Становление литературной репутации К.Д. Бальмонта

Размещено на http://www.allbest.ru/

В.Н. Крылов

СТАНОВЛЕНИЕ ЛИТЕРАТУРНОЙ РЕПУТАЦИИ

К.Д. БАЛЬМОНТА



Рассматривается проблема литературного успеха и становления, динамики репутации крупнейшего поэта-символиста старшего поколения Константина Бальмонта. Для достижения поставленной цели привлекаются различные историко-литературные источники прижизненная критика, мемуары, переписка, дневники. Сопоставление материалов литературной критики, свидетельств читательской популярности, пародий и других источников позволяет уточнить и конкретизировать историю поэтического успеха и славы Бальмонта на протяжении 1890 -1910-х гг.

Ключевые слова: К. Бальмонт, символизм, успех, репутация, литературная критика, пародии.



Литературные репутации модернистов, рецепция их поэзии в читательской среде одно из малоизученных направлений современного исследования русского модернизма. На эту проблему уже обращалось внимание в литературоведении. А.И. Рейтблат в полемической статье «“<...> что блестит”? (Заметки социолога)» (2002) затронул вопрос о кризисе «серебряновечной» проблематики в российской науке и о необходимости поиска новой исследовательской парадигмы, наметив несколько направлений: модернисты и русское общество, модернисты и литературные институты, становление литературных репутаций литераторов-модернистов, модернисты и читатель (авторские стратегии; рецепция произведений и т.д.) [1. С. 62] Можно назвать единичные работы по этим проблемам: о репутации М. Кузмина [2], рецепции поэзии И. Анненского [3].. Понятия «успех», «слава», «авторская стратегия» редко применяются к изучению писателей начала XX в., как и в целом к русской литературе, хотя использование подобных социологических понятий способно обогатить литературоведческий инструментарий. Как отмечают исследователи, «представления о том, что такое литературная слава, каковы механизмы ее возникновения и распространения, это немаловажная составляющая представлений о месте писателя в культуре и обществе в целом» [4. С. 134-135]. Между тем эпоха Серебряного века дает очень богатый материал для исследования механизмов репутаций.

Начало XX в. отмечено важными процессами в литературной жизни, среди которых, прежде всего, выделяются увеличение читательской аудитории, невиданный взлет статуса писателя в общественном сознании, формируются роли писателя-профессионала, «модного автора», «культового автора» [5]. То, что исследователи фиксируют уже в эпоху романтизма

предпосылки конструирования литературного культа (повышение соревновательности на книжном рынке, феномен «модной книги», принцип новизны в литературном процессе, превращение имени автора в бренд) [6], многократно усиливается в эпоху Серебряного века.

Жорж Нива отмечал: «Лишь в начале ХХ века писатель становится настоящим профессионалом, представителем самостоятельного сословия творческой интеллигенции. Благодаря многочисленным журналам, книгам, литературным вечерам и рецензиям в периодической печати этот литератор нового типа делается любимцем публики, чьи сочинения стремятся напечатать крупнейшие ежедневные газеты, подлинной «звездой» массовой информации» [7. С. 610]. Эти процессы связаны и с бурным развитием журналистики, прессы. Б.М. Эйхенбаум подчеркивал, что в это время «...русская литература обрастала прессой. Писательство становилось распространенным занятием, массовой профессией, обслуживающей разнообразные вкусы и требования общества» [8. С. 120-121].

Постоянными в статьях и переписке современников становятся рассуждения о литературной славе, о моде, о литературных репутациях и о тех механизмах, которые обеспечивают успех писателю. В современных исследованиях социологии литературной жизни эпохи Серебряного века справедливо отмечается, что «публика того времени вообще склонна была к сотворению литературных кумиров и по очереди носила на руках и разрывала на сувениры шляпы и платки Горького, Андреева, Бальмонта, Северянина, Собинова, Шаляпина, Качалова. Потому в каждом случае необходимо определить истинное значение того или иного литературного явления или события в максимально широком контексте»[9. С. 20-21]. Не стоит преувеличивать или преуменьшать значение того или иного крупного писателя в жизни эпохи, поскольку его образ сосуществовал в сознании читателя рядом с образами других писателей и деятелей искусства.

В аспекте отмеченных тенденций можно исследовать и историю литературной репутации К.Д. Бальмонта первого символистского поэта, добившегося всероссийской известности. Нельзя сказать, что в бальмонтоведении совсем не затрагивается вопрос о его литературной репутации. Все исследователи, кто анализирует творческий путь поэта, говорят о его необыкновенной популярности Проблема литературных репутаций становится одной из ключевых в книге А.А. Измайлова «Пестрые знамена» (1913), где он рассуждает о «раздутых» и «пониженных», медленно создававшихся репутациях, а также репутациях, в создании которых наименьшее место отводится удаче. В начале XX в. усиливается роль критики в создании репутации писателя, в возможном усилении средствами критики воздействия произведения искусства на публику, в формировании и закреплении его успеха и вообще судьбы автора (как в положительном, так и в отрицательном смысле). См. исследования последнего времени: монография П.В. Куприяновского, Н.А. Молчановой «Поэт Константин Бальмонт. Биография. Творчество. Судьба» (Иваново, 2001), вступительный очерк А.А. Кобринского «Дедушка русского символизма (Литературная судьба Константина Бальмонта)» к сборнику «Солнечная пряжа» в малой серии «Новой библиотеки поэта» (СПб., 2003), сборник «Константин Бальмонт глазами современников» (СПб., 2013). Укажем на единственную известную нам статью, посвященную такой совершенно неизученной проблеме, как соприкосновение жизни и творчества Бальмонта с массовым читательским сознанием, с жизнью рядовой, «низовой» интеллигенции, творчеством поэтовсамоучек: Таганов Л.Н. Бальмонтовский сюжет в стихотворных тетрадях Я.П. Надеждина // Константин Бальмонт, Марина Цветаева и художественные искания XX века : межвуз. сб. науч. тр. Иваново, 2002. Вып. 5.. В современных авторитетных антологиях поэзии Серебряного века Бальмонт представляется таким образом: «...из всех символистов первым получил общечитательское признание и первым его утратил («исписался»), сохранив, однако, славу самого «певучего» поэта эпохи» [10. С. 258]. Однако эта констатация прижизненногоуспеха Бальмонта, как правило, не сопровождается анализом «механизма» его литературной репутации: как она складывалась, как изменялась, какие факторы влияли на нее, каким был образ Бальмонта в восприятии публики (критики, писателей, рядовых читателей) и т. д. В полной мере, полагаем, эта задача трудновыполнима из-за недоступности многих источников, необходимых для понимания всех форм читательской рецепции. Если отзывы критики, затерянные на страницах дореволюционной периодики рубежа Х1Х-ХХ вв., можно найти, то свидетельства обычных читателей чрезвычайно редки. Мы будем обращать внимание на те источники (в основном это литературная критика, но привлекаются и пародии, шаржи, свидетельства читательской популярности и т. д.), которые характеризуют роль и место Бальмонта в русской литературе, где так или иначе ставится вопрос о литературном успехе поэта, но ограничимся дореволюционным периодом, не претендуя на исчерпывающую полноту картины.

