Элитарная и массовая культура

Размещено на http://www.allbest.ru/

Элитная и массовая культура

1. Массовая культура

Если признать, что одним из главных признаков подлинной культуры являются неоднородность и богатство ее проявлений, основанные на национально-этнической и сословно-классовой дифференциации, то в XX веке врагом культурной “полифонии” оказался не только большевизм, по своей природе не приемлющий какого-либо плюрализма. В условиях “индустриального общества” и НТР человечество в целом обнаружило отчетливо выраженную тенденцию к шаблону и однообразию в ущерб любым видам оригинальности и самобытности, идет ли речь об отдельной личности или об определенных социальных слоях и группах.

Современное государство, подобно гигантской машине, с помощью единых систем образования и столь же скоординированной информации непрерывно “штампует” безликий и заведомо обреченный на анонимность человеческий “материал”. Если большевики и их последователи стремились насильственно превратить людей и некое подобие “винтиков”, то с середины нашего столетия процессы стандартизации повседневной жизни приобрели во всем мире, за исключением отдаленной периферии, непроизвольный и всеобъемлющий характер.

Происходящие изменения, заметные даже невооруженным глазом, способствовали появлению социологических и философско-исторических концепций так называемого “массового общества”. На их базе возникли и теории “массовой культуры”. Вспомним, что еще О. Шпенглер, противопоставляя культуру и цивилизацию, в качестве отличительных признаков последней выделял в ней отсутствие “героического” начала, техницизм, бездуховность и массовость. Близких взглядов придерживались и другие культурологи, в частности Н.А. Бердяев. В целом “массовое” общество толкуется как новая социальная структура, складывающаяся в результате объективных процессов развития человечества -- индустриализации, урбанизации, бурного роста массового потребления, усложнения бюрократической системы и конечно же невиданного ранее развития средств массовой коммуникации. В этих условиях человек “с улицы”, утрачивая индивидуальность, превращается в безликого статиста истории, растворяясь в толпе, которая уже не прислушивается к подлинным авторитетам, а легко становится жертвой демагогов и даже преступников, лишенных каких-либо идеалов.

Наиболее законченная и целостная концепция массового общества с прямым выходом на вопросы культуры была предложена испанским философом, искусствоведом и критиком Хосе Ортегой-и-Гассетом (1883-1955) -- автором знаменитого эссе “Восстание масс” (1930), переведенного на все основные языки мира. Правда, задолго до Ортеги в работе “Средний европеец как идеал и орудие всемирного разрушения” (1884) сходные мысли развивал наш выдающийся соотечественник К.Н. Леонтьев.

Ортега как философ создал собственную доктрину “рациовитализма”, суть которой -- не раздельное существование философии и жизни, науки и искусства, а их взаимооплодотворение: человек формируется и существует как “Я” и его жизненные обстоятельства. В качестве теоретика культуры Ортега стал не только одним из главных создателей теории “массового общества”, но и видным теоретиком “массового искусства и творческого “модернизма”.

Хосе Ортега-и-Гассет родился в семье известного журналиста и депутата испанского парламента, закончил иезуитский колледж и столичный университет (1904), учился в Германии и с 1910 г. в течение четверти века возглавлял кафедру метафизики на факультете философии и языка Мадридского университета, одновременно занимаясь издательской и политической деятельностью в рядах антимонархической, а позднее антифашистской интеллигенции. С 1936 по 1948 г. философ находился в эмиграции в Германии, Аргентине и Португалии, проникшись идеями европеизма.

В своем труде “Восстание масс” Ортега развивает мысль о том, что современное общество и его культура поражены тяжелой болезнью -- засильем бездуховного, лишенного каких-либо стремлений человека-обывателя, навязывающего свой стиль жизни целым государствам. В критике этого ощущаемого многими философами явления Ортега идет вслед за Ницше, Шпенглером и другими культурологами.

