В Новое время оформляются классические стандарты мышления, закрепляющие полярность мужчины и женщины; легитимизируется признание неполноценности женского мышления. По мнению Декарта, если мужчины склонны к абстрактным рассуждениям, женщинам более привычно оперировать понятиями частного, мелочей, что мыслится как предел женского ума. Согласно Канту, недостаток абстрактного мышления у женщин развивает в них вкус, чувство прекрасного, чувствительность, практичность. Вывод Гегеля таков: "женщины могут быть образованными, но для высших наук они не созданы. Женщины могут обладать остроумием, вкусом, изяществом, но идеальным (знанием всеобщего) они не обладают".

В отличие от утвердившей классикой маскулинно-фемининной дихотомии в опорных моментах философской рефлексии фиксируется представление об их континуальности, уходящей в своих истоках к архетипу андрогина. Внешние маркеры континуальности ощутимо отражены эпохой Просвещения, когда трактуемые как фемининные качества мягкости, элегантности, деликатности, тонкие формы саморефлексии активно внедряются в образ мужчины, значительно его реформируя. Основная идея равенства прав и обязанностей, в том числе и полов, также связана с фемининно-маскулинной континуальностью, и влечет за собой норму, согласно которой брак в первые годы должен оставаться бездетным. Во взглядах Ж. - Ж. Руссо обнаруживается трансформация, отклоняющаяся от традиционной привязки к природе женщины в сторону значимости фактора воспитания и развития ее личности. Руссо уверен в позитивности женского начала, особой природной мудрости женщины, считая, что сама природа наделила ее способностью воздерживаться от неестественных проявлений, на основе контролирующей функции - стыдливости.

В россыпи суждений Ф. Ницше присутствуют весьма сильные идеи, например: утверждения о совершенной женщине, идея скрытого доминирования женщин, а также признание ее своеобразного эволюционного преимущества. Оригинальная аргументация континуальности феминного и маскулинного предполагает, что женщине не отказано ни в интеллекте, ни в самообладании, ибо, откуда им взяться в мужчине, если женщина-мать не передаст их своему ребенку. Ницше очень откровенен, когда утверждает, что мужчина сам по себе нечто пассивное, видимо, имея в виду мужчину, сраженного нигилизмом и утомленного переоценкой ценностей. Континуальность выражается и в том, что мужчина, по наблюдению Ницше, ищет идеализованного мужчину в женщине, которая рядом, а женщина - идеализированной женщины, т.е. всепонимающего мужчину. Ницше дает совет женщинам - не брать на себя материнскую опеку, которая в силу проявленного в ней доминирования сравнивается "с рабством в золотой колыбели".

Во втором параграфе "Проблема онтологичности и космичности женского начала" показано, что рубеж 19-20 вв. дал значительные подвижки в понимании потенциала женского начала. Заметной онтологизацией женского начала отличается позиция Г. Зиммеля, состоящая в доказательстве, что женщина более органично вписана в жизнь, полноценно заключает в себе свой пол. Для мужчины не существует этой "центростремительной", "в себе заложенной половости", он вынужден утверждаться, стремиться за пределы самого себя. Отвечая на вопрос, что женщина есть сама по себе, Зиммель признает "самостоятельность женского жизненного принципа", подчеркивая, что женщина находится на "пре-дуалистской ступени", прочно укоренена в скрытом единстве жизни. Ее внутренняя жизнь в глубочайшей тождественности бытия и собственного природного модуса - "быть женщиной". "Жизнь внешняя" провоцирует ее на зависимость от мужчины, ибо "для зачавшей женщины возникает потребность в защите и опоре".

Обращено внимание на идею О. Шпенглера о том, что "женское начало ближе к космическому, глубинным образом связано с землей и непосредственно включено в великое кругообращение природы". Подробно рассматриваются представления о космичности женственности у русских мыслителей. Акцентируется идея Вл. Соловьева о грядущей эпохе, которая будет нести собой идеалы женственности и мудрости, отмечаются внутренние противоречия его концепции вечной женственности; осмысляется антагонизм семейно-родового и личностного начала женщины Н. Бердяева, проводится анализ позиций П. Флоренского, С. Булгакова, М. Бакунина, М. Элиаде. В контексте философских размышлений В. Розанова обнаруживается первоначальная фемининно-мускулинная и маскулинно-фемининная континуальность, которая была исходной, породившей андрогинизм, и становится завершающей, когда люди достигают высот духовных практик. Анализ идеи Розанова "феминное или "вечно бабье" в русской душе" направлен на выявление особенностей русского менталитета в масштабе цивилизационных различий.

Третий параграф "Раскопки" женской идентичности: фемининность как символическая идентификация - концепция женского Ж. Лакана" связан с проблемой представленности фемининности постмодернистской парадигмой. Анализируется женщина как привилегированный объект в пространстве взгляда "Другого", во многом влияющего на ее существование. Другой не только присутствует в женской субъективности, но и по существу конструирует ее. В концепции Лакана обоснована гетерономность Я. Появление гендерной структуры "Я" Лакан обозначает как "стадию зеркала", а становящуюся субъектность уподобляет "луковице", состоящей из многих слоев прошлых идентификаций. Тело как корпус заключает внутри себя хоровод - смешение фемининных и маскулинных характеристик. Поэтому, по Лакану, фемининность, как, впрочем, и маскулинность, - это не столько биологические детерминанты, сколько символические характеристики субъективности, которые выбираются и опредмечиваются на стадии символической идентификации личности, при определении своего места в символическом же порядке культуры. Подчеркивается, что одно из основных отличий позиции Ж. Лакана состоит в признании расщепленной гетерогенной структуры субъектности с подвижными параметрами фемининности и маскулинности, отсюда его понятие "воображаемая анатомия".

