Образ Льва Толстого в книге И.А. Бунина "Освобождение Толстого" как антиикона

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Образ Льва Толстого в книге И.А. Бунина "Освобождение Толстого" как антиикона

толстой бунин образ освобождение

Жилина Н.П.

Книга "Освобождение Толстого" была опубликована в Париже в 1937 году и стала плодом «длительных, многолетних размышлений Бунина над личностью, творчеством и философией Л.Н. Толстого, человека, перед которым он «благоговел» - этим словом характеризуют отношение Бунина к Толстому и писатели-современники - Ант. Ладинский, М. Алданов и сам Бунин» Михайлов О.Н. Примечания // Бунин И.А. Собр. соч. в 9 т. М., 1967. Т. 9. С. 568..

Первая глава имеет вступительный характер и является своеобразным семантическим ключом, поскольку содержит в себе зерно всей книги. Очень небольшая (всего полторы страницы), эта главка зрительно и содержательно разделена еще на пять фрагментов, образующих единое целое благодаря общности мотивов, пронизывающих в последующем и всю книгу.

Повествование открывается цитатой из поучений Будды: «Совершенный, о монахи, не живет в довольстве. Совершенный, о монахи, есть святой Высочайший Будда. Отверзите уши ваши: освобождение от смерти найдено» Бунин И.А. Освобождение Толстого // Бунин И.А. Собр. соч. в 9 т. М., 1967. Т. 9. С. 7. Далее все цитаты будут даны по этому изданию с указанием страниц в тексте.

140. Заявленная в названии как центральная для всего произведения, тема освобождения здесь получает свою философскую конкретизацию: найдено освобождение от смерти. Вслед за изречением Будды приводятся слова Толстого, в которых, как считает Бунин, содержится «главное указание к пониманию его всего»: «Мало того, что пространство и время и причина суть формы мышления и что сущность жизни вне этих форм, но вся жизнь наша есть (все) большее и большее подчинение себя этим формам и потом опять освобождение от них…» (44). Определяя пространствои время только как «формы мышления», но не бытия человека, Толстой, как видим, подчеркивает, что «сущность жизни вне этих форм», и само обретение свободы возможно лишь путем освобождения от них. Полностью принимая эту мысль Толстого, Бунин пишет: «Астапово - завершение «освобождения», которым была вся его жизнь, невзирая на всю великую силу «подчинения»» (7). Так возникают две центральные оппозиции, ставшие стержнем всей книги: жизнь / смерть, свобода /плен.

С самого начала повествования, уже с первого слова появляется мотив духовного совершенства, который на протяжении всей книги воплощается в важнейшем тезисе: только совершенный человек в состоянии достичь истинной свободы, а условием ее достижения является полное отречение от земного мира. Мотивом духовного совершенства первая глава своеобразно окольцовывается: в конце ее появляется список «благородных юношей», которые отвергли сей мир, мир «довольства» ради обретения высшей истины: «был царевич Готами, был Алексей Божий человек, был Юлиан Милостивый, был Франциск из Ассизи… К лику их сопричислился и старец Лев из Ясной Поляны» (8). Производит впечатление уже сам по себе ряд имен, в который входит и основатель одной из мировых религий, и один из самых почитаемых на Руси раннехристианских святых, и герой средневековой легенды, отказавшийся от мирских соблазнов во имя праведной жизни, и известный всему миру католический святой, основатель монашеского ордена францисканцев. Русский писатель включается в этот ряд с номинацией «старца» - слово, которым в отечественной православной традиции определяли подвижников веры. Кроме того, как видим, применяется особый фразеологический оборот, уместный в жизнеописаниях святых, с лексикой высокого стиля и характерной интонацией: «к лику их сопричислился…». Таким образом, уже в самом начале дается определенная идейная установка: книга Бунина - это не мемуары современника, не записки младшего литературного собрата, не воспоминания ученика о любимом и почитаемом учителе, это повествование, которое должно стать своеобразным неканоническим житием великого и святого человека, фило - софа и вероучителя, появившегося на земле, чтобы указать людям путь к высшей цели. В дальнейшем такое восприятие только укрепляется, поскольку происходит расширение списка «благородных и мудрых» великих людей всего человечества: в него включаются также античные авторы, ветхозаветные пророки, царь Соломон, пророк Магомет и, как выразился Бунин, «даже Сам Сын Человеческий» (36). Причина появления такого своеобразного «жития» становится ясна из дальнейшего повествования: по мнению Бунина, Толстой жил непонятым, умер непонятым и через четверть века после своей смерти продолжает оставаться непонятым в своем величии и святости.

