Культура информационного общества

Размещено на http://www.allbest.ru/

Культура информационного общества

1. Х. Ортега-и-Гассет. Дегуманизация искусства

Начинается дегуманизация искусства

С головокружительной быстротой новое искусство разделилось на множество направлений и разнообразных устремлений. Нет ничего более легкого, нежели подмечать различия между отдельными произведениями. Но подобное акцентирование различий и специфики ни к чему не приведет, если сначала не определить то общее, которое разнообразно, а порою и противоречиво утверждается во всех них. Еще старик Аристотель учил, что вещи различаются между собою в том, в чем они походят друг на друга, в том, что у них есть общего. Поскольку все тела обладают цветом, мы замечаем, что одни тела отличаются по цвету от других. Собственно говоря, виды - это специфика рода, и мы различаем их только тогда, когда можем увидеть в многообразии изменчивых форм их общий корень.

Отдельные направления нового искусства меня интересуют мало, и, за немногими исключениями, еще меньше меня интересует каждое произведение в отдельности. Да, впрочем, и мои оценки новой художественной продукции вовсе не обязательно должны кого-то интересовать. Авторы, ограничивающие свой пафос одобрением или неодобрением того или иного творения, не должны были бы вовсе браться за перо. Они не годятся для своей трудной профессии. Как говаривал Кларин о некоторых незадачливых драматургах, им лучше бы направить усилия на что-нибудь другое, например, завести семью. - Уже есть? Пусть заведут другую.

Вот что важно: в мире существует бесспорный факт нового эстетического чувства. При всей множественности нынешних направлений и индивидуальных творений это чувство воплощает общее, родовое начало, будучи их первоисточником. Небезынтересно разобраться в этом явлении.

Пытаясь определить общеродовую и наиболее характерную черту нового творчества, я обнаруживаю тенденцию к дегуманизации искусства. Предыдущий раздел помогает уточнить эту формулу.

При сопоставлении полотна, написанного в новой манере, с другим, 1860 года, проще всего идти путем сравнения предметов, изображенных на том и другом, - скажем, человека, здания или горы. Скоро станет очевидным, что в 1860 году художник в первую очередь добивался, чтобы предметы на его картине сохраняли тот же облик и вид, что и вне картины, когда они составляют часть "живой", или "человеческой", реальности. Возможно, что художник 1860 года ставит нас перед лицом многих других эстетических проблем; но тут важно одно: он начинал с того, что обеспечивал такое сходство. Человек, дом или гора узнаются здесь с первого взгляда - это наши старые знакомые. Напротив, узнать их на современной картине стоит усилий; зритель думает, что художнику, вероятно, не удалось добиться сходства. Картина 1860 года тоже может быть плохо написана, то есть между предметами, изображенными на картине, и теми же самыми предметами вне ее существует большая разница, заметное расхождение. И все же, сколь ни была бы велика дистанция между объектом и картиной, дистанция, которая свидетельствует об ошибках художника-традиционалиста, его промахи на пути к реальности равноценны той ошибке, из-за которой Орбанеха у Сервантеса должен был ориентировать своих зрителей словами: "Это петух". В новой картине наблюдается обратное: художник не ошибается и не случайно отклоняется от "натуры", от жизненно-человеческого, от сходства с ним, - отклонения указывают, что он избрал путь, противоположный тому, который приводит к "гуманизированному" объекту.

Далекий от того, чтобы по мере сил приближаться к реальности, художник решается пойти против нее. Он ставит целью дерзко деформировать реальность, разбить ее человеческий аспект, дегуманизировать ее. С тем, что изображено на традиционных полотнах, мы могли бы мысленно сжиться. В Джоконду влюблялись многие англичане, а вот с вещами, изображенными на современных полотнах, невозможно ужиться: лишив их "живой" реальности, художник разрушил мосты и сжег корабли, которые могли бы перенести нас в наш обычный мир, вынуждая иметь дело с предметами, с которыми невозможно обходиться "по-человечески". Поэтому нам остается поскорее подыскать или сымпровизировать иную форму взаимоотношений с вещами, совершенно отличную от нашей обычной жизни; мы должны найти, изобрести новый, небывалый тип поведения, который соответствовал бы столь непривычным изображениям. Эта новая жизнь, эта жизнь изобретенная предполагает упразднение жизни непосредственной, и она-то и есть художественное понимание и художественное наслаждение. Она не лишена чувств и страстей, но эти чувства и страсти, очевидно, принадлежат к иной психической флоре, чем та, которая присуща ландшафтам нашей первозданной "человеческой" жизни. Это вторичные эмоции; ультраобъекты пробуждают их в живущем внутри нас художнике. Это специфически эстетические чувства.

Могут сказать, что подобного результата всего проще достичь, полностью избавившись от "человеческих" форм - от человека, здания, горы - и создав не похожее ни на что изображение. Но, во-первых, это нерационально. Быть может, даже в наиболее абстрактной линии орнамента скрыто пульсирует смутное воспоминание об определенных "природных" формах. Во-вторых, и это самое важное соображение, искусство, о котором мы говорим, "бесчеловечно" не только потому, что не заключает в себе "человеческих" реалий, но и потому, что оно принципиально ориентировано на дегуманизацию. В бегстве от "человеческого" ему не столь важен термин ad quem, сколько термин а que, тот человеческий аспект, который оно разрушает. Дело не в том, чтобы нарисовать что-нибудь совсем непохожее на человека - дом или гору, - но в том, чтобы нарисовать человека, который как можно менее походил бы на человека; дом, который сохранил бы лишь безусловно необходимое для того, чтобы мы могли разгадать его метаморфозу; конус, который чудесным образом появился бы из того, что прежде было горной вершиной, подобно тому как змея выползает из старой кожи. Эстетическая радость для нового-художника проистекает из этого триумфа над человеческим; поэтому надо конкретизировать победу и в каждом случае предъявлять удушенную жертву.