В попытках осмысления женской субъектности в целом Лакан анализирует символический образ Прекрасной Дамы - во многом сублимированный конструкт, "дистанциированный, холодный и нечеловеческий партнер", характеризуемый производностью в действиях, предстающий как некое радикальное женское Другое. Как подчеркивает И. Жеребкина, из ипостаси Прекрасной Дамы возникает популярный в эпоху модернизма травматический образ femme fatale. В параграфе показана взаимосвязь женской субъектности и визуального образа. Визуальный образ, который субъект наблюдает в зеркале, имплантируется в его внутреннее самоощущение и затем оказывает влияние в "политике репрезентаций" женщины, воздействует на существующий в обществе культурный репертуар. Формирования представлений о себе связано с идентификацией посредством визуального образа, который, по Лакану, сосредотачивает в себе властные функции. Анализ семантики образа женщины, ее поведенческих программ в концепции Лакана воспроизводит путь "раскопок" женской идентичности с его отрицательным результатом, так как постмодернизм устами Лакана заявлял: "женщин не существует". Этот вызов направляет логику исследования к теоретико-рефлексивному осмыслению концептуальных трансформаций женской субъектности.

В третьей главе "Топология женской субъектности" анализируется семантика фемининной субъектности и традиционные векторы ее направленности к этике заботы, "домашнеочаговости", к топологии женской телесности, выявляется роль стереотипов как оснований женской идентичности, рассматривается проблема эмоциональной сущности женщины.

В первом параграфе "Соотношение женской субъектности и женской субъективности" выявляются различия этих концептов и подчеркивается, что определение статуса женской субъектности не является калькой типичных оценок второстепенности женских ролей. Отмечается также, что речь о женской субъектности в литературе ведется крайне осторожно, в то время как проблема субъективности представлена достаточно объемно и считается важнейшей темой классической философской традиции. Концепт "субъектность" используется в синонимичной связке с категорией "субъективность", чтобы подчеркнуть их антропологическую целостность и тотальность в пространстве культуры. Однако, качество субъектности указывает на статус быть источником и актором активности. Женщина как субъектность отвечает за обустройство своего мира и домашнего очага. Женская субъектность указывает на тип бытия женщины в качестве активного деятельностного и востребованного индивида. Анализ женской субъектности приводит к заключению о наличие четко выраженной мотивации, отсутствии максимализма, склонность к толерантности и принятию частичных достижений. Женщины могут довольствоваться чередой мелких изменений. Однако, для женской субъектности характерна не только саморепрезентация, т.е. "предъявление себя", но и инспектация качеств других людей, вбирающая в себя обширный спектр требований, предъявляемых другой стороне. Среди функций, реализуемых современной женщиной, саморепрезентация, инспектация, нотификация (требования) и, конечно же, валеологическая функция здорового образа жизни, обусловленная потребностью иметь здоровое потомство. В центре этого многообразия, согласно матрице эволюционной программы, должна находиться функция фамилиацентричности. В ней сокрыт весь комплекс "домашнеочаговости", т.е. тех требований и установок, которые присутствуют в поведенческих программах каждой женщины и могут быть отнесены к событиям доминирующей группы. В параграфе обосновывается вывод, что если ХХ век рассматривают в связи с его поворотом к проблематике субъективности, то начало ХХI в. может быть ознаменовано постановкой проблемы женской субъектности.

При обсуждении положения "женственность есть истина и способ бытия женщины" показано, что экзистенциал "женственность" - это характеристика, укорененная в реальном бытии и проявляющаяся в существующих взаимоотношениях, нуждается в культивировании сопутствующих составляющих: уступчивость, отзывчивость, любовь. Анализируется заявленный в рамках психологии феномен "двойная неженственность", который означает, что женщины не присутствовали ни как субъекты, ни как объекты поголовного большинства наук. Выделяется позиция К. Хорни, утверждающая, что самым тяжелым нарушением является нарушение развития женственности. Фиксируется проблема, вошедшая под названием проблема "иного голоса" (К. Гиллиган) и потребность "услышать голос женщины". Обосновывается вывод, что женственность - это мощное орудие противостояния, скрывающее в себе функцию скрытого доминирования.

Параграф второй "Этика заботы в контексте фемининной субъектности" выделяет в качестве особого приоритета женского бытия этику заботы, так как женская субъектность активно и деятельно проявляет себя в заботе о других. Рожденная в недрах фундаментального отношения "мать-дитя", она может быть транслирована женщиной на все исходящие от нее отношения. В этике заботы имеется ряд экзистенциальных преимуществ: обращенность на конкретную ситуацию и событийный контекст, процессуальный характер, приватность и отсутствие стремления к публичности, ценностное отношение к "другому", принципиально противоположное манипуляции. Анализируется позиция Н. Ноддингс, оценивающая заботу о другом как единственный способ заботы о собственной "этической самости", как определенный способ самоутверждения. Рассматривается концепция К. Гиллиган, выявляющая специфику трех ступеней развития морали заботы.

