Тернистый путь "американизации": опыт социокультурной адаптации русской иммиграции первой половины XX века

Размещено на http://allbest.ru

Тернистый путь «американизации»: опыт социокультурной адаптации русской иммиграции первой половины XX века

В процессе социокультурной адаптации русских иммигрантов в США возникали разного рода конфликты и противоречия как объективного, так и субъективного характера.

Значительное количество конфликтов было обусловлено различной степенью владения поколениями иммигрантов английским языком. Особенно болезненно такие конфликты развивались в семьях иммигрантов первого поколения. Среди тех, кто родился в Америке, спустя десятилетия пребывания в стране 27% использовали родной язык, 10% - родной и английский языки и 62% - в основном английский язык для повседневного общения. Из них 62% предприняли попытку научить детей своему родному языку. У второго поколения этот процент был значительно ниже -- только 15% обучали или намеревались обучать своих детей русскому языку. Английский язык как средство внутрисемейного общения вытеснил все остальные только у третьего поколения иммигрантов (Simirenko A. Pilgrims, Colonists and Frontiersman.An ethnic community in transition, N.Y., 1964. Р. 170.).

О конфликте поколений в рамках одной организации свидетельствует полемика в Союзе русских инженеров по поводу использования русского и английского языков. Старшее поколение настаивало на русском, в то время как получившие образование уже в Америке предпочитали английский (Day G.M. The Russians in Hollywood. A study in culture conflict., Los Angeles, 1934.. Р. 3).

Использование русского и английского языков в иммигрантской среде подчинялось своим законам, казавшимся странными русским эмигрантам, проживавшим в Европе. «И я не знаю, - писал В. Зензинов, - чему больше удивляться: тому, что, например, встретившиеся на собрании русские, прожившие десятки лет в Америке и прекрасно знающие друг друга, непроизвольно начинают разговаривать между собой по-английски (явление совершенно невозможное ни в Париже, ни в Берлине, но здесь совершенно естественное) или тому, что и после десятка лет жизни.. выехавший ребенком 40 лет назад виленский еврей, привыкший здесь думать и делать business на английском языке, в минуту сильного возбуждения переходит, часто незаметно для себя самого, на русский язык» (Зензинов В. Железный скрежет. Из американских впечатлений. Париж, 1927. С.180).

Знание английского и родного языков по прошествии многих лет пребывания в англоязычной стране -- это серьезные и далеко не однозначные проблемы. Прежде всего отметим, что здесь не было единого мнения и тем более действия. Во многих семьях попытки привить детям любовь к родному языку были эпизодическими и наталкивались на непонимание и отторжение. Вместе с тем знание английского для иммигранта в США было жизненно необходимо.

Скорость преодоление языкового барьера зависела от многих факторов. В семьях, где все члены овладевали языком, более актуальным становился вопрос о необходимости сохранения русского языка как языка общения внутри семьи, и что особенно важно -- между старшими и младшими поколениями. Если для маленьких детей обучение русскому проходило естественно, то с момента поступления в школу интерес к родному языку стремительно падал.

Д.М. Дэй справедливо отмечал, что для образованной части русской иммиграции изучение иностранных языков было в целом важным компонентом образования и воспитания (Day G.M. The Russians in Hollywood. A study in culture conflict. Los Angeles, 1934. Р.73). Добавим: важным компонентом всей жизни, в том числе трудовой, без чего не может существовать человек.

Более того, знание нескольких языков приветствовалось и поощрялось при наличии возможности овладения ими.

Американское общество значительное время не рассматривало знание иностранного языка как преимущество. Ни школа, ни общество не поддерживали стремление иммигрантов привить детям нормы и традиции стран происхождения. Показательно искреннее удивление одной из учительниц, когда она узнала о занятиях своей ученицы русским языком дома: «Зачем же ей теперь учить русский язык, она же теперь американка...». В этой фразе заключена противоречивость ситуации -- юная американка должна владеть английским в совершенстве - этого требовала жизнь, но русский человек по происхождению объективно должен знать родной язык. Перефразируем известное изречение -- «Какой же русский без знания русского языка?!».

Многие иммигранты, тем не менее, не настаивали на изучении русского языка своими детьми. Они больше стремились сделать своих детей «настоящими практичными американцами», уберечь их от «русской традиции бесплодного мечтания». Популярным было мнение, что, достигнув статуса «такого же, как все», русские дети должны были прийти к культуре своих родителей в более позднем, уже сознательном возрасте.

Осознание бесполезности противостояния «американизирующему» влиянию школы рождало попытки уравнять это влияние дополнительными образовательными или культурными начинаниями уже в рамках общины. У детей в результате, как бы, рождалось ощущение, что по субботам они русские, а в остальное время -- американцы. Да и сами родители не были свободны от такого раздвоения. Для многих из них после окончания трудового дня, закрытия ресторана, клуба, наступало время воспоминаний и мечтаний.

Ощущение русскости в разных семьях передавалось по-разному. Общим становится стремление выйти за рамки американского изоляционизма и внушаемого с детства американского превосходства и ориентации на материальную культуру. Старшее поколение было склонно рассматривать противоречия с молодыми людьми в разрезе противоречий духовной и материальной культур, столкновения идей и убеждений с «цивилизацией ванных комнат». Уверенность в своей правоте, не разделяемая окружающими, часто рассматривалась как поза и театральное действо.

Таким образом, на взгляд американских современников сопротивление американизации молодого поколения было бессмысленным, как сопротивление самой жизни, легко расправлявшейся с традициями прошлого.

И все-таки надежда посеять семена уважения и восприятия русской культуры, надежда, что церковь и учителя смогут сохранить эти традиции, не покидала родителей, при очевидном скепсисе окружавших американцев,

В колонии не было единства по вопросу о необходимости изучения детьми русского языка. Многие сознательно способствовали ускоренной американизации своих детей, вынужденно подчинялись веяниям американской жизни.