По Ортеге, обезличенная “масса” -- скопище посредственностей, -- вместо того чтобы следовать рекомендациям естественного “элитарного” меньшинства, поднимается против него, вытесняет “элиту” из традиционных для нее областей -- политики и культуры, что в конечном счете приводит ко всем общественным бедам нашего века. При этом взгляды Ортеги-и-Гассета отнюдь не следует уподоблять марксистскому учению о “революционных массах”, делающих историю. Для испанского философа человек “массы” -- это не обездоленный и эксплуатируемый труженик, готовый к революционному подвигу, а прежде всего средний индивид, “всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же, “как и все”, и не только не удручен, но и доволен собственной неотличимостью”. Будучи неспособным к критическому мышлению, “массовый” человек бездумно усваивает “ту мешанину прописных истин, несвязных мыслей и просто словесного мусора, что скопилась в нем по воле случая, и навязывает ее везде и всюду, действуя по простоте душевной, а потому без страха и упрека”.

Такого типа существо в силу своей личной пассивности и самодовольства в условиях относительного благополучия может принадлежать к любому социальному слою от аристократа крови до простого рабочего и даже “люмпена”, когда речь идет о “богатых” обществах. Вместо марксистского деления людей на “эксплуататоров” и “эксплуатируемых” Ортега, исходя из самой типологии человеческой личности, говорит о том, что “радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего и для кого жить -- это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя”.

Свои рассуждения о появлении “новой породы людей” -- “массового” человека -- испанский философ связывает прежде всего с европейской историей и подкрепляет весьма выразительной статистикой. “Славу и ответственность за выход широких масс на историческое поприще несет XIX век”, -- пишет он, ссылаясь на тот факт, что за все двенадцать веков своего существования -- с VII по XIX столетие -- население Европы ни разу не превышало 180 млн. человек, а за время с 1800 по 1914 год, за сотню лет с небольшим, достигло 460 млн. Столь головокружительный рост, по Ортеге, означал “все новые и новые толпы, которые с таким ускорением низвергаются на поверхность истории, что не успевают пропитаться традиционной культурой”. “Особенность нашего времени в том, -- пишет далее Ортега, -- что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду”. Именно отсутствие традиционной культуры в современном обществе приводит к его духовной деградации и падению нравственности.

Написанное под впечатлением первой мировой войны и накануне второй эссе Ортеги “Восстание масс” стало рассматриваться как пророческое, чему способствовали и последующие события: появление таких примеров социальной “патологии”, как фашизм, нацизм и сталинизм с их массовым конформизмом, ненавистью к гуманистическому наследию прошлого, безудержным самовосхвалением и использованием наиболее примитивных наклонностей человеческой природы. В конечном счете Ортега стремился показать, что отнюдь не “классовые противоречия” и не пресловутые “происки империализма”, а именно антигуманные установки, навязываемые миллионам оболваненных людей в тоталитарных обществах, стали причиной всех трагедий нашего уходящего века.

Размышления Ортеги во многом перекликаются с идеями философов и социологов так называемой Франкфуртской школы, “новых левых”, или неомарксистов, крупнейший представитель которых Герберт Маркузе (1898--1979) также считал, что именно предельная технологизация и бюрократизация современного общества заводят его в тупики бездуховного, пещерного авторитаризма и диктатур.

Не следует думать, однако, что “массовое общество” с его отрегулированным, потребительским бытом и отсутствием высоких идеалов фатально обречено на тоталитаризм “правого” или “левого” толка. Конечно, если признать активным субъектом культуры интеллигенцию, роль которой в “массовом обществе” обычно принижена, опасность его сдвига к авторитарным формам правления увеличивается. Но так же как малообразованный и бездуховный субъект совсем необязательно становится преступником (хотя вероятность этого в данном случае выше), так и “массовое общество” -- отнюдь не единственное объяснение победы фашизма или сталинизма. Ведь в основе “массовости” общественной жизни лежат такие неподвластные идеологиям материальные факторы, как стандартизированное и конвейерное машинное производство, так или иначе унифицированное образование и тиражированная информация, выход значительного слоя людей на некий “средний” и усыпляющий творческую энергию уровень жизни.