Автор вступительной статьи к недавно вышедшей книге «Константин Бальмонт глазами современников» Л.Н. Таганов отмечает, что мемуары, дневниковые тексты запечатлели «триумфально-скандальное вхождение Бальмонта в русскую литературу, неимоверный успех его первых поэтических книг, начиная со сборника «Под северным небом» (1894)» [11. С. 11].

Здесь, видимо, следует, внести некоторую корректировку, попытаться выявить этапы истории литературной репутации поэта, ведь «литературная репутация писателя это всегда процесс, а не что-то статичное и закрепившееся» [10. С. 21]. При этом мы опираемся на определение литературной репутации, сформулированное А.И. Рейтблатом: «... представления о писателе и его творчестве, которые сложились в рамках литературной системы и свойственны значительной части ее участников (критики, литераторы, издатели, книготорговцы, педагоги, читатели). Литературная репутация в свернутом виде содержит характеристику и оценку творчества и литературно-общественного поведения писателя <.> существование литературных репутаций необходимо для структурирования литературной системы, поддержания внутрилитературной иерархии, обеспечивающей ее функционирование и динамику» [12. С.51-52]. Нужно учитывать не только реакцию внешних интерпретаторов творчества писателя, но и обратную связь читательских мнений и поведения писателя. По мысли Н. А. Богомолова, автор «неминуемо реагирует на критические отклики», «соотнося истинное содержание своего творчества, каким оно представляется ему, с той внешней рецепцией, которая выражается в откликах “литературной общественности”» [2. С. 57].

Показательно, что уже в первых рецензиях на сборники Бальмонта авторы размышляют о его литературном успехе и прогнозируют возможное будущее нового поэта. Откликаясь на выход первой книги Бальмонта «Под северным небом» (1894), А. Волынский писал: «Г. Бальмонт выступает на литературное поприще довольно своеобразно. Соединив несколько коротеньких стихотворений, он выпускает их небольшою книжечкою в изящной обертке, с пышным заглавием: «Под северным небом». <...> В какихнибудь два года можно. опередить на пути славы все современное поколение поэтов. <...> Положительно можно сказать, что в славе г. Бальмонта потонут все мелкие репутации современных деятелей печати. Настоящая книжка только начало большого литературного предприятия, в некотором роде поэтическая угроза сверстникам и товарищам: вот посыплются, как из рога изобилия, новые и новые книжки, вот г. Бальмонт станет героем дня» [13. С. 383]. Если убрать из этой оценки некоторый иронический тон, то она воспринимается как сбывшийся прогноз.

Множество мемуарных свидетельств доносят до нас впечатления того необыкновенно сильного влияния, которое оказал Бальмонт на молодое поколение любителей «новой» поэзии. Почти все современники говорили о невероятной славе Бальмонта Все эти мемуарные тексты требуют исторической корректировки. Вопервых, все они в большинстве написаны современниками поэта, но начальный этап формирования его известности они не застали. Вовторых, суждения мемуаристов о славе Бальмонта (понятой как некое уже состоявшееся явление) не совсем соотносятся с тем, что мы знаем об отношении к писателю в критике, где даже внутри одного литературнокритического направления не обнаруживается единства..

По свидетельству В. Вейдле, «слава Бальмонта началась в год 1895 когда я родился, была уже в упадке, как и его талант, когда я в году девятьсот восьмом или девятом стал приохочиваться к чтению стихов, конечно, я о нем узнал, его читал, но того чувства, с каким его читали чуть постарше современники мои, покуда я пешком под стол ходил, я себе не представлял, и стихи его не то чтобы отталкивали меня, а вовсе меня не задевали» [11. С. 410]. Г. Адамович в статье 1925 г., цитируя «Все мне грезится море, да небо глубокое,/ Бесконечная грусть, безграничная даль», отмечал, что «у людей останавливалось дыхание, когда они читали это, и слезы появлялись на глазах». «Не надо упрекать их, если порой они говорили, что это «выше Пушкина». Они слышали в этих строках то, чего Пушкин им дать не мог» [Там же. С. 133]. И. Эренбург напоминал молодым советским читателям, что в «начале XX века нельзя было найти студента, не знакомого если не со стихами, то, по крайней мере, со славой Бальмонта» [Там же. С. 294].

Можно привести еще немало признаний, передающих воздействие поэзии Бальмонта на читателей (особенно на молодых любителей поэзии и вообще на молодежь, но нельзя не обнаружить такой фактор, способствующий популярности поэта, как общность психологического и эмоционального опыта писателя и совпадение «горизонта читательских ожиданий»). Как это выражено в воспоминаниях поэтессы Веры Звягинцевой: «Мне, 15-16-летней провинциалке, не дошедшей до Пушкина, а доведенной сентиментальностью учителей словесности до Надсона и Апухтина, это было откровением. Во-первых, я тоже не намеревалась жить настоящим, вовторых, в качаньи и легкости этих строк, да еще гонимых почтенным “Русским богатством”, мне чудилась какая-то магия» [11. С. 73].

И. Одоевцева назвала Бальмонта первым поэтом-модернистом, «способным очаровать и потрясти» [Там же. С. 426]. В книге «На берегах Сены» она вспоминает, что Бальмонт моментально прославился в 1894 г. на всю Россию своей второй книгой стихов «Под северным небом», «стал настоящим кумиром не только читателей, но и поэтов и критиков», «властителем дум и душ того времени» [Там же. С. 428-429].

