Балаганный дискурс и коммуникативные стратегии в драматургии Николая Эрдмана

Размещено на http://www.allbest.ru/

БАЛАГАННЫЙ ДИСКУРС И КОММУНИКАТИВНЫЕ СТРАТЕГИИ В ДРАМАТУРГИИ НИКОЛАЯ ЭРДМАНА

Е.С. Шевченко

Предлагаемая статья посвящена некоторым аспектам художественной коммуникации выдающегося русского драматурга ХХ века Николая Робертовича Эрдмана. В последние двадцать лет Эрдмана много изучали и в России, и за рубежом, однако специально коммуникативная проблематика у Н. Эрдмана не рассматривалась. В нашей предыдущей работе [5] мы обосновывали единство драматургической поэтики Н. Эрдмана, и в настоящей статье руководствуемся сходной установкой на единство коммуникативных процессов в «Мандате» и «Самоубийце».

Нас интересуют стратегии Н. Эрдмана, управляющие изображенной коммуникацией, и тактики, служащие реализации авторской интенции [2]. Мы опираемся на одну из ранних отечественных работ по проблемам художественной коммуникации - Ольги и Исаака Ревзиных [3] и одну из последних - монографию А.Д. Степанова [4], а также общие исследования в области коммуникации.

При изучении коммуникативной проблематики у Н. Эрдмана необходимо учитывать родовую и жанровую принадлежность его текстов. Природа драматургического текста двойственна: с одной стороны, все в нем настроено на диалог и коммуникацию, а с другой - он не может существовать без конфликта, что делает успешную коммуникацию проблематичной. В пьесах Н. Эрдмана комическое граничит с трагическим, но не нейтрализует, а, напротив, усиливает его. Эти жанрово-родовые особенности определяют коммуникативные стратегии Н. Эрдмана и изображенную коммуникацию в целом.

Из множества концепций успешной коммуникации (теория перформатива Дж. Д. Остина, принцип кооперации П. Грайса, постулаты речевого общения Д. Гордона - Дж. Лакофф, принцип вежливости Дж. Лича и др.) мы выбрали концепцию О. и И. Ревзиных, включающую 7 постулатов: детерминизма, общей памяти, информативности, тождества, истинности, неполноты описания, семантической связности. Постулат о детерминизме предполагает, что собеседники имеют сходную концепцию реальности и их реакция на предметы и слова, их обозначающие, вполне адекватна. Этот постулат базируется на сохранении причинно-следственных связей и категории времени; их искажение влечет за собой нарушение коммуникации. Революция 1917 года не оставила персонажам «Мандата» никакого выбора: они вынуждены лавировать между прошлым, которого уже нет, но на возвращение которого они надеются, и настоящим, где им, «маленьким людям» и обывателям, нет места. Привычные представления о времени Гулячкиных, Вишневецких, Сметаничей деформируются. Нарушение каузальности затрудняет общение и понимание, ставит героев в тупик:

Надежда Петровна. А за что же они, окаянные, вас обыскивать будут?

Тамара Леопольдовна. Какая вы наивная, Надежда Петровна. Как - за что? Разве теперь что-нибудь за что-нибудь бывает? [7: 32]

Приведенное высказывание асемантично, и, помимо постулата о детерминизме, нарушенным оказывается постулат о семантической связности. Синтаксические и морфологические связи здесь соблюдены, а семантические - нет. В «Самоубийце» нарушение постулата детерминизма фиксирует пограничное состояние Подсекальникова, которого окружающие подталкивают к мысли о самоубийстве. Представления персонажа о мире деформируются. И герою кажется: «Надо жить, жить, жить, для того, чтобы застрелиться» [7: 143-144].

В другом монологе его слова не менее абсурдны: «Господи! Жизнеподатель! Дай мне силы покончить с собой!» [7: 146]. Отсутствие коммуникации подчеркивается тем обстоятельством, что в обоих случаях Подсекальников обращается к самому себе (хотя формально в первом случае - к глухонемому, но не подозревает о его глухоте).