Если к этому прибавить и стабилизирующее воздействие принципов демократии, успехи которой в нашем столетии также невозможно отрицать, то следует признать, что феномен “массового общества” заметно нейтрализуется как потенциальная опасность, хотя и таит в себе постоянную угрозу тоталитаризма. Геополитическая панорама индустриального, а кое-где и постиндустриального XX века показывает: симптомы и проявления “массового общества” с той или иной степенью яркости и законченности давали и дают себя знать и в высокоразвитой фашистской Германии, и в начавшем индустриализацию Советском Союзе, и в бывших странах “социалистического содружества”, а уж тем более в высокоразвитых странах Запада и Востока, вышедших на передовые рубежи технического прогресса.

Как уже отмечалось, важнейшим, если не определяющим, признаком “массового общества” является “массовая культура”. Отвечая общему духу времени, она, в отличие от социальной практики всех предшествующих эпох, примерно с середины нашего столетия становится одной из прибыльнейших отраслей экономики и даже получает соответствующие названия: “индустрия развлечений”, “коммерческая культура”, “поп-культура”, “индустрия досуга” и т.п. Кстати, последнее из приведенных обозначений открывает еще одну из причин возникновения “массовой культуры” -- появление у значительного слоя трудящихся граждан избытка свободного времени, “досуга”, обусловленного высоким уровнем механизации производственного процесса. У людей все больше возникает потребность “убивать время”.

На ее удовлетворение, естественно за деньги, и рассчитана “массовая культура”, которая проявляет себя преимущественно в чувственной сфере, т.е. во всех видах литературы и искусства. Особенно важными каналами общей демократизации культуры за последние десятилетия стали кино, телевидение и, конечно, спорт (в его чисто зрительской части), собирающие огромные и не слишком разборчивые аудитории, движимые лишь стремлением к психологическому расслаблению.

Превратившись в товар для рынка, враждебная всякому роду элитарности “массовая культура” имеет целый ряд отличительных черт. Это, прежде всего ее “простота”, если не примитивность, часто переходящая в культ посредственности, ибо рассчитана она на “человека с улицы”. Для выполнения своей функции -- снятия сильных производственных стрессов -- “массовая культура” должна быть как минимум развлекательной; обращенная к людям часто с недостаточно развитым интеллектуальным началом, она во многом эксплуатирует такие сферы человеческой психики, как подсознание и инстинкты. Всему этому соответствует и преобладающая тематика “массовой культуры”, получающей большие доходы от эксплуатации таких “интересных” и понятных всем людям тем, как любовь, семья, секс, карьера, преступность и насилие, приключения, ужасы и т.п.

Любопытно и психотерапевтически положительно, что в целом “массовая культура” жизнелюбива, чурается по-настоящему неприятных или удручающих аудиторию сюжетов, а соответствующие произведения завершаются обычно счастливым концом. Неудивительно, что наряду со “средним” человеком, одним из потребителей подобной продукции, является прагматически настроенная часть молодежи, не отягощенная жизненным опытом, не утратившая оптимизма и еще мало задумывающаяся над кардинальными проблемами человеческого существования.

В связи с такими общепризнанными особенностями “массовой культуры”, как ее подчеркнуто коммерческий характер, а также простота этой “культуры” и ее преобладающая ориентация на развлекательность, отсутствие в ней больших человеческих идей, возникает один важный теоретический вопрос: существовала ли “массовая культура” в рухнувшем ныне Советском Союзе? По перечисленным признакам, по-видимому, -- нет. Но, несомненно, существовала своя особая “советская” или “совковая” культура тоталитаризма, которая была не элитарной и не “массовой”, а отражала общий уравнительно-идеологизированный характер советского общества. Впрочем, вопрос этот требует отдельного культурологического исследования. культура элитарный философский

Описанный выше феномен “массовой культуры” с точки зрения его роли в развитии современной цивилизации оценивается учеными далеко не однозначно. В зависимости от тяготения к элитарному или популистскому образу мышления культурологи склонны считать его или чем-то вроде социальной патологии, симптомом вырождения общества, или, наоборот, важным фактором его здоровья и внутренней стабильности. К первым, во многом питаемым идеями Ф. Ницше, относились О. Шпенглер, X. многие другие. Вторые представлены уже упоминавшимися нами Л. Уайтом и Т. Парсонсом. Критический подход к “массовой культуре” сводится к ее обвинениям в пренебрежении классическим наследством, в том, что она якобы является инструментом сознательного манипулирования людьми; порабощает и унифицирует основного творца всякой культуры -- суверенную личность; способствует ее отчуждению от реальной жизни; отвлекает людей от их основной задачи -- “духовно-практического освоения мира” (К. Маркс).

