Большое место в исследовании отводится анализу диалоговых отношений с властью А.Т. Твардовского - центральной фигуры 1960-х гг. В его личности и деятельности органически воплотились свойства трех культур - традиционной русско-крестьянской, новой советской и общечеловеческой, соотнесенной с развитием мировой культуры. Это обусловило цельность и широту взглядов поэта, критическую (антиутопическую по своей сути) направленность его творчества. В исследовании рассматривается эволюция диалога Твардовского с властью, начиная со сталинской эпохи, когда его позиция представлялась полностью слитой с государственной идеологией (однако, она не во всем укладывалась в эти рамки), - до середины 1960-х годов, когда после смещения Н.Хрущева и наметившегося консерватизма (неосталинизма) в политике, Твардовский и возглавляемый им журнал «Новый мир» объективно оказались в оппозиции к власти и к сложившейся в СССР политической системе (Ю.Г.Буртин, В. Я.Лакшин, И.А.Дедков, М.Я.Гефтер).

Данная форма диалога-спора определяется в исследовании как конструктивная, т.к. Твардовский и его журнал были глубоко интегрированы в советскую структуру ценностей, выступали сознательными защитниками ее основополагающих принципов, борясь при этом за последовательную инновацию, за проведение глубоких социально-экономических реформ. Приводимые в исследовании документы и материалы, в том числе из недавно опубликованных дневников («рабочих тетрадей») редактора «Нового мира», свидетельствуют, что его взгляды имели много точек соприкосновения с идеями классической социал-демократии (как в европейском, так и в русском варианте начала ХХ в.). В целом, позицию Твардовского в диалоге с властью можно охарактеризовать как инновационно-реалистическую, основанную на ясном понимании объективных законов исторического развития и требующую от художника ответственного поведения, согласованного с общим течением народной жизни. (В типологическом плане позиция советского поэта согласуется с позицией Пушкина зрелого этапа творчества).

С учетом этих фактов Твардовского можно рассматривать, по нашему мнению, как продолжателя той линии русской культуры, которая, согласно теории Ю.Лотмана и Б.Успенского, была сориентирована на преодоление биполярных максималистских установок, перешедших в советскую культуру, что в условиях очередного цикла общественной поляризации, начавшегося в 1960-е годы и приобретшего националистический характер, имело особую важность. Драматическая судьба Твардовского и его журнала наглядно демонстрирует огромную сложность следования принципу разумного компромисса (конструктивной оппозиционности) в диалоге с властью в условиях несвободы. Тем не менее, такой выбор был наиболее продуктивен с социокультурной точки зрения, т.к. способствовал органическому росту самосознания советского общества, согласованному с его реальным состоянием, и создавал предпосылки для эволюционного развития страны на основе исторической преемственности и сложившейся в массовом (народном) сознании картины мира в ее основных ценностных компонентах.

Непосредственным продолжателем традиции Твардовского можно считать Ф.А.Абрамова. Постоянно испытывая давление со стороны власти, автор эпопеи о драматической судьбе русской деревни, тем не менее проявил необычайное упорство в конструктивном диалоге-споре с властью и обществом, отстаивая инновационную модель развития СССР (чем отличался от многих писателей-«деревенщиков», стоявших за консервативную, патриархальную модель). В своих произведениях и публицистике Ф.А. Абрамов остро ставил вопросы зависимости судеб страны не только от решений власти, но и от развития самостоятельности и ответственности рядовых людей, в том числе воспитания в них новой трудовой этики (роман «Дом»). При этом художник являлся сторонником органического синтеза традиционной русской и советской культур, и одним из первых выступил с рациональным обоснованием неприемлемости слепого копирования западных социокультурных стереотипов (Л.В.Крутикова-Абрамова).