Первые стихи Бальмонта оказались созвучны настроениям эпохи, времени переоценки всех ценностей. С. А. Венгеров, говоря о психологическом единстве эпохи 1890-1910-х гг., усматривал общее в таких, казалось бы на первый взгляд, разных его выразителях, как Г орький и Бальмонт. «Конечно, Горький общественник и марксист, а Бальмонт индивидуалист и символист, но они тем не менее во многом братья по духу. Дерзкий вызов марксизма и бодрая вера в свои силы, с одной стороны, и, с другой буйные стремления Бальмонта «разрушить здания», его гордое желание «быть, как солнце», его бурные, жгучие страсти все это объединяется в один вызов традициям, условности и вообще формам буржуазной жизни» [14. С. 23]. Бальмонт был, наряду с Мережковским, Горьким, одним из наиболее известных последователей Ницше. Как отмечала американская исследовательница восприятия Ницше в России Эдит Клюс: «Повальное увлечение ницшеанскими идеями выдвинуло в центр внимания общественности две фигуры литературного мира: поэта-«декадента» Бальмонта и писателя«романтика» Горького» [15. С. 70]. По мысли Э. Клюс, критики всех направлений «придали ницшеанской философии отчетливые и определенные «русские» черты» [Там же], связав ее с именами этих популярных писателей. «Таким образом, эстетический эгоцентризм Бальмонта стал частью массового образа Ницше» [Там же]. В поэзии Бальмонта идея «сверхчеловека» Ницше звучит как идея автономности ее от общества, ее духовного раскрепощения, «позиция надмирности, не человечности, а сверхчеловеческого» [16. С. 62]. Лирический герой Бальмонта нередко встает в позу «сверхчеловека», декларируя свое равнодушие к людям. Как в получившем широкое признание стихотворении «Я ненавижу человечество»:

Я ненавижу человечество,

Я от него бегу спеша.

Мое единое отечество -

Моя пустынная душа

[17. С. 239].

Уже в 1890-е гг. можно зафиксировать целый ряд социокультурных показателей популярности Бальмонта, таких как избрание в 1893 г. действительным членом Общества любителей российской словесности Как назовет его позже А. Белый, «академик, с которым считались старцы» [18. С. 102]., успешные выступления с лекциями, участие в концертах и литературных вечерах с чтением своих стихов, он попадает в «Галерею русских писателей» (1901), где характеризуется как «выразитель пассивных, неясных, вечно колеблющихся настроений, Бальмонт не имеет себе соперников среди современных поэтов» [19. С. 512]. А позднее это и кружки бальмонтистов и бальмонтисток, которые пытались подражать ему и в жизни, и в поэзии; материализацией славы Бальмонта станут портреты Бальмонта (художников М.А. Дурнова (1900), В.А. Серова (1905), Л.О. Пастернака (1913). По свидетельству многих современников и по выводам современного исследователя институциональной стороны символистского движения, книги «Под северным небом» и «В безбрежности» вошли в список наиболее читаемых произведений русских писателей [20. С. 209-210], «Бальмонт стал первым признанным широкой аудиторией символистским поэтом» [Там же. С. 310].

О внимании публики к поэзии Бальмонта косвенно могут свидетельствовать тиражи его поэтических книг. На фоне очень небольших тиражей символистских сборников (200-600 экз.) книги Бальмонта уже в 1890-е гг. выходили сравнительно большими тиражами. Приведем перечень некоторых самых известных книг Бальмонта с указанием тиражей: «Под северным небом» (1894; 2 000 экз.), «В безбрежности» (1895; 1 200 экз.), Книга «В безбрежности» была переиздана в 1896 г. тиражом 600 экз. «Тишина» (1898; 1 200 экз.), «Горящие здания» (1900; 1 200 экз.) Ср. с тиражами поэтических книг других символистов в 1890е гг.: «Chefs d'oeuvre» (1895; 600 экз.), «Me eum esse» (1897; 600 экз.) В.Я. Брюсова, «Natura natur ans. Natura naturata» (1895; 200 экз.), «Собрание стихов» (1900; 300 экз.) А.М. Добролюбова. Только в 1900е гг. книги Брюсова «Tertia Vigilia» (1900), «Urbi et Orbi» (1903) достигли тиража в 1 200 экз., «Будем как солнце» (1903; 1 200 экз.), «Только любовь» (1904; 1 500 экз.), «Литургия красоты» (1905; 1 500 экз.), «Зеленый вертоград» (1909; 1 300 экз.). По свидетельству П. П. Перцова, сборник Бальмонта «Будем как Солнце» «в полгода (вторая половина 1903 г.) разошелся в количестве 1 800 экземпляров цифра, неслыханная для нового поэта, особенно символической школы!» [21. С. 199] Очевидно, П.П. Перцов ошибся, указав тираж 1 800 экз. Показательно сравнить это свидетельство с признанием Брюсова: «Венок» был моим первым сравнительно крупным успехом. Издание... разошлось в полтора года, тогда как прежние мои книги едва расходились в пять лет» [14. С. 121].. Свидетельством общественного интереса к Бальмонту могут служить также многочисленные переиздания его книг и собрания сочинений. Он был первым символистом, лирика которого стала издаваться в составе собраний сочинений. Первое «Собрание стихов» в двух томах вышло в издательстве «Скорпион» (1904-1905 гг.) тиражом 2 400 экз., второе «Полное собрание стихов» в 10 томах было выпущено «Скорпионом» (1907-1914 гг.) тиражом 2 000 экз. каждый том. В 1906 г. издательство товарищества «Знание» опубликовало (в серии «Дешевая библиотека т-ва «Знание») сборник стихотворений Бальмонта тиражом 21 000 экз. И все же в целом Бальмонт не мог по тиражам отдельных изданий приблизиться к С.Я. Надсону, стихи которого расходились тиражом 6 000 экз., а 23е издание «Стихотворений С.Я. Надсона» вышло тиражом 12 000 экз. Дополнительным фактором, способствовавшим его известности в читательских кругах, была активная переводческая деятельность. Собственно, известность пришла к нему первоначально как к переводчику Шелли (сочинения Шелли в переводе Бальмонта выходили с 1893 г.). Читатели, интересующиеся зарубежной литературой, узнавали имя Бальмонта В юношеском дневнике В.М. Жирмунского повествуется, как студентрепетитор рассказал ему о Бальмонте и школе декадентов, потом будущий филолог начинает читать «Освобожденного Прометея» Шелли в переводе Бальмонта. Критика студентом стихотворных опытов юного Жирмунского приводит его к заключению: «Да, у декадентов нужно поучиться умению пользоваться языком: как гениально переведено, например, Бальмонтом 4е действие «Освобожденного Прометея» Шелли. Это сплошная музыка!» [22. С. 255]..

Стремясь расширить свое влияние в литературе, Бальмонт старался преодолеть символистскую замкнутость, поэтому сотрудничал в популярных газетах и журналах «Русских ведомостях», «Жизни», «Ежемесячных сочинениях», «Журнале для всех», «Современном мире» и др.

