"Парикмахерский код" в русской культуре XX века

Размещено на http://www.allbest.ru/

«Парикмахерский код» в русской культуре XX века Первый вариант этого текста был произнесен 15 октября 2004 года в Лионе на Международной конференции «La fin de la modernitй russe», организованной Славянским отделением университета Лион 3 и впервые опубликован по-русски: Букс 2004.

Нора Букс

Парикмахерский салон в контексте культуры может быть охарактеризован как локус пограничный, расположенный между областью интимной и общественной; он связан с косметической трансформацией внешности персонажа и, следовательно, с изменением или созданием её новой семантики.

В искусстве парикмахер - медиатор, подобно портному, врачу, палачу. Соотнесённость с представителями названных профессий устанавливается благодаря аналогии исполняемых функций: парикмахер, также как и портной, участвует в трансформации внешности, прическа является частью костюма, она социально значима, исторична, искусственна. Примером может служить знаменитая гравюра Хогарта «Пять орденов париков» (1760), где посредством прически из искусственных волос задается социальная иерархия.

Согласно европейской истории медицины, цирюльники подобно врачам, занимались кровопусканием, с середины 13-го века - вырыванием зубов, а еще ранее, с 12 века - врачеванием и хирургией. Напомню, что знаменитый Фигаро (герой комедий «Le Barbier de Seville» (1775) и «Le Mariage de Figaro» (1784), а также драмы «La Mиre coupable»( 1792) Бомарше, до встречи с Альмавивой (в «Женитьбе Фигаро») трудится в качестве помощника по хирургии у доктора Бaртоло. В парижском музее истории медицины среди экспонатов фигурирует и набор инструментов цирюльника, предназначенных для зубных экстракций. Цирюльники, вырывающие зубы, часто изображались на карикатурах, например Домье.

С палачами парикмахеров сближает инструментарий: бритва и ножницы, которые легко становятся оружием убийства. Традиция в язычестве - приносить в жертву волосы позволяет сопоставлять профессию цирюльника с функциями жреца. Это наблюдение сделал Ежи Фарыно в одной из статей цикла об археопоэтике «Доктора Живаго».

Итак, с парикмахером связано украшение или изменение внешности человека, его излечение и убиение. Иначе говоря, парикмахер - организатор метаморфозы тела.

Первым в истории культуры испытавшем на себе силу парикмахерского искусства можно считать Самсона. Ножницами - инструментом портного и парикмахера отмеряет человеческую жизнь парка Атропос, символизирующая неизбежность судьбы.

В русском изобразительном искусстве ХХ века парикмахерский салон появляется в живописи и поэзии футуристов, как образ свежий, периферийный, социально сниженный, но исполненный по-новому и заявляющий о разрыве с традицией. Надо заметить, что в научной литературе об этом периоде изображение парикмахерских рассматривается, как правило, в общем ряду репрезентаций торгово-ремесленного декора городских улиц. «Витрина парикмахерской» Елены Гуро, «Мясная лавка» Алексея Моргунова (1912), «Натюрморт с ветчиной» (1912) и «Прачечная» (1913) Натальи Гончаровой, «Фруктовая лавка» Михаила Ларионова (1904), «Вывеска вина и фруктов» (1913) и «Гладильщица» (1920) Александра Шевченко, «Пивная» Ольги Розановой (1914), «Общественные “Бани”»Ивана Пуни и др. В 1916 году в Москве состоялась футуристическая выставка «Магазин» [Харджиев 1997, с. 147].

Общей характеристикой этих работ объявляется интерес их авторов к примитиву, к искусству лубка и вывесок: «Читайте железные книги!» - декларировал Маяковский в 1913 году в своем стихотворении «Вывескам» [Маяковский1955, с. 41].

О русской живописной вывеске авангарда писали Евгений Ковтун и Алла Повелихина [1991], Нина Гурьянова [2002], Александр Флакер [1999], Моймир Григар [1982] и др. Но парикмахерский салон как отдельная тема в живописи и искусстве русского авангарда не вычленялся никогда. Известны редкие, разбросанные по разным работам попутные наблюдения. Между тем, такой ход кажется оправданным. Начнем с живописи.

Изображения парикмахерского салона в живописи отлично по своей художественной специфике и семантическому потенциалу. В нем узнается модель кукольного театра и карикатуры, содержащая целый клубок сюжетных возможностей, тогда как в изображениях мясных, фруктовых лавок сказывается техника натюрморта , ведущая скорее к поискам новой изобразительности. Это отражено в названиях некоторых работ, например, «Натюрморт с вывеской вина и фруктов» А. Шевченко или «Натюрморт с ветчиной» Н. Гончаровой (1912), а также фактах: известно, что Михаил Матюшин давал студентам Академии художеств задание нарисовать натюрморт-вывеску (1928).

Кроме того, по отношению к художественной традиции уходящего модернизма образ парикмахерского салона в живописи и литературе авангарда носил символическую новизну. Известно, что в искусстве модернизма с его доминантой декоративности, мотив волос был одним из ведущих. Это находит воплощение в музыке и литературе: например, в единственной опере К. Дебюсси «Pellйas et Mйlisandre», написанной по мотивам лирической драмы Метерлинка, в знаменитой сцене в 3-м акте, героиня соблазняет брата мужа, Пелеаса, своими длинными распущенными волосами. Примеры изображения волос в живописи модернизма многочисленны: «Грех» Франца фон Штука, его же «Весна» (1909), «Похороны Богородицы» Гаэтано Превиати, «Мелисандра» Фердинанда Кноффа, «Сирены» Густава Климта, «Влюбленные в волнах» и «Мадонна» Эдварда Мунка, в русской живописи: работы Врубеля, такие как «Утро», а также его произведения скульптуры «Фантазия», «Морская царевна», «Весна», картина Марии Якунчиковой «Страх», Льва Ковальского «Фантастический сюжет», Павла Жуковского «Женщина со скрипкой», Василия Владимирова «Восточный танец» и др. Тема парикмахерских в новом искусстве иконически буквально воплощает разрыв с традицией, она «отстригает» прежнее искусство.

Примечательно и то, что в русской культуре появление образов брадобреев и куаферов, исторически обусловленных петровскими реформами, маркирует тематическую ориентацию на высшие слои общества. Именно дворяне брили лицо и носили парики и прически.

В начале XX века обращение искусства авангарда к изображению городского торгово-ремесленнического быта и, в частности, парикмахерских понималось как его демократизация.