Молодежь не только отказывалась следовать примеру отцов и матерей, но и начинала стыдиться своих родителей и при первой возможности покидала общину. Для родителей обвинения в отсталости и не современности были крайне обидны. Они сознательно копили средства и имущество для передачи следующему поколению при условии следования их традициям, но эта жизненная установка оказывалась нереализованной в, казалось, самой простой части -- передаче своих прав и возможностей детям. Преемственность традиций нарушалась, и накопленные знания и опыт старшим поколением оказывались невостребованными.

Интерес к образовательным организациям для детей и подрастающего поколения не был величиной постоянной, часто зависел от событий национального или международного масштаба. Всплеск интереса к изучению русского языка в русской общине Миннеаполиса наблюдался в середине 40-х гг., когда созданное Общество ветеранов войны (объединившее служивших в американских вооруженных силах в годы Второй мировой) обратило внимание на неподходящие условия проведения занятий и решительно принялось за переустройство воскресной школы. При организации школы многое было заимствовано у протестантских воскресных школ, где дети разделены на группы по возрастам для занятий и игр. Время уроков стало совпадать со временем религиозной службы, чтобы родители могли посвятить себя молитве, а дети весело и с пользой провести время. В результате посещаемость школы выросла в два раза, и на 300 учеников приходилось 34 добровольных учителя (Simirenko A. Pilgrims, Colonists and Frontiersman. An ethnic community in transition, N.Y., 1964. Р. 69).

В дальнейшем резкий всплеск интереса к изучению русского языка отмечался лишь в 1957 г., что было связано с запуском первого спутника Земли, а затем полетом первого космонавта, русского человека - Юрия Алексеевича Гагарина.

Русские иммигранты участвовали в деятельности различных организаций и объединений.

Существенное место в общественной жизни русских американцев занимала церковь, многие из них активно сотрудничали с религиозными организациями. Однако с течением времени участие иммигрантов в деятельности религиозных организаций неуклонно уменьшалось. Если среди представителей первого поколения иммигрантов членами таких объединений было 65%, то во втором поколении только 35%. Исследователи отмечают общую тенденцию для всех иммигрантских групп - привязанность женщин к традиционным объединениям. В деятельности этнических религиозных организаций участвовало 69% представительниц первого поколения и 52% второго.

Вовлеченность русских в деятельность местных американских организаций в значительной степени зависела от продолжительности пребывания в стране. Представители первого поколения играли незначительную роль в жизни американского сообщества, ок.10% мужчин и женщин принимали участие в деятельности организаций и клубов. Во втором и третьем поколениях примерно 50% иммигрантов состояли в одной или нескольких организациях своего района или сообщества.

При изучении этнических общин исследователей всегда интересовало насколько хорошо вписывались иммигранты в деятельность местных общественных организаций, участвовали ли они в местной и национальной общественной жизни. Так, одна из русских общин на протяжении полувека приняла и стала праздновать только один американский праздник -- День благодарения.

Изучение проблемы, насколько эффективно была организована пропаганда русской культуры среди соотечественников и американцев, осложнялось тем, что контакты России и Америки не ограничивались взаимодействием иммиграции и местного общества. Творчество русских писателей, музыкантов, художников стало бы известно на континенте вне зависимости от постреволюционного исхода.

В контексте данной работы для нас представляется важным, что знакомство с лучшими произведениями русского искусства, в том числе после приезда в США С.В. Рахманинова, Е.И. Габриловича, А.И. Зилотти, Ф.И. Шаляпина, С.Н. Рериха и многих других выдающихся деятелей культуры, способствовало росту интереса местных влиятельных лиц к русским событиям и положению иммигрантов.

Американские меценаты оказывали большую поддержку русским эмигрантам в Европе. Археолог и специалист по Византии Томас Уайтмор основал Комитет по Образованию русской молодежи в изгнании, направивший в 20-30-е гг. ок. $300 тыс. на обучение русской молодежи в Европе.

При отсутствии системы государственной помощи иммигрантам часть забот по их интеграции в местную жизнь брали на себя американские частные благотворительные организации. Некоторые исследователи напрямую связывали успех адаптации и правильность адаптационного процесса с умением заинтересовать в своей деятельности и своем пребывании американских общественных деятелей и различные общественные структуры.

Русский Студенческий Фонд (Russian Student Fund) получал и распределял средства от Института по Международному Образованию (Institute of International Education). За межвоенный период в виде грантов было выделено $600 тыс. для 650 студентов, проходивших обучение в 106 учебных центрах. Фонд в основном спонсировал образовательные программы с практической направленностью (например, инженерное дело). Фонд Карнеги оказал существенную материальную поддержку другому русскому начинанию - Русскому Общественному Институту в Нью-Йорке, выделив $10 тыс. в 1918 г. (Hassell, J.E. Russian refugees in France and the United States between the world wars. Philadelphia, 1991.Р.79).

По справедливому замечанию М. Вильчура, русский в Америке представлялся каким-то скаутом, по воли провидения оказавшимся среди иностранцев с целью изучения их культуры и образа жизни для последующего служения своей родине. В отличие от представителей дальневосточной иммиграции, русские были абсолютно не приспособлены для обучения у американцев и, в особенности, представители крестьянской волны, не имевшие никакой базовой подготовки.

Программы обучения для взрослых представляли собой не типичные для других иммигрантских групп курсы повышения квалификации, способствовавшие конкурентоспособности каждого индивидуума на рынке труда, а настоящее «национальное движение». Целью движения, но не спорадических попыток повысить культурный уровень соотечественников (и в этом сходились представители всех групп и политических партий) было максимально полное использование исторического момента, когда по воле случая такое количество русских оказалось на этом континенте для изучения местной цивилизации, усвоения всего лучшего и перенесения этого опыта на российскую почву.

