Русская интеллигенция: от мифа к реальности

Размещено на http://www.allbest.ru/

Русская интеллигенция: от мифа к реальности

Е.В. Мареева

Слово «интеллигенция» у большинства образованных людей, как известно, ассоциируется с Россией. Сам термин “тРеП^епИа ” в западных словарях сопровождается пометкой «рус». Правда, существует компетентное мнение о том, что прообразом интеллигенции стали гуманисты итальянского Возрождения. И уже там первых представителей этого «сословия» объединял вовсе не социальный статус, а образ мысли и стиль жизни, подчинённый великим античным идеалам [1]. То же обычно приписывают и русскому интеллигенту, который, в отличие от современного интеллектуала, был не просто образован и воспитан, но обладал высокими нравственными качествами. Если возрожденческая интеллигенция поклонялась Античности, то русская интеллигенция болела душой за простой народ. В этом смысле её продолжением можно в определённой степени считать советскую интеллигенцию, а именно: ту её часть, которая исповедовала искренние демократические идеалы. Свидетельством этого является выдающаяся проза советских писателей-«деревенщиков», советская военная проза и т.д.. Речь, однако, пойдёт о конкретном исследовании русской интеллигенции, результатом которого стала монография доктора философских наук С. М. Климовой «Интеллигенция в поисках идентичности: Достоевский - Толстой» (Москва, 2018). Об исследовательском духе этой работы следует сказать особо, так как автор предложила видение истории русской интеллигенции, связанное с собственным пониманием сложной и противоречивой сути этого феномена. Проблема, как указывает С. М. Климова, рассматривается в историко-философском и историко-культурном срезах.

Первая часть монографии посвящена историческому становлению русской интеллигенции. Речь идёт о рождении национально-гуманитарной культуры в России XVIII века, а также о роли Петра Чаадаева в формировании того особого культурного пространства, в котором и будут разворачиваться споры о судьбах России у русских интеллигентов XIX - начала ХХ века. Уже в первых параграфах С. М. Климова ясно обозначает собственную методологию, основу которой составляет критический анализ того, как именно русская интеллигенция обсуждала центральные вопросы национального самосознания и как она выстраивала свои взаимоотношения с властью и народом. Нельзя не согласиться с ром в том, что истина рождается в диалоге, а не в споре, тем более, не в ожесточенной полемике, которая по законам жанра и в наши дни упрощает позиции, доводя их до бесплодных антитез «нового и старого», «прогрессивного и реакционного», «своего и чужого» и пр.

С.М. Климова развёрнуто характеризует ту историческую ситуацию, в которой формировались образованное высшее сословие, наука и система образования в России, полагая, что усилиями Е. Дашковой, Екатерины II и других закладывались основы для продуктивного диалога общества с властью. В качестве убедительного доказательства автор монографии приводит два примера такого диалога: в XVIII веке «Екатерина - Д. И. Фонвизин, в XIX веке Александр I - Н. М. Карамзин» [5, с. 26]. Но всё радикально меняется после «Философических писем» П. Чаадаева.

Именно Пётр Чаадаев, по мысли Климовой, спровоцировав обсуждение публикации своего «Философического письма» в журнале «Телескоп», сделал проблематику национального самосознания предметом широкой публичной дискуссии. Из университетских аудиторий и стен Академии наук обсуждение указанных проблем окончательно перемещается в светские салоны и на страницы журналов, а полем формирования интеллектуальной оппозиции интеллигенции властям становится литература и философия, художественная критика - вся русская духовная культура. «Сформировав общественную полемическую среду, П. Я. Чаадаев, - отмечает автор, - создал пространство интеллектуальной оппозиции, идеи которой были принимаемы полуобразованной разночинной публикой за “истины в последней инстанции”. Оппозиционность не только к власти, но и к своему народу, своей истории, культуре, родному языку, друг другу становится новой устойчивой формой интеллигентской “любви к родине”, самоидентичности, о которой так мечтал П. Я. Чаадаев, однако не только не скрепив этим общество, но расколов его окончательно» [5, с. 37].

Здесь напрашивается аналогия с реакцией против умонастроений и поведения русской интеллигенции, выраженной в сборнике «Вехи» (Москва, 1909). Авторами указанного «Сборника статей о русской интеллигенции» были религиозно мыслящие философы Н. А. Бердяев, С. Н. Булгаков, М. О. Гершензон, С. Л. Франк и другие, которые утверждали, что русская «интеллигентщина» идейно бесплодна и крайне опасна. Автора монографии сближает с «веховцами» представление об «искусственной выделенности» этих людей из общенациональной жизни, так называемой кружковщине, а также характеристика их «народопоклонничества» как ложной любви к простым людям - крестьянству и пролетариату. Речь в «Вехах» шла об агрессивности русской интеллигенции и о её склонности к нигилизму. Но убеждения этой части общества, утверждали «веховцы», не имеют никакого отношения к строю народной души. И доказательством этого стала трагедия русской революции 1905-1907 годов, поскольку народ не принял ни идеалов русской интеллигенции, ни её заботы о народном благе [5].

