Размещено на http://www.allbest.ru/

Праведник, шпион, эмигрант: "путешественник" как метафора гетерогенных идентичностей Другого

Суковатая В.А.

Актуальность статьи связана с необходимостью развития в украинской философии теории Другого, которая тесно связана с проблемами идентичности и субъективации, и которая до настоящего времени не получила достаточного осмысления в украинских гуманитарных науках. Целью статьи является анализ феномена путешествия в его разных формах, жанрах и хронотопах, когда физическое перемещение провоцирует трансформации культурные и нравственные, и, следовательно, формирование новых типов идентичностей в каждой культуре.

Новизна исследования обусловлена культурно-антропологическим анализом и символико-семиотическим методом, в аспекте которых проанализированы культурные идентичности, которые расширяют границы культурного пространства и самосознания общества.

Каждая эпоха создает свой телесный и текстуальный образ Другого, в котором воплощает собственное понимание принципа идентичности, различения и противопоставления субъекта и Другого. Путешественник - одна из фундаментальных метафор Другого в традиционной культуре, которое представляет собой сложный конструкт: с одной стороны, это физическое (про-) движение в пространстве; с другой стороны, любое движение символизирует моральный подъем (духа) или падение, объединяя, таким образом, этику и географию. Почти во всех мифологиях мира путешествие представляет универсальный символ изменения или развития. Во многих религиозных традициях присутствует мотив путешествия души к загробной жизни; многие обряды посвящения также предписывают путешествие, что символизирует инициацию, переход от одной стадии жизни к другой. Образ путешественника редуцировано представлен фигуре рокового перевозчика, уводящего субъекта в иной мир, например, Харона.

В христианской католической мифологии святой Кристофер перенес младенца Иисуса через реку, и после этого был назначен покровителем путешественников. В традиционной иконографии Кристофера принято изображать с песьей головой, что позволяет говорить о его связи с древнеегипетским Анубисом, покровителем мертвых, писцов и бальзамировщиков. Символизм путешествия связан также с символикой перекрестков и выбора правой или левой дороги, а отсюда - правильного (правого) или неправильного (левого) выбора.

Нет сомнений, что античные авторы первыми в истории отрефлексировали связь между путешествием и идентичностью. Мифологические Данаиды - иностранки, женщины и изгнанницы, были первыми, согласно Ю. Кристевой [1], в истории культуры персонажами, которые в максимальной степени репрезентировали семантику "друговости" - гендерной, расовой, социальной. "Быть другим", это, с одной стороны, отличаться от всех, идентифицировать себя через оппозицию и одиночество, то есть чувствовать свои ограничения по сравнению с остальными; но, с другой стороны, это означает ощущать свою целостность в отсутствии привязанности к чему бы то ни было, чувствовать свою свободу, отсутствие ограничений в росте и изменении своей идентичности.

На наш взгляд, первым путешественником, репрезентировавшим трансформированную и легитимную Господом идентичность, следует считать ветхозаветного праведника Ноя, которого Господь спас от Всемирного Потопа тем, что отправил в путешествие: ему велели соорудить Ковчег, взять семью и семь пар животных (чтобы можно было совершать жертвоприношения в период плавания) и искать новые земли. Отсюда можно сделать вывод, что открытие новых земель и заселение их есть богоугодное деяние, которое находится под "патронажем" самого Бога-Отца. Очевидно, этим и объясняется тот факт, что в течение всех путешествий, несмотря на ряд весьма опасных для жизни обстоятельств, евреи как нация, как тело, выживали и одерживали победу над противниками - можно предположить, именно в силу того, что миссия "открывателя" новых земель (прежде всего земель "нахождения Бога"), является миссией "праведнической", и в этом образ "путешественника" сближается с образом "паломника". Если продолжить метафору путешественника Ноя как исполнителя "воли Господа" по наполнению земель ("тел") варваров духом Господа, то можно сделать вывод, что и Ермак Тимофеевич, и Магеллан, и Афанасий Никитин, и Васко да Гамма, хотя и не были иудеями, выполняли не просто востребованную в культуре, но освященную Библией миссию - до XVIII-XIX вв. путешествия были одним из основных источников получения сведений о тех или иных странах, общем характере и очертаниях Земли.