Группы русской колонии не смогли выработать единого подхода или общей образовательной программы для всех иммигрантов, предпочитая создавать учебные коллективы в рамках каждой организации. И просоветские и монархические организации стремились использовать знания, полученные в ведущей индустриальной державе мира, для решения внутрироссийских проблем.

Представители Общества технической помощи Советской России были вдохновлены призывом к подготовке технических специалистов, могущих принести пользу после возвращения на родину. Это способствовало, в частности, изучению методов ведения сельского хозяйства.

Интеллигенция предприняла новое «хождение в народ», открывая «технические школы» и народные университеты, где бывшие генералы и дипломаты преподавали основы математики и истории. Задачей таких образовательных центров было -- «служить посредником и связующим звеном между русскими иммигрантами и американскими школами, помочь русскому иммигранту понять природу и предназначение американских институтов» (The Interpreter, Vol IV. №9. November 1925. Р.7).

До революции программы обучения взрослых для русских иммигрантов были такими же, как и для других иммигрантских групп: «спорадичными, плохо организованными, с недостаточным количеством учителей и неэффективными. В них недоставало направленности, цели и вдохновения. Учебные программы состояли из несвязанных между собой лекций и курсов по изучению языка. Новые группы все время создавались и прекращались из-за плохой посещаемости и отсутствия поддержки, на смену им приходили новые, такие же безуспешные» (TheInterpreter, Vol V. №8. October 1926. Р.8).

Прибытие значительного числа образованных иммигрантов изменило систему профессиональной подготовки взрослых. Уже в октябре 1919 г. открылся первый Народный университет в Чикаго. О серьезности намерений свидетельствовало не только полдюжины факультетов, подготовительные курсы и бизнес-школа, но и амбициозные планы по развитию сети русских образовательных учреждений по всей стране. Съезд представителей культурных и образовательных учреждений под председательством профессора Петрункевича из Йельского университета принял решение о создании по единой модели ряда университетов и «передвижных» учебных центров, способных охватить самые отдаленные уголки русской колонии. Проект не состоялся из-за отсутствия средств. После израсходования начального гранта в $10 тыс. от Русского посольства прекратил свое существование и Народный Университет. Отдельные образовательные центры переживали пятилетний юбилей, однако все они зависели от помощи различных социальных агентств и пожертвований. Плата за обучение покрывала в большинстве случаев не более одной трети расходов.

Итогом реализации идей обучения иммигрантского населения стало создание интересной системы образования взрослых. Американские наблюдатели отмечали большое количество времени, уделявшегося программам по русской истории, ведению занятий на русском языке и т.д. Вместе с тем изучение английского языка, равно как и многочисленные лекции по современным реалиям американского общества, его экономическому и социальному устройству были признаны важным инструментом приспособления к новой жизни. В 1920-е гг. мало кто из иммигрантов других групп мог рассчитывать на такое углубленное знакомство с основами американской цивилизации (The Interpreter, Vol V. №8. October 1926. Р.7).

Молодые иммигранты не только быстрее приспосабливались к новым условиям, но и в большей степени могли воспользоваться существовавшими институтами интеграции. Если американизация детей проходила в школе, то для молодых людей такую роль часто выполняли американские учебные заведения. В. Алексеев, преподававший в русской школе в Германии с 1945 по 1951 гг., отмечал, что из 100-200 детей этой школы большая часть перебралась в Соединенные Штаты, где продолжила обучение в американских университетах. Спустя десятилетие многие из них преуспевали, ок.20 получили докторские степени и преподавали в американских вузах. И даже в этом они сумели опередить своих бывших школьных учителей, многие из которых были преподавателями высшей школы в России (IHRC.Russian Miscellaneous Manuscript Collection. Box 1. Alexeev Wassiliy «Russians in America», n.d., Р. 64).

Успех русских детей, выпускников иммигрантских школ, даже по отношению к их русским сверстникам, закончившим американские школы, объяснялся в том числе усвоением ими русско-европейской системы ценностей, где образованию традиционно придавалось большое значение. В Америке возможность достичь положения в обществе не ограничивалась образованием и скорее была связана с предпринимательской деятельностью, чем с профессорско-преподавательской. Для России получение образования всегда являлось средством достижения социально значимых позиций - это мироощущение было передано и детям иммиграции.

Неслучайно В. Алексеев отмечал, что среди русской иммиграции значительно больше профессоров и преподавателей, чем бизнесменов.

1910-1920-е гг. -- это период осознания проблемы существования огромного количества людей на территории Соединенных Штатов, которые очень условно могли быть отнесены к ее гражданам. Общество столкнулось с тем, что значительная часть граждан и лиц без гражданства , не владела английским языком, и, как правило, не вписывалась в жизнь нового общества. Осознание факта, что иммигрант не может решить многочисленные вопросы самостоятельно без участия общества, и что такое участие на более поздних этапах обходится обществу значительно дороже, привело к воплощению на местах концепции «американизации».

Основными недостатками реализации концепции «американизации» можно считать завышенные ожидания по времени, скорости адаптации иммигранта к новой жизни, уверенности в возможность проведения этой кампании сверху, в универсальности метода и готовности всех иммигрантов расстаться с ненужным багажом знаний и традиций.

На страницах журнала?? «The Interpreter», уделявшего немало внимания разоблачению наиболее распространенных мифов и предубеждений об опасности иммигрантов для Америки и американцев, приводится интересная статистика о национальном составе американских заключенных в конце 20-х гг. Согласно обзору иммигранты оставили 9,8% от общего количества заключенных, что было ниже их доли среди населения страны -- 10,4%.