В исследовании отводится особое место анализу отношений с властью А.И.Солженицына и осмыслению культурно-психологического феномена этого писателя, чье влияние на умы современников оказалось чрезвычайно противоречивым. Констатируется, что первый этап творчества Солженицына (до 1965 г.) сопровождался его внешней лояльностью (подчас подчеркнутой) к власти и политической системе СССР и объективно оказал большое положительное воздействие на формирование антисталинистских, в широком смысле - демократических, настроений в советском обществе. Однако, как показывают поздние признания писателя (в книге «Бодался теленок с дубом» и других произведениях), такой образ поведения и творчества являлся у писателя отнюдь не искренним и служил лишь элементом далеко идущей литературно-общественной стратегии, направленной на дискредитацию власти и всего строя - главным образом, путем обращения к мировому общественному мнению и «тамиздату». Такая стратегия в условиях коммуникационной революции ХХ в. обусловила беспрецедентную популярность писателя.

В исследовании раскрывается связь радикальных установок Солженицына с общей культурой советской эпохи (ориентированной на большевистский активизм), с традициями русской литературы (в ее «толстовской», этически-максималистской направленности), а также с тюремно-лагерной субкультурой, враждебной государству и поощряющей его обман. Особое внимание уделяется прагматизму Солженицына как художника - его установке на возможность применения литературного таланта и авторитета для решения любого рода внелитературных задач, что проявилось, в частности, в его стремлении к пафосной драматизации своего лагерного опыта и рациональном конструировании имиджа «советского каторжника» в расчете на массовое (прежде всего, мировое) сочувствие, что способствовало приданию его личности харизматических черт. Такое сочетание высокого и низкого типов культуры, допускающее возможность провозглашения идеальных целей вместе с правом использования любых средств для их достижения, составляет, на наш взгляд, главную черту Солженицына как культурно-психологического и этического феномена (более близкого образу Бакунина и Нечаева, нежели А.И.Герцена).

В исследовании подробно анализируются особенности диалога-спора писателя с властью с середины 1960-х гг., и обращается внимание на то, что успеху стратегии и тактики Солженицына во многом способствовали объективные факторы, вытекавшие из промежуточного, полулиберального характера поздней советской системы, препятствовавшего развитию рационального критического самопознания общества. Боязнь диалога с обществом, засекречивание трагических фактов, которые оставались живой памятью поколений, подрывало доверие к власти и способствовало возникновению огромного числа слухов, легенд и мифов, а также и соответствующих исторических концепций, транслятором которых и стал Солженицын (особенно в книге «Архипелаг ГУЛАГ»). В исследовании обращается особое внимание на интеллектуально- логический механизм изменения взглядов Солженицына - бывшего комсомольца-энтузиаста 30-х годов. Этот механизм обнаруживает чрезвычайно упрощенный и эмоциональный, в сущности, манихейский, образ мышления, не знающий альтернатив и основанный на противополагании добра и зла, догм и антидогм, схем и антисхем - короче говоря, на простом повороте от «за» к «против». Рассматривая этот вопрос в свете теории о бинарных и тернарных системах культуры, нельзя не признать, что Солженицын в своем выборе представлял живую иллюстрацию бинарной системы, идеалом которой «является полное уничтожение всего уже существующего как запятнанного неисправимыми пороками. Тернарная система стремится приспособить идеал к реальности, бинарная - осуществить на практике неосуществимый идеал. В бинарных системах взрыв охватывает всю толщу быта» (Ю.М. Лотман).

В соответствии с архетипическими основаниями предложенной нами классификации отношений «художник и власть», радикально-деструктивная позиция Солженицына по своим основным характеристикам ближе всего - как это ни парадоксально - юному революционно-романтическому Пушкину. В связи с тем, что вектор устремлений писателя изначально был обращен назад, к идеалам ушедших эпох России, его инновационную идеологию, лишенную модернизационнной рациональности, можно охарактеризовать, на наш взгляд, как романтический националистический консерватизм. При этом произведения писателя становились все более прямолинейно-публицистическими или, по терминологии М.М.Бахтина, «идейно одноакцентными», что лишает их качества диалогической художественной инновации.

