. У М. Осоргина в силу сложившихся обстоятельств его душевной биографии воспоминания явились важнейшим двигателем сюжетов, сделав главным героем произведений писателя память.

Вообще, категория памяти - одна из самых значимых и распространенных в литературе русского зарубежья. Пером памяти написаны многие произведения И. Бунина, А. Ремизова, И. Шмелева, Б. Зайцева, В. Набокова, З. Шаховской и других русских литераторов. Их понимание памяти во многом было созвучно теории памяти французского философа-интуитивиста А. Бергсона, идеи которого были широко популярны в европейском культурном пространстве и серьезно повлияли на художественное творчество целого круга западноевропейских авторов, с которым были, несомненно, знакомы русские писатели-эмигранты. Высказанные в книге “Материя и память” мысли А. Бергсона о двуслойности человеческой памяти, о важности памяти для продуктивности человеческой деятельности, в которой огромное место отводится памяти о событиях прошлого, нашли своеобразный отклик в литературе эмиграции. По теории А. Бергсона, одна память “воображает, а другая повторяет”. Благодаря памяти воображения, которая “регистрирует в форме образов-воспоминаний все события нашей повседневной жизни, по мере того как они развертывается во времени”, “наш рассудок получает возможность узнать какое-нибудь уже испытанное раньше восприятие; к ней мы прибегаем всякий раз, когда в поисках известного образа поднимаемся по склону нашей прошлой жизни”. Другая память, т.е., “сознание всех прошлых усилий, скопившихся в настоящем”, является собственно двигателем действий человека в настоящем. Памяти взаимодействуют в сознании человека, но художественное сознание отличается от обыкновенного тем, что прошлое оно помнит и воссоздает в виде образов, а для этого “надо уметь придавать цену бесполезному, нужна воля к грезам” [1]. Такой способностью обладали многие русские писатели, для которых память о прошлом была едва ли не единственным связующим звеном с потерянным временем и пространством, являясь действенной и питательной духовной средой их настоящего обитания. Но все они обладали даром памяти о прошлом в разной степени, что обусловливалось индивидуальными особенностями каждого из них, это и рождало такое многообразие автобиографических повествований в эмигрантской литературе.

У М. Осоргина, обладавшего удивительной способностью восстанавливать прошлое, оживляя его впечатлениями от настоящей жизни, была сформирована индивидуальная концепция памяти и воспоминаний. Писатель отмечал в автобиографическом рассказе “Мумка”: “будущее наше темно и непонятно, настоящее никому не любопытно, а в прошедшем горести смягчены, и вспомнить его всегда приятно” [4, с. 457]. В мемуарах “Старый Париж” писатель развивает эту же мысль: “бывают ли воспоминания, в которых картинам прошлого не отдавалось бы ласковое предпочтение перед нынешним? <...> Живущий настоящим живет неполной жизнью, как и пытающийся жить только будущим; “было” глубже, чем “есть” и чем бездушное “будет”. Ведь в сущности действительно “есть” только прошлое, настоящее лишь вершится, а будущего еще нет” [5, с. 113]. Слово “воспоминание” выступает своеобразным словом-знаком осоргинского творчества, оно кочует из текста в текст, в пределах одного и того же произведения может повторяться много раз, но оно всегда окутывает его флером ностальгии и глубокого лирического чувства. Активно творящая “ткань жизни” память, иногда ее интуитивная составляющая, водит пером автора, рождая, по его собственным словам, “несдержанную лирику”, которой наполнены его произведения. В “Повести о сестре” он замечает: “Сейчас, на склоне дней, когда свершилось все, что должно было свершиться, а над мечтами о несбыточном и недоступном поставлен намогильный крест, - сейчас, не скрою, страстно хочется вернуть ту пору хотя бы легким путем воспоминания!” [4, с. 326]. Впрочем, писатель признается, что если можно было бы ценой воспоминаний купить счастье вернуться в детство и снова посмотреть “на мир еще безбровыми глазами ребенка, молиться в домашней кумирне домашним богам, иметь впереди все, ничего не достигая” [4, с. 312], то он бы отказался от лучшего, что сейчас имеет, - от своих воспоминаний.

Таким образом, главным источником лирического в прозе М. Осоргина является память, которой окрашены все события и явления прошлого и настоящего. В плоскости памяти-воспоминаний сходятся все ключевые темы творчества писателя, в ней заключаются его философия и психология, концепция личности и природы, родины и народа, искусства и других идейно-эстетических ценностей осоргинского мира.