Наиболее точно картине преступлений, совершаемых коренными американцами, соответствовала статистика правонарушений русских иммигрантов. Представителями этой группы убийства и преступления сексуального характера совершалось реже, чем американцами, несколько чаще они уличались в вооруженных нападениях, грабежах и воровстве. «Успех» социокультурной адаптации и в этом компоненте связывался современниками со значительным количеством евреев в «русской группе», что способствовало быстрому усвоению «американской модели поведения» (The Interpreter. Vol. IX. №8. Nov-December. 1930. Р. 153).

Возможность оказаться под арестом для иммигранта существовала не только из-за совершенного правонарушения, но достаточно часто и из-за неумения найти выход из небольшого правового конфликта с администрацией на предприятии или по месту проживания. Для изучения проблем иммигрантов и выработки стратегии их решения в Калифорнии в 1914 г. была создана специальная Комиссия по иммиграции и проживанию, которая выяснила, что примерно половина штата Калифорнии состоит из людей, родившихся за рубежом (805 тыс.) и детей иммигрантов (910 тыс.). Значительно расширила Комиссия свою деятельность уже в послевоенные годы. Отдел жалоб этой Комиссии только за 1922 г. сумел оказать помощь в решении разнообразных проблем трем тысячам иммигрантов 50 национальностей (The Interpreter. Vol II. №4. April 1924. Р.4).

Незнание языка, правовая безграмотность, отсутствие коллективной поддержки и возможности получения квалифицированной юридической помощи на родном языке нередко заканчивалось для иммигрантов длительным пребыванием в тюрьмах или больницах.

Судьба русского крестьянина Петра Холичука, прибывшего в Америку на заработки в 1912 г., лишь одна из многих. Долгие часы и годы тяжелой физической работы, с которой не справлялись другие работники, были подчинены одной цели -- заработать достаточно, чтобы привезти в Америку жену и дочь.

Изнурительная работа кормила и одевала. «Петр ел мясо каждый день, его жилище выглядело дворцом по сравнению с хатой, где он вырос, в течение недели он одевался как барин, не говоря уже о выходных. Даже такая роскошная по меркам бывшего крестьянина жизнь позволяла делать сбережения. Сначала $12 в неделю, а в годы войны $46 в неделю делали мечты о приглашении семьи абсолютно реальными. Попытка собственными силами решить правовой конфликт, надеясь только на здравый смысл, привела к потере денег, заточению в больнице (The Interpreter. Vol II. March 1924. № 3. Р. 11).

Мировая война, революция, гражданская война отдаляли момент воссоединения, пока несчастный случай на производстве не лишил его здоровья. Лечение в больницах и долгая тяжба истощили накопленные ресурсы, но все могло бы закончиться удачно, если бы в ходе разбирательства Петр знал точнее процедуру решения вопроса, если бы мог правильнее выразить свою мысль на английском языке и поставить вовремя подпись. Не подписав документы и продолжая преследовать Индустриальный комитет, Петер не только восстановил против себя все официальные органы своим нежеланием делать как надо, но в результате был отправлен в ... психиатрическую больницу. Выбраться откуда удалось только благодаря побегу.

В истории Петра прослеживаются все этапы иммигрантской саги. Нью-Йорк оказался слишком большим и давящим для деревенского жителя, и он нашел пристанище в маленьком городке Пибоди (штат Массачусетс), где все знали друг друга и улыбались при встрече. Изучение английского ограничилось фразами, выученными им на работе, в магазинах и лавках. Стыд и боязнь подвергнуться насмешкам помешали приступить к занятиям на вечерних курсах.

При соприкосновении с судебной системой основными проблемами для русских иммигрантов становились длительные сроки судебного делопроизводства, высокая стоимость сборов и пошлин, дороговизна правовой помощи. Общей становится оценка иммигрантами системы правосудия как несправедливой, что в сочетании со страхом перед полицией вело к негативному восприятию всех общественных институтов.

Вопрос о том, какой предстает Америка перед вновь прибывшими, широко обсуждался общественностью. Наиболее трезвые и реалистичные оценки высказывались представителями социальных служб, ежедневно сталкивавшимися с радостями и горестями иммигрантов. Огромное количество новых жителей Америки представляло проблему не только для самих себя, но и для страны в целом. Дальновидные общественные деятели высказывали пожелание развивать у иммигрантов «конструктивную критику американской жизни вместо требования абсолютного и бездумного приспособления к ней» (The Interpreter. Vol III. September 1924. № 9. Р. 7). Вместо решения проблем иммиграции сверху требовалось всестороннее поощрение и поддержка поиска решения этих проблем снизу. На уровне местных сообществ представителям социальных служб предписывалось работать не для иммигрантов, а вместе с ними.

Периодические издания на иностранных языках для иммигрантов играли важную роль в информировании вновь прибывших об окружавшем их мире. В середине 1920-х гг. в Соединенных Штатах издавалось 1200 газет и журналов на языках иммиграции. Сразу после прибытия в страну и до момента полного усвоения английского языка газеты и журналы являлись важным подспорьем в решении иммигрантами бытовых проблем.

Пресса на иностранных языках мало напоминала газеты, издававшиеся на родине иммигрантов. Общим для иммигрантских изданий было «подражание» местной прессе, разнообразие тематики и внешнего вида, насыщенность рекламой, придававшим любому изданию характерный «американский акцент». В то же время устанавливались особые отношения между редакциями изданий и их аудиторией -- оказавшимися на чужбине соотечественниками, неожиданно осознавшими некую степень родства, не имевшего никакого значения в прежних условиях. Знание своей аудитории, понимание ее основных проблем и переживаний было характерно для многих иммигрантских изданий.

На страницах этих изданий царило смешение языков. Редакторам становилось все труднее сохранять родной литературный язык при описании местной жизни. По замечанию одного из русских журналистов, газета была настолько наводнена английским, что он будет вынужден покинуть ее или забыть, как писать на родном языке.