В литературе образ парикмахерского салона как символ городского искусственного мира впервые встречается у Леонида Андреева в рассказе «Петька на даче» (1899). «Грязная и душная», парикмахерская, «пропитанная скучным запахом дешевых духов, полная надоедливых мух и грязи» [Андреев 1977, с.28] противопоставляется в рассказе живому пространству деревни, с его яркими красками, свежими запахами и поющими, смеющимися звуками. Мальчик Петька - маленькая жертва «большого жадного города», попадая в парикмахерский салон, делается подобен парикмахерским манекенам. Андреев первым в русском искусстве начала века наделяет этот локус эстетической метаморфозы тела агрессивно-угрожающими смыслами, он первым показывает парикмахерский салон как место убиения живого духа, превращения человека в куклу.

В живописи тема парикмахерских впервые появляется почти одновременно у двух художников, принадлежащих разным поколениям и разным эстетическим направлениям, у Елены Гуро и Мстислава Добужинского. Картины названы одинаково - «Витрина парикмахерской».

Работа Гуро датируется серединой 1900-х, Добужинского -1906-м годом. Это обращение художников разных направлений к одной теме и даже к одному и тому же объекту изображения свидетельствует о популярности его символической репрезентативности в этот период в искусстве.

У Гуро изображена стена дома с витриной, размером в обычное окно. [Cм. илл. 1] В витрине выставлен женский бюст, чье лицо напоминает портрет самой Гуро. Подчеркнуто живое, слегка удивленное выражение лица у парикмахерского манекена контрастирует с фрагментированным телом, создающим впечатление его обрубленности. Насаженность бюста на подставку форсирует ощущение насильственного превращения живой женщины в куклу. Картина, с одной стороны, повторяет канонизированное изображение парикмахерского салона, зафиксированное в знаке Российской ремесленной управы парикмахерского и цирульного цеха, основанного 26 апреля 1785 года, изображение знака датируется 1885 годом [cм. илл. 2] и, таким образом, прочитывается в контексте привычного городского декора, с другой, - благодаря изображению манекена в пространстве окна, и живой экспрессии лица, картина воспринимается как аллюзия к известным полотнам живописи, группирующимся вокруг сюжета `женщина в окне'. Непосредственными адресатами работы Гуро могут быть одни из первых образцов воспроизведения такой модели, картины датского художника Николаеса Маеса (Nicolaes Maes) «Девушка в окне»(1655) [cм. илл. 3] и голландского живописца Жеррит Доу (Gerrit Dou, или , как его звали, Dow) «Кухарка»(1660 - 1665) [cм. илл. 4]. Примечательно, что оба художника жили в Амстердаме и были учениками Рембранта.

Примечательно, что этот сюжет, чуть позднее вновь всплывает в русской живописи, но уже без связи с парикмахерской куклой, у художников, испытавших на себе влияние футуризма, но к нему не примкнуших: например, в картине Юрия Васнецова «Наша баня» (1928), где силуэт обнаженной женщины изображен в открытом окне деревенской избы (примечательно, что образ женщины возникает из банных вод как новая Афродита), в картине Александра Тышлера «Женский портрет» (1934) [cм. илл. 5], в картине Петра Вильямса начала 1930-х «Женщина в окне» [cм. илл. 6].

У Гуро манекен изображен в двойной раме витрины и полотна и становится картиной в картине. Условность искусства, обеспечивающая удвоенность восприятия, форсирует амбивалентность идеи: украшения - убиения. Парикмахерская манипуляция обретает смысл убийства, что относит изображение парикмахерской куклы Гуро к общей традиции использования кукол в культуре, описанной в работе О.М. Фрейденберг «Миф и театр» [1988] и Ю.М. Лотмана «Куклы в системе культуры» [1998]. «Идея куклы, - пишет Фрейденберг, - параллельна идее божества-актера-покойника» [Фрейденберг 1988, с. 19]. «Кукла - дублер жертвы» [Фрейденберг 1988, с. 21].

Представляется, что именно этот смысл воплощен в манекене на картине Гуро. Женский бюст насажен на рукоятку как на пику. Голова кажется еще живой.

Парикмахерская как локус, связанный со стрижкой волос, с членением живого тела, в живописи авангарда воспроизводится как локус убиения, локус преступный. Практически нет работы о футуризме, где не отмечались бы характерные для этой концепции искусства стихийность и деструктивность. В качестве излюбленного примера, иллюстрирующего прием телесного членения, называют обычно распиливание женщины в «Игре в аду» [Крученых, Хлебников 1912 <1914>]. [См. илл.7]. Как известно, рисунок был выполнен впервые А. Крученых, а затем О. Розановой.

В контексте парикмахерской темы футуристическая деструктивность оказывается семантически мотивированной самим объектом изображения. Однако, эстетический демарш новых художников, нацеленный в будущее и заявляемый как разрыв с традицией, на уровне парикмахерской темы и эксплуатации приема членения, оказывается в традицию вписанным. Речь идет, конечно, о повести Гоголя «Нос», где именно цирюльник Иван Яковлевич становится «причиной» отделения носа у майора Ковалева. Но у Гоголя фрагментация тела, обусловленная парикмахерскими манипуляциями, носит эротический и отсюда генерирующий характер. Отрезанный нос превращается в самостоятельный персонаж, вроде статского советника. Эротический смысл образа носа, подразумеваемый Гоголем, проявился в карикатуре Александра Орловского, которого называют «первым русским классиком эротического искусства» [Кантор 1992, с. 100]. [См. илл. 8].

В футуризме телесная фрагментация носит скорее характер некрофильского эротизма (как в уже названном рисунке из книги «Игра в аду»), никаких новых художественных форм не порождающего: расчленение всегда оказывается убийством.

Возвращаясь к творчеству Гуро, надо отметить, что её витрина парикмахерской выполнена в стилистике пародирования кукольного театра, тогда как работа мирискусника Добужинского 1906 года, также воспроизводящая витрину парикмахерского салона, сделана в традициях литературной иллюстрации и оттого, в первую очередь, сюжетна и содержит возможности дальнейшего развертывания действия [cм. илл. 9]. У Добужинского в ярко освещённом уличным фонарем проеме окна видны парикмахерские манекены, похожие на отрезанные головы мужчины и женщины с широко раскрытыми остановившимися от ужаса глазами. Вдоль стены видна ускользающая налево в темноту фигура мужчины, плотно запахнувшегося в черное пальто и низко надвинувшего на лицо котелок, словно опасаясь взгляда случайного зрителя. Картина создает впечатление совершенного преступления. Традиционные для парикмахерских витрин восковые раскрашенные бюстовые манекены кажутся жертвами скрывающегося убийцы.

Парикмахерский салон у Добужинского, как и у Гуро, оказывается локусом расчленения живого человеческого тела, декапитации, убийства.