“Времена” - это книга, по собственному признанию ее автора, о детстве, юности и молодых годах. Главное в ней не хронология событий и не абсолютная достоверность фактов, ее нерв - это память сердца писателя, память воображения, которая пишет, “подбирая цветные камушки отшлифованных прибоем ощущений и подрисовывая их наблюдениями” [7, с. 13]. М. Осоргин раскрывает самый процесс написания этой книги, когда он, “подобрав обрывки прошлого, оставшиеся не на бумагах, не в документах эпохи, не в письмах, а в памяти”, сплетает их “в книгу, чтобы уж нечего было больше хранить и беречь” [7, с. 152]. Будучи воспоминанием о прошлом и экспликацией человеческих переживаний, “Времена” отличаются особенной поэтической образностью и повышенной эмоциональностью. “Далекое прошлое всегда - сказочная страна”, а далекое и счастливое детство прекрасно вдвойне. Писатель не жалеет красок и музыки слов, чтобы передать свои ощущения от той райской поры его жизни, и лиризм появляется благодаря напряженной интенсивности выражаемых чувств, которые автор как будто спешит передать, зафиксировать в слове, чтобы не растерять драгоценных капель прошлого. У М. Осоргина описания русской природы сливаются с потоком душевных состояний, рождая небольшие “стихотворения в прозе”, например, такие, как описание прихода весны на Каме: “Для начала - для весенних дней - никаких, ни ярких, ни мешаных, красок не нужно, и на севере мы начинаем с белого и черного: черное пробивается сквозь белое талыми островками, а золото солнца ненарисуемо и неописуемо, его сам представь и предположи. Этим начав, мы потом сразу переходим на музыку, слушаем капели и ручейки, и как вздыхают и кряхтят снега и льдинки, и как везде и нигде гомонят птицы, обычные наши вороны, галки и воробьи, и прилетные голоклювые любимцы Герасима Грачевника, и красноперые голосистые щеглята, и скворцы <...> Этот гомон слышно даже сквозь двойные оконные рамы, и вообще весна не дожидается, чтобы вышли на нее посмотреть, а врывается сама и в щелочку, где отпала замазка, и в печную трубу, и на чердак, и бегом по лестнице в намокших валенках. Ей ждать некогда, потому что уж очень много предстоящих дел” [7, с. 12-13]. В этом отрывке возникает неповторимая осоргинская “поэзия родины”, создаваемая присутствием характерных для лирического произведения средств поэтической выразительности: повторы слов, параллелизм синтаксических конструкций, перечисления, вводимые повторяющимся соединительным союзом, прием метафорического олицетворения, напряженность восторженного чувства автора, переживающего свою далекую весну как бы с новой силой упоения.

Во “Временах” все сконструировано вокруг судьбы индивида, сквозь которую прочитываются конфликты эпохи, в них все пронизано субъективным чувством рассказчика, потоком его лирических излияний: описания природы, европейской и русской, размышления о смысле человеческой жизни и о свободе личности, воспоминания о тюрьмах и странствиях по разным уголкам мира. Свое видение мирового кругооборота явлений земной жизни М. Осоргин выражает с помощью эмфатической лирической миниатюры: “И я знал и знаю, что все возвращается и снова уходит, что гибнет растение - но возрождается в зерне; что путь пролетевшей пчелы повторит другая, что вечен перелетный возврат птиц. Все, что мне позже открыли книги, что я принял из них и не отверг, - все это было раньше вышито зеленой гладью на клубничном косогоре, роилось и жило подо мхами, под древесной корой, в бесчисленных норках, прыгало по веткам, стояло звонкой песней над крестьянским полем, расцветало на воле и увядало без времени в детском кулаке” [7, с. 46]. Видно, что писатель пользуется одинаковыми приемами интенсификации художественной выразительности речи: синтаксическим параллелизмом, повторами слов, здесь даже появляются элементы звукописи, в частности, аллитерация выражена достаточно полнокровно. Но каждый раз они срабатывают в одном направлении: проза насыщается поэтической стихией, в сконцентрированности и простоте высказываний кроется глубинный философский подтекст.

