Понятие культуры и цивилизации

Удел «высокой» культуры, как аутсайдера, и роль средней», «посредственной» культуры, как фаворита современного общества, не объяснимы в чисто социологизаторском ключе как совпадение социальных интересов большого бизнеса и среднего класса. Этот феномен лишь следствие более фундаментальных сдвигов, которые требуют понимания в ином - социокультурном измерении и ключевого понятия «посредственность».

Есть, - писал А. Экзюпери, - в Европе двести миллионов человек, чье существование, лишено смысла люди, погрязшие в рутине различных профессий, люди, которым недоступны радости первооткрывателя-поднимателя целины, радости веры, радости ученого. Кое-кому думалось, что достаточно одеть их, накормить, удовлетворить все их насущные потребности, чтобы возвысить душу. И вот мало-помалу из них создали мещан сельских политиков, техников, лишенных внутренней жизни. Им дают неплохое образование, но это не культура. Тот, кто думает, что культура - это набор вызубренных формул, невысокого мнения о ней Посредственный ученик специального класса лицея знает больше о природе и о ее законах, чем Декарт или Паскаль. Но разве такой ученик способен мыслить, как они?... меня мучает, что в каждом человеке, может быть, убит Моцарт.

Социокультурному портрету мещанской посредственности придал классическую законченность Х. Ортега-и-Гассет. Он констатировал величайший парадокс нашего времени: «Нынешний хозяин мира - примитив, первобытный человек, внезапно появившийся в цивилизационном мире. Цивилизован мир, но не его обитатель. Он даже не замечает цивилизации, хотя и пользуется ее плодам как дарами природы.

Психическая структура этого «человека-массы» характеризуется рядом черт. Во-первых, ему присуща глубокая уверенность в том, что жизнь изобильна и легка, в ней нет ограничений, и она - лишь арена власти и побед. Во-вторых, такое мироощущение порождает иллюзию его полной интеллектуальной и моральной самодостаточности. В третьих, он экспансивен, и повсюду, не считаясь ни с чем и ни с кем, навязывает свое примитивное мнение путем «прямого действия», в том числе в самых «изысканных уголках нашей культуры». В-четвертых, продолжает

Х. Ортега-и-Гассет, эти «люди не заботятся о будущем, предоставляя все механизму вселенной. И прогрессистский либерализм, и социализм Маркса предполагают, что их стремление к лучшему будущему осуществляется само собой, неминуемо, как в астрономии. Защитившись этой идеей от самих себя они выпустили из рук управление историей, забыли о бдительности, утратили живость и сил убежденный, что мир пойдет по прямой, без поворотов, без возвратов назад, он откладывает всякое попечение о будущем и целиком погружен в утвержденное настоящее. Нужно ли удивляться, что сегодня в нашем мире нет ни планов, ни целей, ни идеалов. Последняя черта - редукция «горнего» мира творческой жизни, утрата ее перспективы и идеалов - самая опасная для культуры.

Такова общая закономерность финала «любви-ненависти» между культурой и цивилизацией.

Культура Возрождения и Просвещения требовала устранить феодальный провинциализм и своеволие привилегированных слоев - и пришла к индустриальному обществу с его универсальной мерой купли-продажи и усредненным человеком-массой Рациональный разум хотел видеть «народ свободный на земле свободной», и действительно освободил его от физической нищеты, создал общество потребления, но ценой конвейерного варианта труда обезличенного, стандартизованного человека.

Этих причин достаточно для формирования человека-массы и его самодовольства. Но для «восстания масс», их «вертикального нашествия» требовался некий фермент и одновременно социально-технологический механизм. Их роль сыграла реализованная заветная мечта ранней буржуазии о синтезе свободы и равенства демократия. Расценивая ее как романтическое детище политических и идеологических революций XVIII века, Х. Ортега-и-Гассет писал «Торжественное, в теории, провозглашение прав человека на деле обернулось торжеством прав доброго буржуа. Когда в борьбе за существование людям предоставляются равные условия, наверняка восторжествуют худшие из людей, ибо их большинство.

H Бердяев был не вполне согласен с такой демократией и вместе с тем подчеркивал вызванное ею фундаментальное противоречие «В культуре, писал он, - есть начало аристократическое и начало демократическое.

Без начала демократического, без подбора качеств высота и совершенство никогда не были бы достигнуты. Но вместе с тем культура распространяется вширь, к ней приобщаются все новые социальные слои. Этот процесс неизбежный и справедливый». Однако массы легко усваивают себе вульгарный материализм и вещную техническую цивилизацию.. массами владеют идеи-мифы, верования религиозные или верования социально-революционные, но не владеют идеи культурно-гуманистические. Конфликт аристократического и демократического начал, количества и качества, высоты и широты неразрешим на почве без религиозной гуманистически культуры».