Категории жизни и смерти, основополагающие в любой философской системе, рассматриваются в книге Бунина в русле концепции Толстого, который в своих религиозных трактатах настаивает на том, что все мудрецы с древнейших времен высказывали одну и ту же идею: о суетности земной жизни и необходимости отречения от земного мира для достижения высшего совершенства и жизни небесной. Присоединяясь к мысли Толстого, Бунин формулирует ее таким образом: при рождении человек оказывается плененным жизнью, и настоящим освобождением для него может стать только смерть. Однако это возможно лишь в том случае, если его земной путь был верным.

Важнейшая задача Бунина - представить жизнь Толстого как Путь. Именно поэтому во второй главе он излагает теорию Толстого о фазисах (или периодах) жизни любого человека и показывает, как шел великий писатель от грехов и ошибок к «высшей мудрости» и настоящей свободе. Полным «освобождением» Толстого стал, по Бунину, его уход из Ясной Поляны и смерть на станции Астапово. На протяжении повествования Бунин не раз возвращается к описанию последних дней великого писателя, а вся его жизнь рассматривается и оценивается через призму его ухода. Таким образом, сквозной нитью книги является мысль об уходе как возвращении к истине.

Воспоминания и размышления самого Толстого, его близких, друзей и знакомых привлекаются Буниным, чтобы обосновать важнейшую для него идею: с рождения и до самых последних дней жизни Толстому мешали всевозможные «рамки», которые стесняли и ограничивали его свободу: будь то пеленки в пору младенчества, мнения старших в детстве, правила этикета в юности, общественные принципы, традиции и религиозные установки в зрелости. Постоянное стремление к освобождению от внешних и внутренних преград отличало Толстого на протяжении всей его жизни, что, по Бунину, является несомненным свидетельством его избранности и величия.

Одним из главных препятствий на пути к свободе в сознании Толстого в поздний период его жизни стал дом. Известно, что дом, означая прежде всего жилище, защищающее и укрывающее человека, существует еще и в качестве культурной универсалии, которая в более широком смысле начинает перерастать в такие понятия, как отчий дом, родина, Отечество. «Дом - в народной культуре средоточие основных жизненных ценностей, счастья, достатка, единства семьи и рода (включая не только живых, но и предков)» Славянская мифология: энциклопедический словарь. М., 1995. С. 168.. Семантика дома не исчерпывается только этими значениями. Воспринимаясь, прежде всего, в качестве главного материализующего начала (семьи, рода), дом является еще и чрезвычайно емким символом: «с одной стороны, дом строится как уменьшенная модель вселенной; с другой стороны, с ним сравнивается и человеческое тело. Дом синонимичен Храму и противопоставлен Дворцу… Происходит это потому, что изначально, с древнейших времен, дом мыслится как центр мира, святилище Рода» Энциклопедия символов, знаков, эмблем / авт.-сост. В. Андреева [и др.]. М., 2001. С. 159.. При этом все основные значения слова дом имеют исключительно положительную коннотацию. Не случайно одной из самых известных и семантически значимых в Евангелии является притча о блудном сыне, главными событиями которой являются уход из дома и возвращение домой.

Чрезвычайно важно, что дом как аксиологическое понятие отвергается

Толстым во всех его значениях. Описание Бунина лишь подтверждает то, что хорошо видно по художественным произведениям Толстого: на протяжении его жизненного пути происходило постепенное отчуждение от таких важных для каждого человека ценностей, как отечество и религия. Последним этапом стал уход из Ясной Поляны, от семьи и из дома. Это произошло, поскольку дом стал напрямую ассоциироваться в сознании Толстого с пленом, а бездомье - с истинной свободой. Применяя буддийскую терминологию, Бунин все значения понятия дом обозначает словом родина, а бездомье - словом чужбина. Так возникает оппозиция родина / чужбина, где родина понимается как пространство низкое, земное, топос мира сего, с его довольством и бездуховностью, а чужбина - как высокое небесное пространство истины. Понятно, что все положительные коннотации в этой оппозиции присвоены чужбине, а родина имеет только негативные.

