Имя: страх. Об одной экзистенциальной страсти

У страха много имен... Как феномен страх очевиден, но не более того, поскольку феномен этот крайне неустойчив: скользящий, переходный, он действует в повседневности хотя и безостановочно, но случайным образом. Невозможно сказать: вот он страх! Страх безлик и не имеет имени, или, точнее, есть СТРАХ, и «имя ему легион». Ведь страх - это и ужас, и боязнь, и трепет, наконец, священный ужас, именно тот, который Р. Отто называет mysterium tremendum². Страх находит свое множественное имя в фобиях, тревогах, озабоченностях, маниях и других аффективных состояниях, претерпеваемых нами с разной интенсивностью и частотой Отто Р. Священное. Об иррациональном в идее божественного и его соотношения с рациональным. СПб., 2007. С. 21-52. Настоящая статья - поиск подходов к теме интенсивы страха и определению ее места в общей миметической теории. Собственно, она продолжает ряд моих исследований - «Мимесис. Аналитическая антропология литератур» (Т. 1-2. М., 2006-2011), «Вопрос о вещи. Опыты по аналитической антропологии» (М., 2016), «Антропограммы» (СПб., 2017), - в которых я ставил сходные задачи на материале литературы и современного искусства..

В словаре Владимира Даля страх означает все, что как-то может относиться к страху: это «.страсть, боязнь, робость, сильное опасение, тревожное состояние души от испуга, от грозящего или воображаемого бедствия». Замечу, что здесь выделено зрительно-оптическая функция: «Страху в глаза гляди, не смигни!», «У страха глаза велики», «Слепой страх напал на всех». А также - функция собственности: страх - всегда чей-то, кто-то его имеет, страх твой, его, их. Если мы обращаемся к статье, где разбирается тревога, то находим совсем иные коннотации, почти не привязанные к страху: тревога - это «беспокойство, суета, забота, смятенье, сполох; испуг, суматоха, внезапный шум (как призывной, сборный знак)», но также «тревожное время, беспокойное, тягостное, где нет покою, все ждешь, боишься чего-то». И наконец, ужас (или ужасть): «состояние ужасающегося, внезапный и сильный страх, страсть, испуг, внутреннее содроганье, трепет, от боязни и отвращенья», оцепенение, невозможность «взглянуть ужасу в глаза» Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Т. IV. М., 1955. С. 336-337, 427, 477.. Несмотря на то что в словаре эти вариации страха четко разделены, между ними существуют и переходы, т.е. ни одно из этих состояний не отделено друг от друга в повседневности наших чувств. Вопрос в том, существует ли общее место (topoi) для всех страхов и как его найти? Это место можно определить, только исходя из того изначального единства имени Страх и тех его различий по интенсивности проявления и устойчивости, которые сообщают динамику чувству опасности. Топика страха тогда там, где Страх как имя выступает в совершенном единстве опыта, не переставая различаться внутри него. Тогда страх не вещь, а отношение между все более утонченной чувствительностью к опасностям и возможностью/невозможностью их избежать. Страх - и симптом, и способ защиты, но страх, ставший ужасом, подводит нас к такой реакции, которая может нас разрушить; чудовищное в страхе, невыносимое, превращает нас в камень, поэтому испытавший ужас окаменевает Vernant J.-P. La mort dans les yeux. Paris, 1985. P. 75-82. Derrida J. Les Yeux de la langue. L'abime et volcan. Paris, 2012. Р. 36.

Язык существует как себя называющий, говорить - это называть. Вот почему язык - это ИМЯ, и вот почему язык не поясняется метафорой вулкана, а другой, менее устойчивой, и противоположной - метафорой бездны, того, что хранит себя в пропасти бездна. Говоря и полагая, что мы говорим из самого нашего говорения, мы думаем, что движемся по поверхности, устойчивой плоскости повседневного использования языка, на самом деле «нет поверхности. Имеется только пропасть (бездна, abyss). Язык сакральный есть бездна». Но еще более значимо то, что бездна (пропасть) есть сам язык, «поскольку и то и другое имеет место, их место, без какой-либо объективирующей топологии, в имени: "Sprach ist Namen”» (Деррида Ж. Вокруг Вавилонских башен. СПб., 2002. C. 21-25)..