Понятно, что в сборнике «Вехи» имелась в виду прежде всего интеллигенция, близкая к социал-демократам, хотя высказанные обвинения касались и либерально мыслящей интеллигенции, и народников, и радикалов-бомбистов. Стоит напомнить, что в советский период, вслед за Лениным, сборник «Вехи» считался крайне реакционным и расценивался как пасквиль на революционную интеллигенцию.

С другой стороны, сам Ленин указывал на двойственность в поведении интеллигенции, которая способна ориентироваться и на власти, и на запросы «низов» общества. Иначе говоря, всё тут не так однозначно и требует дальнейшего анализа. Где здесь правда о русской интеллигенции, а где миф, сотворённый ею самой или её недоброжелателями?

Что касается С. М. Климовой, то она стремится в первую очередь разобраться с тем, что сегодня именуют «парадигмой», то есть способом постановки и решения главных вопросов русской жизни, а через это - с проблемой идентичности русской интеллигенции. Одной из важнейших характеристик этой идентичности, по мысли автора, является поза учителя и пророка, «властителя дум» и «совести нации», которую предложил и воплотил Пётр Чаадаев. А поклонение народу и апелляция к вере позволяют говорить о мифомышлении и мифотворчестве в отношении русской интеллигенции XIX века. «Философско-литературный (а затем и любой художественный) текст, - пишет автор о тех произведениях, вокруг которых шли дискуссии в интеллигентской среде XIX века, - обрёл каноническую незыблемость и форму “религиозного” первообраза, претендуя на то место, которое до этого занимал другой текст - Библия. Новый дискурс рождался в ходе спекулятивного использования предыдущего (христианского) языкового каркаса для озвучивания новой истории и описания новых героев» [5, с. 60].

Ярко и эмоционально во второй части книги в параграфе 1.5. «Русская интеллигенция: история и судьба» учёный описывает как у И. Киреевского, Н. Станкевича, А. Герцена увлечение философией и политикой было личностно и эмоционально окрашено, охватывая всё их существо, а потому здесь можно говорить об «идее-силе» в том смысле, в каком М. Бахтин в начале ХХ века характеризует героев Ф. Достоевского. С другой стороны, здесь применимо понятие цельного знания, о котором писал Иван Киреевский, рассуждая о внутреннем единстве, которое возможно между разумом и верой.

Но ситуация радикально меняется во второй половине XIX века, когда, как утверждает С. М. Климова, эта цельность разрушается и на поверхности интеллигентского сознания оказываются рассудочные схемы, а от веры остаётся идеологическая солидарность и агрессивный принцип партийности. В последующих дискуссиях западников и славянофилов в публичном пространстве русской жизни, как показано в монографии, обнаруживает себя именно этот стиль мышления, превратно представляющий и разум, и веру.

Мышление классического русского интеллигента, как мы видим, соткано из противоречий, что автор характеризует как бинарность сознания. Это оппозиции «власть - народ», «Восток - Запад», «прогрессивное - реакционное» и т.д. Но, как показывает учёный, бинарность дополняется инвер- сивностью, поскольку противоположные характеристики, в зависимости от позиции и ситуации, могут в одночасье поменяться местами, и тогда народ из Богоносца способен обернуться «тёмным царством» и источником Зла. русская интеллигенция проза интеллигент

С методологическим аппаратом, который использует С. М. Климова в исследовании сознания русских интеллигентов, можно спорить. Интересно то, что его истоки стоит искать в работах философов, культурологов и литературоведов, которые были популярны в 70-80-х годах ХХ века, когда формировалась собственная методологическая парадигма автора. Здесь идеи диалогики в духе М. Бахтина [2] и В. Библера [3], влияние семиотики в духе Ю. Лотмана [6]. С другой стороны, автор не боится вводить в ткань своего анализа идеи известных западных мыслителей ХХ века, сопоставляя, например, позицию Льва Толстого со взглядами Макса Вебера и Ханны Арендт.

Здесь следует уточнить, что критика русской интеллигенции в монографии С. М. Климовой не касается тех учителей, врачей и других представителей русского «разночинья», которые действительно «уходили в народ», оказывая помощь людям на местах, в отличие от тех, кто лишь учил, как народу нужно сострадать и как его любить. Были, однако, такие «хождения в народ», которые имели деятельно-пропагандистский характер. Так, в 1874 году, надев крестьянскую одежду и подражая крестьянской речи, молодые интеллигенты, а среди них было много студентов, отправились в

Московскую, Тульскую и другие губернии, агитируя за свержение царизма. Но крестьяне относились к ним с опаской, а рассказы о «светлом будущем», как вспоминали сами народники, воспринимали как сказки. Об этом писал в своих воспоминаниях революционер С. Степняк-Кравчин- ский, который агитировал крестьян Тульской и Тверской губерний и делал это, используя Евангелия, на основе которых развивал социалистические идеи [8].