В параграфе показано, что заботливый поступок неповторим, он "не по правилам", его основание не универсализуемо. Особое направление - этика заботы о себе наиболее ярко демонстрирует гендерную маркировку, так как сама физиология, а также нравственность и ментальность протестуют против введения исключительно маскулинных стандартов. Этика заботы онтологична, связана с областью реального бытия, распространяется на людей, вовлеченных в сеть взаимоотношений. Женщина в состоянии перенести матрицу материнства на восприятие "других" и строить отношения на этой основе. Этика заботы предлагает иной, по сравнению с жестко рациональным, способ мироотношения, состоящий в "переживании" и "проживании" ситуаций. Причем, это не эпизодические включения по поводу той или иной ситуации, этика заботы предполагает переход от отстраненности к целостному, перманентному погружению, целостному вхождению в сферу соучастия и сопереживания. Вместе с тем обосновывается важный императив этики заботы - "не растворяться в другом", не считать его продолжением себя, признавать его и свою "отдельность", полноценность и автономию.

Строение мужского организма, напротив, указывает, что сфера влияния мужского - это внешнее пространство. Вектор самопроявлений женщины, направленный вовнутрь, в приватный мир, сталкивается и конфликтует со стремлением современной женщины оказаться на арене внешних воздействий, "выйти в большой мир". Последнее обуславливает вынужденность существования в режиме постоянной смены внешне нормативного и эволюционно "домашне очагового". Это служит источником стрессов, трансформации ментальности, грозит кризисом самоидентичности.

Модель двух, накладывающихся друг на друга, пространств - внутреннего (приватного) и внешнего, предполагающего активную включенность в общественные отношения, выявляет, во-первых, качественные различия требований к женской субъектности; во-вторых, сложность проблемы самотождественности женского бытия; в-третьих, трудности самоидентификации. В приватной сфере социальные параметры женщины не могут выступать в качестве доминирующих, (каким бы начальником женщина не была, дома ее оценивают как хозяйку и мать). Вместе с тем во внутреннем пространстве проявляются кратические функции женщины. Выявляются многочисленные негативы, связанные с неудовлетворенностью потребности в признании, уважении, статусе. Охраняя очаг, отдавая этому всю энергию, женщина не оставляет ее для собственной самореализации. Хранительница очага оказывается социально изолированной пределами своего же, охраняемого ею домашнего очага.

Проанализировано влияние женщин в пространстве салона, которое оценивается как "пространство за пределами семьи, не выходя из дома" и как разновидность сформированного женщинами социального института, свидетельствующего об их авторитете и женском лидерстве. Локализация в пространстве салонов властных функций женщин - еще один вектор проявления женской субъектности и своеобразная "историческая репетиция" организаторского и интеллектуального мастерства женщин.

Обращено внимание на "self selection hypothesis" - "гипотезу собственного выбора", направленную на минимизацию конфликта между служебными обязанностями и домашними функциями и предполагающую такую планку карьерного роста и служебной занятости, которая позволяла бы женщине заниматься домом и детьми.

При рассмотрении топологии женской субъектности в аспекте телесности отмечается, что хоть тело и является личностным параметром индивидуального бытия, оно предстает как показательное культурное пространство. Тело несет в себе значимую смысловую информацию и прочитывается как адекватный репрезентант пространства субъектности. Расположение тела оценивается как важное паралингвистическое средство. Анализируется позиция М. Фуко, который проводит идею тела как поверхности, на которой прописаны социальные нормы и регулятивы, раскрывающие отношения тела и власти.

Рассматриваются ограничения, идущие от установки на радикальное изменение тела и его понимания в значении "культурный пластик". Подчеркнуто, что проблема стандартизации женской телесности, примыкая к имиджелогии и имея эстетический ракурс, а также медицинский и функциональный аспекты, в настоящее время приобрела коммерческую популярность. В параграфе критикуется эссенциализм, натурализм и структурализм в понимании женской телесности. Анализируется гендерный аспект понятий честь и достоинство, проблема контуров пространства жизненного пути. Делается вывод, что женское здоровое тело - это острейшая проблема современности.

В четвертом параграфе "Стереотипизация женской идентичности" показано, что пространство проявления женской субъектности всегда было скреплено стереотипами. Понимание системы смыслов и поведенческих программ женщины, а также оценка ее статуса и потенциала во многом зависят и соотносимы с закрепившимися гендерными стереотипами. Стереотипы фемининности, регулирующие допуски и запреты, включают в себя, первое, традиционные для женщины установки: терпение, покорность, сострадание, доброту, мягкость, жертвенность; второе, стереотипы, отнесенные к сферам женской деятельности, (стереотип, закрепляющий за женщиной выполнение домашних обязанностей, стереотип "двойной занятости"); третье, стереотипы, которые фиксируют профессиональную сегрегацию в сфере обслуживания, сервиса, в сегменте исполнителей и вспомогательного персонала); четвертое - стереотипы распределения ролей в семейной сфере, например, женщина должна выйти замуж, родить ребенка, ухаживать за мужем.

При этом, наряду с традиционными стереотипами, указывающими на бинарное противопоставление фемининных и маскулинных установок, рассматриваются стереотипы сепаратных сфер. Они предполагают наличие маркеров, фиксирующих женщин-собственников ресурсов женственности и женщин-менеджеров этого ресурса. В отношении стереотипов маскулинности в настоящее время отмечена уникальная особенность - многие из них по большей части декларируются и симулируются, нежели реально осуществляются.

П. Бурдье видит в оппозиции "мужского и женского" значение методолого-семантического инструментария, она постоянно подтверждается практиками и в качестве универсальных схем мышления вписана в саму природу вещей. Бурдье делает вывод об определяемой через запреты, соответствующие разным типам нарушений, идентичности женщин. По К. Уитбек постоянство представлений, связанных с образом женщины, фиксируется следующим образом: а) женщина - это неполноценный мужчина; б) реальность составляют две противоположные или дополняющие друг друга первоосновы - мужская и женская; в) сильные стороны и положительные качества, присущие женщинам, определяются мужскими потребностями.