Апологетический подход, напротив, выражается в том, что “массовая культура” провозглашается закономерным следствием необратимого научно-технического прогресса, что она способствует сплочению людей, прежде всего молодежи, независимо от каких-либо идеологий и национально-этнических различий в устойчивую социальную систему и не только не отвергает культурного наследия прошлого, но и делает его лучшие образцы достоянием самых широких народных слоев путем их тиражирования через печать, радио, телевидение и промышленное воспроизводство. Спор о вреде или благотворности “массовой культуры” имеет чисто политический аспект: как демократы, так и сторонники авторитарной власти не без основания стремятся использовать этот объективный и весьма важный феномен нашего времени в своих интересах. Во время второй мировой войны и в послевоенный период проблемы “массовой культуры”, особенно ее важнейшего элемента -- массовой информации, с одинаковым вниманием изучались как в демократических, так и в тоталитарных государствах.

В качестве реакции на “массовую культуру” и ее использование в идеологическом противостоянии “капитализма” и “социализма” к 70-м гг. нашего века в определенных слоях общества, особенно в молодежной и материально обеспеченной среде промышленно развитых стран, складывается неформальный комплекс поведенческих установок, получивших название “контркультура”. Термин этот был предложен американским социологом Т. Роззаком в его труде “Становление контркультуры” (1969), хотя в целом идейным предтечей этого явления на Западе считают Ф. Ницше с его преклонением перед “дионисийским” началом в культуре. Пожалуй, наиболее наглядным и ярким выражением контркультуры стало быстро распространившееся по всем континентам движение так называемых “хиппи”, хотя оно отнюдь не исчерпывает этого широкого и достаточно неопределенного понятия. К ее адептам можно отнести, например, и “рокеров” -- фанатиков мотоспорта; и “скинхедов” -- бритоголовых, обычно с фашиствующей идеологией; и “панков”, связанных с музыкальным движением “панк-рок” и имеющих невероятные прически разных цветов; и “тэдов” -- идейных врагов “панков”, защищающих физическое здоровье, порядок и стабильность (ср. у нас недавнее противостояние “хиппи” и “люберов”), и многие другие неформальные молодежные группы. За последнее время, в связи с резким имущественным расслоением в России, появились и так называемые мажоры -- обычно наиболее процветающие юнцы из коммерческого полууголовного мира -- “богачи”, поведение и жизненные установки которых восходят к западным “по-пперам”, американским “йоппи”, стремящимся внешне показать себя “сливками общества”. Они, естественно, ориентируются на западные культурные ценности и выступают антиподами как прокоммунистических охранителей прошлого, так и молодежных национал-патриотов.

Движения “хиппи”, “битников” и другие подобные им социальные явления были бунтом против послевоенной ядерной и технотронной действительности, угрожавшей новыми катаклизмами во имя чуждых “свободному” человеку идеологических и бытовых стереотипов. Проповедников и приверженцев “контркультуры” отличали шокирующая обывателя манера мышления, чувствования и общения, культ спонтанного, неконтролируемого разумом поведения, склонность к массовым “тусовкам”, даже оргиям, нередко с применением наркотиков (“наркотическая культура”), организация разного рода молодежных “коммун” и “коллективных семей” с открытыми, “беспорядочно - упорядоченными” интимными связями, интерес к оккультизму и религиозной мистике Востока, помноженным на “сексуально-революционную” “мистику тела” и т.д.