Толпа полагает, что это легко - оторваться от реальности, тогда как на самом деле это самая трудная вещь на свете. Легко произнести или нарисовать нечто начисто лишенное смысла, невразумительное, никчемное: достаточно пробормотать слова без всякой связи или провести наудачу несколько линий. Но создать нечто, что не копировало бы "натуры" и, однако, обладало бы определенным содержанием, - это предполагает дар более высокий.

"Реальность" постоянно караулит художника, дабы помешать его бегству. Сколько хитрости предполагает гениальный побег! Нужно быть "Улиссом наоборот" - Улиссом, который освобождается от своей повседневной Пенелопы и плывет среди рифов навстречу чарам Цирцеи. Когда же при случае художнику удается ускользнуть из-под вечного надзора - да не обидит нас его гордая поза, скупой жест святого Георгия с поверженным у ног драконом!...

Дегуманизация искусства продолжается

Новые художники наложили табу на любые попытки привить искусству "человеческое". "Человеческое", комплекс элементов, составляющих наш привычный мир, предполагает иерархию трех уровней. Высший - это ранг личности, далее - живых существ и, наконец, неорганических вещей. Ну что же, вето нового искусства осуществляется с энергией, пропорциональной иерархической высоте предмета. Личность, будучи самым человеческим, отвергается новым искусством решительнее всего. Это особенно ясно на примере музыки и поэзии.

От Бетховена до Вагнера основной темой музыки было выражение личных чувств. Лирический художник возводил великие музыкальные здания, с тем чтобы заселить их своим жизнеописанием. В большей или меньшей степени искусство было исповедью. Поэтому эстетическое наслаждение было неочищенным. В музыке, говорил еще Ницше, страсти наслаждаются самими собою. Вагнер привносит в "Тристана" свой адюльтер с Везендонк, и, если мы хотим получить удовольствие от его творения, у нас нет другого средства, как самим, на пару часов, превратиться в любовников. Эта музыка потрясает нас, и, чтобы наслаждаться ею, нам нужно плакать, тосковать или таять в неге. Вся музыка от Бетховена до Вагнера - это мелодрама.

Это нечестно, сказал бы нынешний художник. Это значит пользоваться благородной человеческой слабостью, благодаря которой мы способны заражаться скорбью или радостью ближнего. Однако способность заражаться вовсе не духовного порядка, это механический отклик, наподобие того, как царапанье ножом по стеклу механически вызывает в нас неприятное, судорожное ощущение. Дело тут в автоматическом эффекте, не больше. Не следует смех от щекотки путать с подлинным весельем. Романтик охотится с манком: он бесчестно пользуется ревностью птицы, чтобы всадить в нее дробинки своих звуков. Искусство не может основываться на психическом заражении - это инстинктивный бессознательный феномен, а искусство должно быть абсолютной проясненностью, полуднем разумения. Смех и слезы эстетически суть обман, надувательство. Выражение прекрасного не должно переходить границы улыбки или грусти. А еще лучше - не доходить до этих границ. "Toute maitrise jette le froid" (Малларме),

Подобные рассуждения молодого художника представляются мне достаточно основательными. Эстетическое удовольствие должно быть удовольствием разумным. Так же как бывают наслаждения слепые, бывают и зрячие. Радость пьяницы слепа; хотя, как все на свете, она имеет свою причину - алкоголь, - но повода для нее нет. Выигравший в лотерею тоже радуется, но радуется иначе - чему-то определенному. Веселость пьянчужки закупорена, замкнута в себе самой - это веселость, неизвестно откуда взявшаяся, для нее, как говорится, нет оснований. Выигравший, напротив, ликует именно оттого, что отдает отчет в вызвавшем радость событии, его радость оправданна. Он знает, отчего он веселится - это зрячая радость, она живет своей мотивировкой; кажется, что она излучается от предмета к человеку.

Все, что стремится быть духовным, а не механическим, должно обладать разумным и глубоко обоснованным характером. Романтическое творение вызывает удовольствие, которое едва ли связано с его сущностью. Что общего у музыкальной красоты, которая должна находиться как бы вне меня, там, где рождаются звуки, с тем блаженным томлением, которое, быть может, она во мне вызовет и от которого млеет романтическая публика? Нет ли здесь идеального quid pro quo? Вместо того чтобы наслаждаться художественным произведением, субъект наслаждается самим собой: произведение искусства было только возбудителем, тем алкоголем, который вызвал чувство удовольствия. И так будет всегда, пока искусство будет сводиться главным образом к демонстрации жизненных реальностей. Эти реальности неизбежно застают нас врасплох, провоцируя на сочувствие, которое мешает созерцать их в объективной чистоте.

Видение - это акт, связанный с отдаленностью, с дистанцией. Каждое из искусств обладает проекционным аппаратом, который отдаляет предметы и преображает их. На магическом экране мы созерцаем их как представителей недоступных звездных миров, предельно далеких от нас. Когда же подобной дереализации не хватает, мы роковым образом приходим в состояние нерешительности, не зная, переживать нам вещи или созерцать их.

Рассматривая восковые фигуры, все мы чувствуем какое-то внутреннее беспокойство. Это происходит из-за некой тревожной двусмысленности, живущей в них и мешающей нам в их присутствии чувствовать себя уверенно и спокойно. Если мы пытаемся видеть в них живые существа, они насмехаются над нами, обнаруживая мертвенность манекена; но если мы смотрим на них как на фикции, они словно содрогаются от негодования. Невозможно свести их к предметам реальности. Когда мы смотрим на них, нам начинает чудиться, что это они рассматривают нас. В итоге мы испытываем отвращение к этой разновидности взятых напрокат трупов. Восковая фигура - это чистая мелодрама.