При изучении механизма читательской популярности нужно, разумеется, принимать во внимание качества самой поэзии и причины интереса публики к стихам Бальмонта. По-видимому, говорить о каких-то имманентно присущих его поэзии чертах невозможно, если не учитывать разнородный состав публики, специфику бытования поэзии в рассматриваемую эпоху, а также его творческую эволюцию. Читатель на рубеже Х1Х-ХХ вв. не ограничивается чтением стихов в одиночестве, стихи надо было слушать, т.е. «требовался живой голос поэта, вступающего в живое общение с читателем на широкой площади, в большом зале, чтобы услышать в голосе поэта таившееся в душах целого поколения» [23. С. 7]. «Звучание стихов независимо от их содержания в те времена становилось неотъемлемой частью реального переживания» [24. С. 143]. В этом отношении стихи Бальмонта, как никакие другие, отвечали этой общекультурной потребности. Нина Петровская вспоминала: «Читать Бальмонта одно, слушать совершенно другое» [11. С. 77]. Есть немало воспоминаний современников об исполнительской манере Бальмонта, большинство из них сводятся к тому, что поэт покорял слушателей и зрителей лиризмом, мелодичностью, он завоевывал сердца людей. Выступая перед слушателями, Бальмонт следовал теоретической установке о магической силе поэзии, выраженной им в лекции «Элементарные слова о символической поэзии»: «... подобно музыке и живописи, она возбуждает в душе сложное настроение, более, чем другой род поэзии, трогает наши слуховые и зрительные впечатления, заставляет читателя пройти обратный путь творчества» [25. С. 120].

Любители поэзии Бальмонта составляли значительно меньшую долю публики, по сравнению с интересующимися прозой и массовой литературой. Здесь можно выделить в первую очередь читателей, воспитанных на лирике Некрасова и Надсона (под влиянием Надсона, как известно, находился и ранний Бальмонт). Какая-то ее часть (по-видимому, меньшая, особенно в 1890-е гг.) «остыла» от Надсона и стремилась увлечься новыми кумирами. Ранняя поэзия Бальмонта причудливо сочетала новые (декадентские) мотивы с гражданской риторикой 1870-1880-х гг. В книгу «В безбрежности», с одной стороны, вошел сонет «Лунный свет», вызвавший наибольшие нападки критики за выраженное желание уйти от людей, от их страданий:

Людей родных мне далеко страданье,

Чужда мне вся земля с борьбой своей,

Я облачко, я ветерка дыханье.

[26. С. 80].

Но так ли безоговорочно он был признан? С другой стороны, стихотворение «Уходит светлый май...», пронизанное мотивами жертвенности, гибели за правду во имя любви к людям:

Пусть так. Но я пойду вперед без колебанья -

И в знойный день, и в ночь, и в холод, и в грозу:

Хочу я усладить хоть чье-нибудь страданье,

Хочу я отереть хотя одну слезу!

[Там же. С. 81].

Демократически ориентированному читателю не могли не импонировать такие ранние стихи, как «Зарница», «Родная картина» (написанное в 1892 г. для сборника «Помощь голодающим» (1892), «Памяти И. С. Тургенева», «Грусть», «В поле искрилась река», «В столице».

Ему оказывалось созвучно общее меланхолическое настроение книги «Под северным небом»:

И скорбя о трудном дне,

Где-то дух страдал людской,

Кто-то плакал в тишине

С бесконечною тоской

[Там же. С. 92].

Такому читателю оказывались близки не столько космополитизм Бальмонта и его экстерриториальность, сколько проявление традиционной привязанности поэта к русской почве. Как, например, выраженный в стихотворении «В столице» мотив воспоминаний, возвращение в мир детства, родной природы:

Свежий запах душистого сена мне напомнил далекие дни, Невозвратного светлого детства предо мной загорелись огни;

Предо мною воскресло то время, когда мир я безгрешно любил, Когда не был еще человеком, но когда уже богом я был.

Мне снятся родные луга,

И звонкая песня косца,

Зеленого сена стога,

Веселье и смех без конца.

Июльского дня красота,

Зарница июльских ночей,

И детского сердца мечта

В сияньи нездешних лучей...

[26. С. 90-91].

Хотя, надо заметить, рядовой читатель вряд ли смог оценить незаурядное ритмическое мастерство поэта (соединение разных метров и сверхдлинных размеров). Но именно этот читатель, в отличие от «элитарной» публики, мог принять и антимонархические стихи поэта («Маленький султан» и др.) и в будущем признать правоту бальмонтовской позиции в отношении нового строя .

Другая часть публики это читатели из поколения «отцов», настроенные негативно по отношению к новациям «декадентов», это, условно говоря, читатели «буренинского» типа. «Взращенный на идеалах позитивизма и здравого смысла, он категорически не приемлет мировоззрения и поэтики символистов» [28. С. 90-91]. Уникальный пример «следов» чтения такого типа читателя мы нашли в публикации Олега Лекманова [28]. Он приводит пометы неизвестного читателя на экземпляре книги «Будем как Солнце». Исследователь выделяет способы, посредством которых неизвестный читатель стремится дискредитировать символистскую поэзию (ироническая констатация читательского недоумения; обличение многочисленных пороков автора, таких как аморализм, любострастие, хвастовство, легкомыслие, незнание русского языка, вычурность поэтического языка). «Так, к строкам «Но себя мы побеждаем / Нашим сном Безбрежности!» из стихотворения «Снежинки» приписано «Ей-же, ей рехнулся парень». К строкам «В глухих провалах безрассудства / Живут безумные цветы» из стихотворения «Я полюбил свое беспутство.» приписано: «Не цветы безумны, а вот такие стихоплеты» [Там же. С. 25]. При всей курьезности сурового литературного урока такой утилитаристский подход к поэзии был типичен для значительной части не только публики, но, как увидим, и профессиональной критики. Об одном из подобных читателей, Я.П. Надеждине, шуйском учителе, рядовом демократе, просветителе народнической закваски, мы узнаем из публикации Л.Н. Тага нова [27].