По мере укоренения иммигрантской группы в стране менялась и тематика изданий. Исследования иммигрантской прессы, проведенные в 1922 г., выявили, что около половины - 49,2% - всех передовиц было посвящено вопросам внутренней американской жизни, примерно 16 % - событиям в странах, откуда прибыла та или иная группа, 10% - проблемам ее наиболее волнующим и примерно 20% - общим вопросам положения дел в Европе (The Interpreter. Vol II. №4. April 1923. Р. 10).

Уже в силу своего происхождения иммигранты были менее «провинциальны» в своих интересах, чем местные жители. По мере укоренения группы в газетах на национальных языках все большее место занимало освещение местных и американских событий, все меньшее отводилось новостям из-за рубежа. Так, среди потомков иммигрантов интерес к событиям в мире был уже намного меньшим. При среднем количестве редакционных статей и передовиц, посвященных событиям на родине в 16%, в группах давно прибывших в Америку он составил 5,4% у шведов, 7,5% у норвежцев и 8,3% у чехов. Новости доминировали, оттесняя редакционные сообщения с первых страниц.

На страницах газет «новой иммиграции» событиям на родине уделялось больше внимания, во многом, конечно, благодаря значительности и масштабности проходивших там изменений. Так, в украинских газетах событиям на родине было посвящено 33,7% материалов, в русских газетах - 22,4% передовиц.

Чем дольше группа находилась в Америке, тем меньше специфических проблем (вне американского контекста) привлекало внимание национальной прессы. Если в среднем 10% передовиц посвящались вопросам и проблемам «бытия» национальной группы, то у давно «осевших» немцев всего лишь 1,6%. У «новой иммиграции» соответственно процесс приспособления к новой реальности находил отражение в 17,7% передовиц у украинцев, 15,6% у словаков и 14,1% у литовцев (The Interpreter. Vol II. №4. April 1923. Р. 11).

Проблематикой, процент передовиц по которой расходился в наименьшей степени, оказались вопросы условий труда, занятости и экономического положения в целом. В то же время вопросы иммигрантского законодательства или иммиграции в целом, представлявшие для всех групп определенный интерес, получили отражение меньше чем в 1,6% передовиц. Исключение составляли еврейские издания -- 6,4% передовиц.

Первая русская еженедельная газета возникла при поддержке американского правительства практически сразу после приобретения Аляски. Задачей нового органа, печатавшего материалы примерно поровну на русском и английском языках, было приобщение русских аляскинцев к жизни в новой стране. Возглавил работу редакции «Alaska Herald» Агапий Гончаренко. Однако его крайне радикальные республиканские взгляды, излагаемые на страницах газеты, не способствовали развитию теплых отношений США и России и по дипломатическим причинам вскоре государственная помощь изданию была прекращена.

В Америке русские газеты появлялись и исчезали. Из выявленных М. Вильчуром 52 изданий 18 перестали выходить уже в первый год своего существования, 12 - на второй год, 7 - на третий год. К середине 1920-х гг. русская пресса насчитывала 26 газет. Издавалось 5 ежедневных газет (четыре в Нью-Йорке и одна в Чикаго) (The Interpreter. Vol.IV. №7. July 1925. Р.12).

Исследователи считали завышенными декларируемые изданиями тиражи. По оценкам Информационного бюро по иностранным языкам, «Новое Русское Слово» издавалось тиражом в 10 тыс., а не 32 тыс. экз., как рекламировалось, «Русский голос» - тиражом 15 тыс., а не 35 143 экз. В 3 тыс. экз. оценивались тиражи «Американских Известий» и «Свободной России» (Davis J. The Russian Immigrant. N.Y, 1922. Р. 126).

Д. Дэвис проанализировал характер публикуемых материалов в этих изданиях в течение одной недели в январе 1921 г. и пришел к выводу о крайне негативном освещении американской жизни и всего того, что было связано с принимающей стороной. Соотношение материалов, благоприятно и неблагоприятно оценивающих события в Америке, было 1:20 не в пользу США (Davis J. The Russian Immigrant. N.Y, 1922. Р. 132). Основная часть публикаций была посвящена международным событиям, в том числе и российским. Наименьшее количество публикаций, к неудовольствию американцев, касалось информации о религиозной и культурной жизни в США, образовательных возможностях для иммигрантов, курсам английского языка и американской периодики. В то же время русские издания выгодно отличались от местных, не акцентируя внимания на хронике преступлений, отводя этому минимум места.

К началу 1950-х гг. в США на русском языке выходило 5 ежедневных газет и 14 изданий еженедельных, ежемесячных и ежеквартальных, многие из которых выпускались на очень высоком уровне (One America. The History, Contribution and Present Problems of our racial and national Minorities. N.Y, 1946. Р. 125).

Русские издания испытывали те же проблемы, что и остальная иноязычная пресса. Немногим изданиям удавалось преодолеть замкнутый круг -- слабая экономическая база и отсутствие постоянной финансовой поддержки, ограниченный тираж, отсутствие общественной поддержки и поступавших средств. Многие издания готовились небольшими редакциями, состоявшими из трех, двух, а иногда и одного человека.

Одной из попыток существенно расширить круг читателей был выпуск изданий на двух языках. К сожалению, почти все начинания такого рода неизбежно заканчивались провалом. До тех пор, пока иммигрант был не в состоянии читать по-английски, он был полностью привязан к местной газете на родном языке, но по мере усвоения языка предпочтение отдавалось более интересным и информативным англоязычным изданиям.

В середине 20-х гг. попытки совместить языки в рамках издания продолжались только в некоторых группах. «Русский Голос» публиковал материалы по изучению английского языка, адаптированные статьи из американской прессы, сопровождая незнакомые слова русской транскрипцией и объяснением их значения. Как правило, иммигрантские периодические издания развивались по трем возможным направлениям. Сохраняли родной язык до тех пор, пока существовала общественная поддержка. Переходили с родного языка на английский и продолжали публикацию газеты для соотечественников, но уже на английском языке. Этот вариант был успешно апробирован немецкоязычными изданиями. И, наконец, многие издания на родном языке прекращали свое существование по мере ассимиляции представителей своего народа и потери интереса к родному языку и событиям на родине на определенный период (тенденция прослеживалась в ряда шведских изданий) (The Interpreter. Vol. III. №10. October 1924. Р. 7).