В главе рассматривается также (на примере В.Т.Шаламова) крайне редкий в искусстве советского периода тип самоопределения художника, который характеризуется как принципиальный «уход» от диалога с властью или как бескорыстное духовное подвижничество. По своей природе подобный образ поведения близок глубоким национально-религиозным традициям, связанным с нормой «нестяжания» (особенно характерной для русского Севера, где родился Шаламов), а в литературно-типологическом плане непосредственно соотносится с позицией позднего Пушкина, ярко выраженной в стихотворении «Из Пиндемонти»: «…Никому / Отчета не давать, себе лишь самому / Служить и угождать, для власти, для ливреи /Не гнуть ни совести, ни помыслов, ни шеи…» Решающее влияние на «отшельническое» поведение Шаламова в условиях 1960-х годов оказали, как стремится показать исследователь, его высокие нравственно-этические установки - исключительно серьезное и ответственное отношение к отражению трагической лагерной темы в литературе.

Особенно характерен восстанавливаемый нами по различным источникам эпизод, связанный с категорическим отказом Шаламова от предложения Солженицына о совместной работе над «Архипелагом ГУЛАГ». В 1972 г. Шаламов публикует в «Литературной газете» резкое письмо-отповедь в связи с появлением своих рассказов в зарубежных изданиях одиозной антисоветской направленности. Это письмо было воспринято либеральной советской интеллигенцией как знак гражданской слабости писателя, однако, приводимый в нашем исследовании материал свидетельствует, что главным мотивом письма была для Шаламова защита собственного достоинства художника. Письмо, как и все творчество писателя, обнаруживает его глубокий внутренний патриотизм и тяготение к советской системе ценностей (при решительном отторжении сталинизма и установке на взвешенную инновацию).

Понимание всей сложности и многомерности художественного мира Шаламова, его эстетического новаторства (в том высоком смысле, который вкладывал в это слово Ю.Н.Тынянов, называвший литературу «жестокой борьбой за новое зрение»), - стало происходить лишь по мере публикации новых материалов из его биографии и литературного наследия. Они во многих отношениях подтверждают известную в истории закономерность, когда непонятый и отторгнутый современниками художник и мыслитель (именно благодаря своей «неотмирности» и «пессимизму»), оказывался более проницательным и прозорливым в своих оценках перспектив развития общества. Особенно знаменательны неоднократные предупреждения автора «Колымских рассказов» о грозной опасности распространения девиантной «блатной инфекции» в обществе с разрушенными нравственными ориентирами. Критическое отношение Шаламова к деятельности писателей-гуманистов второй половины ХIХ в., несущих на себе, по его словам, «тяжкий грех крови, пролитой под их знаменем в ХХ в.», сопрягает его мысли с идеями русской метафизической философии. Восприятие Шаламовым Солженицына как писателя- «проповедника», ставшего при этом, по его словам, «орудием холодной войны» (для сравнения: Б.Л.Пастернака он считал лишь «жертвой» этой войны), приобретает особый смысл в контексте социокультурных аспектов нашего исследования.

В Заключении подчеркивается, что в описанных формах диалога «художник и власть» отразилось прежде всего политические тенденции, проявившиеся в крайне непоследовательном проведении курса на демократизацию общества на всем протяжении российской истории, что привело к размежеванию общественных сил и доминированию среди художников формы диалога-спора с властью. В конечном счете, власть с ее приверженностью институциональным и идеологическим догмам несет ответственность и за трагические изломы в судьбах художников, и за появление в обществе деструктивных настроений.

Проведенный в исследовании анализ подтверждает относительно слабое развитие в России формы конструктивного диалога интеллектуально- художественной элиты с властью. В ситуациях падения авторитета власти диалог приобретал характер неуправляемой, хаотической инновации или флуктуации (брожения), особенно опасной для бинарной структуры культуры (Ю.М.Лотман). Не случайно социокультурный взрыв 1990-х гг. - в соответствии с имманентными свойствами устойчивой двухполюсной («манихейской») аксиологической структуры культурного поля - коснулся самых широких слоев общества и привел к его очередному «расколу». В связи с этим 1990-е гг. могут служить ярким примером ситуации, когда «противоречивые устремления и ожидания ведут к антагонистическим интерпретациям реальности, а источником мистификаций всякий раз оказывается настойчивое уклонение от ее анализа» (К.Манхейм).