Соблюдение постулата тождества требует, чтобы собеседники представляли себе одну и ту же реальность, чтобы слово относилось к тому же предмету, который оно описывает. Нарушение этого постулата влечет за собой разрыв подобных отношений, как, например, в «Мандате»:

Тамара Леопольдовна. Это платье. Александры Федоровны.

Надежда Петровна. Какой же это Александры Федоровны? Это уж не акушерки ли Александры Федоровны, с которой мы вместе Павлушу рожали?

Тамара Леопольдовна. Какой акушерки, Надежда Петровна, - императрицы! [7: 33]

В «Самоубийце» постулаты тождества и истинности, требующие, чтобы собеседники представляли себе одну и ту же реальность, и чтобы сообщаемое ей соответствовало, нарушаются в сцене поисков Под- секальникова женой и тещей:

Мария Лукьяновна. Ну а где же он, мамочка?

Серафима Ильинична. Он, должно быть, по надобности. Мария Лукьяновна. Вот он там над собою и сделает. <...> Пук - и готово [7: 88].

В дальнейшем предположение Марии Лукьяновны о месте самоубийства ее мужа вызывает справедливые сомнения Маргариты Ивановны («Кто, ж, простите, в уборной стреляется?» [7: 91].) Несоответствие сообщения о самоубийстве предполагаемому месту самоубийства, а также «неуместное» звукоподражание («пук»), фарсовая природа которого очевидна и противоречит общепринятым представлениям о самоубийстве, являются источником комизма и разного рода нелепостей. Знак «самоубийство» связан с другими знаками («пук», «тик-так», «пиф-паф»), которые в общеупотребительном языке имеют иные означаемые и иные референты, чем у Н. Эрдмана.

Нарушение постулата неполноты описания и постулата информативности у Н. Эрдмана осуществляется через сообщение того, о чем собеседник и так знает. В «Самоубийце» постулат информативности нарушен в высказываниях Калабушкина, пытающегося отговорить Под- секальникова от самоубийства. Сообщение о том, что жизнь прекрасна, в контексте рассматриваемой ситуации неуместно, потому что собеседник об этом и так знает («Я об этом в «Известиях даже читал, но я думаю - будет опровержение» [7: 95]) и потому что противоречит сложившейся ситуации, не учитывает реального положения собеседника. Наряду с постулатом информативности Калабушкиным нарушен и постулат истинности высказывания. Несколько иначе нарушается постулат информативности в финале «Мандата». Заключительная реплика «Мандата» - вопрос Гулячкина:

- Мамаша, если нас даже арестовать не хотят, то чем же нам жить, мамаша? Чем же нам жить? [7: 80]

Адресат его («мамаша») условен, ведь эрдмановский персонаж обращается в данной ситуации по сути дела ко всем - и к себе и к миру. Но вопрос остается без ответа - без насущной, необходимой «информации».

О. и И. Ревзины в исследовании художественной коммуникации Э. Ионеско и Ж.-Ф. Жаккар в коммуникативно-дискурсивном анализе пьесы Д. Хармса «Елизавета Бам» следовавший их постулатам, пришли к сходным выводам. По их мнению, коммуникативные нарушения у Д. Хармса как предтечи и у Э. Ионеско как представителя театрального абсурда тотальны. Они приводят к распаду коммуникации, дискредитации человеческой речи как таковой, «трагедии языка» (Э. Ионеско), когда персонажи «замыкаются в безмолвии их собственного языка, ставшего бесплодным» [1: 228]. Художественной коммуникации у Н. Эрдмана не свойственны полные провалы, в отличие от абсурдистской драмы. Отмеченные нами в «Мандате» и «Самоубийце» коммуникативные нарушения не приводят к распаду коммуникации и небытию, но обнаруживают деформацию изображенных Н. Эрдманом мира и человека.

Характер изображенной коммуникации у Н. Эрдмана во многом определяется типологическими чертами комедии и фарса: свойственные им путаница (qui pro quo), непонимание или недопонимание затрудняют коммуникацию. Для понимания коммуникативных процессов у Н. Эрдмана важно отметить влияние на эрдмановский дискурс дискурса эстрады 1920-х годов, а через него - дискурса балагана и фольклорного театра [6]. Механизмы коммуникации у Н. Эрдмана и устройство мира в целом сходны с механизмами коммуникации в балагане и его мироустройством.