Как протест против материального благополучия, конформизма и бездуховности наиболее “богатой” части человечества контркультура в лице ее последователей делала главным объектом своей критики, а точнее, своего презрения, существующие социальные структуры, научно-технический прогресс, противоборствующие идеологии и постиндустриальное “общество потребления” в целом с его повседневными стандартами и стереотипами, культом мещанского “счастья”, накопительства, “жизненного успеха” и нравственной закомплексованностью. Собственность, семья, нация, этика труда, личная ответственность и другие традиционные ценности современной цивилизации провозглашались ненужными предрассудками, а их защитники рассматривались как ретрограды. Нетрудно заметить, что все это напоминает извечный конфликт “отцов” и “детей”, и действительно, некоторые ученые, обращая внимание на преимущественно молодежный характер “контркультуры”, рассматривают ее как социальный инфантилизм, “детскую болезнь” современной молодежи, физическое созревание которой намного опережает ее гражданское становление. Немало бывших “бунтарей” становятся позднее вполне законопослушными представителями “истэблишмента”.

И, тем не менее, возникают вопросы: как относиться к молодежной, “неформальной”, часто бунтующей культуре? Быть ли за нее или против? Является ли она феноменом нашего века или существовала всегда? Ответы достаточно ясны: к молодежной субкультуре следует относиться с пониманием. Отвергать в ней агрессивное, разрушительное, экстремистское начало: как политический радикализм, так и гедонистически-наркотический эскапизм; поддерживать стремление к созиданию и новизне, помня, что величайшие движения нашего столетия -- в защиту природной среды, антивоенное движение, движение за нравственное обновление человечества, как и новейшие художественные школы, рожденные из смелого эксперимента, -- стали результатом бескорыстного, хотя порой и наивного порыва молодежи к совершенствованию окружающего мира.

Молодежная неформальная культура, которая отнюдь не сводится к префиксам контр- и суб-, существовала во все времена и у всех народов, как существовали вечно определенные интеллектуальные и психологические потенции определенного возраста. Но так же как отдельную личность нельзя разорвать на юношу и старика, так и молодежную культуру нельзя искусственно отделять от “взрослой” и “стариковской”, ибо все они взаимно уравновешивают и обогащают друг друга.

2. Элитарные течения в культурологии

При всей простоте и прозрачности тезиса о благотворности демократии для судеб культуры, его более пристальное рассмотрение показывает, что для многих выдающихся представителей общественной и культурологической мысли он оказывается далеко не столь бесспорным. “Кто поручится, -- спрашивает X. Ортега-и-Гассет, -- что диктат массы не принудит государство упразднить личность и тем окончательно погасить надежду на будущее?”. В определенных исторических условиях демократия как господство народа может превращаться в “медиократию” -- господство посредственностей или, еще хуже, в “охлократию” -- господство толпы. “Самодержавие народа, -- вторит испанскому философу Бердяев, -- самое страшное самодержавие, ибо в нем зависит человек от непросветленного количества, от темных инстинктов масс. Воля одного или воля немногих не может так далеко простирать свои притязания, как воля всех. От воли самодержца можно еще охранить часть своего существования, но несоизмеримо труднее его охранить от воли самодержавного народа”. Даже великий Пушкин позволял себе усомниться в праве на самодержавие “черни”:

Молчи, бессмысленный народ,

Поденщик, раб нужды, забот!

Ты червь земли, не сын небес;

Тебе бы пользы все -- на вес

Кумир ты ценишь Бельведерский...

Если демократия в политической жизни может представляться чуть ли не идеалом, то в области науки и искусства как господство ученых или художников среднего уровня она выглядит довольно сомнительно, наиболее наглядно воплощаясь в массовой культуре, которая сознательно ориентирует материальные и духовные ценности на некие усредненные и стандартизированные образцы. Будучи продуктом общества потребления с его прагматизмом и бездуховностью, массовая культура становится и социальным наркотиком, отвлекающим людей от более глубокого духовно-практического освоения мира.

Совершенно естественно, что повсеместное наступление массовой культуры, обычно сопровождающее демократические процессы, не могло не вызвать тревоги в наиболее рафинированных кругах мировой научной и художественной интеллигенции, особенно в той ее части, которая придерживается теории “элит” и “героев” как основных движущих сил культурного и общественного процесса.