Бродяга-путешественник имеет достаточно широкий спектр значений в английском языке:

1) блуждающий;

2) кочевник;

3) бездельник;

4) не имеющий цели, никчёмный, ленивый. Немецкий язык оказывается более снисходительным к "друговости" бродяг: Vagant в немецком означает бродячий актёр, странствующий певец, которые сформировались как профессиональный цех в эпоху позднего Средневековья и получили название от vagantes - "бродяги". Ваганты средневековой Европы, как правило, недоучившиеся студенты и разжалованные священники, т.е. представители образованного, но деклассированного сословия, сам образ жизни которых был отличным от традиционных стереотипов.

Образ безусловного бродяги, вернувшегося в отчий дом, изображает Рембрандт в известной картине "Возвращение блудного сына". Друговость бродяги воспринимается оседлым обществом как качество человека, не принадлежащего ни к каким определенным законам. Бродяга вызывает ощущение ненадежности в силу того, что в отличие от традиционной культуры, центром мироощущения которой является стремление к "дому", где "дом" является центром "своего" мира, он - бродяга, - стремится "из" дома, в поле, в лес, то есть в пространство "чужих"; бродяга - человек, для которого пребывание в пространстве "чужих" является более желанным, чем среди "своих", это непонятно, странно, а потому вызывает страх: человек, выживший среди чужих обладает либо "особыми" ("магическими", "шаманскими", в терминологии В. Проппа, способностями), либо преображается в "чужого", легко совершает переход из одного качества в другое, подобно магу.

"Бродягами" были герои первых европейских романов - "Сатирикона" Петрония и "Золотого осла" Апулея. В "Сатириконе" главный герой совершает путешествие без определенной цели вместе с приятелем и женственным мальчиком Гитоном. Помимо того, что Энколпий - деклассированный элемент (с точки зрения античного общества), в прошлом представитель культурной элиты, который потерял свой статус, осквернил храм, ограбил виллу, совершил убийство, был гладиатором. Окружение, в которое помещает своего героя Петроний, это - сексуальные притоны, оргии тайных культов, компании воров, колдуний, сводниц, моряков, рабов, вольнооотпущенников и поэтов-неудачников; это также волки-оборотни и ведьмы-вампиры, иначе говоря, разнообразные маргиналы, все те, кого относили к категории Других уже в эпоху античной цивилизации.

Один из самых известных путешественников-маргиналов советской культуры - авантюрист Буратино, также попадает в категорию бродяг, и именно это вменяется ему в вину в главе "Полицейские хватают Буратино и не дают ему сказать ни слова в свое оправдание": " - Ты совершил три преступления, негодяй: ты - беспризорный, беспаспортный, безработный.

Отвести за город и утопить в пруду" [2, с.217]. Авантюрист Буратино - своенравный и эксцентричный Другой, который стремится сохранить свою "друговость" ко всем и ко всему как основу своей идентичности. В отличие от паломников и пилигримов, Буратино - искатель приключений не имеет никакого пункта назначения, и путешествие, его передвижение есть цель само по себе, и потому он непредсказуем и особенно ужасен в глазах традиционного общества: он избегает традиционных форм надзора и контроля. Идентичности, которые мыслились как редкие и маргинальные в модерных и до-модерных обществах, превращаются в наиболее заметные в постмодернистском мышлении, превращая куклу Буратино в знаковый символ эпохи. Кочевник, маргинал, номада - это, безусловно, Другие в сознании оседлых обществ, разделенных границами и нормами, это те, кого нельзя подвергнуть наказанию, на кого нельзя распространить свою власть, а потому они действуют раздражающе и создают гетерогенность в пространстве, подобно нейтрино, он и постоянно находятся в ситуации экзистенциальных выборов, на развилке путей.