Головокружение-перед-бездной

Мотив бездны - «головокружение-перед-бездной» - часто повторяется в философских размышлениях и литературных образцах, причем в самых неожиданных контекстах, планах и программах исследования. В частности, им активно пользовались крупнейшие мыслители экзистенциально-онтологической традиции (С. Киркегор, М. Хайдеггер, К. Ясперс, Ж.-П. Сартр), когда пытались представить топику изначального страха в виде образа бездны⁶. Топику «головокружения» мы встречаем также в известных работах Г. Башляра, Р. Кайуа, Ж. Лакана, Р. Жирара.

Топологический образ бездны составляется из нескольких элементов: это воронка как некое углубление достаточно правильной, почти геометрической формы, которая образуется в результате водоворотного движения (сильного вращения, ускоряющегося к центру темной дыры, но это также и вихри, ветры, порывы). Здесь центростремительные силы доминируют над центробежными, широким кругом изменений мы все более и более втягиваемся в движение, которым больше не в силах управлять. Но воронка - это и пустота: пространство, в котором нельзя занять «место»; ощущение пустоты - это потеря ориентации в пространстве/времени. Далее важно наличие взгляда, поскольку именно взгляд вовлекает, фокусируется на чем-то, расплывается; взгляд, которым смотрит на тебя бездна, когда ты, заколдованный ею, ослепленный собственным влечением, теряешь разум. Бездна - то, что бездна, т.е. то, что не имеет дна. М. Хайдеггер часто использует Abgrund (Ab-grund, буквально, без дна, без основы, оснований, пропасть или дыра). Заглядывая в бездну, мы испытываем головокружение, но заглядываем, она нас влечет, но тут же отшатываемся от ее края. С трудом «отводим взгляд...». Итак, на первый план выходит взгляд; без него нельзя за- глянуть-в... и отпрянуть назад, именно с ним что-то происходит, когда то, на что он устремлен, продолжает исчезать в своей глубине, не давая ему сфокусироваться, «удержаться» на дистанции Липавский Л. Исследование ужаса. М., 2005. С. 39-40: «Головокружение и состоит в ослаблении, колебании фиксации, смазывании очертаний, которое и создает ощущение движения, хотя самого характерного и необходимого для ощущения движения налицо нет, - "неподвижное движение”»..

Обратимся к примерам.

а) Логика возможного (С. Киркегор). В диалектике страха Киркегора мы имеем дело с религиозным пониманием страха, который «вступил в мир» вместе с грехом. Собственно, любой страх изначален - это страх перед грехом. Отсюда без-основность - главное его онтологическое качество. Страх есть бездна, и этим все сказано. Вот как это представляет себе Киркегор: «Страх можно сравнить с головокружением. Тот, чей взгляд случайно упадет в зияющую бездну, почувствует головокружение. В чем причина этого? Она столько же заложена в его взоре, как и в самой пропасти, - ведь он мог бы и не посмотреть вниз. Точно так же страх - это головокружение свободы, которое возникает, когда дух стремится полагать синтез, а свобода заглядывает вниз, в свою собственную возможность, хватаясь за конечное, чтобы удержаться на краю» Киркегор С. Страх и трепет. М., 1993. С. 160.. И в другом месте: «В действительности ни один не может погрузиться так глубоко, чтобы ему невозможно было погрузиться еще глубже и чтобы не было хотя бы еще одного или многих, которые погрузились еще глубже. Однако тот, кто погрузился в возможность - взгляд его затуманился, глаза утратили ориентировку...» Там же. С. 245. Киркегор представляет страх полноправным субъектом отношений, чуть ли не обладателем особого характера, что делает из страха некое существо, которое действует по своему усмотрению, но всегда достигая успеха: страх «держит на расстоянии», «потенцируется в раскаянии», «забегает вперед», «в отчаянии бросается», «высасывает» и т.п. Там же. С. 246. Страх вездесущ и неопределим, он - повсюду, он - изначальное определение человеческого бытия. Дух проявляется в виде свободы, в каждое временное мгновение может исполниться, т.е. все может случиться, а это значит: все возможно, «все под Богом ходим». А если так, то страх появляется как страх перед тем, что может случиться, и этот страх ориентирован на знание возможного, оно позволяет представить себе возможное в виде образов страха и опередить страх. Так Киркегор связывает временность со страхом, а страх с возможным. Страх оказывается не тем, что приходит извне, а тем, что ожидают, не страхом-из-за-чего, а страхом внутренним, субъективным, тем страхом, который создают экзистенциальное переживания трансцендентности бытия.