Как и Толстой, Бунин не видит принципиальных различий между учением Будды и заповедями Христа. Повторив не раз, что уход Толстого является высшей точкой в его освобождении, Бунин стремится философски обосновать это, цитируя Поучения Будды: «Тесна жизнь в доме, место нечистоты есть дом» (15). Уверенный, что в христианском сознании оппозиции дом / бездомье, родина / чужбина имеют ту же семантику, что и в буддизме, Бунин приводит цитату из Евангелия, включая в нее свою собственную фразу и не заботясь о том, что сознательно или ненамеренно искажает его смысл: «Враги человеку домашние его… Кто не оставит ради Меня отца и матери, тот не идет за Мной» (8). В настоящем виде, как известно, цитата выглядит так: «Враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня…» (Мф. 10: 37) Различие очевидно: евангельская мысль утверждает любовь к Богу как жизненный ориентир, как наивысшую величину в иерархии ценностей, при этом, однако, не противопоставляя ее любви к людям - даже наоборот; в формуле же Бунина любовь к Богу оказывается несовместимой с любовью к людям. Цитируя запись Толстого в сборнике мудрых мыслей «Я - Антонин, но я и человек; для Антонина град и отечество - Рим, для человека - мир», Бунин добавляет: «Для Толстого не осталось в годы его высшей мудрости не только ни града, ни отечества, но даже мира; осталось одно: Бог; осталось «освобождение», уход, возврат к Богу, растворение - снова растворение - в Нем» (7-8).

Отвергая дом как аксиологическое понятие (включающее в себя семью, род, отечество и религию), Толстой создает свою собственную систему ценностей, определяющую всю картину мира, в которой центральными являются представления о человеке и его Творце. По мысли Толстого, душа и тело в человеке - это совершенно раздельные субстанции, существующие обособленно и противоположные по своей сути: в душе воплощено божественное начало, в теле, по терминологии Толстого, - начало «животное», душа заключает в себе высокую, небесную сущность, в теле гнездятся пороки и соблазны. Таким образом, тело оказывается лишь грязной, порочной и непотребной оболочкой для той чистой божественной частицы, которой является душа. Лишь этот элемент божественного начала в человеке составляет крупицу истины, все же остальное, что принадлежит его собственной личности, - ложно, порочно и греховно. Следует подчеркнуть, что само понятие личности Толстой связывал с представлением о плотских, телесных проявлениях человека, поэтому освобождение души возможно для него лишь при условии отделения ее от тела (то есть после физической смерти), когда она сможет вернуться в свой «истинный дом», к Богу. Таким образом, в оппозиции жизнь / смерть, по Толстому, именно понятие смерть обладает положительной коннотацией, в то время как с понятием жизнь связана исключительно негативная семантика.

Сам смысл человеческой жизни, по мысли Толстого, состоит в том, чтобы всю жизнь готовиться к смерти, то есть к переходу в иной, высший мир, к Богу. На первый взгляд, этот тезис не противоречит христианским представлениям. Однако переход в иной мир в толстовском учении связан не с судом Божиим, а с концом личного бытия, и поскольку Творец здесь мыслится как абстрактное и безличное божество, то лишь уход из этого мира дает человеку возможность полного растворения в этом божестве, и только такое растворение мыслится как действительное обретение истины и свободы.

Значительное место в книге Бунина занимают его собственные воспоминания о Толстом. Особые чувства и особое отношение к своему великому современнику Бунин начал испытывать еще с раннего детства: «Мечтать о счастье видеть его я начал очень рано» (50). Услышав рассказ отца о встречах с писателем во время севастопольской кампании, смотрел на него «во все глаза: живого Толстого видел!» (51) С течением времени чувство только усиливалось, о чем говорит такое признание: «В ранней молодости я был совершенно влюблен в него, в тот мной самим созданный образ, который томил меня мечтой увидеть его наяву» (51). Увлечение толстовством - «опять-таки от влюбленности в Толстого как художника… не без тайной надежды, что это даст. законное право увидеть его и даже, может быть, войти в число людей, приближённых к нему» (51). Впечатление от его московского дома в Хамовниках - «сказочное. Какой особый сад, какой необыкновенный дом, как таинственны и полны значения эти освещённые окна: ведь за ними - Он!» (56). Заглавная буква в слове «он» говорит сама за себя. Состояние после первой встречи с Толстым: «.Провел вполне сумасшедшую ночь, непрерывно видел его во сне с разительной яркостью, в какой-то дикой путанице…» (58) Память сохранила даже мельчайшие подробности встречи с обожаемым великим человеком, выражение его глаз, походку, интонацию, каждое его слово, детали его внешности: «по-звериному зоркие» глаза, «крупную руку, к которой мне хотелось припасть с восторженной, истинно сыновней нежностью» (57). Нет сомнений: на протяжении всей жизни Бунина Лев Толстой занимал в его душе положение кумира.