С драматичной интенсивностью чувств писатель высказывает собственный взгляд на происходящие в мире трагические метаморфозы, пытаясь определить свое место в жизни эпохи: “Став в сторонке, будто бы бесстрастный, а на деле взволнованный и смущенный величием жизни наблюдатель, страстью познания пьяный всебожник, мальчик, впервые попавший в кинематограф, - я, в сочетании чешуйчатых пятнышек, в отливах жучьей брони, в изгибах членистых тел, в зеленом лаке хлорофилла, бутонах, шипах, подземном и надземном всепожирании и всесотрудничестве, в полетах, ползанье, стойком внедрении корнями, завидуя тысячеглазию мухи и антеннам последней букашки, - ищу понять и познать, как это случается, что просыпается семя и разматывается клубок жизни, у каждого свой, но единый в своем бесконечном разнообразии, роднящий меня с бактерией, мокрицей, плесенью, слоном и Шекспиром? О какой говорите вы цели, не зная не только причины, но и причины причин? О каком добре, не имея ни в пространстве, ни на земле, ни в себе самих точки опоры? О какой истине - кроме искомой и ненаходимой? Вглядываясь в эту жизнь со всею пристальностью, доступною хрусталику глаза, я вижу только вечный путь с цветным фейерверком символов, скользящих отметок на замкнутом круге, но я не вижу ни концов, ни начал, и в вихре нагромождающихся гибелей и кажущихся рождений я, к несказанной радости духа, в награду за его пытливость, - не вижу смерти: ее нет!” [7, с. 50-51]. В этом лирическом фрагменте писатель выражает свою жизнеутверждающую позицию пантеиста-всебожника, который не боится смерти, потому что смерти нет, а есть лишь вечный путь, ведущий человека к постижению истины. Но в этом отрывке наличествуют также и поэтические средства, высвечивающие проникновение лирики в его прозаическую оболочку: риторические вопросительные конструкции с нагнетаемой стилистической анафорой, синтаксический параллелизм речевых периодов с эмоциональной инверсией, цепочка однородных, ритмически повторяемых однородных членов предложения, среди которых есть и авторские неологизмы (“все- пожирание”, “всесотрудничество”), и оригинальные метафоры. Все это вместе взятое способствует созданию единой субъективной интонации жизнелюбия и радости. Подобные примеры лирически насыщенной прозы из “Времен” можно множить, но важно отметить, что проникновение поэзии в автобиографическую прозу М. Осоргина не носило случайный и единичный характер.

Насквозь поэтичны и такие автобиографические очерки М. Осоргина, как: “Земля”, “Портрет матери”, “Дневник отца”, “Вещи человека”, “По поводу белой коробочки”, в которых ярко проявляется осоргинская концепция истории и личности. Они написаны страдающим сердцем человека, научившегося дорожить “патиной времени и легкой плесенью чувств” [6, с. 6] и умеющего видеть и ценить, пройдя через бурные переломы жизни ХХ века, маленькие, но субстанциальные составляющие человеческой жизни, такие, как его корни, его родина, его родные и близкие. Для писателя уцелевшие предметные свидетельства его прошлого, его память сердца об ушедших и дорогих людях, которым хочется пропеть гимн любви и благодарности, важнее громов истории. Потому что “прекрасное и неповторимое остается святыней. Листы бумаги желтеют, как желтеют лепестки белой розы, засушенной и спрятанной на память. Но аромат слов остается” [4, с. 431]. “Аромат слов” и составляет особую поэтическую природу прозаического слова Осоргина, в чем видится наследование им традиции русской лирической прозы.

“Дневник отца” и “Портрет матери” связаны тематически. Они посвящены памяти самых дорогих писателю людей, матери и отцу, которые сыграли огромную роль в его воспитании и личностном становлении. Поэтому интенсивность лирических переживаний, усугубленных поэзией воспоминаний об умерших, достигает пика. Рассказчик перечитывает пожелтевший, но уцелевший дневник отца, те его страницы, которые посвящены зарождению и оформлению любви отца к матери, он смотрит на миниатюрный портрет матери и видит в этих бесценных вещах, в этом дорогом и единственном наследстве, свою связь с прошлым, “с началом и причиной” его бытия. Он предает гласности и множеству читательских глаз эти реликвии, потому что ему “хочется продлить их интимную жизнь хоть в чьей-нибудь памяти, прежде чем все исчезнет” [4, с. 422]. И пишет он об этом со всем жаром и печалью своего любящего сердца, обращаясь мысленно и к своим родителям, и к своим будущим читателям: “Разве это - кощунство? Со всей силой любви и благодарности - благодарности за жизнь, которую оба вы мне даровали, - я напрягаю все свое малое дарование, чтобы сказать о вас лучшими словами, какие найду и сумею вплести в венок вашей памяти. Простите же меня! Уже и до меня доносится холодок грядущего небытия, уже и на моих часах стрелка неумолимо близится к неведомой мне минуте покоя в Востоке вечном. То, что я пишу сейчас, - пишется лишь один раз в жизни и в груде исписанных за многие годы листов бумаги не потонет: кто-то любящий, в кого я верю, чью ласковость чувствую, - близкий ли, далекий, родной или незнакомый, - сделает из этих страниц реликвию памяти обо мне, а через меня - о вас, когда и эти страницы позолотятся временем, как лежащая передо мной наивная и трогательная запись мечтаний и любовной тревоги” [4, с. 422]. Так рождается прозаическое стихотворение-посвящение памяти своих предков. Снова и снова писатель обращается к заимствованиям из лирической стихии: к синтаксическому параллелизму фраз, синонимическим повторам слов, к риторическим восклицаниям и вопросам, стилистической анафоре, выразительной метафоризации, что способствует созданию музыкально-элегической тональности грусти и безмерной любви к давшим ему жизнь людям.