Мне думается, что новое художественное восприятие руководится чувством отвращения к "человеческому" в искусстве - чувством весьма сходным с тем, которое ощущает человек наедине с восковыми фигурами. В противовес этому мрачный юмор восковых фигур всегда приводил в восторг простонародье. В данной связи зададимся дерзким вопросом, не надеясь сразу на него ответить: что означает это отвращение к "человеческому" в искусстве? Отвращение ли это к "человеческому" в жизни, к самой действительности или же как раз обратное - уважение к жизни и раздражение при виде того, как она смешивается с искусством, с вещью столь второстепенной, как искусство? Но что значит приписать "второстепенную" роль искусству - божественному искусству, славе цивилизации, гордости культуры и т.д.? Я уже сказал, читатель, - слишком дерзко об этом спрашивать, и пока что оставим это.

У Вагнера мелодрама достигает безмерной экзальтации. И, как всегда, форма, достигнув высшей точки, начинает превращаться в свою противоположность. Уже у Вагнера человеческий голос перестает быть центром внимания и тонет в космическом. Однако на этом пути неизбежной была еще более радикальная реформа. Необходимо было изгнать из музыки личные переживания, очистить ее, довести до образцовой объективности, Этот подвиг совершил Дебюсси. Только после него стало возможно слушать музыку невозмутимо, не упиваясь и не рыдая. Все программные изменения, которые произошли в музыке за последние десятилетия, выросли в этом новом, надмирном мире, гениально завоеванном Дебюсси. Это превращение субъективного в объективное настолько важно, что перед ним бледнеют последующие дифференциации. Дебюсси дегуманизировал музыку, и поэтому с него начинается новая эра звукового искусства.

То же самое произошло и в лирике. Следовало освободить поэзию, которая под грузом человеческой материи превратилась в нечто неподъемное и тащилась по земле, цепляясь за деревья и задевая за крыши, подобно поврежденному воздушному шару. Здесь освободителем стал Малларме, который вернул поэзии способность летать и возвышающую силу. Сам он, может быть, и не осуществил того, что хотел, но он был капитаном новых исследовательских полетов в эфире, именно он отдал приказ к решающему маневру - сбросить балласт.

Вспомним, какова была тема романтического века. Поэт с возможной изысканностью посвящал нас в приватные чувства доброго буржуа, в свои беды, большие и малые, открывая нам свою тоску, политические и религиозные симпатии, а если он англичанин - то и грезы за трубкой табака. Поэт всячески стремился растрогать нас своим повседневным существованием. Правда, гений, который время от времени появлялся, допускал, чтобы вокруг "человеческого" ядра поэмы воссияла фотосфера, состоящая из более тонко организованной материи, - таков, например, Бодлер. Однако подобный ореол возникал непреднамеренно. Поэт же всегда хотел быть человеком.

И это представляется молодежи скверным, спросит, сдерживая возмущение, некто к ней не принадлежащий. Чего же они хотят? Чтобы поэт был птахой, ихтиозавром, додекаэдром?

Не знаю, не знаю; но мне думается, что поэт нового поколения, когда он пишет стихи, стремится быть только поэтом. Мы еще увидим, каким образом все новое искусство, совпадая в этом с новой наукой, политикой, новой жизнью, ликвидирует наконец расплывчатость границ. Желать, чтобы границы между вещами были строго определены, есть признак мыслительной опрятности. Жизнь - это одно. Поэзия - нечто другое, так теперь думают или по крайней мере чувствуют. Не будем смешивать эти две вещи. Поэт начинается там, где кончается человек. Судьба одного - идти своим "человеческим" путем; миссия другого - создавать несуществующее. Этим оправдывается ремесло поэта. Поэт умножает, расширяет мир, прибавляя к тому реальному, что уже существует само по себе, новый, ирреальный материк. Слово "автор" происходит от "auctor" - тот, кто расширяет. Римляне называли так полководца, который добывал для родины новую территорию.

Малларме был первым человеком прошлого века, который захотел быть поэтом; по его собственным словам, он "отверг естественные материалы" и сочинял маленькие лирические вещицы, отличные от "человеческой" флоры и фауны. Эта поэзия не нуждается в том, чтобы быть "прочувствованной", так как в ней нет ничего "человеческого", а потому и нет ничего трогательного. Если речь идет о женщине, то - о "никакой", а если он говорит "пробил час", то этого часа не найти на циферблате. В силу этих отрицаний стихи Малларме изгоняют всякое созвучие с жизнью и представляют нам образы столь внеземные, что простое созерцание их уже есть величайшее наслаждение. Среди этих образов что делать со своим бедным "человеческим" лицом тому, кто взял на себя должность поэта? Только одно: заставить его исчезнуть, испариться, превратиться в чистый, безымянный голос, который поддерживает парящие в воздухе слова - истинные персонажи лирического замысла. Этот чистый, безымянный голос, подлинный акустический субстрат стиха, есть голос поэта, который умеет освобождаться от "человеческой" материи.

Со всех сторон мы приходим к одному и тому же - к бегству от человека. Есть много способов дегуманизации. Возможно, сегодня преобладают совсем другие способы, весьма отличные от тех, которыми пользовался Малларме, и я вовсе не закрываю глаза на то, что у Малларме все же имеют место романтические колебания и рецидивы. Но так же, как вся современная музыка началась с Дебюсси, вся новая поэзия развивается в направлении, указанном Малларме. И то и другое имя представляется мне существенным - если, отвлекаясь от частностей, попытаться определить главную линию нового стиля.

Нашего современника моложе тридцати лет весьма трудно заинтересовать книгами, где под видом искусства излагаются идеи или пересказываются житейские похождения каких-то мужчин и женщин. Все это отдает социологией, психологией и было бы охотно принято этим молодым человеком, если бы, без всяких претензий на искусство, об этом говорилось от имени социологии или психологии. Но искусство для него - нечто совсем другое.

Поэзия сегодня - это высшая алгебра метафор.

2. М. Маклюэн. Культура в аудиовизуальный век

Средство (или технологический процесс) нашего времени - электронная техника - придает новую форму и перестраивает схемы социальной взаимозависимости, а также каждый аспект нашей личной жизни...