Мотив духовного совершенства теснейшим образом переплетается в книге с мотивом избранничества. Описывая характер, натуру и личность

Толстого, Бунин подчеркивает в ней два определяющих начала: с одной стороны природные - «звериные» - проявления, с другой - утонченный аристократизм. «Простота и царственность» (81) - вот сочетание, которое, по Бунину, поражало в Толстом и было свойственно ему от природы. Необыкновенная и изумляющая многих жизненная сила Толстого, по мнению Бунина, берет свои истоки в его природных корнях, в особой близости его естества со «зверьем». Такую же энергию природного начала Бунин видит и в других необычных, исключительных людях - избранных, таких, как Будда, царь Соломон, пророк Магомет… Этих людей Бунин называет «царственным племенем» (48) и считает, что среди особых качеств, присущих им, выделяется необычно развитое природное, или «звериное» начало. Чтобы как можно ярче показать это, Бунин применяет даже удивительное по своей необычности сравнение с гориллами: «Гориллы в молодости, в зрелости страшны своей телесной силой, безмерно чувственны в своем мироощущении, беспощадны во всяческом насыщении своей похоти, отличаются крайней непосредственностью, к старости же становятся нерешительны, задумчивы, скорбны, жалостливы… Сколько можно насчитать в царственном племени святых и гениев таких, которые вызывают на сравнение их с гориллами даже по наружности! Всякий знает бровные дуги Толстого, гигантский рост и бугор на черепе Будды, падучую болезнь Магомета.» (48)

Как считал Бунин, присущая Толстому первобытная сила заставляла покоряться ему не только людей, но и животных - ярким примером является один случай, описанный известным музыкантом Гольденвейзером, близко знавшим семью Толстого: «Я не могу представить себе его испуганным, говорит Гольденвейзер. Однажды зимой мы ехали с ним вдвоем в маленьких санках. Он правил. Начиналась метель, становилась все сильнее, так что наконец мы сбились с пути и ехали без дороги. Заметив вдалеке лесную сторожку, мы направились к ней, чтобы расспросить у лесника, как выбраться на дорогу. Когда мы подъехали к сторожке, на нас выскочили три или четыре огромных овчарки и с бешеным лаем окружили лошадь и сани. Он решительным движением передал мне вожжи, а сам встал, вышел из саней, громко гикнул и с пустыми руками пошел прямо на собак. И вдруг страшные собаки сразу стихли, расступились и дали ему дорогу, как власть имущему. Он спокойно прошел между ними и вошел в сторожку со своей развевающейся седой бородой» (95).

В то же время совершенно особенным оказывается, по мысли Бунина, аристократизм этих людей, проявлявшийся прежде всего в их гордости: сообщив, что Будда-царевич был «из рода тех, чья гордость вошла в поговорку» (49), Бунин добавляет, что «гордость кн. Н.С. Волконского, деда Толстого по матери, тоже была достойна поговорки» (49), акцентируя внимание читателя на этой, по его мнению, наследственной психологической черте, отличающей великих и избранных.

В воспоминаниях людей, близко знавших Толстого и его семью, возникает сложный и неоднозначный образ человека, который всегда чувствовал себя несравненно выше других, окружающих его людей, - Бунин, однако, считает это лишь свидетельством его исключительности, проявлением избранной натуры. Цитируя высказывания биографов Толстого, отмечавших его многочисленные недостатки, неприятные особенности, душевные изъяны и слабости, Бунин вступает с ними в острую полемику, привлекая те же факты из жизни Толстого, но давая им совершенно другую (иногда противоположную) трактовку. Справедливо утверждая, что все биографы основывают свои представления прежде всего на признаниях самого Толстого, Бунин настаивает на том, что у автора «Исповеди» было гипертрофированное чувство совестливости и отличное от других (то есть более высокое!) представление о нравственной норме. Именно с этим связывает Бунин многочисленные признания Толстого в своих грехах и пороках. Неукротимый гнев и ярость Толстого, его несдержанность и грубость, непреодолимое женолюбие в молодости, неудержимая страстность и бурная чувственность вплоть до глубокой старости, - все эти проявления

Бунин также относит на счет исключительности Толстого, его природного начала, его «звериного» естества, свидетельствующего о его избранности.