Особую группу рецепиентов бальмонтовской поэзии составляет так называемый элитарный читатель. В начале 1890-х гг. «...зарождается новая, сугубо элитарная по своим читательским установкам группа, опирающаяся на декадентство и символизм. Отношение к литературе ее представителей деполитизируется и эстетизируется, они ждут от книги не поучения, а наслаждения, не рассмотрения социальных проблем, а анализа чувств и переживаний личности» [20. С. 30-31]. В этой среде получают известность первые символисты Д. Мережковский, К. Бальмонт, З. Гиппиус, Ф. Сологуб, Н. Минский. Ее ядро составляли высокообразованные читатели, знакомые с новейшей европейской и американской поэзией, философией. В нее входили студенты-гуманитарии¹, но главным образом это были сами литераторы (писатели и критики) или имеющие отношение к литературным институциям (редакторы, образованные меценаты). Этот слой аудитории, существенно меньший, чем у литераторов традиционной народнической направленности, тем не менее составлял то, что принято в социологии называть публикой постоянной, «ориентированной на данный вид, жанр искусства» [29. С. 290].

Круг почитателей Бальмонта пополнялся и непостоянной публикой («ситуативной», публикой конкретного произведения, «здесь и сейчас» его воспринимающего» [Там же]) молодыми людьми (гимназистами, студентами), которые узнавали о Бальмонте и порой хватались за 1-2 стихотворения, созвучных их внутреннему миру Образ такого студента«декадента» Г.Я. Красного (18811970), в начале 1890х гг. студента факультета восточных языков СанктПетербургского университета, представлен в юношеских дневниках В.М. Жирмунского [22]. Нужно принимать во внимание, что в рецепции модернистской поэзии немалую роль играл и такой феномен, как «непрямое» потребление искусства [29. С. 190]. Далеко не все читали сборники Бальмонта целиком, но они формировали свои суждения о нем на основе мнения других, в том числе и оценок критики и публикаций в прессе.. Тэффи вспоминала, что Бальмонт вошел в ее жизнь в 14-летнем возрасте, когда кадет Коля Нильский подарил ей переписанное на разлинованной бумаге стихотворение Бальмонта:

Тебя я хочу, мое счастье,

Моя неземная краса.

Ты солнце во мраке ненастья,

Ты жгучему сердцу роса

[11. С. 230].

И. Одоевцева признавалась, что ей открыл Бальмонта двоюродный брат-студент, она писала «...я восхищалась теми же стихами, что и он, и вся тогдашняя молодежь, особенно женская половина. Тут были и «Я мечтою ловил уходящие тени», «Скользят стрижи в лазуринеба чистой», и «В моем саду мелькают розы красные», а также «Она отдалась без упрека», хотя я не понимала, что это, собственно, может значить, но мое непонимание придавало еще большую прелесть и какую-то особенную остроту этому стихотворению» [Там же. С. 427]. Как можно судить по мемуарам, у рядового читателя, прежде всего, были популярны стихи о любви («В моем саду», «Песня без слов», «Тебя, я хочу, мое счастье...», «Она отдалась без упрека...». В. Вейдле интересно объясняет, чем снискало популярность последнее стихотворение. По предположению В. Вейдле, «повторяющийся контраст интонации вместе с музыкой. внушен был» Бальмонту Верленом, но «тему же, мотивирующую этот контраст, чуть-чуть грубоватую, очень уж откровенно мужскую придумал он сам, популярность своим стихам у читателей скорей, чем у читательниц, как раз ею и снискав.

Она не твердила: «Не надо»,

Обетов она не ждала.

[11. С. 413].

Уже в начале XX в. закладывается своего рода «канон» самых известных стихов Бальмонта. Но при этом самые популярные его стихи не всегда были самыми лучшими. Между массовым признанием и оценкой в литературном кругу («элитарной» публики) не всегда наблюдается единство. М. Цетлин в свое время выразил сомнение в ценности знаменитых «Хочу быть дерзким.» или нашумевших аллитерационных стихов «Челн томленья», «Влага» («С лодки скользнуло весло.»). Аллитерация, отмечал М. Цетлин, известная уже Гомеру и Вергилию, в русской поэзии «изумительно использованная Некрасовым и Пушкиным, казалось бы, не нуждалась в открытии. Но так глубок был упадок русской поэзии конца девятнадцатого века, что этот прием приходилось открывать заново и применять его в почти барабанно-примитивном виде» [Там же. С. 97]. «Гораздо больше заслуги Бальмонта в создании по-новому музыкального, гибкого и певучего стиха» [Там же]. Именно за это в первую очередь и ценили Бальмонта поэты разных поколений. По словам Гумилева, К. Бальмонт «.страстно полюбил вещи и выше всего поставил потенциально скрытую в них музыку» [30. С. 110]. Поэтому поэтам нравились другие его стихи. Так, О. Мандельштам выделял «Старый дом», «О ночь, побудь со мной», М. Цветаева «Безглагольность», «Глаза», И. Анненский «Колдунью влюбленную», «Слияние», «Отчего мне так душно?» О. Мандельштам в 1923 г. писал: «От Бальмонта уцелело поразительно немного какойнибудь десяток стихотворений, Но то, что уцелело, воистину превосходно, и по фонетической яркости, и по глубокому чувству корня и звука выдерживает сравнение с лучшими образцами заумной поэзии» [11. С. 47]. Анализ частотного упоминания названий стихов, цитаций поэзии Бальмонта (в положительном контексте) в мемуаристике, дневниках, переписке позволяет выделить примерный список наиболее популярных тогда стихотворений: «Я мечтою ловил уходящие тени.», «Я изысканность русской медлительной речи.», «Воспоминание о вечере в Амстердаме», «Я не знаю мудрости», «Безглагольность», «Хочу», «Песня без слов», «Ветер», «Фантазия», «В моем саду.», «Влага», «Дождь», «Она отдалась без упрека.», «Тебя, я хочу, мое счастье.», «Лебедь», «Камыши», «Глаза», «Нам нравятся поэты, похожие на нас...», «Тише, тише», «Запах Солнца», «Лесной пожар», «Золотая рыбка» Как можно заметить, в этот список почти не попали стихи, написанные после 1903 г. Последующие антологии стихов Бальмонта практически совпадают с этим «отобранным» уже в начале XX в. списком.. Некоторые стихи, как, например, «Она отдалась без упрека.», были отмечены и рядовым читателем, и литераторами, но ценили они в них разное.