Русская газета обращалась к двум группам читателей -- тем, кто уже знакомился с англоязычной прессой, и тем, кто мог читать только по-русски. Необходимость учитывать их интересы привела к некоторому подчиненному положению новостного отдела и превращению газет в литературные и политические дайджесты.

Газеты по-разному совмещали российские и американские традиции. «Новое русское Слово» сохранило структуру дореволюционной русской газеты с новостями на первой странице, фельетонами в подвале второй полосы. Данью американской практике было размещение редакторской статьи на второй странице и более крупное выделение заголовков основных новостей. Русские редакции не разделяли увлечения американских газет спортивной тематикой, уделяя новостям бейсбола всего несколько строчек и открыто иронизируя по поводу американского стремления даже национальные первенства считать мировыми событиями (Jeleznov M. Moscow-on-the-Hudson. N.Y., 1948. Р. 42).

В отличие от американских газет, построенных по правилам организации делового предприятия, русские газеты создавались часто как органы общественных организаций или небольших групп, нередко на собственные небольшие средства иммигрантов, к тому же быстро заканчивавшиеся.

Заметно отличалась и концепция изданий. Как отмечал М. Железнов, «мы русские - не любители сенсаций, мы - философы». Для Нового света было чуждым «европейское - и в особенности русское представление о газете, как о каком-то руководящем органе, куда-то людей зовущем, имеющем претензию куда-то их направить» (Зензинов В. Железный скрежет. Из американских впечатлений. Париж, 1927. С. 113).

Существовали и «устные издания», как правило, посвященные вопросам литературы и искусства. Недостаток печатного места, отводимого искусству, компенсировался организацией различных встреч. Этой теме уделялось внимание раз в неделю. Издания собирали произведения поэтов и писателей и объявляли своей аудитории время и места собрания. В Нью-Йорке проходили «Литературные Среды» и «Четверги», организуемые соперничавшими ежедневными газетами.

Первый русский книжной магазин в Нью-Йорке открылся в 1893 г., предоставляя русским иммигрантам широкий выбор литературы. Спустя годы, в начале 20-х гг., контингент посетителей изменился. Потомки русских иммигрантов активно интересовались книжными новинками и произведениями русских классиков, но уже на английском языке.

О предпочтениях дореволюционной иммиграции существуют разрозненные данные. Часть исследователей отмечает, что, хотя примерно треть русских иммигрантов первого поколения читала литературу на русском языке, наиболее читаемой книгой оставалась библия, журналы-альманахи и газеты православных братств взаимопомощи. Количество иммигрантов, читавших русскую литературу, неуклонно снижалось до 8,3% во втором, и 1,5% в третьем поколениях иммиграции (Simirenko A. Pilgrims, Colonists and Frontiersman. An ethnic community in transition, N.Y., 1964. Р. 172).

Процесс приспособления иммигрантов к новой среде воспринимался обществом как постепенное в нем растворение, протекавшее быстрее или медленнее в зависимости от индивидуальных особенностей. В течение какого-то времени иммигранты присматривались к новому миру, а американцы изучали вновь прибывших. Заинтересованному наблюдателю представлялось много интересных открытий. По замечанию одного венгерского иммигранта, крестьяне, поющие песни в другой стране, - это элемент фольклора, те же крестьяне, прибывшие в Америку, представляли собой источник недовольства.

Наблюдатели и эксперты призывали заинтересованные стороны осознать взаимные обязательства. Иммигранты осваивали английский язык, знакомились с традициями и нормами нового общества, его правовой системой, получали американское гражданство и должны были отдавать новой родине все свои силы и сердце. В то же время принимающая сторона должна была сохранять все признаки уважения и терпимости к убеждениям и традициям прибывших, не забывая о собственном иммигрантском происхождении. Задачей общества было скорейшее переваривание нового элемента, и продолжение процесса «созидания Америки», чтобы спустя 200 лет фамилия «Павлов» звучала не менее американской, чем «Рузвельт».

Подобная терпимость оставалась недостижимым идеалом. В двадцатые годы даже в общественных учреждениях по работе с иммигрантами далеко не все стремились «понять» прибывших. Характерен эпизод, когда приглашенный переводчик не смог помочь администрации, потому что не знал языка именно этого иммигранта, о чем и проинформировал свое начальство. «Но вы должны понимать его лучше, чем я», - такой ответ начальника не оставлял сомнений в практике этого учреждения. В судебной области нежелание выслушать обвиняемых или предоставить им переводчиков порой заканчивалось долгим тюремным заключением.

В спорах о местных традициях и, особенно, «американской культуре» любые иммигрантские группы делились на «старожилов» и «новичков». При этом уже ассимилировавшиеся или в любом случае лучше приспособившиеся старожилы с особым рвением неофитов выступали на защиту местных ценностей и норм, саркастически оценивая попытки вновь прибывших критически воспринимать реальность.

Для русской иммиграции 20-х гг. при очевидной разнице в образовательном уровне это противостояние имело свои нюансы. Иммигранты 1920-х не собирались признавать как данность опыт и знания своих предшественников и, тем более, сознательно следовать их модели адаптации. Да, 9/10 прибывавших были вынуждены заниматься физическим трудом, но, тем не менее, в своей основе это был русский средний класс, прибывающий для того, чтобы стать американским средним классом.