б) Страх как тревога и ничто (М. Хайдеггер). В немецкой литературной и философской традиции, начиная с Лютера, в понимании страха (и его переводах) доминирует вид слабой оппозиции: Angst - Fcht (в русском языке это страх и боязнь). Существует несколько версий перевода этой оппозиции на русский язык: в первой версии перевод «страх - боязнь», в другой - «ужас - страх», в третьей - «тревога - страх». Причем один термин всегда определяет другой и доминирует над его значением, более «слабым» в этой асимметричной связке. Другими словами, переводческие кальки определяются прагматическими стратегиями (мировоззренческими), и от них не отделим выбор условий понимания. Причем более соответствующим ходу мысли Хайдеггера в «Бытии и времени» перевод Angst будет тревогой, тревожностью (об этом со всей очевидностью свидетельствует контекст использования термина). Другое дело, ответ на вопрос, что есть ужас? Это имя бездны! Хайдеггер отличает его от страха и боязни, чья соотнесенность с предметными областями и локализациями опасности очевидна и всегда наглядно проявляется. Ужас нами переживается ни в какой-то определенности, а в невозможности пережить сам ужас, ведь по сути дела он убивает нас, если длится больше мгновения.

Ужас перебивает в нас способность речи. Поскольку сущее в целом ускользает и надвигается прямое ничто, перед его лицом умолкает всякое говорение с его «есть». То, что охваченные жутью, мы часто силимся нарушить пустую тишину ужаса именно все равно какими словами, только подчеркивает подступание Ничто. Что ужасом приоткрывается ничто, человек сам подтверждает сразу же, как только ужас отступит. С ясностью понимания, держащейся на свежести воспоминания, мы вынуждены признать: там перед чем и по поводу чего нас охватил ужас не было, «собственно», - ничего. Так оно и есть: само Ничто как таковое - явилось нам¹¹.

Хайдеггер расширяет метафору ужаса набором таких терминов, как «приоткрывание», «мгновение», «оказаться перед», «выдвинутость-к», «за- слоненность», и весь этот словарик относится к искусству подступаться к Ничто, делать убедительнее его присутствие в мысли. Но главное в основном вопросе метафизики «Почему бытие, а не ничто?!» - это невозможность его поставить без переживания изначального ужаса.

В отличие от ужаса (Schauer) страх (Angst) может быть идентифицирован как вариант безотносительного, беспокоящего страха, слабого по интенсивности, указывающего на нашу готовность к нему. Следовательно, Angst не страх и не может переводиться как страх. Но и Furcht нельзя переводить как боязнь, поскольку то, как строит Хайдеггер свои размышления о Furcht, делает его значение намного ближе к страху, а не к боязни (слово боязнь заперто в осторожность, боязливость, испуганность и т.п.). Термин страх я беру в качестве общего имени для всех имен (проявлений) страха. Тем самым я решаюсь снять главную переводческую проблему: как, например, переводить с немецкого Angst или Furcht или Schauer и Schreck и т.п. Имя- Страх в таком понимании - исключительно субстанциональное понятие, некое постоянное состояние человеческого бытия, в котором мы пребываем как экзистенциальные существа Хайдеггер М. Время и бытие. Статьи и выступления. М., 1993. С. 18-25. В повседневном использовании языковой нормы, за которой ведет наблюдение лингвист Вежбицкая, нет никаких сомнений: «Образ страха (Angst), часто представляемый как "сидящий внутри” человека (например, jemandem sitzt die Angst im Nacken), согласуется с представлением о страхе (Angst) как о длящемся внутреннем состоянии, не обязательно связанном с какими-либо сознательными мыслями о конкретных объектах, на которые направлен страх» (Вежбицкая А. Сопоставление культур через посредство лексики прагматики. М., 2001. С. 60).. Я исхожу из того, что страх является двойным понятием или представлением: оно может быть сужено для использования в эмоционально бедной ситуации и, напротив, расширено в другой, чисто психологической или психопатической. Страх - некий плавающий образ всего того, чего мы можем опасаться. Чувство страха всегда меньше и больше самого себя. Там, где оно больше себя, мы должны говорить о готовности к страху, о тревоге и тревожности, или мнительности, а там, где оно меньше, т.е. интенсифицируется, «сужается», и крайне обострено, мы должны говорить о боязни, очевидных опасениях, наконец, об ужасе.