Первоначально культ Бальмонта формируется в символистском кругу. В «Материалах для биографии» А. Белый отмечает, что в июне сентябре 1897 г. «Бальмонт, мне еще мало известный, становится для меня любимейшим поэтом»[16. С. 43]. В. Брюсов в письме к П.П. Перцову от 19 июля 1896 г. заявляет уже о появлении в литературе «школы Бальмонта» и называет ряд поэтов, которые «перенимают у Бальмонта и внешность: блистательную отделку стиха, щеголяние рифмами, ритмом, созвучиями.» [31. С. 78]. Установка поэтики модернизма на активное соучастие читателя порождает не только творческое подражание Бальмонту (М. Лохвицкая), но и эпигонство, которое все более становилось массовым С. Соловьев в письме к А. Блокуот 18 февраля 1904 г. скажет: «.совершенные бездарности подражают посредственным из стихотворений Брюсова и скверным стихам Бальмонта» [11. С. 540].. В том же письме к Перцову Брюсов называет имена подражателей В.Г. Голикова, А. А. Курсинского, Е.А. Варженевской, Е.А. Буланиной. В рецензии на альманах «Гриф» Брюсов заметит «слишком. откровенное подражание» Бальмонту в стихах В. Попова:

Лютики желтые, лютики бедные,

Дети иссохшей земли,

Спите, измятые, грустные, бледные,

Спите в дорожной пыли.

[32. С. 137].

Но вместе с тем в 1890-е гг. и Бальмонт разделяет общее для ранних символистов отторжение в большей части критики (а также и сравнительно небольшой охват читательской аудитории, отсутствие собственных журнальных изданий и т. д.). Поэтому и появляется в письме Брюсова к Перцову признание в том, что Бальмонта у нас осуждают потому, что истинно современный дух поэзии у нас некому оценить» [31. С. 65].

В уже упомянутой рецензии А. Волынского говорилось о подражательности Бальмонта, отсутствии искренних и глубоких чувств, а в конце прозвучало пожелание: «Мы пожелали бы молодому стихотворцу побольше литературной серьезности, побольше уваженья к своим собственным скромным способностям. Пусть он трудится над отделкою стиха, но пусть не думает, что перезвон рифм и начальных букв, при бедности духовного содержания, может иметь какое бы то ни было значение» [13. С. 385].

Типичным выражением общедемократической рецепции Бальмонта стала развернутая рецензия критика Н. Коробки, где книга «В безбрежности» была названа «талантливым произведением упадочничества» [33. С. 2], но вместе с тем отмечался ее успех: «Книга эта в течение года выдержала два издания, что свидетельствует об успехе, редком для наших поэтов. Несомненно, у г. Бальмонта есть поклонники и почитатели, люди, которым близка и понятна его больная поэзия» [Там же]. А причина успеха видится критику в том, что «мы имеем дело не с индивидуальной душевной расшатанностью, а с болезнью известной части общества, выразителем которой явился наш поэт» [Там же]. Одна из характерных черт подобной поэзии это «культ своего я, который поглощает в себе весь мир» и связанное с этим настойчивое «признание собственного величия» [Там же. С. 9, 19].

А. Горнфельд в рецензии на книгу «В безбрежности» упрекает Бальмонта в сознательном нагнетании неясности, в том, что «ложная» теория символизма тяготеет над его «бесспорным дарованием» [34. С. 42].

На узкоэгоистическом характере поэзии Бальмонта настаивал П. Краснов: «... этот мотив прославление эгоистической жизни только для себя повторяется... во многих стихотворениях... и приводит в конце концов к мятежным стремлениям к безбрежному» [35. С. 144] (из рецензии на сборники «Под северным небом» и «В безбрежности»). Однако в начале XX в. П. Краснов вынужден был признать, что «К.Д. Бальмонт блистательно оправдал ожидания, возбужденные первым выпуском его стихов», Бальмонт открыто поднял в России знамя той неоромантической школы, которая цветет на Западе» [36. С. 542], а в 1905 г. сказать, что Бальмонт «из всех современных поэтов наиболее популярный, «... он отразил в своих песнях и образах настроения современного молодого общества отчаяние под гнетом бессмысленных обстоятельств, жажду забыться в области фантазии красоты и, наконец, потребность в освобождении личности, скованной условной моралью» [37. С. 233]. Однако такая оценка не могла перевесить преобладающий в народнической и либерально настроенной критике начала XX в. подход: стихи Бальмонта стали нередко использоваться в обобщающих статьях, посвященных современной поэзии, как доказательство исключительной, необычайной «самовлюбленности и безумной гордости» [38. С. 562], характеризующей декадентство Так, большая часть статьи А.И. Покровского «Современное декадентство перед судом вековечных идеалов» в «Русском вестнике» (1904) строится на примерах именно из Бальмонта. В той же функции стихи Бальмонта используются в обзорной статье Л. Горского «Декадентская поэзия на пути в Россию» (Вестник знания. 1903. № 11). В последней статье, конечно, не был обойден вопрос о самовлюбленности поэта, но он получал некоторое оправдание: «И не простительно ли г. Бальмонту, когда он в наивном восхищении собою заговаривается, что он первый открыл «гневные и нежные» звоны в русской речи. Пусть не первый, но чтото особенно певучее, благородно изысканное, слышится в его поэтической лире.» [39. С. 83]..

В изучении становления литературной репутации Бальмонта нельзя обойтись без выступлений «литературного хулигана» В.П. Буренина. Выступления Буренина продолжали, на наш взгляд, ту линию неприятия, ниспровержения Бальмонта, которую демонстрировал неизвестный читатель на полях книги «Будем как Солнце». Фельетоны Буренина закрепили в читательском восприятии образ Бальмонта как самовлюбленного поэта, крайнее воплощение эгоцентризма. В 1900 г. большую часть очередного выпуска «Критических очерков» в газете «Новое время» он посвятил книге «Горящие здания».

Новая книга Бальмонта, по словам Буренина, это проявление все того же «наглого кривлянья и ломанья», которое сегодня в моде. Охотно признавая за Бальмонтом поэтический темперамент, владение стихом и немного поиздевавшись над качеством его переводов («по-каковски это? Как будто по-чухонски? А может быть по-китайски? Вернее всего, по-декадентски. Только во всяком случае не по-русски»), он обращается к оригинальным стихотворениям, относит их к разряду произведений «по ту сторону здравого смысла» [40. С. 562]. Он выписывает отрывок из одного стихотворения (из цикла «В душах есть все»), сопровождая его таким уничижительным комментарием: «Читатели согласятся, что стихотворец, дошедший до сочинения таких хорошеньких куплетов с гнилыми хохотами чумы, тигровыми страстями и змеиными чувствами, с сомнениями в том, его ли создали толпы глупцов с животно-мерзкими лицами, или он создал этих глупцов, с сомнениями в том, что поэт ли он или побег пня, читатели согласятся, что такой стихотворец внушает серьезные опасения» [Там же. С. 2].