Стремясь утвердить мысль о недостижимой для других духовной высоте Толстого, Бунин ставит проблему степени его греховности. Цитируя признание Толстого «Я испытываю муки ада: вспоминаю всю мерзость своей прежней жизни…», он полемически вопрошает: «Какая «мерзость», какие смертные грехи числились за ним?» И дает совершенно определенный ответ: «Только те, что называются «грехами святых», всегда считавших себя самыми страшными грешниками» (38). Между тем аморальные и безнравственные поступки Льва Николаевича Толстого хорошо известны не только по его дневникам и Исповеди, но и по художественным произведениям, в сюжетах которых отразились события жизни их автора. Одним из таких произведений, как известно, является роман Воскресение, где судьба Катюши Масловой воспроизводит ситуацию, происшедшую с молодым Толстым и горничной его тетушек, что засвидетельствовано самим писателем (108). Такой подход Бунина дает основания считать, что понятия святость и греховность неверно понимались им: в православном сознании, как известно, святой - это не тот человек, в котором не проявляется или, тем более, отсутствует греховное начало, а тот, который сильнее других осознает свою греховность и более других борется с нею.

Есть и еще один важный момент, который не учитывается Буниным: ясно и отчетливо видя свои грехи, святые подвижники искренне и глубоко каялись в них, и именно покаяние приводило к очищению души; что же касается толстовской Исповеди, то она написана прежде всего с целью показать порочного человека как продукт окружающей его среды и тем самым обличить то общество, которое сформировало в молодом человеке равнодушие и презрение к нравственным принципам, цинизм и моральную распущенность. Таким образом, Толстой в большой мере переносит ответственность и вину за греховные поступки с самого человека на его окружение. Художественные и особенно публицистические произведения

Толстого, написанные в поздний период его жизни, имели главной целью обличение человечества, идущего, по его мнению, неверным путем, избравшего ложные ориентиры и все больше удаляющегося от Христа. Однако нельзя не увидеть, что осуждая, обличая и отвергая всё земное устроение, Лев Толстой занимает позицию высшего судии над человечеством, и при этом в его суде нет ни милосердия, ни настоящей любви. Интересно, что в воспоминаниях близко знавших его людей возникает такая характерная портретная деталь, не раз упомянутая в книге, как «незабываемые глаза» (70): «горестно-сумрачные» (29), «проникающие в душу» (42), «маленькие серо-голубые… по-звериному зоркие» (57), «пронзительно-жесткие глаза под нависшими бровями» (75), «пронзительно - острые, умные», и, наконец, как итог - «волчьи глаза» (73). Оспаривая это определение как «неверное» (86), Бунин, однако, признает: «Все же в портретах его молодости, зрелости и первых лет старости всегда есть нечто преобладающее, такое, что, во всяком случае, не назовешь добротой» (87).

Утверждая, что вся его жизнь - освобождение от великой силы подчинения пространству, времени и причине, Бунин дает свое представление о достижении свободы - через преодоление внешних преград, при этом не осознавая, что остаются еще и преграды внутренние, которые и являются в христианском представлении главными, - страсти. Как и Толстой, Бунин не смог понять, что в христианском сознании истинная свобода может быть достигнута только путем внутреннего освобождения человека, его очищения от страстей.

Включая Толстого в ряд великих христианских святых, Бунин не принимает во внимание, что образы подвижников веры в житиях и их лики на иконах излучают свет и покой, являющиеся следствием бесстрастия (то есть очищения от страстей) - состояния, достигнутого ими в результате огромного и постоянного труда души. В противоположность этому в воспоминаниях самых разных людей о Толстом и его семье постоянно выделяются как главные черты - неистовая страстность, мятежность и бунтарство, и именно они воспринимаются Буниным как основа его праведности и величия.