Одним из наиболее ярких духовных отцов элитарной идеи в развитии культуры был выдающийся немецкий философ Фридрих Ницше (1844--1900) с его концепцией “сверхчеловека” и нападками на демократическую идеологию, якобы закрепляющую “стадные инстинкты” толпы. Он вполне разделял хрестоматийную мысль Вольтера о том, что “когда чернь принимается рассуждать -- все потеряно!”.

С культурологической точки зрения Ницше интересен не только как оригинальный мыслитель и мастер емкого афористического слова, но и как автор многих сочинений, непосредственно касающихся теории культуры. Как когда-то Макиавелли, породивший макиавеллизм, Ницше, называемый буржуазными либералами “злым гением Европы”, положил начало ницшеанству -- производной и достаточно спорной системе идей, получивших широкое распространение на рубеже двух веков, в том числе и в России. Правда, его гораздо более глубокое творческое наследие совсем не сводится к “ницшеанству”. Отрицание христианства и религиозной морали, проповедь “права сильного” и “сверхчеловека”, действующего “по ту сторону добра и зла”, культ войны и презрение к слабому (“маленькому человеку”) -- вот некоторые постулаты ницшеанства, взятые на вооружение тоталитарными режимами, прежде всего национал-социализмом и фашизмом. Сторонник “сильной” власти и враг демократии, он считал, что “пренебрежение к государству, упадок и смерть государства разнузданнее частного лица... есть последствия демократического понятия государства; в этом его миссия...”, “современная демократия есть историческая форма падения государства”, утверждал Ницше.

Он родился в семье пастора, имевшего польских предков-дворян, а по матери -- родственные связи с кругами потомственной немецкой интеллигенции. Будущий философ отлично учился в Боннском, а позднее в Лейпцигском университетах, без защиты диссертации стал почетным доктором, постепенно переходя от классической философии к широким мировоззренческим обобщениям. В 1869 г. Ницше, отказавшись от немецкого подданства, переехал в Швейцарию, где в течение 10 лет работал профессором Базельского университета и тесно сдружился с великим немецким композитором Рихардом Вагнером, оказавшим на него большое влияние (позднее эта дружба переросла во вражду). В 1879 г. Ницше, с молодых лет страдавший нервными депрессиями, стал практически невменяемым и его творческая деятельность полностью прекратилась.

Как уже отмечалось, Ницше считают идейным отцом нигилизма конца прошлого века, вдохновителем современной бунтующей молодежи и идеологом насилия и войны в качестве “облагораживающего” и “очистительного” средства. Но, несмотря на это, несомненной заслугой немецкого философа, считавшего современного “среднего” человека “стыдом и позором” истории, стала острейшая критика буржуазно-мещанской массовой культуры, низводящей людей до уровня “стадной” посредственности. Именно поэтому Ницше был враждебен демократии и социализму, безжалостно вскрывая их существующие несовершенства и недостатки. С культурой России Ницше связывают его симпатии к славянству, хорошее знание русской литературной классики и прежде всего Достоевского, знакомство с творчеством которого он причислял к “прекраснейшим удачам” своей жизни.

Из других ранних поборников решающей роли личностей и элит в судьбах человечества выделяется Томас Карлейль (1795--1881) -- английский писатель и историк, во многом предвосхитивший взгляды Ницше, глашатай “культа героев”, исполнителей воли “божественного провидения” и духовных отцов исторического процесса, возвышающихся над анонимной” массой. “Отыщите человека, самого способного в данной стране, поставьте его так высоко, как только можете, неизменно чтите его, -- писал Карлейль, -- и вы получите вполне совершенное правительство, и никакой баллотировочный ящик, парламентское красноречие, голосование, конституционное учреждение, никакая вообще механика не может уже улучшить положения такой страны ни на одну йоту”.