Общественная жизнь зависит в большей мере от характера средств, при помощи которых люди поддерживают между собой связь, чем от содержания их сообщений. Азбука, например, - это техническое средство, которое усваивается совсем маленьким ребенком почти бессознательным образом. Слова и их значение предрасполагают ребенка думать и действовать автоматически. Азбука и книгопечатание поддерживали и поощряли процесс разъединения, специализации и обособления. Электронная техника питает и поощряет процесс объединения и спутывания. Не зная действия средств коммуникаций, невозможно понять общественные и культурные изменения.

Прежнее обучение наблюдательности в наши времена стало бесполезным, потому что оно основано на психологических реакциях и понятиях, обусловленных прежней техникой - механизацией.

Шоковое смятение и глубокое отчаяние неизменно возникают в великие переходные периоды развития техники и культуры. Наш "век тревоги>> является в значительной степени результатом попытки выполнять сегодняшние обязанности с помощью вчерашних орудий - вчерашних концепций.

Наше время - это время преодоления барьеров, отказа от старых категорий, время повсеместных поисков... Мы уже достигли той точки, когда должен осуществляться корректирующий контроль, рожденный знанием средств информации и их общего воздействия на всех нас. Как новая среда будет программмироваться - сейчас, когда мы столь связаны друг с другом, когда все мы невольно стали движущей силой общественных перемен?

... Электронная связь низвергла господство "времени" и "пространства " и втягивает нас немедленно и беспрестанно в заботы всех других людей. Она сделала диалог глобальным. Его миссией является Всеобщая перемена, кладущая конец психической, социальной, экономической и политической изоляции. Недейственными стали старые гражданские, государственные и национальные группировки. Ничто не может быть дальше от духа новой техники, чем "место для всего и все на своем месте ". Вы не можете, как прежде, укрыться дома.

Мир различий лежит между современной домашней средой, объединенной электронной информацией, и классной комнатой. Сегодняшнее телевизионное дитя настроено на самые последние "взрослые" новости - инфляцию, бунты, войну, налоги, преступления, на красоток в купальниках - и сбито с толку, когда вступает в среду XIX в., которая все еще характеризует учебное заведение, где информация скудна, но упорядочена и построена по отдельным классифицированным планам, темам и графикам. Эта среда по своей сущности более похожа на любую фабричную структуру с ее инвентарем и сборочными конвейерами.

...Пришел конец публике - в значении великой согласованности отдельных и отличных точек зрения. Сегодня массовая аудитория (преемница "публики") может быть использована в качестве творческой, причастной силы. Вместо этого ей просто дают пачки пассивных развлечений. Политика предлагает вчерашние ответы на сегодняшние вопросы.

Возникает новая форма политики, причем такими путями, которых мы еще не заметили. Жилая комната стала кабиной голосования. Участие с помощью телевидения в маршах Свободы, в войне, революции, надругательствах и других событиях изменяет все...

Электронная система является продолжением центральной нервной системы. Средства коммуникаций, изменяя среду, вызывают в нас необычные соотношения чувственных восприятий. Расширение любого чувства изменяет образ нашего мышления и деятельности - нашего восприятия мира. Когда изменяются эти соотношения, изменяются и люди.

Доминирующим органом ощущений и общественной ориентации в до-алфавитных обществах было ухо - "слух был верованием". Фонетический алфавит вынудил магический мир уха уступить нейтральному миру глаза. Место уха у человека занял глаз.

Западная история почти на 3 тыс. лет была сформирована введением фонетического алфавита - средства получения информации, зависящего лишь от глаза. Алфавит является сооружением, состоящим из отдельных кусков и частей, у которых нет собственного семантического значения и которые должны быть нанизаны, подобно бусам, в одну линию в предписанном порядке. Его использование питает и поощряет обычай воспринимать всякую среду в визуальных и пространственных рамках - в особенности в рамках пространства и времени, которые однородны, постоянны и взаимозависимы...

Видимое пространство однородно, постоянно и связанно. В нашей западной культуре рациональный человек является визуальным человеком. Для него несущественно, что наиболее здравый опыт обладает небольшой "видимостью". Рациональность и видимость долго были взаимозаменяемыми терминами, но мы не живем более в преимущественно видимом мире.

Разделение видов деятельности или привычка мыслить кусочками и частями - "специализация" - отражали ступенчатый линейный бюрократизирующий процесс, внутренне присущий алфавитной технике.

До того как было изобретено письмо, человек жил в акустическом пространстве: лишенный границ, направления, горизонта, в умственном мраке, в мире эмоций, при посредстве первобытной интуиции, ужаса. В этом болоте речь являлась социальным путеводителем.

Гусиное перо положило конец господству языка; оно уничтожило тайну; оно породило архитектуру и города, дороги и армии, бюрократию. Это была коренная метафора, с которой начался цикл цивилизации, шаг из темноты в свет ума. Рука, которая заполняла пергаментную страницу, строила город.

Книгопечатание утвердило и усилило новый акцент на видение. Оно обеспечило появление единообразного размножаемого "товара", первый сборочный конвейер - массовую продукцию. Оно создало портативную книгу, которую люди могли читать в уединении. Теперь человек мог внушать убеждения - и вкушать предубеждения. Подобно станковой живописи, напечатанная книга многое прибавила к нашему культу индивидуализма. Стала возможной личная установившаяся точка зрения, и грамотность даровала возможность обособленности, изоляции.

Моментальный мир электроинформационных средств включает нас целиком и сразу. Невозможно обособление структуры...

"Время " прекратилось, "пространство " исчезло. Мы теперь живем во всемирной деревне... в единовременном происшествии. Мы переместились вновь обратно в акустическое пространство. Мы начали снова испытывать первобытные чувства, племенные эмоции, от которых нас отдалили несколько веков грамотности.

Нам надо переместить центр внимания с действия на реакцию. Теперь мы должны заранее знать последствия любой политики или поступка, поскольку результаты проявляются без промедления...

При высоких скоростях электронных коммуникаций более невозможны чисто визуальные средства постижения мира; они слишком медленны, чтобы быть своевременными или эффективными.

