Нигилистическая культура и ее актор

Размещено на http://www.allbest.ru/

УДК 141.7

Северо-Кавказский социальный институт

Нигилистическая культура и ее актор

Федоровский Александр Петрович

Человеческое сознание устроено таким образом, что оно будет искать кратчайшие и простейшие пути решения своих проблем или получения видимости их решения. При этом в «зоне риска» нигилистического воздействия в первую очередь оказываются те, кто занимает полярные, диаметрально противоположные ниши общественной палитры, на одном полюсе которой пребывают инфантильные личности, а на другом - радикальные пассионарии. Так, инфантилист, неспособный адаптироваться к перманентно меняющейся социальной действительности, предпочтет для себя комфорт виртуального пространства Интернета или иную модель самоизоляции, чем территорию принятия ответственных решений и самостоятельных поступков. Именно в этом и будет проявляться его нигилистическая позиция. Иной путь нигилизма предпочтет пассионарий, стремящийся не к освоению наличной социокультурной среды, а к ее разрушению.

Впрочем, свобода нигилистического выбора отнюдь не ограничивается селекцией исключительно того или иного социального пространства. Наряду с мультипликацией социальных пространств произошла и мультипликация социального времени. Данный феномен С.А. Кравченко называет «эффектом временного дисхроноза». Нигилист, отрицающий нормы и ценности одного темпорального измерения вполне может поместить себя в другое. Примером могут служить многочисленные религиозные радикалы, отрицающие современность, но вполне комфортно ощущающие себя в темпоральности средневековья.

Факт одновременного сосуществования различных темпоральных состояний в одном и том же социальном пространстве, создает для социума дополнительную конфликтогенность. Переход от социально-темпорального монизма и его нигилистическая предрасположенность раскрывается С.А. Кравченко. Последний пишет: «Традиционно люди одного поколения жили практически в одном социальном пространстве, относительно замкнутом национальными и культурными границами. Соответственно, все находящиеся там смыслопроизводящие институты (семья, школа, религия и т.д.) формировали общие для всех моральные нормы, являвшиеся весьма значимым регулятором поведения людей. Положение радикально изменилось в становящемся сложном социуме. С одной стороны, возник эффект временного дисхроноза: в одном социальном пространстве сосуществуют люди, фактически живущие в разных темпомирах [Князев, Курдюмов, 2007]: моральные представления одних групп могут относиться к одному социальному времени, а других - к иному» [1, c. 7].

Своей максимальной искаженности нигилистическое сознание достигает именно на аксиологическом уровне. Социально приемлемая и конвенционально одобренная система ценностей оказывается в нем подмененной набором псевдоценностных симулякров, представляющихся весьма сомнительными для доминантной части общества. А так как традиционная ценностная модель возникла социокультурно закономерным путем, прошла длительную историческую апробацию и продемонстрировала собственную адекватность по отношению к конкретике социальной эмпирии, то ее симулятивный, нигилистически оформленный аналог, оказывается, по отношению к первой в неизбежной оппозиции. Очевидно, что в своем большинстве члены социума не могут продуктивно коммуницировать с теми, кто отвергает их базовые, основополагающие ценности, не предлагая при этом никакой продуктивной аксиологической альтернативы, поскольку ценности нигилизма таковыми не могут являться по определению.

Для большего понимания проблемы антагонизма нигилистически запрограммированного социального актора и окружающего его социума в контексте исторической перспективы следует прибегнуть к сравнению восприятия нигилистической ментальности в России и на Западе. Сознание человека западной культуры уже достаточно долгое время формируется в условиях реально действующей демократии. Существующая здесь терпимость к инакомыслию есть естественный продукт исторического развития западной культуры. Отказ признать правильным то, что таковым является согласно мнения большинства, не воспринимается в статусе общественного вызова, требующего обязательной жесткой реакции. Вступив в эпоху постмодерна и провозгласив императив толерантности, общество не просто продолжило воспринимать инакомыслие как данность, но начало последовательно культивировать таковое, формируя для него систему не только морального оправдания, но и юридической защиты. Самые вызывающие формы социального поведения находятся здесь под охраной закона. Ценности и нормы морали утратили свою эмпирическую референцию, перестав быть ориентирами социальных практик и жизненных стратегий. «Симуляции и симулякры, - по мнению С.А. Кравченко, - стали фактором не только дисперсии ценностей и норм, но и сочетания прежде несочетаемого, что, естественно, внесло неопределенность в характер мотивации и деятельности людей, постоянно расширяя спектр социальных девиаций» [1, c.7]. Вполне понятно, что в подобных условиях никого и ничем невозможно шокировать или вызвать сколь-нибудь серьезное отторжение. Фактически ни один девиант, ни один, даже самый крайний нигилист, не могут сталкиваться со сложностями при устройстве на работу или общении с соседями, поскольку, как сознание работодателя, так и общества в целом, уже располагают достаточным иммунитетом к любым проявлениям «инаковости». нигилистический стратегия социокультурный пространство