Примечательно, что картину эту Добужинский повторяет и дополняет в 1924 году и называет ее «Ночь в Санкт-Петербурге». [См. илл. 10]. В поздней версии художник раздвигает пространство улицы. В мрачной темноте таинственно освещены три окна в первом этаже и окно парикмахерской, в котором видны те же головы парикмахерских кукол. Но на этот раз они кажутся пугающе агрессивными. По улице, уже в другом направлении испуганно спешат три женские фигуры, прикрываясь зонтами. Две картины Добужинского, написанные с разрывом в 9 лет и изображающие витрину одной и той же парикмахерской, образуют диптих и складываются в самостоятельный «сюжет». Расчлененные человеком объекты, живые головы, превращенные в куклы, в вещи, грозят напасть, уничтожить его самого. Совершенное преступление, изображенное на первой картине, грозит расплатой - на второй.

Картины Добужинского становятся одним из подтекстов романа Вл. Набокова «Защита Лужина». Эту гипотезу подтверждает факт знакомства Набокова с работами Добужинского, у которого молодой Набоков учился рисованию и с котором его связывала многолетняя дружба.

В финале романа уже безумный Лужин судорожно пытается найти выход из гибельного положения. Он случайно заходит в магазин: «Магазин оказался парикмахерской, да при том дамской. Лужин, озираясь, остановился, и улыбающаяся женщина спросила у него, что ему надо. “Купить...” - сказал Лужин... Тут он увидел восковой бюст и указал на него тростью (неожиданный ход, великолепный ход). “Это не для продажи” - сказала женщина. “Двадцать марок” - сказал Лужин и вынул бумажник. “Вы хотите купить эту куклу?” - недоверчиво спросила женщина... “Да” - сказал Лужин и стал разглядывать восковое лицо. “Осторожно, - шепнул он самому себе, - я, кажется, попадаюсь”. Взгляд восковой дамы, её розовые ноздри, - это было когда-то. “Шутка” - сказал Лужин и поспешно вышел из парикмахерской» [Набоков 1979, с. 255].

Образ действительно появляется в романе дважды. Впервые он возникает в сцене, когда Лужин мальчик отправляется к тете, чтобы научиться играть в шахматы. По дороге «он заметил, что стоит перед парикмахерской витриной, что завитые головы трех восковых дам с розовыми ноздрями в упор глядят на него» [Набоков 1979, с. 58]. Три восковые куклы исполняют в этом эпизоде символическую роль трех парок, связанных с роком; они инициируют Лужина в шахматисты, что приравнено в романе к его истинному рождению. Парикмахерский мотив сигнализирует разрыв с прошлым, фактическое отсечение от детского неведения. Кроме того, парикмахерские манекены выступают как синонимы шахматных фигур. Так в финале Лужин, оказываясь в парикмахерской и чувствуя себя загнанным в проигрышную комбинацию, пытается завладеть фигурой, буквально, - купить манекен. Всматриваясь, герой узнает парикмахерскую куклу, которая на этот раз предстает одна и пародийно воспроизводит парку Атропос, появляющуюся перед смертью с ножницами в руках.

На протяжении развития романного действия Лужин из игрока превращается в шахматную фигуру, из того, кто играет - в то, чем играют. Этот мотив опредмечивания живого, превращения героя в куклу, возникает у Набокова постмодерниста как пародийный отзвука модернистского мотива. Сюжетостроительный принцип двойного появления образа парикмахерских манекенов у Набокова отсылка к Добужинскому. Но если у Добужинского в картине 1924 года куклы кажутся ожившими, готовыми вырваться за пределы витрины, то у Набокова в романе, написанном в 1929 году, Лужин, ощущающий себя деревянной фигурой, Тут на ум приходит другое произведение Набокова - роман «Отчаяние»(1934), где в сцене убийства Феликса, мнимого двойника, Герман предварительно бреет его и делает ему маникюр и педикюр. «Стрижка-брижка» [Набоков 1978, с. 159], - определяет эту процедуру герой. Позднее, вспоминая сцену убийства, Герман пишет: «Трудновато было забыть, например, податливость этого большого мягкого истукана, когда я готовил его к казни... Неужели воля человека так могуча, что может обратить другого в куклу? Неужели я действительно брил его?» [Набоков 1978, с. 168]. Парикмахерские манипуляции в этом романе заключают процесс сотворения Голема, податливой куклы, которую герой стремится создать из живого человека.

Ярким примером воспроизведения в литературе витрины парикмахерского салона является повесть Александра Чаянова «История парикмахерской куклы» (1918). Герой повести, московский архитектор М., в припадке меланхолии бежит в Коломну, и, гуляя по городу, влюбляется в парикмахерскую куклу, выставленную в витрине мастера Тютина. Выбор имени парикмахера прочитывается как отсылка к «Анне Карениной» Льва Толстого. Имя возникает в сцене, когда Анна едет по дороге на станцию. В воспроизводимом Толстым потоке сознания героини образ парикмахера всплывает как персонификация стригущей под одну гребенку ненависти: «И все мы ненавидим друг друга. Я Кити, Кити меня. Все это правда, Тютькин, coiffeur, je fais coiffer par Тютькин…» [Толстой 1959, с. 306].

Рыжеволосая восковая кукла в повести Чаянова поражает воображение архитектора. «Это была удивительная восковая кукла. Густые змеи... бронзовых волос окаймляли бледное, с зеленоватым опаловым отливом лицо... укрепленное черными глазами. Несмотря на несколько грубое мастерство, во всем просвечивало портретное сходство. Было совершенно очевидно, что у изваяния был живой оригинал, дивный чудесный. Все мечты Владимира о конечном ,женственном... казалось были вложены в это лицо» [Чаянов 1989, с. 29].

Парикмахер Тютин продает Владимиру рекламную куклу (в отличие от набоковского варианта) и рассказывает «о происхождении воскового изваяния». Моделью для куклы послужила одна из сестер-близнецов, выступавших в гастролировавшем цирке «Паноптикум». Сестры оказываются сиамскими близнецами со сросшимися бедрами. Герой разыскивает красавицу, влюбляется и вступает в связь с прекрасным уродом. В финале повести его возлюбленная умирает от родов и её мертвое тело хирурги отделяют от тела сестры. Чаянова называют последователем Гофмана [Муравьев 1989]. Его повесть, несомненно, наравне с мотивом Галатеи и оживающих кукол, восходит и к теме любви к статуям (например, к «Флорентинским ночам» Гейне) и теме любви к монстрам: например, ранний рассказ Набокова «Картофельный Эльф» (1924) или рассказ американского периода «Scenes from the life of a Double Monster» (1950). Однако тут речь о другом.