Определение "бродяга" используется для характеристики арестованного Понтий Пилат в известном диалоге с Иешуа; однако здесь "бродяга" оказывается равнозначен "революционеру", "бунтовщику": <<Где ты живешь постоянно? - У меня нет постоянного жилища, - задумчиво ответил арестант, - я путешествую из города в город. - Это можно выразить короче, одним словом - бродяга, - ответил прокуратор" [3, с.15]. Очевидно, что дискуссия прокуратора и арестанта ведется в разных плоскостях прагматики: Иешуа сообщает о своей культурной идентичности как "другой" в этом мире, он - ученый иностранец, тот, кто постоянно находится в поисках истины и своего предназначения. В модерную эпоху его назвали бы "пилигримом" или "странником", основываясь на цели его странствий - познании мира и проповедей царства Божьего. Однако прокуратор, как и положено представителю власти, то есть человеку без воображения, переводит ученую дискуссию, к которой его склоняет Иешуа, в плоскость прагматики, и сообщает подследственному, что он подпадает под одну из сомнительных и преследуемых категорий - "бродяга", то есть потенциальный разбойник, а значит - "осужденный", и как продолжение логической цепочки - объект для казни и пыток, забота палача. Если вспомнить Мишеля Фуко [4, с.15], "бродяги" разрушали средневековую идентичность, основанную на привязанности к месту, к земле, и олицетворяли Другого как анархиста и революционера, разрушающего не просто границы государства и нормы морали, но основания культуры, основанной на смену идентичности паломника и пилигрима. Можно утверждать, что феномены "юродивых", "бродяг", "авантюристов", как разновидности странной, избыточной друговости, возникают в ситуациях культурного слома, смены ценностей, прихода новой культурной парадигмы.

Эмиграция, как и путешествие, предполагает разрыв с миром прошлого, уход из него. Само понятие эмиграции, как переселения в другую реальность, появляется с утверждением идеи, что у человека должно быть постоянное место жительство, в котором ему уютно и спокойно. До-модерная и архаические эпохи, связывающие уют с привязанностью к роду и семье, языку или природе. Эмигрант в модерном дискурсе XlX века - "перекати-поле", человек, потерявший родину, "свое" место. Ho это если быть уверенным, что то место, где ты родился, и есть твое. В постмодернистских дискурсах быть "иммигрантом" - не обязательно "быть изгнанником": это значит любить чужие языки и собирать камни далеких странах с любовью. Эмиграция символизирует, что человек никогда не идентичен какому-то своему атрибуту, и постоянно пребывает в поисках своей идентичности, которую способен репрезентировать только через друговость. Эмигрант - это человек, чья система ценностей отличается от принятой в данной местности или культуре, тот, кто перемещение и новизну предпочитает стабильности и традиции, для кого риск и идеал важнее прочных связей в окружающей реальности.

К эмиграции близко подходит проблема космополитизма и инакомыслия. Инакомыслящий - человек, находящийся в оппозиции к власти, мыслящий "иначе", по-другому, то есть Другой, с точки зрения обыденного сознания. Инокомыслящий, или "диссидент", если использовать латинскую форму этого слова, это и странный, и отличный, и инородный, и другой. Однажды он может превратиться в эмигранта - того, кого власть лишает приюта в стране рождения (случай А. Солженицына или В. Буковского). Для космополита невозможно остаться навсегда в какой-то одной стране, ибо его существование как целостного субъекта осуществимо только в ситуации "пограничья", в узкой зоне культурного "фронтира", и именно на этой принадлежности к двум культурам одновременно строится идентичность космополита как Другого-инакомыслящего. Для космополита понятия эмиграции не существует, так как весь мир - его родина; вернее: "моя родина там, где я".