В параграфе показано, что противоречивые векторы направления женской активности задаются и поддерживаются различными социальными институтами: институт брака и семьи, рыночной экономики, институт образования, искусство, церковь, сфера администрирования, управленческая деятельность, функционирование в сфере менеджмента и пр. диктуют одни качества и предельно нивелируют другие. Женщинам приписывают различные идентичности, например, "холодная карьеристка", "командир в юбке", "синий чулок", "принцесса на горошине", "кисейная барышня", "опустившаяся потаскушка" и пр.

Анализируется многообразие стереотипов, которые можно связать с типологией, направленной на концептуальное объяснение становления фемининности, условно именуемой: "женщиной не рождаются"; поиск "женского иного"; "особая природа женщины"; "анатомия женщины", предполагающая учет ее телесных особенностей и то, что женщина "мыслит через тело". Описываются психотипы подмножества властных женщин.

В соответствие с характеристиками современного этапа развития гендерная асимметрия может означать не рутинную трансляцию стереотипов, а активную трансформацию поведенческих стратегий с учетом ценностно-целевых регуляций. В этом процессе особое значение приобретает саморепрезентативный маркер фемининности, проецируемый на самоощущения личности. Если женщина инициативна, реализует гиперактивный тип поведения, ощущает в себе стремление повелевать, решительна, категорична (что, согласно, сложившимся стереотипам отражает мужскую доминанту), то данной личности следует уравновесить потенциал внутреннего маскулинного начала сознательным конституированием недостающих характеристик целостного образа фемининности. Женщина не должна делать выбор в сторону культивации маскулинных качеств и "правил игры", это путь тупиковый и эволюционно не оправданный.

Пятый параграф "Проблема эмоциональной сущности женщины" показывает, что эволюционное назначение эмоций - сигнализировать об удовлетворении или неудовлетворении потребностей. В общем плане эмоции свидетельствуют, во-первых, о "конкретно субъективной форме опыта" и тестируют качество ситуации применительно к включенности в нее той или иной личности. Во-вторых, в них заложена функция опережающего отражения, которая, непосредственно проявляясь в эмоции, дает целостную оценку событию, минуя ступени осознания. В-третьих, эмоции свидетельствуют об акте непокорности, т.е. они опровергают доминирование, несмотря на распределение ролей. Свободно выражать эмоции - это определенная привилегия, запрет на выражение эмоций воспринимается как жесткая репрессивная мера.

Когнитивистская теория эмоций указывает на связь направленности эмоций с установками и ценностями. Такое понятие, как "эмоциональный тонус" признается необходимым условием для проявления оптимальных жизненных функций, и свидетельствует о некоем балансе качества информации, поступающей в организм извне и изнутри.

В параграфе обосновывается факт скрытой целесообразности эмоций, указывающий, во-первых, на то, что события уже получили целостную оценку, еще не достигнув порога осознанной рефлексии; а, во-вторых, что эмоциональная оценка сложилась на основе того, что полезно, а что вредно данной, конкретной личности. Женщины, обладая ярко выраженной эмоциональностью, владеют возможностями выявления скрытой целесообразности, высоким порогом адаптивной чувствительности. В параграфе проанализирован феномен эмоциональной саморасточительности женщин, при котором силы ее натуры и духовности запутаны масштабом мелочей.

Среди маркеров эмоциональной сущности женщины наиболее ярко выражен вербальный, т.е. готовность говорить. В вербальной коммуникации, в стремлении все высказать и обсудить проявляется компенсация потребности в реальной власти. По нетерпимости женщины к прерыванию ее монолога можно судить о степени ее властолюбия. Вместе с тем, женщина не обязывает себя равняться на маскулинный дискурс и артикулировать универсальные нормы. Истолкование истеричности, эксцентричности, скандальности также подпадает под объяснение компенсации недостающих ей в реальности кратических функций, и сигнализирует о стремлении "быть услышанной" в патриархатной культуре (ср.: З. Фрейда, Ж. Лакан, Л. Иригарэ, И. Жеребкина). Высказывая своё мнение, отстаивая свою оценку, женщина восполняет то, что ей не дано в реальности, а именно реализует властные функции и приводит в действие "квазирепрессивные" механизмы.

Преимущества выбора в качестве исследовательской задачи такого сложного фактора как эмоции состоят в том, что именно эмоциональная сфера является активным каналом воздействия на женское поведение. Женщину можно обидеть, разозлить, оскорбить, испугать, и это отзовется на ее поступках и суждениях, обуславливая, тем самым, высокую вероятность прогноза. Проблема эмоциональной сущности женщины состоит еще и в том, что эмоция, являясь важнейшей характеристикой субъективности, представляет собой весьма доступный канал манипулирования женщиной.