Особое внимание Буренина привлекает стихотворение «Воспоминание о вечере в Амстердаме». Сопроводив полный текст стихотворения в некоторых местах вопросами, Буренин вопрошает: «Очень хорошо, не правда ли? И главное то хорошо, что можно читать эту пьесу и с конца... Попробуйте, и вы увидите, что получится то же самое, т. е. набор случайных фраз для случайных рифм, приходящих в голову стихотворцу. Вот г. Бальмонту почему-то вспомнился Амстердам и он принялся городить вздор об этом почтенном городе. Но для чего было лететь фантазией в далекую Голландию? Поэт мог и о любом русском городе нагородить рифмованный вздор. Положим, ему подвернулся бы Вышний Волочок» [Там же]. И Буренин включает в статью, ставшую потом известной, пародию «Воспоминания о вечере в Вышнем Волочке» (ускоренные строки).

В драматических сценах «Домашний театр «Нового времени. Литературные чтения и собеседования в обществе «Бедлам модерн» Буренин высмеивает в пародийной форме попытки Брюсова объявить Бальмонта лучшим поэтом современности .

Когда начинается обсуждение поэтического «шедевра» одного из членов собрания Гордого-Безмордого, то поэт Валерий Противоестественный усматривает в новом сочинении подражание «знаменитейшему шедевру По существу, это пародия на статью Брюсова «Бальмонт» в «Мире искусства». В статье «Бальмонт» Брюсов писал: «Среди современных поэтов Бальмонт, бесспорно, самый значительный и по силе стихийного дарования, и по своему влиянию на литературу. Всем его современникам приходится заботиться прежде всего о том, чтобы не попасть в сферу его притяжения, сохранить самостоятельность» [41. С. 36]. величайшего из поэтов нашего века Демона Демоновича Бальмонта «Художник-дьявол» [42. С. 68]. И заключает: «... недаром другой, ему подобный, хотя еще и не равный, гений поэзии, г. Валерий Брюсов, у которого тоже “порядок мозгов” довольно основательно перевернут недаром он кричит во всю ивановскую, что Бальмонт “среди современных поэтов бесспорно самый значительный и по силе стихийного дарования, и по своему влиянию на литературу”; что пред ним действительно “все другие поэты предтечи”, что “равных Бальмонту в искусстве стиха в русской литературе не было и нет”, что даже лермонтовские стихи «совершенно меркнут перед лучшими песнями Бальмонта», что с ним Пушкин даже не может равняться, так как у Бальмонта пушкинский “усовершенствованный” стих» [42. С. 71].

Образ Бальмонта в восприятии современников неотделим от его лирического героя. Нужно признать, что и сам Бальмонт в бытовом поведении предпринимал усилия для артикуляции своего имиджа, усиливающего воздействие творчества на публику¹. Можно вспомнить и его автохарактеристики в стихах, и признания современников о необычной манере поведения, его внешности. По наблюдениям М. С. Сухотина, оставившего впечатления о посещении поэтом Льва Толстого, Бальмонт «похож на портреты каких-то Филиппов испанских», «его испанистая наружность гармонирует с его занятиями» [32. С. 120]. «Своеобычность молодого Бальмонта бросалась в глаза. Он становился легендой еще до начала XX века <...> И таким образом он начинает представлять собой не только новую (символистскую) поэзию, но само его бытовое поведение воспринимается как особый текст жизни, сотворенный новым поэтом» [44. С. 12]. Образ самовлюбленного поэта, когда черты лирического героя переносятся и на биографическую личность, начинает широко тиражироваться в прессе.

Так, в стихотворении Тэффи «Новый год у писателей» дан остроумный групповой портрет современных литераторов, среди которых представлен и Бальмонт. Тэффи, в отличие от Буренина, дает не сниженный, сатирический образ поэта, а юмористический, проникнутый доброй улыбкой. Каждый из писателей, представляясь новому 1902 г., говорят о себе, и с помощью этого приёма Тэффи пародирует их стиль и характеры.

Новый Год (всматриваясь, в Бальмонта).

Кто этот странный господин,

Что гордо так стоит один? По мнению Б. Дубина, для типологической фигуры «звезды» характерна «потребность в узнаваемом и портретируемом «лице», в последовательно конструируемой биографии (Блок, Маяковский, Есенин, Высоцкий), что чаще всего сочетается с авторским культом собственной личности», «значимой составляющей в образе звезды нередко становится, среди прочего, поведение на грани или за гранью общественных приличий» [43. С. 327]. Несмотря на то, что исследователь не приводит в перечне примеров Бальмонта, есть все основания отметить эти составляющие и в Бальмонте.

Бальмонт.

Я? Я Бурениным гонимый,

Я новый бог земли родимой,

Я переплеск, я мрако-свет,

Пушистый, чистый, серебристый,

Хромой, немой, но голосистый

Перебальмонт, перепоэт!

Новый Год.

Ах, как я рад знакомству с вами;

Вы превеселый человек!

Украсьте ж мой короткий век

Своими вы перестихами

[45. С. 14].

В стихотворении «Весенний отлет» (1902) Тэффи в пародийной форме описывает отъезд писателей в летний отпуск по железной дороге. Здесь остроумно передается диалог Бальмонта, говорящего стихами, и не понимающего поэзию кондуктора, который всякий раз буквально понимает тот или иной образ и пытается определить поэта в определенный тип вагона.

Бальмонт (медленно подходит и, остановившись перед кондуктором, декламирует).

Я как ландыш, бледнея цвету,

Я как ветка сирени мечтаю,

Я как снег, кувыркаясь, лечу,

Полежу, полежу и растаю...

Я меняю и образ, и форму;

Я и лед, и лобзанье, и яд...

Кондуктор (испуганно).

На другую пройдите платформу

Вас там в ледник-вагон поместят.

Бальмонт.

Птицей, мощной, полнощной летаю,

Я тревожу неправедный сон,

Перепелкой по нивам порхаю.

Кондуктор.

Так, пожалуйте, в птичий вагон.

Когда Бальмонт называет себя «чужеядным растеньем», кондуктор теряет терпение и ничего не может понять, на что Бальмонт с достоинством отвечает:

Мои слова всегда бессвязны,

Они дрожат, они алмазны,

Как в час предутренний звезда!

Они летят и налетают,

Как вихрь, как буря, как циклон!..

[46. С. 12].