Наиболее отчетливо кросс-культурные конфликты проявлялись в отношениях, складывавшихся в диаспоре между поколениями. Основными точками напряжения являлись различная скорость и степень преодоление языкового барьера, влияние американской школы на подрастающее поколение, уровень лояльности и восприятия детьми русской культуры и традиций, споры родителей и детей об отношении к Америке и России и даже внешний вид.

Когда Людмиле Сафоновой удалось организовать приезд в Америку из Китая своих родителей, те были неприятно поражены внешним видом уже американизировавшихся детей. Школьники почти сразу сменили специально сшитые для них «матросские костюмчики» на джинсы, чтобы не выделяться на фоне сверстников. В стремлении быть неотличимыми дети усваивали все английские фразы и слова, которые слышали на улице, значение которых не всегда было известно родителям. Поэтому вызовы родителей в школу не были редкостью, хотя вины за такое «воспитание» они не несли (HIA. Safonov Ludmila, Only my memories, n.d. Р. 126).

В возникавших семейных конфликтах среднему поколению не всегда удавалась роль культурного посредника, что иногда приводило к разделению семей.

Привязанность и следование русским традициям и социальным нормам не способствовало быстрому вхождению в новую жизнь. Американизация для многих начиналась с сознательного ограничения всех русских связей, организаций, людей, книг, посещения церкви и даже писем, старались ограничивать и даже избегать общения с соотечественниками. Любое упоминание о родине влекло страдания и грустные воспоминания о потерянном мире. В то же время у людей, вынужденных изо всех сил приспосабливаться к новым условиям, часто преобладало желание сохранить «свою Россию». Многим так и не удалось приспособиться новым условиям.

Часто контакты иммигранта с соотечественниками носили цикличный характер: отторжение - редкие контакты - возобновление связей - и снова полное отторжение. Для многих представителей молодого поколения точкой разрыва с соотечественниками становились женитьба или замужество, сопровождаемое вхождением в новую социальную среду или группу.

Стремление расширить представления детей о мире, но не изменить их мировоззрения и воспитать русскими вопреки сложившимся обстоятельствам, можно считать основной моделью поколенческих отношений для нерелигиозной иммиграции.

В среде сектантов (молокан) сохранялись значительно более жесткие нормы и, прежде всего, по отношению к языку как необходимому компоненту традиции и веры. Насколько такое жесткое противодействие реальности способствовало росту молодежной преступности или асоциального поведения сказать трудно. Вывод Д.М. Дэя о такой прямой зависимости вряд ли можно принимать безоговорочно, тем более используя в качестве сравнения более благополучную общину в Голливуде.

В целом сравнительно с религиозными группами русской иммиграции (например, молоканами) русская интеллигенция Голливудской колонии характеризовалась «значительно большей эластичностью действия, интеллектуальным гостеприимством по отношению к новым идеям и большим космополитизмом духа» (Day G.M. TheRussians in Hollywood. A study in culture conflict., Los Angeles, 1934. Р. 74). Соответственно и конфликт между поколениями удавалось смягчить, а родителям и детям было легче приспосабливаться к новому окружению.

Удачным сочетанием старого и нового для любого иммигранта Д.М. Дэй считал применение образования или навыков, полученных в прошлой жизни и используемых в новых американских условиях, обеспечивающее общение в той же социальной группе, что и на родине.

Важная отличительная черта части иммигрантского окружения, выявленная Д.М. Дэем, -- чувство превосходства русских, не подкрепленное общественным признанием, что постепенно становится защитным механизмом при взаимодействии с реальностью.

Для определения отношений внутри колонии большое значение играли вопросы социальной дистанции и особенно соотношение старого и нового социального статуса иммигрантов. Современниками отмечалось, что в первое время после прибытия в Америку вопросы статуса не имели значения. Однако как только вопросы первоначального выживания были решены, социальный аспект взаимоотношений, особенно среди соотечественников, оказывался на повестке дня.

Такое сочетание могло быть разделено по времени, в течение рабочего дня американские стандарты (работа лифтерами, привратниками, строителями) не располагали к проявлению особых знаков внимания или приветствия, но вечерами, во время заседаний русских иммигрантских (особенно военных, ветеранских) организаций, прошлое оживало. Иногда, впрочем, это случалось и днем, когда бывшие однополчане громко, традиционно по-военному приветствовали друг друга.

Если для старшего поколения следование неким ритуалам было привычным, то для молодежи многое уже казалось смешным и ненужным, они предпочитали следовать американской традиции оценивать людей не по прошлым, а по настоящим успехам, как правило, измеряемым деньгами.

Вообще для иммигрантов было свойственно высоко ценить людей, сумевших интегрироваться в местную жизнь, даже при наличии некоего прошлого статуса. Такой человек пользовался большим влиянием и уважением в колонии.

Таким образом, вхождение русской иммиграции в новую социокультурную среду сопровождалось рядом конфликтов, разрешение которых и составляло процесс адаптации. Уделом каждого иммигранта было соотнесение основных характеристик русской и американской культуры и необходимость их примирения.

Для части эмигрантов, особенно до- и послереволюционной волны, неспособность изменить себя и приспособиться к новой жизни приводила к алкогольной зависимости, прожиганию жизни, самоубийствам. Природа этого конфликта во многом определялась характером иммигрантской группы, состоявшей из беженцев, не имевших возможности возвращения на родину. Более того, той родины, которую они потеряли, больше не существовало.

Для взаимодействия культур такое положение было принципиально важным. Если ставить вопрос о взаимовлиянии русской и американской культур применительно к взаимодействию русской иммиграции и американского общества, то такое взаимовлияние было крайне ограничено во времени.