Такой конфликт - фатальная данность, если демократия рассматривается не как технология власти, а как абстрактный идеал. Тогда она становится «удобна для всех употреблений» (H Бердяев), и общество превращается в объект манипуляций разномастных «типов» или конгломератов «увеличивающегося числа людей, которые по видимости становятся участниками осведомленности и действиях, а в действительности и более чем пригодными для использования рабами.

Человек-масса - продукт нашей индустриально-демократической цивилизации, и в своем логическом завершении он тоталитарен и катастрофе не только для культуры, но и цивилизации. Он - современный варвар. Печально, но в наш просвещенный век человек-масса напоминает собаку в библиотеке: она все видит, но ничего не понимает.

Подлинная культура не может быть высшей, «высоколобой», средней, «посредственной» или тем более низшей, «низколобой» подобно тому, как нельзя быть более или менее честным или влюбленным. Попытки определения степени культурности - это некорректный перенос методики оценки товара, имеющего цену, на феномены, в принципе не поддающиеся такой оценке. Культура либо есть - в абсолюте своего творческого смысла и напряженности форм - от «Ave Maria» до народной мелодии, от Гомера до Джойса, от Растрелли до крестьянского лубка, либо ее вовсе нет - от откровенного китча до изощренных имитаций бесценных творений. И это не максимализм автора, а категорический императив сущности культуры, которая всегда - горняя духовная высота. На ее величественном и прекрасном фоне и короли, и пигмеи масс культа - одинаково голые. Это - не просто декаданс как глубокое переживание и самовыражение кризиса культуры, давшее по-своему великолепные творения - ее самокритику. «Массовая культура» - это вырождение и тупик культуры, глум над ней.

7. Пути примирения

Если воссозданная картина тотального конфликта между современной цивилизацией и культурой достоверна, и авторы и актеры этой драмы установлены, возникают кардинальные вопросы о глубинных причинах их «любви-ненависти» и альтернативах исхода из этого лабиринта.

Возможно, разгадка - в фундаментальном несоответствия между функцией человека как главной производительной силы и его призванием как главной социально-творческой силы.

Ключ к несовершенству современного общества - не только в эгоцентризме его «титанов» или человека-массы. Это - лишь основные ипостаси несовершенства, инфантильности родового человека, извечного и непреодолимого в парадигме абстрактного гуманизма разрыва между целями и средствами, неспособности к их ко эволюции. Но лучшие умы человечества все более сознают это противоречие и ищут исход из него.

«Выдающийся гуманист XX столетия, испанский философ М. Унамуно в эссе «Вглубь!» отметил «перевернутый» характер соотношения цивилизации и ее творца - человека. «Нет, - писал он, - я не отрицаю ни громадную социальную энергию, ни мощь цивилизации, все это имеется: наука - в изобилии, искусство - в изобилии, мораль - в изобилии, но через какое-то время, заполнив мир чудесами индустрии, огромными заводами, дорогами, музеями, библиотеками, мы в изнеможении упадем у подножия сотворенного нами, и кому тогда все это будет нужно? Что для чего: человек для науки или все же наука для человека?

Если прогресс - цель, для кого мы работаем? Кто этот Молох, который, по мере приближения к нему тружеников, вместо награды пятится, и в утешение изнуренным и обреченным на гибель толпам... только и умеет ответить горькой насмешкой, что после их смерти все будет прекрасно на земле вы обрекаете современных людей на жалкую участь быть несчастными работниками, которые, по колено в грязи, тащат барку со смиреной надписью «прогресс в будущем» на флаге. Цель бесконечно далекая - не цель, а уловка».

В. Розанов усматривал в этом явную аномалию: «В нормальном процессе всякого развития благоденствие самого развивающегося существа есть цель; так дерево растет, чтобы осуществить полноту своих форм. Из всех процессов, которые мы наблюдаем в природе, есть только один, в котором этот закон нарушен, - это процесс истории. Человек есть развивающееся в нем, и, следовательно, он есть цель; но это лишь в идее, в иллюзии: в действительности он есть средство, а цель - это учреждения, сложность общественных отношений, цвет наук и искусств, мощь промышленности и торговли. Все это неудержимо растет, и никогда не придет на мысль бедному человеку хоть когда-нибудь не дать передушить себя всему этому, не лечь перед торжествующей колесницей Ваала и не обрызгать колес кровью. Коренное зло заключается в неправильном соотношении между целью и средствами: человеческая личность, признанная только средством, бросается к подножию возводимого здания цивилизации».

Н. Бердяев полагал, что и кажущийся антипод социализма - анархизм - лишь «предельное течение в судьбах европейского общества. Внешне он производит впечатление учения, которое претендует на утверждение человеческой личности и ее свободы. Но в действительности он возник из того же комплекса, что и социализм - уравнительного, усредняющего чувства зависти и мести. Поэтому «радости свободного творчества, свободного избытка анархизм не знает и знать не может... Это какая-то предельная, угрюмая и мучительная свобода», которая «обращается в насилие». «Анархизм, - подчеркивал мыслитель, - в конце концов, есть форма реакционного восстания против культуры, неприятие культуры с ее неравенствами,... неприятие ее во имя процесса уравновешивающего, сглаживающего и сметающего все возвышающееся». Духом анархизма пронизаны и новейшие течений в искусстве. Здесь господствуют аналитически расчленяющие процессы,... глубокое потрясение и расчленение форм человека, гибель целостного человеческого образа, разрыв с природой... погибает человек как величайшая тема искусства». И парадоксальным образов такой человек вовсе не освобождается, а «погружается и проваливается в социальные и космические коллективности».

Новые философско-религиозные течения также обнаруживают более или менее скрытые антигуманные начала. «В них человеческая индивидуальность подчиняется космическим иерархиям духов. Человек перестает играть ту центральную и обособленную роль, которую он играл в ренессансный, гуманистический период истории».

Аналогичную судьбу претерпевает «контр культура» на новом витке, начиная условно с 1968 года, когда Т. Роззак дал ей ставшее нормативным собственное имя. Он определял ее как протестующее мировоззрение и разъяснял «Старая культура склонна предпочитать права. собственности - правам личности, требования НТР - человеческим потребностям, конкуренцию - сотрудничеству, формальное общение - самовыражению Контр культура склонна предпочитать обратное».

«1968» - конкретная дата, но и символ цельности взаимосвязи ряда социокультурных явлений, которые свертывались до и после этого года. Они включали в себя: протест против аристократической системы образования во Франции; «вьетнамский синдром» американских солдат, швырявших боевые награды к подножию Капитолия; «Пражскую весну» как стремление к социализму «с человеческим лицом», оппозицию советской интервенции в Афганистане; широкое участие молодежи «культурной революции» в Китае; оживление националистических движений в «благополучных» государствах; ряд неформальных инициатив в сфере искусства; популярность альтернативных стилей жизни, и т. п. Это было, по словам французского социолога Ж. Гурвича, «время бурных совместных действий, меняющих социальную сальность. Это было время духовного Причастия».

Заключение

В культурологической мысли отмеченные процессы расцениваются как «фаза цивилизации, а не культуры» (О. Шпенглер), завершения и «смерти» исторически определенного типа культуры в данной цивилизации. Это обессмысление и утрата ценностей творчества как способа бытия человека в мире и мира человека.

Глубокие изменения индустриального общества во многом совпали с марксистским предвидением исчерпания творческих функций производительного капитала, передачи этих функций высококвалифицированным работникам и вместе с тем удержания плутократией власти и собственности, контроля за львиной долей общественного богатства. Капитал по-прежнему утилизирует творчество и его плоды, но отныне он - лишь его «захребетник».

Воссозданная панорама противоречивого взаимодействия современной цивилизации и культуры требует смыслового синтеза - выявления причин этой «любви-ненависти» и альтернатив исхода из лабиринта. Исследование метаморфозы человеческой деятельности под абстрактно-гуманистическим интегралом - ключ к решению первой задачи и одновременно - постановке второй. Диагноз, поставленный классиками культурологической мысли, таков: абстрактный гуманизм, как одна из конкретно-исторических форм антропологического мировоззрения и практики, не содержит надежных табу для перерождения в антропоцентризм, абсолютизацию свободы, культ своемерия человека, подмены Богочеловека человекобогом.

Список литературы

культура цивилизация жизнеустроение

1. ЖУРНАЛ "ЛИЧНОСТЬ. КУЛЬТУРА. ОБЩЕСТВО" Избранные статьи: 2000 г. Т. 2 вып. 2(3). О.А. Митрошенков Культура и цивилизация (материалы лекции).

2. В.Н. Лавриненко. Философия: учебник. КУЛЬТУРА И ЦИВИЛИЗАЦИЯ. Понятие культуры и цивилизации.

3. Муравьев Ю.А. Истина. Культура. Идеал. М., 2001. С. 108, 109, 114, 116, 118.

4. Мильдон В.И. Природа и культура // Вопросы философии. 2003, № 12. С. 67, 73.

Размещено на Allbest.ru