Томас Карлейль был “властителем дум” в культурной жизни Европы XIX в. и глубоким критиком социокультурных процессов, определявших действительность того времени. Весьма почитаемый на своей родине, чью консервативно-иерархическую традицию он страстно и выразительно преломил в своих полемических сочинениях, Карлейль, человек неформально очень религиозный, стал авторитетнейшим противником атеистического материализма, утилитаризма и духовной уравниловки, порожденных Французской буржуазной революцией с ее несостоявшимися идеалами “свободы, равенства и братства”. В современной культурологии Карлейль явился родоначальником элитарного подхода к культурно-историческому процессу, по своему предвосхитив взгляды таких мыслителей, как Ф. Ницше, К.Н. Леонтьев, а также других философов и социологов антидемократического толка.

Наиболее известный труд Карлейля, определивший его неповторимое лицо в истории европейской культуры, -- “Герои, почитание героев и героическое в истории” (1841) -- не был слепой апологетикой “права сильного”, ибо гении и герои, творившие, по Карлейлю, историю, не в пример ницшеанскому “сверхчеловеку”, принципиально антирелигиозному, имели божественное происхождение и всегда были связаны с некой трансцендентальной правдой. Для принципиального противника демократии и парламентаризма, отождествлявшего их с всевластью “черни”, примерами исторических гениев были Кромвель, Наполеон и Фридрих Великий. Современная политическая культура Запада, основанная на идеалах буржуазных революций, находится в явном противоречии с основной идеей Карлейля, но она все равно до сих пор сохраняет свое значение. Это -- приоритет, который Карлейль отдает божественно-личностному началу перед “народоправием” и массовостью, находящей ныне выражение в “массовой культуре”; непререкаемость принципа духовного иерархизма в жизни любого общества; критика торгашеского духа современной ему Европы, несовместимого с подлинной культурой; защита тезиса о том, что душевное здоровье общества, а следовательно, и культура в целом не обусловлены чисто материальным потребительским благополучием. Трудолюбие, честность, мужество, ответственность -- вот идеалы, которые в блестящей литературной форме провозглашал Карлейль в своих работах и без которых, на его взгляд, невозможно поступательное развитие человечества.

Если не вдаваться в детали общего элитарного подхода к культуре во всех его индивидуальных и концептуальных вариантах, то в его основе лежит довольно простая и отнюдь не легко опровергаемая мысль: любая духовно не связанная группа людей, толпа, безымянная масса сама по себе пассивна. Люди могут стать носителями цивилизации или варварства в зависимости от того, есть ли среди них личность, способная взять на себя общепризнанное бремя верховенства. Как от сложения множества “серых” людей нельзя получить гениальности, так и от сложения массы посредственностей невозможно получить высокой культуры.

Итак, если демократия как форма власти при всех своих несомненных достоинствах именно в области культуры обнаруживает определенную несостоятельность, а механическое большинство далеко не всегда является носителем правды, добра и красоты, то какой же должна быть оптимальная структура общества для поддержки и развития талантов? Ведь подлинно творческой личности столь же претит самодурство очередного тирана, сколь и всевластие свергающей его “черни”. Где же выход? Ответ на этот вопрос опять-таки можно найти у Н.А. Бердяева, который опирается при этом на достижения современной социологии с ее концепциями социальной стратификации, развитыми, в частности, П. Сорокиным.

В конечном счете речь идет об извечном иерархическом строении общества, обусловленном изначальным неравенством людей, одни рождаются умными и талантливыми, другие -- лишенными этих прирожденных качеств. Это -- иерархизм человеческих качеств и даров, противопоставленный формальному иерархизму физической силы, происхождения и должностей. Так и в условиях демократии должна сохраняться и поддерживаться социальная дифференциация, основанная на реальных заслугах и талантах отдельных личностей. По этому пути, собственно, и пошла, хотя и не без издержек, после Великой Французской революции западная культура, успешно сочетающая демократическое начало с иерархическим. “Последовательной демократии, низвергающей всякий иерархизм, -- пишет Бердяев, -- никогда не было и быть не может. Такая последовательная демократия и есть анархия...”; “цивилизованные народы не могут допустить низвержения своего существования в анархический хаос и поэтому держатся за вечно обновляющее и возрождающее иерархическое начало”.

Размещено на Allbest.ru