Четвертая глава "Фактор глобализации и "новая каталогизация феминности" поднимает вопрос о мегатенденциях глобализма и привносимых ими изменениях в женский тип. В первом параграфе "Тенденции глобализма и экономоцентричность современной эпохи" показано, что процесс глобализации трансформирует женскую субъектность, связав ее со стремлением добиться системных улучшений в решении экзистенциальных проблем и профессионального самоосуществления. Обращено внимание на появившийся индетерминированной тип женской активности, для которой характерна независимость, главной проблемой становится поиск своего места и предназначения. Проблема выбора касается: "выйти замуж, когда и за кого, или жить гражданским браком; рожать детей сейчас или после достижения карьерной стабильности? Отдавать себя полностью карьерному росту или оставить для ведения домашнего хозяйства?". Приведена статистика изменения современных форм брака: 25,7% семей - зарегистрированый брак, 31 % сожительство, 22% - пробный брак, 17,3% - "гостевой". Делается вывод, что современная постиндустриальная цивилизация предполагает многообразие стратегий поведения женщин, на место строго детерминированного поведения приходит индетерминированное, ситуация властного навязывания социальных ролей сменяется поиском и самоопределением. Глобализация привнесла с собой интенсивную географическую и социальную мобильность.

Трансформации, происходящие в эру глобализации, объяснимы экономоцентричностью современной эпохи. Общая тенденция глобализации состоит в унификации, снижающей планку общественных ценностей. Глобализация "утончает" жизнеосмысляющий и смысложизненный слой культуры. Глобальная культура приобретает характер массовой. Заявляет о себе тенденция "глобально-однородного образа жизни", усиливается фемининный характер миграции. Самоутверждение на основе обогащения выдвигается в число приоритетов. Показатели благосостояния, символы успеха и преуспевания, достаток, богатство, роскошь становятся целями и ценностями, детерминирующими жизнедеятельность. Коммерциализация, вторгаясь в повседневность навязываемым и растиражированным идеалом "модельки", этакой Барби - высокой, худой, молодой красотки, выгодна всей тренажерной и косметологической индустрии, владельцам фитнес-клубов, салонов красоты, модельерам, рекламодателям и пр.

Вместе с тем, глобализация, предполагая открытый дискурс и самоактуализацию различных дискурсивных потоков, создает основания для культурной легитимизации и преодоления негативизма по отношению к исследованиям, направленным на осмысление специфики женского опыта. К мегатенденциям современной цивилизации относят требование "knowledge-worker" - работников, обладающих знаниями новейших технологий. В этих условиях женщины, тяготеющие к тому, чтобы воспитывать, учить, лечить, должны отвечать инновационным требованиям, быть ориентированы на оперирование новой информацией, овладевания новыми интеллектуальными технологиями; быть крайне мобильными, отвечать установкам на достижение успеха, при этом механизмом глобализма является конкуренция. Все это оборачивается против женщины и вступает в противоречие с традиционной функцией быть матерью; хранительницей домашнего очага и пр. Возникает ситуация, когда прежние способности оказываются обесцененными современной организацией труда. На фоне глобализации к мегатенденциям современной цивилизации относят стремление к самореализации, граничащее с солипсизмом, переоценивающим собственные возможности. Ставка на индивидуальную активность, профессиональную самоотдачу, этику индивидуализма ведет к легко обнаруживаемому последствию - одиночеству. Нормой утверждаемой глобализмом является предельная функциональность.

Второй параграф "Глобализм: векторы трансформации женских типов и фемининные стратегии" анализирует феномен стремящихся к успеху женщин, отчетливо осознающих значение своей занятости вне дома: тип женщины "рационально-рыночной" ориентации; деловой женщины и новый социокультурный конструкт женственности, демонстрирующий выраженное стремление к материальному благополучию, принятие дисциплинарных норм маскулинной культуры; конкурентную и агрессивную ментальность. Согласно общим выводам, женщины, добившиеся успехов, - это те женщины, которые усвоили "правила игры" в мужской культуре, используют фактор природных данных как ресурс карьерного роста. Зафиксирована противоположная установка, когда женщины делают вывод о своей девальвации, неуместности ожиданий карьерного роста, в связи с чем, остро встает "проблема трех с" - самоутверждения, самореализации и самоидентификации женщины.

Помимо деловой женщины в "глобализационном сценарии" задействованы другие типы: женщина-домохозяйка (жена богатого мужа), карьеристка, женщина - объект желания, которые находятся в противоречивых отношениях. Типы женской активности делятся на "инновационный, "профессиональный" и "вынужденный". Отмечено, что успешные женщины имеют специфические переживания и стратегии совмещения двух сфер - работы и семьи, среди которых стратегия управления временем; стратегия снижения стандартов; стратегия избегания дополнительных обязанностей. Анализируется новое явление - "сайбер-феминизм", обеспечивающий полноценное участие женщины в виртуальных мирах на просторах Интернета, и стирающий традиционную поляризацию мужского и женского. К глобализационным трансформациям "нормальной, среднестатистической женщины" можно отнести: выравнивание мужских и женских сексуальных сценариев; комплекс противоречивых ценностных установок; троякое давление на женщину (пресс маскулинного дискруса, давление норм самодисциплины; "дисциплинирующее" влияние стереотипов).

В параграфе обращено внимание на то, как глобализация обнажает процесс социального производства гендера, практика причисления к определенному полу предстает как своеобразная технология, предполагающая процесс саморегуляции, свободный выбор и закрепление той или иной гендерной матрицы. Делается вывод, что создание "новой фемининности" в эпоху глобализации процесс неминуемый. Стереотип "ассертивной женщины" (assert - утверждать) предполагает самостоятельность суждений, умение постоять за себя и защитить свои права, стремление продемонстрировать свою независимость, способность полноценно ощущать себя в мужском коллективе. Подчеркивается вывод исследователей, что вследствие переговорного процесса и новых договоренностей могут обнаружиться возможности для перераспределения ресурсов власти, создающие женщинам лучшие обстоятельства в контурах грядущего общества.