Традиция представления комического образа Бальмонта активно продолжится в 1900-1910-е гг.: он становится героем различных фельетонов, пародий, шаржей В юбилейный для Бальмонта 1912 г. (25летие литературной деятельности) в постоянной рубрике журнала «Шут» «Галерея наших современников» помещен шарж Яна Тома. Бальмонт изображен играющим на лире, которая стоит на внушительной стопке книг поэта. Шарж сопровождается надписью: «Величайший поэт ХХго века. Побил рекорд продуктивности и усидчивости... «Я каждый миг исполнен откровенья, / Всегда пою!» говорит он про себя. Выпустил несчетное число крупных и мелких сборников своих стихотворений, поэт не выдержал и воскликнул: «Кто равен мне в певучей силе?! И затем сам ответил: Никто! Никто!» (стих. «Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце.») [47. С. 10]., карикатур, само необыкновенное количество которых говорит о его славе в этот период О своеобразной практической «востребованности» Бальмонта свидетельствует и такой курьезный случай, описанный в «Известиях по литературе, наукам и библиографии книжных магазинов тва М.О. Вольф», озаглавленный «Бальмонт как средство против зубной боли»: «В селе Островах, Могилевской губ., учительница церковноприходской школы както вечером читала вслух сборники стихов Бальмонта “Зовы”; тут же рядом, в кухне, находилась старуха, сторожиха этой школы, у которой как раз в это время болели зубы. Учительница, увлекшись чтением, громко произносила смелые, подчас странные обороты поэта. Старуха внимательно вслушивалась в совершенно непонятные ей слова с уверенностью, что учительница этими непонятными словами “заговаривает” ей зубы, так как только что перед этим она жаловалась учительнице на сильную зубную боль. Каково же было недоумение учительницы, когда через некоторое время старуха вошла в комнату и со слезами начала благодарить: “Помогло, голубушка... помогло, дорогая... Век Богу буду молиться”» [48. С. 135].. В начале века его известность выходит за пределы модернистского лагеря, он становится самым популярным модернистским поэтом вне референтной (символистской) группы. И даже длительное пребывание за границей не уменьшило его известности. В воспоминаниях Е.А. Андреевой-Бальмонт приводятся слова дочери поэта Нины о том, как встречали Бальмонта во время приезда в Россию в 1912 г.: «Несколько друзей подошли к Бальмонту, обнимая его и пожимая ему руки, повели к автомобилю, куда мы сели. Молодежь бежала за нами и засыпала цветами. Девочка наша странно была удивлена. «Разве папа такая знаменитость? Я совсем этого не знала», повторяла она. Потом ее очень занимало, что отца ее приходили интервьюировать и снимать в дом сестры, где мы остановились» [49. С. 363].

В этой связи особенно заметна такая форма рецепции, как пародии на поэта. В известной книге пародий и шаржей А.А. Измайлова «Кривое зеркало» (1908) пародия на К. Бальмонта находится в соседстве с пародиями на З. Гиппиус, В. Иванова, С. Городецкого, А. Блока, М. Кузмина, А. Белого и др.

Бальмонт становится героем и разных скандальных публикаций, отзвуки одной их которых отражены в книге Е. Венского «Мое копыто (книга великого пасквиля)». 3 августа 1909 г. на страницах газеты «Речь» К. Чуковский уличил в плагиате Бальмонта, обнаружив в его статье «Певец жизни», которая была опубликована в «Весах» еще в 1904 г., незакавыченные цитаты из книги Джона Симондса об Уитмене. Отголоски обвинений Чуковского в адрес Бальмонта Е. Венский «выплеснул» в «Моем копыте» в пародии на стихотворения «Хочу», «Я изысканность русской медлительной речи» [50. С. 13].

Многочисленные пародии публиковались не только в столичной прессе, но и на страницах провинциальных газет. Фельетонист газеты «Волжский вестник» из стихов в книге «Будем как Солнце», большей частью «непонятных», по его мнению, выделил, наоборот, такие «светлые» и «прозрачные», «будто автор стихов семилетний ребенок» [51. С. 3]. «Вот, например, занявшее целую страничку «стихотворение», очевидно, навеянное популярным романсом «Чижик, чижик, где ты был? На Фонтанке воду пил»:

Жизнь проходит, вечен сон.

Хорошо мне, я влюблен.

Жизнь проходит, я поэт.

Душен мир, в душе свежо.

Хорошо мне, хорошо.

Легкость в мыслях необыкновенная, невольно заражаешься на пародию.

Если логику попрать, -

Сколь легко стихи писать!

Воспевай морей песок

Жабры рыб, мечтанья ног.

С рифмой весел белый снег.

Хорошо мне, я поэт.

Что лишь в голову взбрело, -

Все в звенящий стих легло.

Я спокоен, весел, тих, -

Даст полтинник каждый стих...

[51. С. 3].

Тем не менее, в критике (и не только в демократической, но и символистской) примерно с начала 1900-х гг. В критике нередко высказывались мнения, что спад Бальмонта начался с книги «Только любовь»., а затем все настойчивее муссируется вопрос о «конце» Бальмонта, о его упадке, о том, что его путь идет по нисходящей линии, его дар мельчает, начинается «спуск на тормозах славы» [11. С. 429], он становится «графоманом, страдающим болезнью недержания стихов» [11. С. 426], «пародистом на самого себя» [52. С. 104], новые его стихи «можно читать только из сострадания» [53. С. 464].

Усиливаются нападки в печати, попытки оспорить прежние заслуги. Характерны в этом отношении статьи К. Чуковского. Оценив по форме стихи Бальмонта как «замечательное явление в русской литературе», Чуковский настаивал: «Теперь они кажутся деланными и однообразными. Но недавно, когда после Надсона и Апухтина литературные вкусы пали и в русской поэзии, наподобие осенних мух, вяло бродили такие ненадежные стихослагатели, как Аполлон Коринфский, Иван Белоусов, Леонид Афанасьев и множество других, не оставивших после себя ни одного стиха, ни одного небанального чувства, когда после них вдруг затрещали и завальсировали бальмонтовские рифмы и послышались бальмонтовские размеры поистине произошла литературная революция» [54. С. 47], но «с течением времени открылось еще одно свойство этих городских стихов: они поверхностны» [Там же. С. 48].

Символисты, в среде которых и началась репутация Бальмонта, также принимают участие в этих нападках (за исключением Вяч. Иванова и Ю. Балтрушайтиса). Так, В. Брюсов, испытавший большое влияние Бальмонта, в обозрении 1906 г. «Новые сборники стихов» заявил: «В течение десятилетия К. Бальмонт нераздельно царил над русской поэзией. Другие поэты или покорно следовали за ним, или с большими усилиями отстаивали свою самостоятельность от его подавляющего влияния. Но расцвет творчества Бальмонта уже в прошлом. Высшей точкой, которой достиг он в своем победном шествии, были «Горящие здания» [32. С. 219].

...