...Замкнутая связь через электросистемы крепко соединяет людей друг с другом. Информация изливается на нас мгновенно и непрестанно. Как только информация получена, она тут же замещается еще более свежей.

Наш сформированный электроникой мир вынудил нас отойти от привычки классифицировать факты и способы узнавания по типам. Мы не можем более строить секционно, камень за камнем, шаг за шагом, потому что немедленная информация обеспечивает сосуществование в состоянии активного взаимодействия всех факторов окружения и опыта...

Печатная техника создавала публику. Электронная техника создала массу. Публика состоит из отдельных индивидуумов, бродящих вокруг с собственными установившимися взглядами на мир - точками зрения. Новая техника требует, чтобы мы отказались от роскоши этой позы, этих отрывочных наблюдений.

Метод нашего времени заключается в том, чтобы использовать не частичные, а комплексные модели для исследования - техника приостановленного суждения является открытием XX в., так же как техника изобретательства является открытием XIX в.

Сейчас настали трудные времена, потому что мы являемся свидетелями сокрушительного столкновения двух великих технических эпох. К новой эпохе мы приближаемся с психологическими предубеждениями и чувственными реакциями, рожденными старой. Это столкновение неизбежно происходит во все переходные периоды: например, в позднем средневековом искусстве мы видели страх перед новой книгопечатной техникой, выраженный в теме "Плясок смерти".

Сегодня подобные страхи выражены в театре абсурда. И то и другое одинаково бесплодно: попытка осуществить при помощи старых орудий то, чего требует новая обстановка.

...Телевидение завершает цикл чувственного восприятия мира человеком. С вездесущим ухом и движущимся глазом мы уничтожили письмо - акустиковизуальную метафору, которая определила динамику развития западной цивилизации.

Телевидение вводит в практику активный исследовательский подход, который включает в себя все чувства одновременно, а не одно зрение. Вам приходится быть "с" ним... В телевидении образы проецируются на вас. Вы служите экраном. Образы обволакивают вас. Вы являетесь точкой исчезновения. Это создает своего рода направленность вовнутрь, обратную перспективу...

Реальная тотальная война стала информационной войной. В ней сражаются при помощи утонченных информационных средств, как в условиях "холодной войны", так и постоянно. "Холодная война " является реальным военным фронтом - окружением, включающим всех всегда и везде... Информация, обработанная вашей средой, есть пропаганда. Пропаганда кончается там, где начинается диалог. Вы должны обращаться к средству информации, а не к программисту. Говорить с программистом все равно что жаловаться продавцу булочек с сосисками у входа на стадион на плохую игру вашей любимой команды.

3. Культура информационного общества

Наиболее распространенным пониманием культуры в XX в. является рассмотрение ее в качестве системы верований и кодов (символов), с помощью которых в процессе коммуникации (взаимосвязи, возникающей в процессе общения) транслируется накопленное знание и усваивается новое. Во всех обществах человечество существовало в символической среде и действовало через нее. Новые информационные технологии позволяют объединить все виды коммуникации в единое целое, что в свою очередь приводит к возникновению явления, которое один из крупнейших исследователей информационного общества М. Кастельс называет "культура реальной виртуальности". Разделяя понятия "виртуальный" (существующий на практике, хотя не строго в данной форме или подданным именем) и "реальный" (фактически существующий), он опирается на идею изначальной виртуальности нашего культурного опыта, которая усиливается средствами новых информационных технологий, и становится фундаментальной чертой культуры информационного общества. С точки зрения М. Кастельса, благодаря неоднозначности языка вся реальность воспринимается виртуально. Особенностью культуры реальной виртуальности является то, что она образует систему, в которой сама реальность полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, в котором внешние отображения сами становятся опытом.

Процессы, происходящие в культуре информационного общества, по своему революционному значению сопоставимы с изобретением в Греции алфавита (около VII века до н.э.), позволившего преодолеть разрыв между устной речью и языком, отделить сказанное от говорящего, что в свою очередь привело к созданию абстрактного мышления (философии, науки) и на многие века вперед определило направления развития вначале античной культуры, а впоследствии и европейской.

Господство рационального мышления, разрыв письменного сообщения с речевой и образной (аудиовизуальной) системой символов и восприятий привели к одностороннему развитию человеческого мышления. Мир звуков и изображений был отодвинут на задний план, что до сих пор проявляется в противопоставлении научного и художественного. Хотя в XX в. аудиовизуальная культура повысила свое влияние через кино, радио и телевидение, все же в интеллектуальной среде этот вид культуры рассматривался как развлекательный, вторичный по отношению письменной культуре.

Возникновение нового типа культуры в рамках информационного общества связано, прежде всего, с изменением:

· характера хранения и трансляции информации;

· способов коммуникации;

· самих кодов (символов).

В конце XX в. происходит коренной перелом в способах кодирования и передачи информации. Практически все ее виды поддаются преобразованию в цифровую форму и могут храниться предельно компактно (в заархивированном виде на CD-диске может храниться около 600 000 страниц печатного текста). Революционные изменения произошли и в доступе к информации. Современные поисковые системы за доли секунды по заданному набору слов находят нужный фрагмент в массиве информации, сопоставимой с книгой в 700 страниц.

В современных условиях достаточно широко оцифровываются тексты, образная (визуальная) и звуковая информация. Создаются электронные библиотеки, художественные порталы и электронные звуковые коллекции. Наблюдается тенденция к их объединению и представлению информации в единстве ее словесной (вербальной), визуальной и звуковой составляющих. Результатом такого объединения является новый тип информационных ресурсов - мультимедиа. Ведутся эксперименты и уже созданы первые экспериментальные проекты по оцифровке информации об осязании, обонянии и вкусе (органолептика). Современный уровень развития науки и техники позволяет воспроизводить и моделировать объекты окружающего мира

и человеческого сознания в их целостности. Создаваемый при этом виртуальный мир может ничем не отличаться от реального, а в некоторых случаях превосходить его по своим возможностям и насыщенности. Возникает своеобразная "конкуренция" между "реальным" и "виртуальным" мирами, которая при определенных условиях (одиночество, нереализованность и т.п.) может окончиться "победой" последнего и вызвать стойкую зависимость от виртуального мира.