Подобно балаганному, драматическое действие у Н. Эрдмана не знает постепенных переходов, а развивается скачкообразно, рывками, что отражается и на характере коммуникации. Понимание, которое приходит к персонажам в процессе общения, носит характер внезапных озарений, грозящих в следующее мгновение обернуться непониманием, и так дальше. Коммуникация спонтанна, нестабильна, а коммуникативные нарушения неизбежны и многочисленны, следствием чего является неустойчивость, шаткость коммуникативных структур у Н. Эрдмана. Коммуникативные ситуации (или сценарии) постоянно формируются и переформируются, что затрудняет и замедляет коммуникацию. Подобная «сборка-разборка» коммуникативной ситуации наблюдается, например, в «Мандате» в сцене встречи и знакомства на квартире Гулячкиных Сметаничей и мнимых родственников-пролетариев», когда происходит двойная путаница: Сметаничи принимают за коммунистов «родственников», а «родственники» - Сметаничей. В других случаях одна и та же коммуникативная ситуация (или сценарий) реализуется через последовательность вариантов. Так, сценарий «обращение с просьбой» в «Самоубийце» разыгрывается многократно: Гранд-Скубик просит Семена Семеновича Подсекальникова застрелиться ради интеллигенции, Клеопатра Максимовна - ради романтики, отец Елпидий - ради религии, писатель Виктор Викторович - ради искусства и, наконец, мясник Пугачев - ради торговли. В довершение всего каждый визитер предлагает Подсекальникову собственный сценарий его похорон. В сознании Семена Семеновича предложение Клеопатры Максимовны совмещается с предыдущим предложением Гранд-Скубика, так что в «белых попонах» вместо «прекрасных лошадей» оказываются «прекрасные девушки». Подмена слов обнаруживает изъяны в коммуникации и производит комический эффект. Приведенные примеры демонстрируют такие важнейшие черты структуры коммуникативного акта у Н. Эрдмана, как дискретность, подвижность (т.е. замена, перестановка или наложение составляющих коммуникативного акта) и повторяемость. Понимание замещается механическим процессом, что делает успешную коммуникацию невозможной. Некоторые коммуникативные ситуации в «Мандате» и «Самоубийце» (в том числе и рассмотренные выше) прямо отсылают нас к гоголевским «Ревизору» и «Женитьбе». Более того, коммуникативные стратегии и сами принципы художественной коммуникации у Н. Эрдмана и Н.В. Гоголя оказываются близки. Н. Эрдман обнаруживает некоммуникабельность современного ему мира, механический характер связей между человеком и миром.

В связи с вопросом о влияниях и традиции остановимся на значимых для художественной коммуникации Н. Эрдмана фольклорных и литературных фреймах. Эти понятия формулирует А. Степанов, опираясь на теорию фреймов Марвина Минского и сопоставляя ее с теорией речевых жанров М. Бахтина и семиотической теорией бытового поведения Ю. Лотмана [4: 37-40]. Изображенная коммуникация у Н. Эрдмана проявляется в таких фольклорных фреймах, как свадьба («Мандат») и похороны («Самоубийца»), что еще раз подчеркивает связь его драматургии с традициями балагана и народно-смеховой культуры в целом. Вообще, любому фрейму присуща жесткая структурно-композиционная организация. Это устоявшиеся схемы человеческого общения, и Н. Эрдман выбирает, может быть, самые традиционные из них, так как именно они органичны его методу манипулирования штампами, клише, стереотипами речи и поведения. В поэтике Н. Эрдмана нет ничего устойчивого, что сказывается и на изображенной коммуникации, подчиняясь законам которой, фреймы утрачивают четкую внутреннюю организацию. Н. Эрдман оперирует устойчивыми структурами, готовыми формулами поведения и общения, но не с тем, чтобы укрепить их или позволить укрепиться в них своим персонажам, а с тем, чтобы эти готовые формулы расшатать, обнажив их структурные «швы», их механизмы. Причем это касается не только фольклорных фреймов, но и любых других. Помимо фольклорных, Н. Эрдман использует литературные фреймы. Эрдмановские персонажи «разыгрывают» роли гоголевского Хлестакова (Гулячкин) и шекспировского Гамлета (Подсекальников), но неосознанно. Любые роли, речевые маски персонажей обусловлены авторской интенцией и находятся вне их собственной компетенции. Литературные фреймы «Ревизора» и «Гамлета», контаминируясь с фольклорными, реализуются в «Мандате» и «Самоубийце» в духе бахтинского карнавала. Так, герой «Самоубийцы» Подсекальников оказывается в роли Гамлета, но еще раньше - в роли фольклорного героя Мальбрука, тем более что одна из ложных сюжетных линий почти что повторяет его историю.