Пятая глава "Женское начало на эпистемологическом и когнитивном уровнях" направлена на анализ научных ресурсов постижения природы фемининности с учетом биоцентристкой и социологической моделей, содержит критику логико-универсалистского подхода и андроцентризма.

В первом параграфе "Научные ресурсы постижения фемининности и потенциал биоцентристской и социологической гендерных моделей" обосновывается онтологический и антропологический статус данной проблематики, в основании которого лежит природный диморфизм. При этом почеркнуто, что половая полярность телесности не всегда строго соответствует духовной поляризации и может сочетаться с "муже-женственностью в духе". При анализе научных оснований биоцентристской модели отмечено влияние средовых факторов и интенсивности лимитирующих условий в процессе развития организма. В рамках биоцентристской модели идея скрытого доминирования женщин получает дополнительные аргументы, так как именно женщины оказываются биологически более сильным полом, обладающим наибольшей адаптивностью и устойчивостью к изменениям внешних условий. Вредные факторы среды модифицируют фенотип самок, не затрагивая их генотипа, тогда как у самцов разрушается не только фенотип, но и генотип.

Выявлены ограничения биоцентристской модели и социобиологической доктрины, в которых при акценте эволюционного предназначения женщины, полностью исключается ее духовность. Сталкиваясь с многочисленными контраргументами, биоцентристский подход разветвляется на биогенетическую и биокультурную модели. В первой - значимой является аргументация, связанная с анализом генетических факторов, гормональных различий. Во второй - учтены современные модификации понятия "репродукции", ее явно выраженные социокультурные параметры, указывающие на то, что производство потомства - это не только факт рождение, но и уход, воспитание, первичная социализация, привитие системы ценностей. Используемое Н. Чодороу понятие "материнствовать" отражает не непосредственно функции вынашивания, рождения и вскармливания, но функцию воспроизводства социального кода. Женщина "особенно в представительской роли жены и матери" обеспечивает переход "между природой и культурой".

В компетенции социологической объяснительной модели женщины фигурируют в качестве социальной группы, к которым применены количественные показатели, фиксирующие распределение социальных ролей и статусов, и, как правило, показывающие, что степень социальной репрезентативности женщин не велика. Для социологии фемининность - это продукт истории и культуры, фемининные свойства производны от отношений, сложившихся в обществе и семье, от матрицы социализации. Причем есть данные, указывающие, что женщины при отсутствии супружеской и материнской роли попадают в категорию лиц с девиантным поведением. Социальные нормы детности признаны важнейшими регулятивами, а семья считается сферой первичной включенности личностей в области социальной жизнедеятельности.

В параграфе анализируется понятие "потенциал женского начала" с выводом о его компенсаторной природе. Выделяются две модели женского позиционирования: дезадаптивная и адаптационная. Дезадаптивная - предполагает тип самоосознания Я-субъектности женщины, сопровождаемый пониманием ее невостребованности. Адаптационная - признает маскулинократию как навязанную данность, при этом женщина не разрушает себя в попытках пробить "стеклянный потолок", и может даже, иронизируя над необходимостью постоянного подчинения, рационально выбрать себе стезю скрытого доминирования и культивировать ее в траекториях своего жизненного пути. Это обуславливает модальности женственности, (полагающее данное качество как случайность, возможность или необходимость), и выявляется ее релевантность. В целом социологическая объяснительная модель предлагает дополнительные аргументы в пользу утверждающейся "маскулинизации фемины".

Второй параграф "Логико-универсалистский подход и необходимость учета специфики фемининного опыта" посвящен критике логико-универсалистского подхода, отражающего логоцентристскую парадигму, диктат единого сциентистского стандарта, всеобщую логизацию отношений к жизни, исключающую значение переживания и проживания ситуации, свойственные женской ментальности. Важным аспектом критики является андроцентризм, согласно которому Homo sapiens - человек разумный тождественен мужчине, а опыт женщины может быть полностью исключен. Однако, существует взгляд на андроцентризм как на "антропологическую слепоту". Учет специфики женского опыта оценивается в качестве плодотворного методологического приема, опирающегося на принцип комплементарности, отражающего дуальные фемининно-маскулинные начала как дополняющие друг друга и синергийно взаимосвязанные.

В параграфе анализируется заявленный поворот к "феминистской эпистемологии", суть которой в изучении "феминной познавательно-коммуникативной практики как специфической формы миросозерцания" и воплощении "тенденции на антропологизацию познания" (В. Гайденко). Рассматривается позиция эпистемологической ответственности, которая не может обойтись без критического отношения к стереотипам и авторитетам, в противовес эпистемологической безответственности. Однако, поскольку унифицированного канона фемининности не существует, исходная вариативность представляет существенное затруднение для традиционной методологии. Рассматриваемый синергийно-ценностный подход констатирует такое соотношение, при котором сущностная специфика женского взаимодействия с миром не минимизируется и не вычеркивается из многоуровневой картины мира, а, напротив, особенности женского опыта и женской ментальности учитываются в общечеловеческой логике взаимодействий.

В связи с этим предлагается проект антропологической онтологии "двуполой культурной системы", обусловленный тем, что женскому роду принадлежит половина человечества и деятельность женщин занимает обширный сегмент социокультурной реальности. В качестве его системного основания берется отношение "мать-ребенок", демонстрирующее уникальный вид человеческих взаимоотношений - "совместную реализацию человеческого потенциала", и способствующее преодолению жесткой оппозиции "Я - Другой". Приоритетом оказывается не состязательность и конкурентность, а рачительное "соработничество", стремление к улучшению обстоятельств, ответственность за благополучие "значимого другого", что свидетельствует о весомости ценностно-этической составляющей новой антропологии. Обращено внимание на негативы таких характеристик материнского отношения как жертвенность и самопожертвование, необходимость их минимизации. Потребность в самореализации рассматривается как другой ведущий принцип; установка на выявление сложной текстуры социальных событий, значимость фрагментов личного опыта, учет чувственно-конкретного бытия отношений является третьей его составляющей, которая опирается на возможности идиографического метода, предполагающего видение каждого события как уникального и особенного.