Зримой, телесной манифестацией постмодернистской идентичности путешественника, гостя и врага в чужой стране, обладает фигура профессионального шпиона, В современном массовом сознании шпион становится одним из самых популярных персонажей, репрезентирующих телесное соединение "своего-чужого". В постсоветской культуре символом путешественника сквозь эпохи и идентичности часто выступает фигура Штирлица [5]. По мнению В. Руднева [6], фигура Штирлица и сам фильм "Семнадцать мгновений весны" репрезентируют пространство "прозрачности" Другого, совершающего трансгрессивные переходы из одного пространство в другое, с покоряющей и неуследимой легкостью" [7, с.13]. У Штирлица, прожившего в Германии более двадцати лет, ощущение дома изменено: ему некуда возвращаться в России, по крайней мере, его понимание "дома" очень сильно расщеплено. Для того, чтобы стать "своим" среди "чужих", ему было необходимо изменить изначальные представления "своего" и "чужого", перестать быть "чужим" в Германии. Его дом - в "складке", на "изгибе" нескольких культур, и возвращение на "историческую" родину будет эмиграцией в большей степени, чем жизнь в Германии. Будучи заведомо "свой", Штирлиц неоднократно демонстрирует "несоветское", "западное", "иностранное" поведение - в том, как курит сигареты, посещает бары, с достоинством разговаривает с начальством; сами нацистские сотрудники воспринимают его как "чужого" ("Он славится у нас либерализмом и логикой"), и ему приходится трудно убеждать их в своей "близости", не пытая и не расстреливая.

Именно личная порядочность Штирлица оказывается первым аргументом. против него, когда шеф гестапо Кальтенбруннер приказывает Мюллеру устроить проверку Штирлица. Однако для постсоветского зрителя все эти детали превращаются в знаковые: в СССР, в НКВД времен войны и вплоть до современного периода, личная порядочность и интеллигентность - это те качество, которые могут вызвать враждебность окружающих, могут спровоцировать обвинения в "чуждости". Так, в знаменитом сериале утверждается еще одно значение "друговости". Другой - это не только "чужой" или "отличный" формально, это может быть гражданин своей страны, идентичный по расе, нации, вере большинству народа страны, однако сохраняя нравственные принципы в безнравственной среде, он ощущается окружающими как "чуждый" и "странный". В этом аспекте Штирлиц объединяет своей фигурой интеллигента как Другого и инакомыслящего (диссидента) как Другого. На наш взгляд, Штирлиц создал на экране интеллигентский миф об эмиграции, образ ностальгирующего человека, который оказался между двумя культурами, которым он одинаково предан и сделать выбор - невозможно. Для Штирлица невозможно вернуться назад, ибо его существование как целостного субъекта осуществимо только в ситуации "пограничья", в очень узкой зоне культурного "фронтира", в которой "обнаружение" означает гибель, и именно на этой принадлежности к двум культурам одновременно строится идентичность нашего героя. Так, в знаменитом сериале утверждается еще одно значение "друговости": Другой - это не только "чужой" или "отличный" формально, это может быть гражданин своей страны, идентичный по расе, нации, вере большинству народа страны, однако будучи интеллигентом и сохраняя нравственные принципы в безнравственной среде, он ощущается окружающими как "чуждый" и "странный". В этом аспекте Штирлиц оказывается пустотой, способной наполняться любым содержанием, он в качестве Другого объединяет своей фигурой интеллигента как Другого и инакомыслящего (диссидента) как Другого. А на телеэкране он демонстрирует телесные практики друговости, которые деконструируют представления как окружающих его персонажей, так и зрительской аудитории об ожидаемом поведении. Он - тот, который всегда Другой.