Д.М. Дэй отмечает, что способствовать развитию русской культуры в США и росту ее признания и воздействия на местную жизнь могло только поколение, уже прожившее свои лучшие годы и не получавшее подпитки в виде людей и идей, выращенных на той же русской культурной почве. Неслучайно Дэй ограничивал временной отрезок для культурного конфликта двадцатью годами. В то же время процесс культурной диффузии, за который так ратовали представители постреволюционной иммиграции, был крайне затруднен необходимостью решения комплекса социально-экономических проблем. Ибо общество крайне негативно реагирует на любые культурные инициативы париев или социальных групп, занимающих низшие позиции.

Попытки русской колонии провести в жизнь идею взаимовлияния культур оценивались как спазматические. Русский иммигрант, по оценке современников, отдавался решению какой-либо задачи с огромным энтузиазмом, полный энергии и внутренней решимости и бросал дело, не доводя его до конца. Настроение менялось от энтузиазма и решимости все изменить до полного отчаяния и разочарования местной жизнью.

Важной особенностью русской колонии, в частности в Голливуде, Дэй считает унаследованную неспособность к совместным действиям в течение длительного промежутка времени. Общественные начинания и проекты не развивались из-за неумения преодолеть групповые интересы, ревность, политические и культурные разногласия, гиперкритичности членов общины и занятости самих иммигрантов собственными делами (Day G.M. The Russians inHollywood. A study in culture conflict., Los Angeles, 1934. Р. 96).

Культурный конфликт проявился и в религиозной жизни русской колонии. Для многих была очевидна увеличивавшаяся пропасть между поколениями и неспособность церкви играть ведущую и объединяющую роль. Для американцев представлялось естественным советовать изменить и приспособить Русское православие к интересам собственно русской колонии, сделать религиозную церемонию не только источником духовного вдохновения, но и социальным действом, объединявшим общину. Считалось желательным более широкое использование деловых методов и решений по укреплению роли церкви в жизни иммиграции. С другой стороны, для американского общества и, прежде всего, его религиозной жизни, неизменно привлекательным оказывался эстетический компонент русской церковной службы, ее подчеркнутый асоциальный характер. Взаимовлияние религиозной жизни представлялось желательным.

Медленно происходило и усвоение таких социальных норм, как пунктуальность, бережное обращение с чужим временем. Вырабатывалась тактика поведения для своих и чужих. «Русское чаепитие, назначенное на 5 часов вечера, начиналось около полудня, и заканчивалось после полуночи. Русские продолжали жить для себя по настроению, повинуясь импульсам, а не часам. В результате они жили более интенсивно, более глубоко, более страстно, спускаясь до глубин человеческого опыта, но потом им требовалось день-два, чтобы прийти в себя» (Day G.M. The Russians in Hollywood.A study in culture conflict., Los Angeles, 1934. Р. 99).

Традиции не ограничивать себя временн'ыми рамками будь то концерт, званый обед или встреча с друзьями, плохо сочетались с расписанным по часам распорядком американкой жизни, не позволявшим эмоциям превалировать над графиком.

Русские неоднократно обращали внимание на внешнюю сторону американского общения -- доброжелательного и вежливого, неизменно сопровождаемого улыбкой. Сама идея «keep smiling» представлялась русским фривольной и легкомысленной, использовалась только для общения с «чужаками» или по необходимости. «И работать требовалось радостно с улыбкой. Женщина с трагическим лицом не может получить работу в американской булочной. От постоянной же улыбки отвисала нижняя челюсть и болело за ушами» (Новоселье. 1942. №1. С. 11). Продолжая удивляться, чем это они все так довольны, героиня рассказа Н. Федоровой, не веря, что все они не притворяются и все так счастливы, на вопрос как дела, отвечала то же самое -- «Just fine. Just wonderful» («Все отлично. Все замечательно»).

Несмотря на критику отдельных сторон американской жизни, русские неоднократно отмечали преимущества их пребывания в Америке и по отношению к другим странам изгнания, а иногда и по отношению к прежним годам. В большей степени восхищение от новых условий высказывали представители молодого поколения, имевшие лучшие шансы реализовать свои амбиции и достичь уважаемого положения в обществе. У старшего поколения приспособление к новой жизни было связано с переоценкой опыта прежней жизни. Для представителей знати занятие практической деятельностью (открытие своего дела, частные уроки, артистическая деятельность) иногда выгодно контрастировало с бесцельным существованием в роскоши и достатке. Этот новый опыт для многих оказывался не менее интересным, волнующим и придавал выживанию высокий смысл.

Отличительные особенности поколений иммигрантов, на примере общины в Миннеаполисе, выглядели следующим образом. Представители первого поколения значительно чаще использовали дома русский язык и значительно меньше вступали в браки с «чужаками». Они стремились передать детям знание русского языка, посещали церковную службу на русском языке, читали русские газеты и книги. Круг их общения в значительной степени ограничивался соседями и прихожанами. Представители второго и третьего поколений уже значительно чаще вступали в контакты с коренным населением, и с каждым поколением количество смешанных браков продолжало расти. Представители третьего поколения были уже практически неотличимы от коренного населения.

Существование общины определяет взаимодействие двух факторов -- внутренней и внешней закрытости. Известно, что иммигранты должны предлагать обществу некоторый набор полезных действий, благодаря которому общество разрешает или мирится с их присутствием, предлагая взамен все более ассимилирующее воздействие в виде распространения своих норм и традиций. В то же время иммигрант не всегда готов при решении экономических задач отказаться от своего культурного прошлого. Устремленность иммигранта к жизни в новом сообществе и его желание сохранить свой внутренний мир и обусловливает процессы адаптации общины к условиям принимающего общества.

Разрушение общины проходит постепенно. Процессы внутреннего разложения иммигрантского сообщества особенно заметны при смене поколений, каждое из которых открывает новые пути взаимодействия с принимающим обществом и все больше отходит от традиций своей этнической культуры. Исчезновение общины может быть описано в виде одновременно протекавших изменений в стратификации колонии (распределении власти и порядка управления общиной, статуса внутри группы) и продолжавшегося процесса аккультурации новых поколений.