Лев Толстой, как и многие другие образованные люди той эпохи, никогда не изучал христианскую догматику, а Евангелие воспринимал в соответствии со своими представлениями, сформированными прежде всего под влиянием философии просветителей. Вот почему не кажется странным признание Толстого, сделанное, по свидетельству его секретаря, в конце жизни: «Я разлюбил Евангелие» (16). Как известно, основополагающие христианские догматы Толстой отвергал, для него была абсолютно чужеродной идея о Спасителе как Сыне Божием, Богочеловеке, пришедшем в мир восстановить связующую нить между человеком и Творцом, прерванную в результате первородного греха. Вследствие этого идея спасения в учении Толстого была связана не с Богом, а с самим человеком, а единственной возможностью спасения становился полный отказ от каких бы то ни было земных радостей. Поэтому так называемое толстовское «христианство» так мрачно и абсолютно безрадостно, а самому Толстому так чуждо и непонятно то чувство, которое несет в себе православная икона, говоря словами Е.Н. Трубецкого, «та несравненная радость, которую она возвещает миру», и «изумительная ее жизнерадостность» Трубецкой Е.Н. Умозрение в красках // Трубецкой Е.Н. Смысл жизни. М., 1994. С. 229..

Имея целью написать своеобразную словесную икону Толстого, Бунин, разумеется, понимал, что икона - это всегда изображение не лица, но лика. А по точному определению о. Павла Флоренского, «лик есть осуществленное в лице подобие Божие. Когда пред нами - подобие Божие, мы вправе сказать: вот образ Божий, а образ Божий - значит и Изображаемый этим образом, Первообраз его. Лик, сам по себе, как созерцаемый, есть свидетельство этому Первообразу…» Флоренский П.А. Иконостас. М., 2001. С. 31.. Однако в книге Бунина за образом, так сказать, «главного персонажа» мыслится только русский писатель граф Лев Николаевич Толстой, показанный в его биографической конкретике и данный через призму бунинского восприятия как исключительный человек, избранная личность, воплощение совершенства.

Ко всему сказанному хочется добавить следующее.

Описывая реакцию людей из самых разных сословий на отлучение Толстого от Церкви за кощунство над ее святынями, Бунин верно и точно увидел, что русское общество в этом вопросе было на стороне Толстого, и - скажем больше - для того, чтобы в этот момент выступить в поддержку Церкви, требовалось немалое мужество, внутренняя сила и твердость. В России конца XIX - начала XX века Лев Толстой воспринимался как «великий старец», Учитель жизни, последний пророк, «великий защитник всех трудящихся и обремененных», «мировая совесть». Это стало особенно хорошо понятно в дни его пребывания на станции Астапово, когда по всей стране ждали с тревогой бюллетеней о его здоровье, а еще больше - во время похорон, когда многотысячная толпа пела «Вечную память», с земными поклонами провожая его гроб от станции до Ясной Поляны.

Известный в свое время журналист А.С. Суворин в начале XX века записал в своем дневнике: «Два царя у нас: Николай Второй и Лев Толстой. Кто из них сильнее? Николай Второй ничего не может сделать с Толстым, не может поколебать его трон, тогда как Толстой несомненно колеблет трон Николая и его династии. Его проклинают, Синод имеет против него свое определение. Толстой отвечает, ответ расходится в рукописи и в заграничных газетах. Попробуй кто тронуть Толстого. Весь мир закричит, и наша администрация поджимает хвост» Цит. по кн.: Петров Г.И. Отлучение Льва Толстого. М., 1964. С. 7..

Показывая «величие и святость» Толстого, Бунин одновременно утверждает и истинность его, как определил И.М. Концевич, «панрелигии» Концевич И.М. Истоки душевной катастрофы Л.Н. Толстого // За что Лев Толстой был отлучен от Церкви: сборник исторических документов. М., 2006. С. 384., об основании которой Толстой, как известно, мечтал еще в 1855 году, будучи участником Севастопольской обороны. Этой религии, по его мысли, «соответствующей развитию человечества, религии Христа, но очищенной отверы и таинственности, религии практической, не обещающей блаженства на небе, но дающей блаженство на земле» Толстой Л.Н. Собр. соч.: в 20 т. М., 1965. Т. 19. С. 150.

153, он и посвятил последние десятилетия своей жизни.

Думается, что книга Бунина является точным и ярким отражением состояния русского общественного сознания предреволюционной эпохи, когда главной задачей стало представляться достижение Царства Божия на земле, и именно эта идея в обществе (имеющем очень приблизительное представление о христианской системе ценностей), стала казаться истинным и подлинным воплощением христианства.

Размещено на Allbest.ru