Изменения в характере коммуникационных взаимодействий выражаются прежде всего в их принципиальной интерактивности. Новая информационная культура реабилитировала права личности на внимание к ее своеобразию. Если индустриальная экономика и соответствующая ей массовая культура ориентировались на "среднего потребителя" единообразных материальных благ и развлечений, то современная "цифровая экономика" и тесно связанная с ней "информационная культура" стремятся учитывать все многообразие интересов личности, разрабатывая изощренные технические средства для реализации этой цели. Появившиеся в последнее время различного рода "виртуальные менеджеры" при вступлении в контакт с потребителем способны анализировать и обрабатывать информацию о его культурной принадлежности, вкусах, чертах характера и т.д. Это делается с целью построения диалога с учетом индивидуальных особенностей его участников. В начале XXI в. были созданы первые проекты программ, позволяющих при взаимодействии реагировать на эмоциональное состояние человека, анализируя выражение его лица, считывая физиологические показания с пальцев рук и т.д. Данные тенденции свидетельствуют о том, что эпоха "массовой культуры" уходит в прошлое.

В процессе интерактивных компьютерных коммуникаций появляются новые возможности для повышения творческой активности человека. Благодаря быстрому и легкому доступу к значительным массивам информации наше сознание получает более широкие возможности выбирать, объединять смыслы, изображения и звуки, которые создаются через нашу коллективную практику или индивидуальные предпочтения. Если раньше среда, воздействуя на человека, во многих чертах предопределяла характер его деятельности, то теперь возможно активное формирование самой среды в соответствии со своей индивидуальностью. Японский специалист Юичи Ито, изучавший развитие средств массовой коммуникации в информационном обществе, выявил четко прослеживающуюся тенденцию эволюции от массового общества к "сегментированному обществу" (деление аудитории по идеологиям, ценностям, вкусам и стилям жизни). В новой системе коммуникаций "сообщение есть средство", т.е. особенности сообщения будут формировать особенности средства. Штучная работа на отдельный заказ станет, по всей вероятности, определяющим принципом функционирования коммуникационных средств.

Компьютерные коммуникационные технологии создают новые возможности для участия в политической жизни. Разработка Интернет-порталов позволяет решать проблемы официально-правовых контактов с государственными органами (оформление виз, паспортов, получение лицензий, выплаты штрафов и т.д.). Специализированные проекты по развитию "цифровой демократии" позволяют человеку, не выходя из дома, высказать свое мнение по наиболее актуальным вопросам политической жизни, участвовать в выборах.

Изменяется и характер кодирования информации. В культуре, основанной на письменной фиксации информации, исходя из самого характера печатного слова, кодирование опиралось на принципы системности (концептуальность), детерминизма (линейная логическая последовательность причин и следствий), объективности (стремление к беспристрастности). Возможность выбора в ней была строго ограничена определенными условиями. В основе культуры информационного общества лежит принципиальная возможность одновременного выбора нескольких вариантов кодирования, восприятия и творческой переработки информации.

Символом культуры информационного общества стал гипертекст. Понятие "гипертекст" было введено в употребление в 1965 г. математиком Теодором Нельсоном. По Нельсону, гипертекст - это определенная нелинейная последовательность фрагментов текста, находящихся на разных уровнях и соединенных гиперссылками - указаниями на различные его элементы. Последовательность восприятия выбирается самим читателем в зависимости от его интересов, интуиции, а иногда и просто прихоти. Главной характерной чертой гипертекста является отсутствие непрерывности - прыжок: неожиданное перемещение позиции пользователя в тексте. Гипертекст базируется не только на многообразии возможностей его восприятия, но и на многообразии способов создания. Он допускает возможность множественности авторов, размывания функций автора и читателя. Сетевые литературные игры, стихотворения, романы строятся на принципах коллективного творчества, реализующего инвариантность гипертекста.

Аналогичные процессы происходят и при восприятии телевизионной информации. В начале XXI в. при просмотре телевизионных передач широко распространяется практика "сёрфинга" (одновременного слежения за несколькими программами). Человек создает свою собственную визуальную мозаику, получая новые возможности для выражения индивидуальности.

Изменяется и организация жизнедеятельности индивида. В индустриальном обществе достаточно жестко были разграничены такие сферы деятельности человека, как работа, домашние дела и досуг (развлечения, участие в общественных, политических организациях, отправления религиозных культов и т.д.). Каждой из сфер соответствовали свои культурные коды и своя система символов. С расширением компьютерных коммуникаций грани, разделяющие данные сферы, стираются. Телеработа (работа из дома с помощью Интернета) занимает все большее место в экономической жизни общества. В то же время она порождает ряд культурных и социальных проблем. С одной стороны, люди, использующие компьютеры дома, могут самостоятельно управлять временем и пребыванием в определенном пространстве, но, с другой стороны, отсутствие четкого разграничения между работой и досугом, семьей и бизнесом приводит к целому ряду психологических проблем. Это противоречия в кодах собственного поведения (переутомление или недостаточная организованность), возникновение непонимания со стороны членов семьи (пребывание дома провоцирует требование участия в семейных делах), сложности в отношениях с начальством и другими сотрудниками (отсутствие информации об их эмоциональном состоянии, взаимоотношениях друг с другом).