Поэзией проникнуты не только осоргинские мысли о человеческих отношениях и смысле жизни. Русские пейзажи, русская природа, освещенная радостным и теплым светом воспоминаний, пронизаны лирикой любви. В автобиографическом очерке “Земля” признание писателя в любви к земле звучит ритмической и музыкальной стихотворной строчкой, созданной с помощью стилистической эмфазы: “Я тебя люблю, земля меня родившая, и признаю тебя моей величайшей святыней” [4, с. 399]. Когда речь у него заходит о Каме, о русских привольях, то тут поэзия буквально льется из его строк. Крестник Камы и поклонник русских рек, больших и малых, он поет им восторженные песни любви: “В реки великие впадают малые речки и речонки, их соперницы по красоте и мистике: луговые, лесные, горные. Еще много таких, берега которых не рублены и не заселены, вода которых на всем протяжении не видала мельницы и запруды. По берегам незабудки и болотные купавки, на воде тростник, в заводях водяные лилии. Мир комаров, мошкары и хищных стрекоз, то стоящих в воздухе с мертвой неподвижностью, то мелькающих стрелой. Мир птичек, высматривающих рыбу, музыкальных лягушек, водяных крыс. Мир спящих на припеке щук, нарисованных черточками на отмели пескариков, гуляющих голавлей, выходящих на разбой шересперов, под корягой ютящихся налимов и беззаботных серебряных уклеек. Густо населенный живой мир, о каком и отдаленного представления не имеют европейские речки в самых глухих углах” [5, с. 35]. Писатель дает читателю на первый взгляд обычную картину жизни на русских реках, но насыщенность ее подробностями рыбной жизни, множеством мелких и ярких деталей ее существования, превращается в бытийно-лирическое повествование о жизни природного мира, чему способствует целый ряд параллельных синтаксических конструкций, нагнетание ритмически выдержанных однородных членов предложения, анафорическое употребление слова “мир”, метафорическое олицетворение природы. Все это вместе работает на создание целостного музыкального рисунка и единой радостной тональности отмеченной поэзией прозаической речи писателя.

Таким образом, можно сказать, что явления внутрилитературного синтеза, свойственные русской литературе начала ХХ века, присущи и автобиографической прозе М. Осоргина. Однако в его произведениях они редуцированы, и лирическое начало прозы наиболее отчетливо прослеживается в жанре автобиографического повествования, что обусловлено его эмоционально-лирическим содержанием. Детерминированное жанровым своеобразием вхождение лирики в прозаический текст и его обогащение за счет стихотворных семантико-стилистических средств происходило органично и невычурно, с отменным литературным вкусом, тактом и простотой. М. Осоргин не экспериментировал со словом намеренно, но “топос воспоминания”, тоска по прошлому и России, окрашивали произведения писателя в оригинальные лирические тона, вписывающие его прозу в традицию русской классической литературы.

Литература

лиризм осоргин творческий

1. Бергсон А. Две формы памяти [Електронний ресурс] / А. Бергсон. - Режим доступу: flogiston.ru/library/bergson. - Назва з екрана.

2. Бронская Л.И. Концепция личности в автобиографической прозе русского зарубежья первой половины ХХ века (И.С. Шмелев, Б.К. Зайцев, М.А. Осоргин) / Л.И. Бронская. - Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. - 120 с.

3. Мочульский К. Мих. Осоргин. Чудо на озере [Электронный ресурс] / К.В. Мочульский. - Режим доступу: az.lib.ru/o/osorgin m a/text 0030.shtml. - Назва з екрана.

4. Осоргин М.А. Собрание сочинений / М.А. Осоргин; сост., послесл. коммент. О.Ю. Авдеевой. - М.: Моск. рабочий; НПК “Интелвак”, 1999. Т. 1: Сивцев Вражек. Роман. Повесть о сестре. Рассказы. - 1999. - 542 с.

5. Осоргин М.А. Воспоминания. Повесть о сестре / М.А. Осоргин; сост., вступ. ст. и примечания О.Г. Ласунского. - Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1992. - 416 с.

6. Осоргин М.А. Письма о незначительном / М.А. Осоргин. - Нью-Йорк: Издательство имени Чехова, 1952. - 390 с.

7. Осоргин М.А. Времена: Автобиографическое повествование. Романы / М.А. Осоргин; сост. Н.М. Пирумова; авт. вступ. статьи А.Л. Афанасьев. - М.: Современник, 1989. - 622 с., портр.

8. Хализев В.Е. Теория литературы / В.Е. Хализев. - М.: Высшая школа, 1999. - 398 с.

9. Шаховская З. В поисках Набокова. Отражения / З.А. Шаховская. - М.: Книга, 1991. - 319 с.

Размещено на Allbest.ru