В свете нашей темы важным является то, что отправным образом для произведения Чаянова служит каноническая для начала века витрина парикмахерского салона. [См. илл. 11]. Традиционное её оформление состояло в размещении восковых - в основном - женских бюстов, тесно сдвинутых на уровне подставок - так, что они производили впечатление единого тела, которое, как букет из женских голов с разными прическами, расходилось вверх. Лица манекенов, как правило, усиленно гримировали под живые. Образец такой витрины сохранился в частной коллекции художника Юрия Васнецова. В своей повести Чаянов превращает двойную рекламную куклу в образ сестер-монстров, а восходящий к парикмахерскому тексту прием членения использует сюжетно. Смерть, связанная с телесной фрагментацией, постигает ту из сестер, которая стремилась к обратному, единению через любовь.

Гораздо реже в искусстве и литературе авангарда встречается парикмахерская тема в её игровом, плутовском регистре. В числе редких примеров можно назвать стихотворение Даниила Хармса «Приключения ежа» и поэта «Нового Сатирикона» Петра Потемкина (1910 года) «Влюбленный парикмахер». Эротически-комедийное воплощение образа куафера в начале ХХ века почти отсутствует, зато оно встречается во второй половине XVIII века, например у Баркова в его поэме «Госпожа и парикмахер». Согласно сообщению А. Плуцера-Сарно, текст поэмы находится в Остафьевском сборнике, хранящемся в ЦГАЛИ, и ее создание приписывается Адалимову («Сочинена господином Адалимовым»). Поэма озаглавлена здесь «Госпожа и волосочесатель». Герой произведения Баркова - француз, но француз неординарный:

Французы смелостью доходят до всего

И в пышну входят жизнь они из ничего.

Из наций всех у нас в народе

Французы больше в моде:

А этот перукер несмел был и стыдлив.

Пикантность интриги в инверсивности ролей: у Баркова госпожа соблазняет парикмахера, который оказывается застенчивым и неумелым. По мнению А. Добрыцина (статья «Жан-Батист Руссо как один из авторов “Девичьей игрушки”»), поэма Баркова написана под несомненным влиянием эротической французской литературы XVIII века, а непосредственным ее источником является карикатура 1789 года, направленная против Марии-Антуанеты, которая впервые обратились к услугам парикмахера-мужчины, мастера Леонара [Пушкин 2002, с. 391-392]. Изображенная на карикатуре сценка действительно кажется иллюстрацией к поэме, проблема однако в том, что она была создана через 20 лет после смерти Баркова (1768). И даже если допустить, что стихотворение написано не им и, как полагает Добрицын, оно могло быть датировано 1770-ми годами, то и тогда карикатура 1789 года не может стать его источником.

Неоспорима тем не менее роль французской эротической культуры XVIIIвека . Позволю себе выдвинуть предположение, что источником поэмы, приписываемой Баркову была миниатюра «Интимный туалет» (1720), работы известного парижского миниатюриста, прозванного «шкатулочный Рафаэль», Карла Густава Клингстеда (1757 - 1834). [См. илл. 12]. Уроженец Риги, он поселился в Париже и с 1719 года прославился своим талантом. Клингстед рисовал в основном на эротические сюжеты.

В миниатюре «Интимный туалет» Клингстед посредством колористики подчеркивает интимную близость двух персонажей: наряд дамы и костюм парикмахера выполнены в одинаковых цветах, но на даме платье из однотонных тканей, а одежда парикмахера полосатая, что указывает на его роль слуги и одновременно сообщает ему дьявольские коннотации [Pastoureau 1991].

В городской французской культуре образ брадобрея (barbier) еще со средних веков ассоциировался с образом дьявола и убийцы. Это закреплено в одной из криминальных историй Парижа, случившейся в царствование Генриха II, в 1387 году. В центре города, в двух шагах от Собора Парижской Богоматери в доме № 2, стоявшем на углу ул. Двух отшельников и ул. Карапузов (в середине XIX века по проекту Османна дом был снесен), жили бок о бок брадобрей и кондитер. Брадобрей убивал случайных клиентов, а кондитер готовил из них известный на весь Париж паштет. Сюжет лег в основу популярной народной песни, распеваемой и сегодня. «Et rue des Deux-Ermites / Proches des Marmousets / Fut deux вmes maudites / Par leur affreux forfaits, / L'un barbier sanguinaire, / Pвtissier tйmйraire, / Dйcouverts par un chien, / Faisant manger au monde, / Par cruautй fйconde, / De la chair de chrйtien» [Tournillon 2003, pp. 87-90]. См. также: Lefeuve 1875.

Во французской истории известен Оливье Ле Ден, королевский брадобрей и ближайший помощник Людовика XI, за свою жестокость и коварство прозванный дьяволом. Он стал главным героем романа «Дьявол» (1922) Альфреда Ноймана.

В русском искусстве XVIII и XIX веков образ брадобрея лишен инфернальных коннотаций. Как правило, он иностранец, француз, как в уже упоминавшейся поэме Баркова или в повести Ореста Сомова «Вывеска. Рассказ путешественника» (1827) [Сомов 1984]. В отличие от западной литературы, где куаферу отводится как правило будуарная, эротическая или закулисная, «интриганская» роль, в русской - он появляется даже в ипостаси романтического героя. Таков главный персонаж повести Сомова, красавец брадобрей Ахилл из Вердена, романтический возлюбленный и смелый воин по прозвищу Ла-Роз. Став солдатом наполеоновской армии, он побывал в России, попал в плен, был спасен русским дворянином, полюбил Россию. Опыт сделал из Ахилла философа- пацифиста: на вывеске его салона «рядом с обыкновенным цирюльничьим блюдцем надпись “Солнце светит для каждого”» («Le soleil luit pour tout le monde») [Сомов 1984, с. 108].

В повести Н.С. Лескова «Тупейный художник» (1883) молодой крепостной парикмахер, наделенный даром украшать чужую безобразную внешность, становится жертвой жестокого помещика. Он рискует жизнью ради любви и погибает из-за человеческой алчности. Несомненной аллюзией на сочинение Лескова является рассказ Михаила Осоргина «Волосочес» (1938), где говорится о молодом крепостном парикмахере. Его хозяйка, помещица, желая сохранить в тайне свое уродство, свою лысеющую голову, держала парикмахера запертым в сундуке в спальне. У Сомова, и особенно у Лескова и Осоргина, парикмахерское ремесло приравнивается к искусству и наделяется этическими характеристиками: украшение внешности человека отожествляется с проявлением доброты и щедрости.