в) Головокружение-перед-бездной как аллегория. Для Ясперса головокружение есть некое свидетельство существования мысли в пограничной ситуации: если бы мы были способны достичь абсолютного сознания, то мы узнали бы, что такое ужас Небытия. Соответственно, выделяются два вида страха: экзистенциальный страх, existentielle Angst, и страх повседневный (Daseinsangst). Сначала сцена, которая дает представление о головокружении, - «я стою перед бездной», «содрогаюсь в ужасе...», «..над крутым обрывом в бездну», - а потом объявление этого состояния пограничным, что может быть выражено в форме аллегории, т.е. особой топики смысловой структуры, представляющей момент головокружения. Страх - это головокружение, но сила страха и есть путь к абсолютному сознанию, с которого начинается истинная философская жизнь: когда в тебе размышляющем открывается через страх путь к бесстрашию, тогда бесстрашие есть Истина. «Самая крайность возможности перед лицом бездны становится истоком действительности экзистирования в непостижимом возвращении к самому себе» См. соответственно: Ясперс К. Философия. Книга вторая: Просветление экзистенции. М., 2012. С. 270; Jaspers K. Philosophie. II Existenzerhellung. Berlin; Gottingen; Heidelberg, 1956. S. 265.. Головокружение, которое вызывается противоположными друг другу движениями, и есть тот страх, который приведет, в конечном итоге, к истинному познанию себя, - без него, без этого выхода к самому широкому видению себя и мира, невозможно осознать свободу как Абсолют. Аллегория для Ясперса маркирует зону экзистенциального испытания, опыт «пограничной ситуации», именно она представляет, делает чувственно доступным противоречие, которое удерживает единство образа, не давая ему распасться на фрагменты. Здесь есть все, чтобы представить топику изначального страха: бездна, стояние перед бездной, заглядывание в нее, оцепенение и падение, есть и некоторые установочные образы (этические) экзистенции, находящейся в пограничной ситуации.

г) Бездна - это Другой (Ж.-П. Сартр). Рассуждения Сартра выстраиваются на примере все той же топики бездны - образа пропасти без дна, созерцание которой сопровождается головокружением, вызванным нарастающим чувством ужаса. По мнению Сартра, необходимо различать страх (peur) и тревогу (angoisse): «В этом смысле страх и тревога исключают друг друга, поскольку страх является не отражающим восприятием трансцендентного, а тревога - рефлексивным восприятием себя; одно вызывает разрушение другого, и нормальный процесс в случае, который я только что привел, оказывается постоянным переходом одного в другое» Сартр Ж.-П. Бытие и ничто. М., 2000. С. 66.. Страх определяется им как сила, глубина, направленность, причем в определенной ситуации. Тревога - это совсем иное: она ощущается, когда я опасаюсь самого себя, т.е. могу совершить нечто для меня крайне опасное, будучи не в состоянии справиться с собой, например, опасаясь собственного желания броситься в пропасть в отличие от естественного стремления ее избежать и проявить предусмотрительность - вот, что мы называем страхом: «Головокружение является тревогой в той степени, в которой я опасаюсь не сорваться в пропасть, а броситься туда»¹⁵. И далее: «Я нахожусь на узкой тропинке, без перил, которая тянется по краю пропасти. Пропасть предстает передо мной как то, что я должен избежать, она представляет собой смертельную опасность»¹⁶. Переходы мысли, которые совершает Сартр в ходе этого рассуждения, весьма любопытны: тревога и есть наше постоянное состояние, поскольку мы всегда есть то, что не есть; наша свобода есть свобода возможности быть свободными, т.е. не быть собой, а пользоваться этой свободой. Но это также значит быть не тождественным себе, неравным (надо заметить, что именно в страхе наша единственность и идентичность утверждается, не в тревоге). А это значит полагать «ничто, которое проникает между мотивами и действием», о чем ранее Сартр говорит еще более определенно: внутрь отношения (моего будущего бытия и настоящего), «проскальзывает ничто: я не являюсь тем, чем буду»¹⁷. Это ничто и есть ужас (horror), т.е. страх, который становится невыносимым.

Здесь важно, что мы вступаем в мир, где уже есть Другой, его присутствие выражается и объектно, и посредством Взгляда¹⁸. Мы следим за ним и видим, что он включен в мир, в котором присутствуем и мы. Тогда мы должны предположить, что наша способность захватывать центр мира может быть поставлена под сомнение. Именно Другой, что «рассматривает меня» с ожесточенным упорством, представляет собой что-то вроде дыры в центре мира, в которую устремляются вещи, и я не в силах остановить их бегство: мир «пронизывается опустошающей дырой в середине своего бытия и что он постоянно течет в эту дыру», мир обезбоженный¹⁹. Борьба за центр мира между мной и Другим - начальное условие понимания изменившейся функции Другого в экзистенциальном опыте.