Диаметрально противоположная ситуация сформировалась в отечественном социуме. Последний есть прямая противоположность общества Запада. Ретроспектива российской истории не обнаруживает примеры демократического континуума, реального народовластия, эффективно действующих механизмов «обратной связи» в системе «власть - народ». Она не располагает сколь-нибудь значительным опытом широких общественных дискуссий, не говоря уже о т.н. «обыденной толерантности», о терпимости на уровне того, что принято называть «соцкультбытом». Среднестатистический россиянин выступает носителем традиционалистского, этатистского сознания, сторонником патернализма, стремящимся к унификации ценностного пространства и социальных практик.

Впрочем, сказанное не следует понимать как российскую реакционность и ограниченность, но исключительно как коллективное желание участвовать в процессе модернизации и цивилизационном развитии при обязательном сохранении социокультурных, ценностных традиций. Поэтому отторжение нигилизма основной массой наших соотечественников есть одновременно и желание обезопасить себя от угрозы анархии и хаоса. В этом отношении характерна, позиция Р. Купера, которую мы склонны разделить. Отвечая на вопрос относительно исторических перспектив России, указанный исследователь рассматривает три наиболее вероятных варианта. По его мнению, наше государство имеет, пусть и не равные, шансы стать досовременным, современным или постсовременным. Купер склоняется к модели постсовременности, каковой следуют все без исключения развитые страны, но с обязательным сохранением российской культурной специфики и выстраиванием надежных барьеров на пути анархии и хаоса. Последний отмечает: «В России сочетаются все три возможности. Правда, возврат к досовременности представляется наименее вероятным: урбанизированное, высокоиндустриальное российское общество не склонно к анархии. Существует скорее риск несоразмерного усиления государства, чем его исчезновения» [2, c.57-58]. Закономерно, что российский социальный контекст оставляет весьма узкое «окно» социальных возможностей для того, кто противопоставляет себя основной массе населения, по тем или иным основаниям отрицая ее ценностное и смысловое пространство.

В зону особого риска попадает социальный актор, исповедующий политический нигилизм и практикующий нигилистически мотивированные политические действия. И здесь мы вновь сталкиваемся с различием в культурах отечественного и западного акционизма. Если на Западе подобный акционизм имеет преимущественно игровое начало, подробно описанное в «Обществе спектакля» Ги Дебора, то в России сформировалась традиция крайне серьезного отношения к политике, где существует серьезный подход к нигилистическим практикам со стороны всех участников политической жизни, в том числе у оппозиции и у властных структур. Причем, последняя не привыкла дифференцировать игровой момент нигилистической политической акции и действительный экстремизм. Тем более, что радикальный, нигилистический по своей сути политикум, особо и не стремится отделить игру от противоправной активности, рассматривая первую исключительно в качестве инструмента достижения своих целей. О неприемлемой радикализации игрового политического действа заявляет, в частности, С.А. Кравченко, отмечая, что «на политическом поле становится все труднее отличить партии и движения, ориентирующиеся на суть дела, стремящиеся вырабатывать реальные цели и достигать их, от тех, кто ведет перформативную активность, которая с помощью демократических спектаклей может собирать огромные протестные массы людей» [1, c. 8].

Статистика последних лет демонстрирует нам увеличение числа осужденных за ту или иную политическую деструктивную деятельность, в основании которой лежит нигилистическая интенциональность. Впрочем, не следует думать, что главные издержки политического нигилизма связаны с природой его правовой конфликтогенности. Куда большее количество тех, кто, исповедуя нигилистическую идеологию, не вступает прямой конфликт с законом, но, тем не менее, может рассматриваться как жертва этой идеологии. Все они находятся в плену иллюзий относительно избранных ими средств улучшения социальной среды. Если власть достаточно сильна, то экстремистские призывы не представляют для нее серьезной опасности, а если он слаба, то они вполне могут реализовать не искомые сценарии перестройки общества, предполагающие его совершенствование, а, напротив, социальная перспектива может оказаться значительно хуже актуально существующей действительности. Свидетельств, подтверждающих справедливость сказанного достаточно, одним из последних являются события новейшей украинской истории. Впрочем, деструктивная роль нигилизма во всей полноте реализована и в ретроспективе российского общества, где различные модусы нигилистической идеи присутствуют уже как минимум два столетия.