Обратимся к вопросу о соотношении вербальных и невербальных форм коммуникации и о характере их использования у Н. Эрдмана. Слово у Н. Эрдмана - игровое, остроумное, изящное. К словесной игре можно отнести разного рода каламбуры, перифразы, основанные на омонимии и полисемии, переспросы, «недослышивания» (и, как следствие, повторы - словесные, звуковые), «передергивание» слов, т.е. самое разнообразное комбинирование элементов «словесной массы». С ее помощью автор демонстрирует коммуникативные нарушения и отсутствие понимания между героями. Невербальные средства вербализуются: падения, шумы и звуки часто передаются при помощи звукоподражаний. Заметим, что аналогичным образом вербализуются несловесные элементы в фольклорном дискурсе и детском дискурсе. Вербальные средства примитивизируются, в результате чего примитивизируется и коммуникация:

«Вот представьте, что завтра в двенадцать часов вы берете своей рукой револьвер ... и вставляете дуло в рот... Нажимаете. И тогда раздается пиф-паф. И вот пиф - это еще тик, а вот паф - это уже так. И вот все, что касается тика и пифа, я понимаю, а вот все, что касается така и пафа - совершенно не понимаю» [7: 122123].

Гамлетовское «быть или не быть» превращается у Подсекальни- кова в «тик-так» и «пиф-паф», резонируя с хрестоматийными детскими стишками (« - Пиф-паф! - Ой-ой-ой! - Умирает зайчик мой»). Категории жизни и смерти в рассмотренном монологе Подсекальникова представлены в виде эксцентрических приемов, своего рода трюков, где «пиф» это еще жизнь, а «паф» - это уже смерть. Коммуникация превращается в словесную эквилибристику, подобную цирковой, эстрадной, балаганной.

Мир негибкий и некоммуникабельный, в связи с чем эрдмановский персонаж любыми средствами старается приспособить его под себя, под собственные интересы и представления, но безрезультатно. Персонажу не удается укрепиться даже в языке: это трагедия косноязычия, трагедия косной, убогой, примитивной души, ищущей свое место в мире и не находящей.

художественный коммуникация эрдман пьеса

Список литературы

1. Жаккар Ж.-Ф. Даниил Хармс и конец русского авангарда / Пер. с фр. Ф.А. Перовской. - СПб., 1995.

2. Иссерс О.С. Коммуникативные стратегии и тактики русской речи. - М., 2003.

3. Ревзина О., Ревзин И. Семиотический эксперимент на сцене. Нарушение постулата нормального общения как драматургический прием // Труды по знаковым системам. - Т. 5. - Тарту, 1971.

4. Степанов А.Д. Проблемы коммуникации у Чехова. - М., 2005.

5. Шевченко Е.С. Театр Николая Эрдмана. - Самара: Издательство «Самарский университет», 2006.

6. Щеглов Ю. Конструктивистский балаган Н. Эрдмана // Новое литературное обозрение. - 1998. - № 33 (5).

7. Эрдман Н.Р. Пьесы. Интермедии. Письма. Документы. Воспоминания современников. - М., 1990.

Размещено на Allbest.ru