Но вернусь к искусству русского авангарда. Обращение к лубку характерно для творчества футуристов, что неоднократно отмечалось в исследовательской литературе. Одним из наиболее востребованных в рамках нашей темы оказался сатирический лубок XVIII века «Цирюльник хочет раскольнику бороду стричь». [Cм. илл. 13]. Картинка - гравюра на дереве из бывшей коллекции Олсуфьева - изображает характерную сценку сбривания бороды, ставшего особенно «значимым» после указа Петра I от 1705 года. Считается, что картинка была издана в Москве по велению «Петра или кого-то из его окружения, дабы поощрить народ к бритью бороды и высмеять тех, кто упорно отказывался от услуг цирюльника, в первую очередь, староверов» [Дюшартр 2006, с. 164-165]. Известна также карикатура сибирского художника XIX века М. Знаменского «Второе обритие головы» (1872). [См. илл. 14]. Работы известного сибирского художника Михаила Степановича Знаменского (1833 - 1892) хранятся в фондах Тобольского государственного историко-архитектурного музея-заповедника.

Исследователи полагают, что карикатура Давида Бурлюка «Парикмахер без головы» (1912) - футуристический парафраз этого лубка парафраз лубка «Цирюльник хочет раскольнику бороду брить». [См. илл. 15]. Cогласно данным, приведенным в книге Н. Евдаева [2002], карикатура из личной коллекции госпожи Макс Граник (USA) экспонировалась на выставке персональных работ Д. Бурлюка в The Parrish Museum, South Hampton, USA, в июне-июле 1978 года. Имеется каталог выставки с предисловием Елены А. Гаррисон. На конференции «Русский кубофутуризм», проходившей 21-23 апреля 1998 г. в Москве, в Государственном институте искусствоведения Министерства культуры РФ, американский исследователь N. Firtich (New Heaven,USA) прочел доклад «Картина Д. Бурлюка “Безголовый парикмахер” в контексте русского кубофутуризма». Искренне благодарю И. Лощилова за помощь в разыскании сведений об этой работе. C таким прочтением можно согласиться в том случае, если воспринимать рисунок Бурлюка как пародийное воспроизведение ситуации бритья и стрижки в парикмахерском зеркале с характерным для пародии смещением ролей.

Между тем, экфразис работы Бурлюка обнаруживается в повести Геннадия Гора Геннадий Гор (1907 - 1981) - писатель позднего авангарда. Его первый рассказ был опубликован в 1925 году, первая книга, сборник рассказов «Живопись», вышла в Ленинграде в 1933-м. «Контора слепого» [Гор 1980]. Гор, страстно увлекавшийся живописью авангарда Один из рассказов Геннадия Гора так и называется: «Картина». , стремился создать собственную изобразительную манеру, прибегая к постоянному смешению живописного и вербального образа, к словесному воспроизведению полотен. Экфразис - доминантная фигура его поэтики. В текстах Гора легко узнаются ожившие полотна кубофутуристов и Малевича периода супрематизма. В «Конторе слепого» описывается посещение выставки «ультрасовременных художников». Зрелище в тексте воспроизводится увиденным мальчиком-нарратором в его детской «остраненной» рецепции, но осмысляется бесстрастным слепым дядей, сопровождающим мальчика: «Войдя в зал, мы остановились возле большой картины. На ней был изображен человек, сидящий в кресле перед большим зеркалом. Он сидел с намыленной щекой. А к креслу с клиентом бежал парикмахер, подбоченившись одной рукой, а другой размахивая бритвой. Парикмахер был без головы. Отделившаяся от него голова стояла на подоконнике раскрытого окна и, скептически усмехаясь, смотрела на то, что происходит в комнате».

Прием двойного отражения объекта, нацеленный на его пародийное воспроизведение встречается не только в карикатуре Бурлюка, он повторяется в его стихотворении «В парикмахерской» (1928), где пространство парикмахерского салона и присутствующие клиенты, в том числе и нарратор, описаны как набор случайных деталей, отраженных в зеркале, деталей неузнаваемых, извлеченных из понятного контекста. Чужой и странной возникает даже собственная голова автора, напоминающая голову куклы. Отсылка тут опять к парикмахерской кукле:

И голова болталась - целлулоид

Что вспыхнет при одном прикосновении

[Бурлюки 2002, с. 271].

Прием воспроизведения уже отраженного и раздробленного отражением объекта у Бурлюка подобен технике отражения, встречающийся в городских зарисовках в прозе Гуро, Американская исследовательница Милица Баньянин в своей работе, посвященной литературным городским зарисовкам Гуро, отмечает, что в зеркальной функции у писательницы выступают вода, стекло, форфор, золото. Они дробят картину мира на отдельные фрагменты и воспроизводят их в рамках своей поверхности. Такое предварительное вычленение из контекста каждодневности путем предварительного отражения, служит у Гуро переводом объектов быта в объекты искусства [Banjanin 1994, pp. 23-38]. с той разницей, что у Бурлюка фрагментация носит характер зловещего кодирования мира.

В 1946 году в Америке Бурлюк пишет картину «Парикмахерская». [См. илл. 16]. На ней изображен провинциальный салон, два парикмахера и два клиента: одного стригут, другого бреют. Над окном надпись по-английски , которая прочитывается только в зеркальном отражении, при этом , первое слово, согласно кубофотуристической традиции, усечено «...prim barber». Надпись сигнализирует, что картина изображает парикмахерскую как потустороннее пространство, буквально расположенное по другую сторону зеркала [Бурлюк 1995, с. 107].

Пересечение темы смерти и парикмахерских в сатирическом изображении встречается на первых страницах романа Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев»: «В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть». «“Цирульный мастер Пьер и Константин” обещал своим потребителям “холю ногтей” и “ондулясион на дому”. Еще дальше располагалась гостиница с парихмахерской а за нею на большом пустыре стоял палевый теленок и нежно лизал поржавевшую... вывеску “Погребальная контора `Милости просим'”...» [Ильф, Петров 1961, с. 27-28].

Салон куафера как сюжетный локус предстоящей трансформации героя изображен на картине М. Шагала «Парикмахерская» (1914). [См. илл. 17]. В частной коллекции вдовы И. Г. Теретьева хранится рисунок автопортрет Игоря Тереньева (1919), - своеобразная вариация на тему Самсона и Далилы. [См. илл. 18]. Известен «Автопортрет у парикмахера» Николая Ульянова (1914 - 1923) [cм. илл. 19], Картина Н. П. Ульянова (1875 - 1949) хранится в Третьяковской галерее. где ножницы парикмахера нарезает образ художника на несколько, его же, уходящих в зеркальную глубину как в собственное прошлое. Но самая знаменитая серия «парикмахеров» в живописи авангарда принадлежит Михаилу Ларионову: «Парикмахер» (1907), «Дамский парикмахер» (1910), «Офицерский парикмахер» (1910) и «Проститутка у парикмахера» (1920-е годы). В 1913 году вышла небольшая книга стихов Крученых и Хлебникова «Помада», её иллюстрировал Ларионов. «Рисунок на обложке книги изображает парящего в воздухе крохотного парикмахера, втирающего помаду в волосы огромной головы» [Марков 2000, 46]. [См. илл. 20].