Социальная уязвимость нигилиста, как правило, не реализуется в какой-то отдельно взятой плоскости, но одновременно затрагивает целый ряд плоскостей его личностного существования. Иными словами, маргинализация последнего, разрушение его общественного имиджа происходят одновременно по нескольким направлениям. Так, политический нигилизм заставляет соответствующего социального актора выступать не только в роли радикального критика наличной политической системы, но и распространять свою нигилистическую активность на другие сферы сложившегося общественного миропорядка. Логика тотального отрицания продуцирует критику доминантных религиозных институтов, формируя у него в глазах общественного мнения образ богоборца, а выступления в поддержку однополых браков заставляют видеть в нем представителя сексуальных меньшинств, хотя бы речь и шла о тривиальной защите прав человека.

Стигматизации социокультурного нигилизма и его носителей способствует наступательная специфика современной российской версии первого. Нигилизм понимается его сторонниками не просто как пассивный отказ от культурных традиций и социальных норм, но именно как борьба с последними. В этой борьбе, реализующейся через различные формы социального поведения, неизбежно происходят нарушения прав и свобод всех остальных граждан, стремящихся оставаться в зоне психологического комфорта и привычных социокультурных реалий. На их глазах происходит очевидная моральная легитимация того, что всегда воспринималось общественным мнением в качестве абсолютной девиации, идущей в разрез с представлениями подавляющего большинства населения нашей страны, с императивами культуры каждого ее этноса.

С другой стороны, в так называемую «группу риска» непосредственно входит не только носитель нигилистической идеи, но и все те, кто попадает сферу его влияния. Очевидно, что нигилистическая активность прямо влияет на расширение доли деструктивного элемента в сознании общества. Таким образом, постепенно мы рискуем получить социум с измененными базовыми параметрами, где будут иначе функционировать механизмы социализации или окажутся измененными социальные реакции. В ближайшем будущем имеет все шансы возникнуть общество, наделенное полным набором признаков открытого межпоколенческого конфликта. Если относительно недавно данный конфликт протекал в «мягких», преимущественно латентных формах и был вызван переходом от индустриализма к постиндустриализму, то теперь следует ожидать его развития в куда более жестких формах, по сценарию полного взаимного непонимания между поколениями, которые разделяет не столь значительный отрезок времени. Открывающие при этом перспективы, при всей их неопределенности, не несут в себе никакого оптимистического начала, если обозначенная проблема не найдет своего эффективного решения.

Литература

1. Кравченко С.А. «Нормальная аномия»: контуры концепции // Социс. 2014. №8.C. 3-11. 2. Купер Р. Раздор между народами. Порядок и хаос в 21 веке. - М.: Московская школа политических исследований. 2010. С. 240.

Аннотация

В статье предпринимается попытка классификации акторов нигилистической культуры, исследуются основания нигилистического выбора в качестве долгосрочной жизненной стратегии. Особое место отводится анализу одновременного сосуществования диаметрально противоположных социокультурных пространств и разнонаправленному протеканию социального времени как факторам, способствующим распространению нигилизма. Исследуются механизмы усвоения нигилистической программы социальным актором. Осуществляется компаративистика отечественного и западного нигилизма, раскрывается социальная опасность последнего в условиях современного российского общества.

Ключевые слова: нигилистическая культура, ценностная модель, социальное время, жизненные стратегии, социальный актор, культурная среда, этатистское сознание, нигилистический выбор, конфликтогенность, социальная реакция, социализация.

The paper attempts to classify nihilistic culture actors researched base nihilistic choice as a long-life strategy. A special place is given to the analysis of the simultaneous coexistence of diametrically opposed sociocultural spaces and in different directions the flow of social time as the factors contributing to the spread of nihilism. We study the mechanisms of assimilation program nihilistic social actor. Implemented comparative domestic and Western nihilism reveals its social danger in the modern Russian society.

Keywords: nihilistic culture, value model, social time, life strategies, social actor, cultural environment, statist consciousness nihilistic choice, conflict potential, social reaction, socialization.

Размещено на Allbest.ru