гетерогенная идентичность другой метафора

Наш вывод состоит в том, что на протяжении всей истории плюральные идентичности существовали как точки идентификации (то есть как точки отсчета новых идентичностей), которые всегда были ограничены чем-то, для того, чтобы существовать. Одной из наиболее распространенных практик изменения идентичности является путешествие, которое символизирует телесную практику соприкосновения с миром "других". Другой как путешественник - это человек, чья система ценностей отличается от принятой в данной местности или культуре, тот, кто перемещение и новизну предпочитает стабильности и традиции. Феномен путешествия представляет особого рода хронотоп трансформации идентичности субъекта путем вхождения и познания другой реальности. Путешествие является "зоной перехода", трангрессией, сопоставимой с идеей "гетеротопій!" - пространства, содержащего в себе потенциал множественных возможностей, в котором постоянные выборы и есть принципом развития. Гетеротопия - обратная сторона "изоляции", "запрета" и "наказания", и если в сфере "изоляции" действует "закон", то в пространстве гетеротопій! - "нарушение закона" (трансгрессия) или сочетание нескольких взаимоисключающих законов, как, например, в пространстве монастыря, борделя, военного лагеря или больницы для душевнобольных. Согласно Фуко, гетеротопия - это "мать социального пространства" [8,р.22-27], она существует между двумя крайностями: реальностью и утопией, как символом идеального общества. С одной стороны, гетеротопия символизирует места подчинены норме изоляции (изгнания, отлучения) социальных или культурных аутсайдеров, то есть - Других-, с другой стороны, гетеротопия (путешествие) является тем местом, которое само по себе производит "других", тех, которые разрушают стабильность пространства "нормы".

В исследовании охарактеризованы носители телесной и культурной друговости - путешественник, паломник, пророк, рыцарь, юродивый, шпион, эмигрант, которых мы рассматриваем как носителей гибридной идентичности, совмещающей в себе принадлежность к нескольким культурно-социальным средам, и своим присутствием разрушающим границы нормы в обществе и стабильную идентичность субъекта. При этом каждый из типов Другого выступает как самостоятельная фигура, обладающая собственным качеством друговости, которое не сводимо ни к одному из остальных, так как отвечает потребностям коллектива (культуры) в разрушении определенных норм и границ, и созданию хронотопа новых возможностей.

Если в пространствах традиционной культуры ценность Другого подвергается сомнению, а другая телесность маргинализируется, то в гетеротопиях Другой выступает как главный деятель и субъект внимания. Осознание и принятие своей друговости как варианта плюральной "нормы" позволяет Другому осознавать и выражать свои интересы, утверждая, таким образом, "нормальность" другой идентичности, источником которой является изменение пространства бытия, как физического, так и культурного. В отличие от дихотомий традиционной культуры, путешествие, являющее собой вариант пространства гетеротопии, стремится к полицентрации отношений, созданию состояний, позволяющих реализовывать маргинальные идентичности как позитивно окрашенные.

Список использованных источников

1. Кристева Ю. Самі собі чужі / Ю. Кристева: пер. с фр. - К.: Основи, 2004. - 263 с.

2. Толстой А.Н. Собр. соч. Т.8. Стихотворения, сказки, сказки и рассказы для детей. Золотой ключик. Русские народные сказки / А. Толстой - М.: Госуд. изд-во художественной литературы, 1960. - 565 с.

3. Булгаков М.А. Мастер и Маргарита / М. Булгаков - Роман. - Баку: Азериешр, 1985. - 320 с.

4. Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы/ М. Фуко; пер. с фр. - M: Ad Marginem, 1999 - 479 с.

5. Липовецкий Марк. Президент Штирлиц [Электронный ресурс] / М. Липовецкий. - Режим доступа: nlo/magazine/ru.

6. Руднев В.П. Анекдот /В. Руднев // Руднев В.П. Словарь культуры XX века. - М.: Аграф, 1997. - 384 с

7. Пригов Д.А. Само-иденти-званство/ Д. Пригов // Место печати. Журнал интерпретационного искусства. - 2001, - № 13. - С.10-32.

8. Foucault Michel. Of Otherspace / М. Foucault // Diacritics. - 1986. - Spring, 1986. - P.22-27.

Размещено на Allbest.ru