С легкой руки Крученых принято сопоставлять картины Ларионова с стихотворением Маяковского «Ничего не понимают» (1913). Крученых писал в книге «Стихи Маяковского» (1914), что это не стихи, а ремесленная подпись к картине Ларионова «Парикмахер».

Тематическую и образную близость стихов Маяковского к живописи отмечает Харджиев в работе «Поэзия и живопись (Ранний Маяковский)». Примечательно в этой связи замечание И. Бунина о Маяковском-художнике: «Вот одна из его картин на выставке, - он ведь был и живописец: что-то как попало наляпано на полотне, к полотну приклеена обыкновенная деревянная ложка, а внизу надпись: “Парикмахер ушел в баню...”» [Бунин 1950, с. 243].

Говоря о парикмахерской серии Ларионова, нельзя не вспомнить резкий отзыв М. Волошина о выставке 1912 года «Ослиный хвост» в газете (Русская художественная летопись» (1912, № 7): «...у всех участников “Ослиного хвоста” наблюдается особое пристрастие к изображениям солдатской жизни... парикмахеров, проституток и мозольных операторов. Краски свои они явно стараются заимствовать от предметов ими изображаемых: парикмахеров они пишут розовой губной помадой, фиксатуарами, бриллиантинами и жидкостями для рощения волос... Этим им удается передать аромат изображаемых предметов» [Волошин 1988, с. 287-289].

Согласно Е. Ковтуну, Ларионов одним из первым обратился к моделям вывесок, русскому лубку и карикатуре. Именно в контексте этих жанров и принято рассматривать его парикмахерскую серию.

Четыре сюжета, выбранные Ларионовым, разрабатывают экстремальные драматургические возможности профессиональной темы. Первая «Парикмахер» изображает момент бритья. [См. илл. 21]. На фоне освещенной красным светом стены сидит, с намыленным подбородком, клиент. Глаза его закрыты, голова закинута назад. За спиной - парикмахер с бритвой, приставленной к его сонной артерии. Ларионов изображает кульминационный момент неразвернутого сюжета, который может стать как банальным актом брадобрейства, так и обернуться трагедией убийства.

Картина Ларионова прочитывается как адресат аллюзии рассказа Вл. Набокова 1926 года «Бритва». Постоянная ориентация Набокова на живописные произведения, их скрытое цитирование - одна из известных черт его поэтики.

Дело происходит в берлинской парикмахерской, где работает русский эмигрант, бывший военный: «Ножницы да бритва, несомненно, холодные оружия, и этот постоянный металлический трепет был чем-то приятен воинствующей душе Иванова» [Набоков 1990, с. 513].

Однажды в кресле Иванова оказывается человек, в котором парикмахер узнает своего бывшего следователя. Он сообщает об этом испуганному клиенту, предупреждает, что может зарезать его. И начинает брить, рассказывая об их прошлой встрече: «И тихим голосом Иванов стал рассказывать, неторопливо брея, неподвижное, откинутое назад лицо. И этот рассказ, должно быть, был страшен, ибо изредка его рука останавливалась и он совсем близко наклонялся к господину, который в белом саване простыни сидел, как мертвый... “Покойников всегда бреют, - продолжал Иванов,снизу вверх проводя лезвием по его натянутой шее, - Бреют и приговоренных к смертной казни. И теперь я брею вас. Вы понимаете что сейчас будет?”» Набоков 1990, с. 515].

Страх настолько овладевает клиентом, что, когда сеанс бритья благополучно кончается, он не в состоянии двинуться с места. Страх превращает для него акт бритья в казнь.

Парикмахерская как локус физического истязания воспроизведена в «Трех застенках» Булгакова (1924). Опубликовано впервые в газете «Бакинский рабочий» 18 августа 1924 г. Посещение парикмахерской описано как «Пытка сифилисом», «Пытка одеколоном» и «Пытка роскошью».

Две картины Ларионова «Офицерский парикмахер» и «Дамский парикмахер» - резко противопоставляют гендерный смысл парикмахерских манипуляций.

Сцена, изображенная на первой картине [cм. илл. 22], представлена как акт мужского противоборства, своеобразная пародийная дуэль, разыгранная в бытовом сниженном контексте парикмахерского салона. То, что клиент - офицер, сообщает особую вирильность действию.

Офицер при оружии, с саблей, судя по стилизованной форме, кавалерист, но сидит не в седле, а, соответственно ситуации, в парикмахерском кресле. Рука на эфесе, что сигнализирует готовность к ответному удару.

Парикмахер стоит в традиционной позиции дуэлянта, протянув вместо заряженного пистолета, раскрытые ножницы. И сабля, и ножницы - холодное оружие. Удивленное выражение лица офицера свидетельствует о неожиданном повороте, который принимает его визит к куаферу. Картина также демонстрирует момент перед развязкой.

Картина «Дамский парикмахер» [cм. илл. 23] представляет собой пародийный вариант весьма распространенного в живописи сюжета. Художественным источником полотна является незаконченная картина Эдгара Дега 1885 года, которую художник мог видеть в Национальной галерее в Лондоне [cм. илл. 24]. Другим пре-текстом картины Ларионова, также следующим за Дега, является полотно Пабло Пикассо «Стрижка» 1906 года. [См. илл. 25]. Известна также графическая работа советского художника Николая Купреянова «Дамский парикмахер» (1920-1922). Н.Н. Купреянов - известный график и иллюстратор. Он оформлял обложку книги Б.Л. Пастернака «Зверинец» (1929), иллюстрировал роман А.А. Фадеева «Разгром» (1932). [См. илл. 26].

У Ларионова дама изображена в дезабилье, в нижней юбке и корсаже, её неодетость подчеркнута элегантным костюмом парикмахера. Обе руки парикмахера погружены в волосы женщины, которые он тянет со всей силой на себя. Волосы - символ женских чар, оказываются затянутыми назад и целиком в руках мужчины.

Четвертое полотно Ларионова «Проститутка у парикмахера» написано уже заграницей. [См. илл. 27]. Многократное возвращение художника к этой теме свидетельствует о её значительности в творчестве Ларионова. Картина состоит из двух изображений: того, что происходит в парикмахерской и того, что отражается в зеркале. Они не совпадают. Нейтральное лицо парикмахера в зеркале кажется сатанинским, равнодушное лицо проститутки - в зеркале отражает страшный испуг, а зажатые в руке парикмахера сложенные ножницы выглядят в зеркальном отражении занесенной бритвой. Картина дидактична. Порочное стремление проститутки к украшательству наказывается убийством.

Картины Ларионова представляют собой цикл и, несмотря на сюжетную самостоятельность каждого полотна, складываются в единый текст, который носит назидательный характер, свойственный лубочному повествованию.