В третьем параграфе "О значении и основных претензиях феминистской критики науки" отмечено, что репрезентация женского опыта имеет отражение в обыденной жизни, но становится проблематичной на ступени специализированного научного уровня, который характеризует, так называемая, "мужская перспектива". Поскольку дает о себе знать процесс восстановления статуса женщин как действующих и познающих субъектов (их массовое вхождение в академические структуры, большое количество дипломированных женщин со степенями кандидатов и докторов наук, возросший уровень их интеллектуального влияния), оформляется проблема феминистской критики науки. Параграф состоит из трех подпунктов.

В первом подразделе параграфа "На чем строятся обвинения в адрес науки?" с опорой на исследование Л. Микешиной показано, что репрезентация, интерпретация и конвенция имеют выраженный субъектно-гендерный план. В связи с чем, фиксируется "андроцентристская предвзятость", несостоятельность абстракции "человек вообще", ситуация, когда "между сознанием вообще и мужским сознанием поставлен знак равенства", "традиция мужской доминации". В классификации научных дисциплин выделяют "мужские" (физико-математические, технические, компьютерные дисциплины, геологию), "нейтральные" (химические, биологические, физиологию, зоологию, ботанику) и "женские науки" (социальные, психологические и гуманитарные). Соотношение мужчин и женщин в "мужских" науках колеблется от 25: 1 до 6: 1; в "нейтральных" от 5: 1 до 3: 1; в "женских" менее 2:

1. Предпосылкой феминистской критики науки является идея реабилитации женского контингента как познающих субъектов и активных участников познавательного процесса. Зафиксирован дефицит методологического инструментария, позволяющего разработать гносеологические подходы включения женского опыта в структуру научного знания.

Во втором подразделе параграфа "Конфликт интересов внутри феминистской критики" отмечено, что феминистская критика развивается на двух континентах. Французские феминисты стремятся доказать сложный характер полового самосознания; восстановить роль женщины в психоанализе; разоблачить мужское представление о превосходстве мужского начала. Американский феминизм анализирует социальные и политические контексты взаимодействия мужчин и женщин, проблему освобождения из-под власти "мужской" литературы с мужскими ценностями. Анализируется подхваченный феминистской критикой" термин “фаллологоцентризм”. На примере концепции Ю. Кристевой показано, что легализация фемининного возможна благодаря пониманию значимости дискурсивных характеристик, продуцирующих конфигурации субъективности.

Фиксируется обширная типология течений феминистской критики; проанализирована концепции "сопротивляющегося читателя", состоящая в том, что ожидания аудитории нацелены на мужской образ, согласно утвердившемуся стереотипу. (Появление женщины в образе ученого или политического деятеля воспринимается аудиторией с недоверием, как не соответствующее нормальному существу дела).

В третьем подразделе "Проблемные установки феминистской критики" рассматривается предложенная Ю. Кристевой новая этимология слова "истина" и предложенная М. Фрай этимология слова "реальность". Анализируется оппозиция мужской объективности и женской субъективности, с возражением, что объективность должна быть понята не как гендерная атрибуция, а как когнитивный признак. В современной ситуации в целях наиболее адекватного воспроизведения познавательной деятельности установка на объективность предполагает учет когнитивного, эмоционального и гендерного. Одновременно должен быть подвергнут трансформациям социокод ожиданий аудитории, и эксплуатация образа женщины должна проходить не только в сферах моды, рекламного бизнеса и фэшен-индустрии, но и в области науки, политики, делового администрирования. Ведущими представляются установки на использование договорных практик (технологии договорных практик), направленные на разъяснение необходимости представить опыт женщин в современном теоретическом знании и рассчитанных на изменение общественного сознания. В целом, феминистская критика науки предполагает, что в теории должен утвердиться позитивный смысл и ориентиры жизненного опыта и "женского взгляда" на мир. С позиций автора важно обратить внимание на эффективность синергетической методологии, фрактальную природу женского начала, эффект корпоративного поведения, синергию потенциалов фемининного и маскулинного.

В шестой главе "Социокультурная саморепрезентация женщин" поднимаются проблемы специфики культурно-символического ряда, представления о многомерности женщин обсуждаются в контексте их языковой и современной социокультурной репрезентативности.

В первом параграфе "Поиск женской репрезентации в культуре и роль фемининной символики" обнаруживается факт "оборачивания": произведенные культурой метафоры оказывают обратное воздействие на культуру и выступают как культурформирующие и культуртрансформирующие факторы. Метафорическое и символическое бытие феминности и маскулинности признано одним из смыслообразующих элементов культуры. "Женственное" (как, впрочем, и "мужественное") в статусе конструктов культуры обусловили процесс инкультурации индивидов. В отличие от силы, активности, разума, приписываемых мужскому началу, культурно-символический ряд, характеризующий женское, указывает на понятия: пассивность, эмоции, зависимость, хаос и пр. Символика женского отражает страдательное начало, сопрягается с негативными характеристиками. Сфера символики наделяется дополнительными возможностями детерминировать человеческую субъектность.