Феномен широкого признания некоторых харизматических авторитетов и их символической власти (зачастую покоящейся на иррациональных мотивах, на стереотипах, транслируемых средствами массовой культуры) свойствен нередко и обществам с развитыми демократическими институтами. Материалы исследования свидетельствуют, что в странах, где эти институты не развиты, где даже художественная критика (в чьи функции в первую очередь входит объективная оценка культурных явлений), находится в зависимости от власти, от конъюнктурных или групповых корпоративных интересов, вопрос о критике авторитетов в широком и принципиальном плане подчас не встает. В связи с этим знаменательны новые тенденции в странах Запада, подразумевающие «критику критикующих интеллектуалов» (П.Бурдье) как социальный императив, где важна роль объективной научной экспертизы. Данный императив, как и обязательность строгой компетентности для любого интеллектуала (в том числе писателя), действующего в социально-политическом поле, очерчивает границы оптимального функционирования литературоцентрической модели культуры и ее приемлемости с точки зрения блага общества. Несомненно, что подобные тенденции являют собой форму самозащиты высокоорганизованного общества и государства от распространения деструктивных инновационных идей, выдвигающихся наиболее амбициозными деятелями культуры.

Нельзя не признать закономерным, что и в России в последние годы происходят процессы рационализации социального влияния искусства, и образ художника, лишаясь сакрального значения, постепенно занимает в социальной иерархии все более скромное место, очерчиваемое пределами его сугубо профессиональной компетенции - областью художественной инновации. Однако, поскольку в силу исторических причин русская художественная элита, за редкими исключениями, так и не смогла автономизироваться от идеи власти (А.М.Пятигорский), стереотипы и рецидивы прошлого, запечатлевшиеся в культурной памяти, при определенных условиях вполне могут быть прогнозируемы в дальнейшем функционировании диалога «художник и власть».

По теме диссертации автором опубликованы следующие материалы

Валерий ЕСИПОВ. Провинциальные споры в конце ХХ века. Вологда. Грифон.2000. Рецензии: Пушкарев Л. Этнографическое обозрение,2000,№6; Рыбаков В. Новый журнал, Нью-Йорк,2002, №2(232).

Сборники:

1.Шаламовский сборник. Вып.1. Вологда. Изд-во института усовершенствования учителей. 1994. (Составление и авторство статьи «Традиции русского Сопротивления»).

2.Шаламовский сборник. Вып.2. Вологда. «Грифон».1997. (Составление и авторство статьи «Он тверже своего камня» (В.Шаламов и А. Камю).

3.Шаламовский сборник. Вып.3. Вологда. «Грифон».2002. (Составление, редакция, авторство предисловия и статьи «Развеять этот туман» (поздняя проза В. Шаламова: мотивации и проблематика).

Статьи в журналах и сборниках:

1. Норма литературы и норма бытия. Заметки о писательской судьбе В.Шаламова) // Свободная мысль, 1994, №4. С.41-50.

2. Был ли Нечаев революционером? //Вопросы истории, 1990, №11. С.182-185.

3. «Не верьте «бесам» // Диалог, 1991, сентябрь. С.76-87.

4. Рецензция на кн: Лурье Ф., Нечаев. М. ЖЗЛ. 2001// Отечественная история, 2003, №5. С.177-180.

5. Shalamov et L”еspirit resistanse - Шаламов и традиции Сопротивления // Cahiers du mouvement ouvrier. Paris.2000, №10.

6. Travailler avec la tete ou avec les genoux? (Varlam Shalamov et Alexandre Soldgenitсin) - Работа головы или работа колен? (Варлам Шаламов и Александр Солженицын) // Cahiers du mouvement ouvrier.Paris. 2001 №15.

7. Le spirale Netchaev - Спираль Нечаева // Там же, 2002, №19.

8. «Пусть мне «не поют» о народе» (образ народа в прозе В.Шаламова и И.Бунина) // IV международные шаламовские чтения. Москва.18-19 июня 1997 г. Тезисы докладов и сообщений. М. Республика. 1997.С.86-103.

9. Встречи без встреч (А.Т.Твардовский и М.Я.Гефтер) //Вопросы литературы, 2007, №1.

10. А.Т.Твардовский и «новомирская альтернатива» //Отечественная история, 2007.№2.

Общий объем напечатанных по теме материалов составляет свыше 20 п.л.

Размещено на Allbest.ru