Тема парикмахерских с её фрагментаризацией, дроблением, расчленением тела, текста, слова, образа как нельзя лучше вписывается в кубистские опыты русских художников. Стоит упомянуть картины «Парикмахерская» (1915) Ольги Розановой и «Парикмахерская» Ивана Пуни (1915), - обе написаны в 1915 году.

Полотно Розановой изображает овал, характерный для формы парикмахерского зеркала, в котором помещены отдельные элементы живописного сюжета: часть женского лица, гребёнка, отрезанные и торчащие кверху носы, щетка для волос, ручное зеркало и рассечённые названия вывесок «салон» и «одежд». [См. илл. 28].

Картина Пуни представляет собой квадрат, заполненный более крупными деталями: на переднем плане манекен во фраке без головы, который понимается и как пародийная отсылка к восковым головам без тела, обычно украшавшим витрины парикмахерских салонов, и как отсылка к образу портного, который, как уже было сказано в начале статьи, связан с образом парикмахера. [См. илл. 29]. Мотивы кройки и шитья, как метафоры переделки мира, соединяются на картине Пуни.

В верхнем правом углу полотна изображена голова, по пропорциям явно не подходящая к манекену, в правом нижнем углу - отрывок текста.

Несомненно, что у Розановой представлена дамская парикмахерская, а у Пуни - мужская.

Перетасованные элементы, составляющие содержание обеих картин, не просто дань кубистской манере исполнения, на этом этапе развития живописи они обретают смысл структурного воплощения темы.

Идеологическим вариантом драматического прочтения образа парикмахера-убийцы в искусстве первой четверти XX века является пьеса Алексея Файко «Евграф, искатель приключений», поставленная во МХАТе в 1926 году [Файко 1935]. Герой ее, парикмахер, воевавший в гражданскую войну, воображает себя поэтом и мечтателем, но попадает в дурную компанию и совершает убийство. На новый путь его выводит комсомолец.

В 1930-е годы парикмахерская тема возникает в литературе спорадически, сохраняя набор драматически окрашенных мотивов отсечения, фрагментации. В литературе эмиграции она связывается с темой утраты родины, как, например, в стихотворении Саши Черного «Собачий парикмахер» (1930). Примечательно, что почти через полвека она вновь появится в этом мотивном сочетании в русско-еврейской литературе в повести Эфраима Севелы «Остановите самолет, я слезу».

В 1930-е годы образ парикмахера неоднократно всплывает в стихах Мандельштама. Я приведу здесь только один пример - из второго варианта стихотворения «Ариост» (1933-1936), написанного в Воронеже и названного М.Л. Гаспаровым «степной редакцией»:

В Европе холодно. В Италии темно.

Власть отвратительна как руки брадобрея

[Мандельштам 1967, с. 193].

Несколько ранее в 1932 году в романе В. Набокова «Подвиг», иносказательно возникает Советская Россия, Зоорландия, фантастическая северная страна, где закон велит «всем жителям брить голову», что пародийно утвердает «равенство голов» и где «самые влиятельные люди парикмахеры» [Набоков 1974, с. 170]. Так в этих двух произведениях, написанных почти одновременно, но по разные стороны границы, подытоживается традиция разработки парикмахерского мотива в искусстве начала ХХ века. Salon de coiffure поначалу возникает как образ, генерирующий новые приемы поэтики (фрагментация, дробление). И хотя он непосредственно связан с эстетизацией внешности и быта, в изобразительном искусстве он появляется как репрезентация маргинального городского декора. Можно пронаблюдать даже движение от витрины и вывески - в салон, от декоративного воплощения - к сюжетопорождающему локусу, в котором, согласно динамике эстетического снижения, появляется образ парикмахера-убийцы. На этом этапе материал диктует адекватную форму, балансирующую между лубком и карикатурой, форму, которая предполагает единственно возможное семантическое прочтение.

Но довольно быстро, отталкиваясь от шаржа и наглядности бытовой зарисовки, тема начинает возвышаться до уровня абстракции, сохраняя при этом свою зловещую криминальную окраску. У Мандельштама и Набокова она обрастает социально- политическими смыслами, непосредственно соприкасаясь с темой власти. У Мандельштама власть персонализируется в образе брадобрея, который становится не просто преступником и палачом, как у Ларионова, но и тираном. Из сферы низкой, бытовой, из «сферы обслуживания» образ парикмахера переносится в сферу власти и тотального насилия над личностью.

Иллюстрации

1. Гуро Е. Витрина парикмахерской (1900-е годы). Музей истории Ленинграда, СПб

2. Знак Санкт-Петербургской российской ремесленной управы парикмахерского и цирюльного цеха (1885). Музей истории Ленинграда, СПб

3. Маес Н. (Nocolaes Maes) Девушка в окне (1655). Rijksmuseum, Amsterdam

4. Доу Ж. (Gerrit Dou) Кухарка (1660-1665). La collection Rau

5. Тышлер А. Женский портрет (1934). Русский музей, СПб

6. Вильямс П. Портрет. У окна (Начало 1930-х годов). Русский музей, СПб

7. Розанова О. Рисунок из кн. А. Крученых и В. Хлебникова «Игра в аду» (1913)

8. Орловский А. Портретный шарж (Первая четверть XIX века). В журн.: Литературное обозрение. Специальный выпуск. Эротика в русской литературе: От Баркова до наших дней. Тексты и комментарии. М., 1992.

9. Добужинский М. Витрина парикмахерской (1906). Третьяковская галерея, Москва

10. Добужинский М. Ночь в Санкт-Петербурге (1924). Третьяковская галерея, Москва

11. Витрина парикмахерского салона (начало ХX века). Частная коллекция семьи Ю. Васнецова, СПб

12. Клингстед Г. Интимный туалет (1720). Из кн. Eros Secret. Objets йrotiques а transformation. Fondation Internationale d'Arts et Littйratures Erotiques. Editions Humus, Lausanne, 2006.

13. Лубок «Цирюльник хочет раскольнику бороду стричь». Гравюра на дереве, изданная после 1705 г., Москва. Из бывшей коллекции Олсуфьева. В кн.: Русские народные картинки и гравированные книжицы. 1629-1885. М.: Центрополиграф, 2006. С.165.

14. Знаменский М. Второе обритие головы (1872). Фонд Тобольского историко-архитектурного музей-заповедника

15. Бурлюк Д. Парикмахер без головы (1912). Частная коллекция Макс Граник. США

16. Бурлюк Д. Парикмахерская (1946). Частная коллекция. США

17. Шагал. М. Парикмахерская (1914).Третьяковская галерея. Москва

18. Тереньев И. Автопортрет (1919).Частная коллекция вдовы И. Г. Терентьева

19. Ульянов Н. Автопортрет у парикмахера (1914-1923). Третьяковская галерея.