Широкое внедрение информационных технологий в бытовую жизнь человека (компьютеры контролируют приготовление пищи, следят за маленькими детьми и т.д.) приводит к утрате традиционных форм общения. Чрезмерное повышение интереса к виртуальному общению наиболее отчетливо можно проследить на основе динамики роста виртуального секса. В условиях распространения СПИДа и роста преступности люди, боясь заражения и агрессивности при личном общении, ищут альтернативы для выражения своей сексуальности с помощью компьютерной коммуникации, позволяющей реализовать самые несбыточные фантазии и в то же время скрыть свою идентичность. По данным исследовательской фирмы Datamonitor, клиенты Сети с 1998 г. уже потратили 970 млн. долл. на доступ к сайтам "для взрослых", к 2003 г. эта цифра должна вырасти до 3 млрд. Только в Рунете насчитывается более 40 тысяч эротических сайтов. В то же время в начале Ш тысячелетия четко прослеживается тенденция борьбы с засилием порнографии в Интернете. Введение цензуры в сетях, относящих себя к элитным (например, LBE, RB1, RB2 и др.), появление новой должности модератора (цензора сети) свидетельствуют об осознании необходимости прекратить вседозволенность в Интернете.

Важнейшим символом культуры информационного общества является символ распределенной (не имеющей единого центра) Сети. Флуктуации (спонтанные объединения), происходящие в Сети, порождают виртуальные сообщества. Под термином "виртуальное сообщество" обычно понимают самоорганизующуюся электронную сеть интерактивных коммуникаций, объединенных вокруг общих интересов или целей. Коммуникации при этом могут быть относительно постоянными и случайными. Доминирование тех или иных сообществ и будет определять дальнейшее развитие Глобальной Сети. Создаются и другие сети (Интернет 2, Интранет и др.), правда, возможности их пока ограничены. Дифференциация виртуальных сообществ будет сопровождаться и разделением пользователей на взаимодействующих и включенных во взаимодействие. Возникает принципиальная разница между теми, кто способен выбирать свои цепи виртуальных коммуникаций, и теми; кого будут снабжать ограниченным количеством заранее "упакованных" вариантов. Стратегически важным при этом становится создание виртуальных сообществ, опирающихся на традиционные национальные и общечеловеческие ценности.

4. В.С. Поликарпов. Человек и виртуальные реальности

Поворотным моментом в развитии современного человека является начавшийся переход от "дробной" и "эгоцентричной" жизни к жизни, когда полюса личных и общественных интересов объединяются, что дает возможность индивиду обрести целостность и раскрыть себя миру. Это значит, что каждый индивид сможет найти себя в мире и признать себя равным среди равных, что влечет за собой испытание пределов человеческих возможностей.

Феномен ощущения предельных возможностей человека уже зафиксирован в истории мировой культуры. Его красочно описывает Б. Лоу в своей книге "Красота спорта": "Ощущение скорости в беге на коньках - это феномен, который трудно сравнить с каким-либо другим ощущением... Это действительно восторг; вы испытываете ощущение счастья, ваше тело чувствует, что все слилось в одном-единственном усилии... И вы достигаете такой силы, такой инерции, какая вам нужна, и достигаете скорости, которая феноменальна; вы бы никогда не поверили, что можно мчаться так быстро... Это опьянение простым скольжением по льду... Интересно, что несмотря на все те усилия, которые вы при этом затрачиваете, в тот момент, когда достигается упоение набранной скоростью, кажется, что вы движетесь без усилий... Разумеется, всего несколько раз в жизни вам доводится ощутить скорость именно так" (25). Подобного рода описания встречаются в воспоминаниях спортсменов, летчиков, альпинистов, художников, писателей, ученых, политиков и пр. Их обозначают по-разному: экстаз, творчество, откровение, катарсис, самадхи, измененные состояния сознания и т.д. И объяснений тоже существует целый спектр - от рефлексов и биохимических реакций до мистических и метафизических подходов. Очевидно, неправомерно укладывать все многообразие необычных человеческих переживаний в одну какую-то схему или теорию.

В современной науке наблюдается интерес к исследованию таких явлений, о чем свидетельствует четыре прорыва в традиционном естественнонаучном представлении о том, что значит существовать. Во-первых, в физике элементарных частиц обнаружены эфемерные, или виртуальные, частицы, которые возникают и существуют только в акте взаимодействия. Их особенность состоит в следующем: они не существуют потенциально в других частицах (т.е. их как бы нет), но они есть в процессе физического взаимодействия. Виртуальные частицы существуют только "здесь" и "теперь", выполняют свои функции в ходе интеракции и метаморфоз других частиц; они никогда не фигурируют в начальных и конечных условиях эксперимента.

Во-вторых, удивительный феномен зафиксирован в компьютерной технике. Если в компьютер ввести несколько разных программ, то он может выполнять совершенно различные функции или выступать в качестве непохожих друг на друга объектов: пишущая машинка, калькулятор, экспериментальный стенд или игровой автомат. Компьютер в зависимости от целей человека во взаимодействии с ним образует особый, виртуальный объект. Ведь в сам компьютер не вложены калькулятор или игровой автомат- они возникают в ходе активности человека, использующего компьютер, и существуют лишь во время взаимодействия.

В-третьих, разработанные новые поколения ЭВМ и новые принципы программирования позволили моделировать так называемые "виртуальные реальности". Объекты виртуальной реальности воспринимаются наблюдателем как реальные. Одна из систем подобного моделирования - это особый "шлем" вместе с "перчаткой", чьи датчики управляют изображением. Имеются тренажеры, где управляющие воздействия регулируются при помощи речи, движений глаз, рук, головы или тела. Иногда к разным частям тела прикрепляются датчики, передающие человеку ощущения от взаимодействия с виртуальным объектом. В этом случае индивид физически чувствует происходящие с объектом изменения.