В параметрах культурных макромасштабов фемининная культура считается ориентированной на коллективность, а маскулинная - на индивидуализм, в ней высока степень оценки личных достижений, показатель успешности, демонстрация силы, ориентация на прогресс и экономический рост. При ориентации на фемининный образец ведущим является стремление к согласию, фактор консенсуса, солидарность, сохранение отношений, забота о других возводится в ранг долга, при этом фиксируется отсутствие самозащиты и умения постоять за себя. Россия предстает как женски конотированная нация, при ее характеристике используется множество женских и материнских метафор. (Не случайно Петр Первый стремился ввести и утвердить вместо Матушки Руси понятие "Отечество"). Существует вывод, что русской культуры характерен "культ бабушки - существа сексуально нейтрального", эта матрица ведет к трансформации всех предшествующих стереотипов.

В параграфе анализируются зафиксированные сказкой архаические образцы матримональной практики с ведущим "мотивом женской энергии". Инаковая антропология иллюстрируется разбором образа Бабы-Яги_костяной ноги с ее зооморфными характеристиками. Анализируется вывод Я. Проппа о том, что морфология волшебной сказки дублирует структуру обряда инициации; позиция М. Элиаде о значении инициации как фундаментального экзистенциального опыта обретения соответствующего модуса существования. В том, что герой ищет невесту вдалеке, а не в своей среде, усматриваются следы экзогамии; в том, что герой воцаряется на престол тестя и зачастую убивает его, отражены исчезнувшие специфические формы преемственности власти. По поводу желания Бабы-Яги съесть своего героя существуют предположения, что это остаток каннибализма.

Сказочный архетип женщины (она хранит свой дом, помогает другим, отличается предусмотрительностью, решительна, целесообразна, выступает хранительницей жизни) указывает на реликты матриархатного прошлого. Героиня утешает своего сказочного героя, заставляет его исполнить обещанное, многое ему прощает, всегда приходит на помощь. Герой часто ослушивается мудрых женских наставлений, нарушает запреты - что также входит в обозначенную матрицу отношений "мать - сын", в стремлении выйти из-под опеки матери. И когда случается беда, женщина вновь приходить на помощь. Делается вывод, что в сказке зафиксирован архетип "вечной женственности" и "вечного материнства".

Второй параграф "Представления о многомерности женщины и проблема языковой репрезентации" на основе сложившейся парадигмы социокультурного мышления показывает, что в каждоминдивиде "бушуют фемининно-маскулинные мистерии", их взаимоотношение подвижно, а разделение не абсолютно. Поэтому, существо, рожденное природой в теле женщины, должно обладать сознанием, развитым до уровня настоящей женщины; женщиной называется не просто (и не только) тело, а великий союз души и тела. В связи с этим анализируется проблема "Я-целостного" и негативизм трансформаций женской субъектности в сегмент социальных меньшинств.

В параграфе отмечается позитивность технологий взаимоотношений с установками на разумное сотрудничество и комплементарность; подчеркивается, что женщине следует сконцентрироваться не на стремлении состязаться с мужчиной, а на стремлении "стать настоящей женщиной" и обрести самоценность. Обосновывается неприемлемость реализации современной женщине архетипа матери с присущими ему властными установками. Рассматриваются преимущества психовиртуальной технологии, согласно которой женщина должна быть очень чуткой к "своей внутренней, присутствующей в ее андрогинном естестве маскулинной части".

В параграфе осмысливается ситуация языковой маркировки мира и ценность "быть услышанной". Широко распространенное утверждение о женской "безъязыкости" означает и то, что женщины не в состоянии полноценно репрезентировать себя в существующем языке, и то, что они не могут быть услышанными в рамках доминирующего дискурса, а также то, что, так называемая, "безъязыкость" ассоциируется с великим "молчанием-терпением", свойственным женщине. Язык репрезентирует ситуацию, если голос женщины не слышен, следовательно, ее существование не репрезентативно, что противоречит многообразию запросов женщины к миру. Делается вывод, что "безъязыкость" женщины - это метафора, маркирующая ситуацию, где женщина не обладает мужским, управляющим дискурсом.

Третий параграф "Вопрос о ценности женщины: современные реалии" привлекает социологические данные, официальные декларации, правовую базу для выявления прогрессивных и регрессивных тенденций современного положения женщин и ее социокультурных трансформаций. На долю женщин приходится две трети работ в мире, пять процентов мирового дохода, они владеют эффективностью "мягкого" женского менеджмента, высоким управленческим потенциалом, умениями налаживать контакты, доводить до конца начатое дело, добросовестностью и ответственностью. Однако, хотя доля женщин в "женских" отраслях народного хозяйства (образование, медицина; социальное обеспечение, кредитование, финансы, страхование, текстильная и пищевая промышленность) велика, на руководящих постах оказываются мужчины, а в современный кризисный период становится очевидным, что у безработицы "женское лицо". Незаинтересованность предпринимателей в женском труде (в том числе и в связи с тем, что женщина может уйти в декрет и в продолжительный отпуск по уходу за ребенком), низкая оплата женской рабочей силы, "двойная занятость" женщин, (при том, что домашний труд, заботы о семье и воспитании детей не имеют никакого финансового эквивалента) способствуют девальвации деторождения, подрывают фундаментальную основу семьи. Исследованиями зафиксировано запаздывание женской карьеры, феномен так называемого "стеклянного потолка" или "мужских социальных сетей" - old-boy network, отмечается также тенденция потери статуса женщинами как раз в периоды кардинальных изменений.