20. Ларионов М. Помада (1913)

21. Ларионов М. Парикмахер (1907). Русский музей, СПб

22. Ларионов М. Офицерский парикмахер (1910). Третьяковская галерея, Москва

23. Ларионов М. Дамский парикмахер (1910). Третьяковская галерея, Москва

24. Эдгар Дега. Combing the Hair (Unfinished) (1885). The National Gallery, London

25. Пабло Пикассо. Стрижка (1906)

26. Купреянов Н. Дамский парикмахер (1920-1922)

27. Ларионов М. Проститутка у парикмахера (1920-е годы). Третьяковская галерея, Москва

28. Розанова О. Парикмахерская (1915). Третьяковская галерея, Москва

29. Пуни И. Парикмахерская (1915). Musйe national d'Art Moderne, Centre Georges Pompidou, Paris

парикмахерский салон живопись поэзия

Литература

1. Андреев 1977 - Андреев Л.Н. Рассказы. М.: Советская Россия, 1977.

2. Букс 2004 - Букс Н. «Парикмахерский код» в русской культуре XX века // Slavic Almanach: The South African Journal for Slavic, Central and Eastern European Studies. Vol. 10, № 1, 2004. Pretoria, University of South Africa: Unisa Press. Pp. 4-23.

3. Бунин 1950 - Бунин И.А. Воспоминания. Париж: Возрождение, 1950.

4. Бурлюк 1995 - Давид Бурлюк, 1882 - 1967 = David Burliuk: Выставка произведений из Государственного Русского музея, музеев и частных коллекций России, США, Германии. Государственный Русский музей. [СПб]: Palace Edition, [1995].

5. Бурлюки 2002 - Бурлюк Д.Д., Бурлюк Н.Д. Стихотворения. СПб: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2002 (Новая библиотека поэта. Малая Серия.).

6. Волошин 1988 - Boлoшин М. Лики творчества. Л.: Наука, 1988 (Литературные памятники. Большая серия).

7. Гор 1980 - Гор Г. Синее окно Феокрита. Л.: Лениздат,1980 (Серия «Повести ленинградских писателей»).

8. Григар 1982 - Григар М. Павел Филонов и вопросы изучения авангардного искусства // Russian Literature XI (1982), North-Holland. Pp. 209-236.

9. Гурьянова 2002 - Гурьянова Н. Ольга Розанова и ранний русский авангард. М.: Гилея, 2002.

10. Дюшартр 2006 - Дюшартр П.-Л. Русские народные картинки и гравированные книжицы 1629-1885. М.: Центрополиграф, 2006.

11. Евдаев 2002 - Евдаев Н. Давид Бурлюк в Америке: Материалы к биографии, М.: Наука, 2002.

12. Ильф, Петров 1961 - Ильф И.А., Петров Е.П. Собрание сочинений: В 5-и томах Т. 1. М.: Художественная литература, 1961.

13. Кантор 1992 - Кантор А. Фантастика, романтика, экзотика, эротика // Литературное обозрение. Специальный выпуск. Эротика в русской литературе: От Баркова до наших дней. Тексты и комментарии. М., 1992. С. 100-103.

14. Крученых, Хлебников 1912 <1914> - Крученых Алексей, Хлебников Виктор. Игра в аду. 1912 <Рисунки Наталии Гончаровой, литограф. текст исполнил А. Крученых>. Второе изд.: Крученых А. Хлебников В. Игра в аду. СПб: <ЕУЫ>, 1914. Рисунки К. Малевича и О. Розановой, литограф. текст исполнила О. Розанова.

15. Лотман 1998 - Лотман Ю.М. Куклы в системе культуры // Лотман Ю.М. Об искусстве. СПб: Искусство-СПб, 1998. С. 645-649.

16. Мандельштам 1967 - Мандельштам О.Э. Собрание сочинений: В 3-х томах. Т. 1. Изд. второе, дополненное и переработанное / Под ред. Г.П. Струве и Б.А. Филиппова. Вступительные статьи проф. Кларенса Брауна, проф. Г.П. Струве и Э.М. Райса. Washington: Inter-Language Literary Associates, 1967.

17. Марков 2000 - Марков В.Ф. История русского футуризма. Пер. с англ. СПб: Алетейя, 2000.

18. Маяковский 1955 - Маяковский В.В. Полное собрание сочинений: В 13-и томах. Т. 1. М.: ГИХЛ, 1955.

19. Муравьев 1898 - Муравьев В. Творец московской гофманиады // Чаянов А.В. Венецианское зеркало. М.: Современник, 1989 (Серия «Из наследия»). С. 5-23.

20. Набоков 1978 - Набоков В.В. Отчаяние. Анн Арбор: Ардис, 1978.

21. Набоков 1979 - Набоков В.В. Защита Лужина. Анн Арбор, Мичиган: Ардис, 1979.

22. Набоков 1990 - Набоков В.В. Круг: Стихотворения. Поэмы. Драмы. Переводы. Рассказы / Сост. и прим. Н.И. Толстой. Вступ. статья А.Г. Битова. Л.: Художественная литература, Ленинградское отделение, 1990.

23. Набоков 1974 - Набоков В.В. Подвиг. New York, Ann Arbor, 1974.

24. Пушкин 2002 - Пушкин А.С. Тень Баркова: Тексты. Комментарии. Экскурсы / Подгот. изд.: И. Пильщиков и М. Шапир. М.: Языки славянской культуры, 2002.

25. Сомов 1984 - Сомов О. М. Были и небылицы / Сост., вступ. ст. и примеч. Н. Н. Петруниной. М.: Советская Россия,1984.

26. Толстой 1959 - Толстой Л.Н. Собрание сочинений: В 12-и томах. Т. 9. М., 1959.

27. Харджиев 1997 - Харджиев Н.И. Статьи об авангарде: В 2-х томах. М.: Ra - Ра,1997 (Серия «Архив русского авангарда»).

28. Чаянов 1989 - Чаянов А. В. Венецианское зеркало. М.: Современник, 1989 (Серия «Из наследия»).

29. Файко 1935 - Файко А.М. Пьесы. М.: Гослитиздат,1935.

30. Флакер 1999 - Флaкер А. Вывески в литературе // Russian literature. XLV (1999), North-Holland. Pp. 35-46.

31. Фрейденберг 1988 - Фрейденберг О.М. Семантика постройки кукольного театра // Фрейденберг О.М. Миф и театр: Лекции по курсу «Теория драмы» для театральных вузов / Сост., научно-текст. подг., пред. и прим. Н.В. Брагинской. М.: Изд-во ГИТИС,1988. С. 13-31.

...