д) Головокружение как игра и трансгрессия. Здесь также момент головокружения тесно связан с феноменом Другого (Бог, Животное, Чудовище, Враг/Друг). Внутреннее в данном случае страдает нехваткой Внешнего. Трансгрессия - особое переживание бытия, точнее, его выхода за собственные пределы, то, что С. Эйзенштейн называл экстазом и рассматривал как эк-стазис, как выход за себя.

Головокружение - результат непрерывного скольжения от прообраза-лица в эту систему распластанных, теряющих человеческие очертания деталей и снова обратно к лицу в мучительной попытке воссоздать процесс, через который одно стало другим, исходное - чудовищным результатом и чудовищный результат - снова - «обратно» - исходным (без чего его невозможно «прочесть», освоить, воспринять, включить в систему свойственных нам представлений СартрЖ.-П. Бытие и ничто. М., 2000. С. 67. Там же. Там же. С. 68. Там же. С. 276. Там же. С. 279. Эйзенштейн С.М. Избранные произведения: в 6 т. Т. 3. М., 1963. С. 175-176..

«Дионисийское кружение» способно сообщаться и, как мы видели, сообщается всем различиям - семейным, культурным, биологическим, природным. В процесс вовлечена вся реальность и возникает галлюцинаторное образование - не синтез, но бесформенная, безобразная, чудовищная смесь обычно разделенных существ Жирар Р. Насилие и священное. М., 2000. С. 196-203..

Идея одна и та же, но имеет две вариации: позитивную, когда мы обретаем новый опыт, не без воодушевления и риска, желая войти в иное состояние и ощутить более уверенно полноту бытия (вероятно, это вращение по часовой стрелке); негативную, так как есть нечто, что привлекает нас, к чему мы даже стремимся, но сможем ли, овладев им, вновь обрести себя, не стать жертвой галлюцинаций, не быть поглощенным собственным чудовищным Двойником? В отрицательном опыте «раскачивание», а потом сильнейшее вращение приводит к тому, что мир, все элементы начинают распадаться как в центрифуге, и потом, когда вращение заканчивается, мы получаем монстра, - то, что слиплось в некоего Двойника и стало Чудовищем Кайуа Р. Игры и люди. Статьи и эссе по социологии культуры. М., 2007. С. 110-111, 236-237..

Топики страха

Топологический эффект мы получаем в том случае, когда переход двух крайних состояний друг в друга совершается непрерывно, образуя единый контур Analys situsПуанкаре А. О науке. М., 1983. С. 430.. Если мы называем страхом различные состояние переживания опасности (угрозы жизни), то это значит, существует имя Страх для различных состояний интенсивности переживания отрицательных состояний, соответствующих страху. Там, где переходы могут быть (казаться) обрывистыми, каждый из слоев имеет свою интенсивность проявления, но имеется единство. Страх - это имя для целой области существования, в которой «качества» страха связаны между собой переходами, или интенсивами. Страх проявляется себя с той степенью интенсивности, которую возможно миметически освоить в данной ситуации, т.е. наделить формой и отношением, испытать и пережить. Экзистенциально-онтологические «базовые» интенсивы - тревога, «реальный страх» или объектный, фобии/боязни и, наконец, изначальный страх, Ur-Angst, к видам проявления которых относится целая коллекция интенсивов. Психофизиологическое равновесие организма является защитой против постоянной угрозы со стороны первоначального невыносимого ужаса, приводящего к смерти. Отзвуки подавления этого древнего архаического ужаса мы находим в спасительно-благотворном Божьем страхе.

Страх имеет свою резко выраженную архитектуру форм; она близка тому, что мы назвали воронкой водоворота, тому, что в себя втягивает и выбрасывает в суженном и широчайшем диапазоне эмоциональных и психических трансформаций. Всякое выражение изменяет форму страха: убыстренное движение вытягивает и углубляет, более медленное расширяет, от чего утрачивается глубина переживания; внезапные вспышки страха, или фобии, прерывают, а изначальные переживания страха могут и вовсе остановить жизнь.

Диаграмма Головокружение-перед-бездной