Понятно, что в разработке данной темы автор не могла обойти фигуры Фёдора Достоевского и Льва Толстого, которого Ленин в своё время назвал «зеркалом русской революции». При этом образ Достоевского в интерпретации С. М. Климовой двоится. Речь идёт о том, что художественное творчество Достоевского основано на полифонии и диалоге, о чём прекрасно писал М. Бахтин. Но как идеолог, отстаивающий русскую идею, Достоевский не выходит за рамки бинарной логики, прежде всего - в решении национального вопроса. После трагедии, связанной с увлечением социалистическими идеями, Достоевский уже не противопоставлял себя властям. Но при решении проблем национального самосознания он выстраивает оппозицию. На одной стороне у него оказывается русский народ - Богоносец, а на другой - инородцы, евреи и поляки, среди которых много революционеров. Они манифестируют в русской жизни западную цивилизацию с её эгоизмом и меркантилизмом. А поляки к тому же представляют враждебную русскому человеку католическую веру. Таким образом, почвенничество Достоевского оборачивается всё тем же поклонением народу-мессии, миссия которого неотделима от русской монархии и традиционного православия.

Между третьей и пятой частями в книге С. М. Климовой расположен фрагмент, посвящённый литературному критику Н. Страхову, переписка с которым, как считает автор, стала важной вехой в религиозно-философских исканиях Толстого. Нужно сказать, что в своей реконструкции позиций Достоевского и Толстого учёный опирается на дневниковые записи и переписку, полагая их аутентичность глубинным движениям человеческой души. Именно из переписки Толстого со Страховым она делает вывод о недооценённости духовных качеств последнего, что позволило ему стать «соавтором» Льва Толстого.

С. М. Климова явно не на стороне со- циалистов-атеистов. Но её позиция не вписывается и в традиционную религиозность. Здесь она, вслед за Толстым, ищет новую религиозность, основанную не на интеллигентском поклонении Народу, а на сочувствии ближнему. Автор пишет: «Любить всех, не имея ни капли любви к реальным родителям, женщине, ребёнку, “былинке” какой-нибудь - страшная метаморфоза русских “страдальцев” - источник всех социалистических идей» [5, с. 83]. Именно в этом пункте, по её мнению, проходит водораздел между Львом Толстым как подлинным авторитетом эпохи и интеллигенцией того времени.

Но С. М. Климова уверена также в том, что Толстой был не только гениальным писателем и общественным деятелем, но и выдающимся философом. Более того, она считает, что Толстой стал «основоположником философии жизни в России, антиметафизической, неклассической по своей сути. Вся его философия основана на “Я”, которое переживает (живёт, то есть сознаёт жизнь), в том числе и мировую философию, и религиозные учения, и собственную жизнь ... важнейшая категория в философии Толстого - жизнь, субъективно осмысленная и представленная им в специальном философском трактате “О жизни” (1886-1887)» [5, с. 155].

Толстому, утверждает С. М. Климова, удалось отыскать «формулу целостной жизни», которая основана на единении с Богом как «бесконечным, живым, объединяющим в себе всё». В неканонических религиозных представлениях Толстого Бог есть безбрежный океан жизни и любви, отчего у верующих в него возникает особое чувство единения с миром и главное - сочувствие другим людям и всему мирозданию. Такое чувство, считает автор, основа нашей субъективности, и именно Толстой смог сделать его «основой эпохального жизнетворчества. Все его поступки носили оттенок личного переживания истории, в частности субъективного переживания исторического христианства и мировой культуры» [5, с. 117].

Толстой в монографии С. М. Климовой оказывается не только мыслителем, воплощающим свою философию в реальной жизни, но и тем, кто углубляет философию жизни до экзистенциальных размышлений. В этом контексте в монографии присутствуют сопоставления Толстого с Артуром Шопенгауэром - основоположником философии жизни в мировой философии, который и вправду отдавал большую роль в деле обуздания Мировой Воли христианскому самоограничению. При этом в тексте монографии никак не представлено понимание жизни Фридрихом Ницше, хотя как раз его последователем был Лев Шестов. Ницшеанским пониманием жизни как жажды самоутверждения определяются оценки Шестова в работе «Добро в учении гр. Толстого и Ницше: философия и проповедь» [9]. Именно на данном этапе творчества Шестов воспринимает «живую жизнь» как витальную силу, способную не выразить, а заменить нам Бога. И в свете трактовок Ницше, для которого «Бог умер» и «Падающего подтолкни», Шестов возносит «подпольного человека» Достоевского, принижая Толстого как бессильного моралиста и проповедника, у которого не культ жизненной силы, а культ слабости и, по существу, умирания.

В тексте присутствуют ссылки на Шестова как участника хора гонителей Толстого [5, с. 145]. Но было бы интересно рассмотреть, как в русской жизни Х1Х-ХХ веков проявили себя и даже столкнулись две версии неклассической философии, а именно: философии и жизни как реакции на кризис цивилизации. У Толстого культ жизни связан с обновлением христианства, у Ницше и Шестова, по сути, с раскультури- ванием человека и возвращением его к непосредственности и естественности природной жизни. