Что такое авторская песня

С другой стороны, очевидно, что стихотворение движется от начала к концу, и наибольшую значимость имеет последнее четверостишие, особенно последние две строки, которые звучат, как главный вывод. Действительно, четвёртое четверостишие настойчиво выделяется автором стихотворения всевозможными способами. Во-первых, ритмическим курсивом: тогда как первые строки трёх первых четверостиший имеют сверхсхемное ударение на первом слоге (начала новых предложений: “Я...”, “Был...” и “Стол...”), последнее его не имеет; кроме того, последние две строки явно подчёркнуты тем, что имеют полноударную форму (всего в стихотворении три таких строки -- из шестнадцати). Во-вторых, конец стихотворения выделен синтаксически: каждое из первых трёх четверостиший представляет собой отдельное предложение, самые сильные синтаксические паузы (точки) находятся в конце четверостиший, но последнее четверостишие содержит в себе три предложения, причём одна из сильнейших синтаксических пауз находится в середине последней строки, подчёркивая её. Помимо этого, и анжамбеманы, и параллелизмы отсутствуют только в последних четырёх строках. В-третьих, если первые четверостишия начинаются с главных членов предложения (два подлежащих и одно сказуемое), то последнее -- с союза противительного, противопоставляющего четвёртое четверостишие предыдущим. В-четвёртых, ярко выражен рифмический курсив последних четырёх строк: все рифмы глагольные -- почти все сказуемые вынесены в концы стихов. Наконец, в финале стихотворения появляется сильнейший повтор: “...то он покинул этот дом. Покинул”, в котором повторяемое слово выносится в отдельное (кратчайшее) предложение. Таким образом, мы видим нарастание динамики к концу стихотворения “Я обнял эти плечи и взглянул...”: ритм становится чётче, предложения укорачиваются, глаголы специально выделяются.

Душевный мир лирического героя противопоставлен вещному. Одна из основных тем в “Я обнял эти плечи и взглянул...” -- столкновение движения живого (ярче всего проявляется в финале) и неподвижности мёртвого. Вещный мир статичен, большинство глаголов выполняют описательную функцию (их можно назвать “глаголами не-действия”: стул “сливался”, “был” накал, диван “сверкал”, стол “пустовал”, “поблёскивал” паркет, “темнела” печка, “застыл” пейзаж, буфет “казался”). “Глаголы действия” появляются в начале и в конце (я “обнял”, “взглянул”, “оказалось”, “увидал”; мотылёк “кружил” , “сдвинул”, призрак “покинул”). Различие подчёркивается и временами этих глаголов: “не-действие” обозначается имперфектом (кроме “застыл”, но движение исключается смыслом этого слова), “действие” -- перфектом (кроме “кружил”, но неподвижность опять же исключается по смыслу). Кроме того, в описаниях вещного мира много определений (прилагательных и причастий), что тоже помогает создать впечатление отсутствия движения, тогда как в самом начале и в конце стихотворения они вообще отсутствуют. В центральной части стихотворения изображена “недвижимость”; интересно, что слово это можно понимать по-разному: как нечто противоположное движению (не зря рядом сталкиваются однокоренные, но с противоположным смыслом слова: “с недвижимости сдвинул”, а “выдвинутый стул” тоже являет собой образец недвижимости) или как недвижимое имущество, тогда появляется и оттенок презрения к вещному миру (эту интонацию можно поймать и раньше: накал “невыгоден” для мебели). Предметы обстановки мертвы, за исключением, возможно, буфета (и то он только “казался” одушевлённым).

Взгляд героя застывает на этой картине (а мы, несомненно, видим картину-интерьер, для которой не хватает только рамы), как застыл “в раме запылённой” пейзаж.

Замкнутое пространство комнаты (“дома”) герой покидает, создаётся впечатление, что он стоит на пороге (за которым -- другой мир), а взгляд его -- последняя дань тому месту, где он провёл много времени. Вещный мир комнаты на наших глазах перемещается “за спину героя” и одновременно в его прошлое (хотя внутри его не движется ничего, в том числе и время), и, несмотря ни на что, он всё ещё обладает странной, почти мистической, притягательностью для героя: интерьер как бы затягивает его взгляд, и только мотылёк помогает этот взгляд сдвинуть. По-видимому, когда-то вещный мир казался ему совсем иным, возможно, он даже был живым (как иначе тогда объяснить слова “застыл пейзаж” -- а какой картина может быть ещё, как не застывшей?), след этого остался в восприятии буфета как “одушевлённого”. Тогда последние строки можно толковать следующим образом: дом когда-то оживлял призрак (на союз “если” здесь можно не обращать внимания, поскольку неуверенность интонации снимается повтором слова “покинул”, а также тем, что автор использовал многочисленные приёмы, чтобы выделить последние строки), но теперь взгляд героя говорит ему, что призрака, одушевляющего всё, здесь больше нет, и герой сам готов покинуть этот дом вслед за ним. Последние строки -- вывод, который делает герой, оглядев свой дом. Однако финал стихотворения можно понимать и в другом ключе: эти слова герой говорит о себе, то есть строки: “И если призрак здесь когда-то жил, // то он покинул этот дом.

В стихотворении нет ни одного глагола в настоящем или будущем времени, герой сам как бы ещё обращён в прошлое (куда уходит покидаемый им дом), но ясно, что за порогом дома его ждёт будущее.

Ещё одно слово, которое может изменить толкование финала стихотворения, -- “тогда”. С одной стороны, “тогда” может обозначать конкретно тот момент, когда герой взглянул на буфет, показавшийся ему “одушевлённым”, а в следующий миг, когда взгляд героя был сдвинут мотыльком, он перестал казаться ему таковым, как и всё другое в комнате. Но мне кажется, что герой как бы смотрит из будущего на себя в прошлом (“...буфет // казался мне тогда одушевлённым”; но теперь уже не кажется). Последние же два предложения можно воспринимать именно как заключение, сделанное героем уже позже, из всего того, что описано в стихотворении, комментарий к случившемуся с ним в прошлом, а не ощущения самого героя, покидающего дом.

Правда, в стихотворении “Я обнял эти плечи и взглянул...” всё равно остаётся загадка: ещё один очень значимый образ здесь -- загадочная героиня. Несмотря на то, что присутствие женщины обозначено в первой (что само по себе немаловажно) строке, создаётся впечатление, будто её нет, и это неудивительно, ведь она упоминается всего лишь один раз (и то мы видим только её плечи). Кажется странным, что, так подробно описывая интерьер и замечая все мелочи (вплоть до “повышенного накала” в лампочке и “рамы запылённой”), лирический герой оставляет образ героини полностью нераскрытым; скорее всего, это сознательная фигура умолчания.

Я обнял эти плечи и взглянул

на то, что оказалось за спиною,

и увидал, что выдвинутый стул

сливался с освещённою стеною.

Был в лампочке повышенный накал,

невыгодный для мебели истёртой,

и потому диван в углу сверкал

коричневою кожей, словно жёлтой.

Стол пустовал. Поблёскивал паркет.

Темнела печка. В раме запылённой

застыл пейзаж. И лишь один буфет

казался мне тогда одушевлённым.

Но мотылёк по комнате кружил,

и он мой взор с недвижимости сдвинул.

И если призрак здесь когда-то жил,

то он покинул этот дом. Покинул.

1962 год.

Размещено на Allbest.ru