Можно моделировать весьма определенного человека, который будет реагировать на поведение реального субъекта. Оказывается, что возможно создание единого виртуального пространства для нескольких индивидов и моделировать любые реальные и воображаемые ситуации. В виртуальном пространстве наблюдатель может менять точку зрения. Например, находясь в автомобильном тренажере, можно сидеть в кресле автомобиля, летать вокруг него, сидеть на колесе, бешено вращаясь, обожествляться с любой частью автомашины. "Этот прорыв в новую реальность, - отмечает Н.А. Носов, порождает качественно новые этические проблемы, суть которых в определении принципов поведения в искусственной "жизни" и взаимодействия с искусственными "людьми", например такие: каковы должны быть нормы поведения в условиях абсолютной свободы воздействия на искусственного человека, как те или иные способы взаимодействия с виртуальной реальностью скажутся на психике и социальности самого человека". Пока эти вопросы формулируются и осмысляются, происходит стремительное расширение сферы применения виртуальных технологий: мультипликация, кинематограф, театр, индустрия развлечений, наука, образование, авиация и пр.

В-четвертых, имеющая дело с системами "человек- машина" эргономика установила появление особых объектов в проекции решения той или иной задачи системой и их исчезновение после ее решения. Так, при выполнении фигур высшего пилотажа летчик воспринимает самолет только как аэродинамический объект, который необходимо вывести из состояния перегрузки. Возникает необычная и физически, и психологически напряженная ситуация, разряжающаяся после выхода из состояния перегрузки. Таким образом, при объединении человека и технической системы возникают виртуальные объекты или виртуальные реальности. Здесь можно выделить консустальные (обыденные) и виртуальные (виртуалы) состояния человека, причем виртуал относительно консустального состояния представляет собою необычное и непривычное состояние. Сам виртуал характеризуется либо повышенной энергией (человек ощущает свободу, раскрепощенность, творческий полет, когда все получается само собой) - это гратуал, либо творческим спадом (ничего не получается, все валится из рук) - ингратуал.

Виртуальная реальность является особым типом реальности; ее освоение окажет сильное влияние на современного человека и социум. Она требует специального философского, культурологического, социологического и психологического анализа. В новейших методологических исследованиях перечисляются следующие особенности виртуальной реальности: она существует только "здесь" и "теперь" (для находящегося в ней человека не существует прошлого и будущего); индивиду кажется, что он непосредственно включен в события виртуальной реальности; зрительная перспектива виртуала всегда сопряжена с человеком (он все видит со своей точки зрения); она сотворена, ибо порождена активностью компьютера или человека. Весьма интересно то, что свойства виртуальной реальности аналогичны сновидению.

В виртуальной реальности образы внутреннего мира ничем не отличаются от образов внешней действительности. Разные культуры, используя одну и ту же характеристику виртуального состояния, по-своему порождают различные виды виртуальной реальности. Так, в китайской культуре выработаны методы достижения спонтанной активности, возникающей при измененном состоянии воли, когда все идет само собой, без всяких забот и раздумий со стороны человека. Не случайно стержнем даосизма является отсутствие мыслей или "забытье" как отсутствие мыслей о чем-либо: "Это средоточие своего и чужого, всеобщего и родного и превыше всего самозабвенную устремленность в безбрежное Чжуан-цзы называет "забытьём" и толкует акт забвенья с присущей ему виртуозной двусмысленностью. Забытье - это реальность, затемненная и скрытая от нас объективизацией слова. Но открыть реальность - значит забыть всякий субъективный голос".

В западноевропейском мистицизме то же свойство виртуала в центре внимания астролога: "Он знает, что управляющие космические силы действуют во всем и всех, и нужно лишь уметь слышать голос звезд. Но чтобы услышать тот голос, нужно заставить замолчать свой, нужно, чтобы понятийные ограничения дали возможность обнаружиться простейшим движениям. С этой целью он стремится у обратившегося к нему приостановить ясный контроль сознания...". То же самое свойство виртуала обозначается как принцип недеяния в каратэ: "Когда стоишь перед противником, нельзя думать ни о чем. Твой разум должен уснуть, и ты обязан войти в состояние отрешенности. Лицо твое должно выражать лишь ненависть и неотвратимость победы. Только в этом случае ноги и руки будут действовать сами - легко и свободно". Виртуальные образы напоминают художественное творчество; они вносят существенный вклад в кардинальное преобразование психики человека постиндустриальной цивилизации.

Виртуальные технологии дают возможность человеку сравнительно легко восстанавливать древние адаптивно-генетические программы. Интересно заметить, что такого рода процесс наблюдается весьма ярко при переселении человека из одной местности в другую. Новые условия пробуждают одну из спящих в организме жизненноадаптивных программ. Так, русские казаки-землепроходцы приобретали свойства, характерные для северных народностей, т.е. изменялись и психически, и физически. Американец М. Мэрфи провел замечательный опыт по осуществлению такой программы. Обследовав тысячи людей, обладающих какими-либо интеллектуальными и физическими уникальными способностями, он составил лечебные программы. Его метод состоит в том, чтобы пробудить в человеке нереализованные способности, нераскрытый талант, и тем самым вытеснить болезнь. В течение нескольких месяцев "лечения" происходило нечто неожиданное: человек без музыкального образования писал музыку и исполнял ее сам с оркестром, неумелый в живописи начинал писать картины, третий становился способным сочинять стихи, выращивать цветы и т.д. Таким образом, пробужденный талант эффективно излечивал человека.

Благодаря виртуальным технологиям человек постиндустриальной цивилизации сможет осваивать и уже известные, и еще неизвестные "пространства" своей психики. Американский исследователь Дж. Лилли в ходе полувекового поиска смысла жизни испытал на себе феномен предельных возможностей "гомо сапиенса". Он пишет: "Я обнаружил, что побывал в большинстве из тех грандиозных сфер, которые описаны в мистической литературе... Сатори, Самадхи или Нирвана охватывают широкий спектр состояний сознания далеко за пределами того, что можно описать словами. Каждый опыт высокого уровня убеждает нас в безбрежности нашего "я" и в безбрежности вселенной, убеждает как непосредственное прямое восприятие... Я глубоко убежден, что опыт высоких состояний сознания необходим для выживания человеческого вида. Если каждый из нас сможет испытать по крайней мере низшие уровни Сатори, есть надежда, что мы не захотим взорвать нашу планету или каким-нибудь другим способом уничтожить жизнь" (34).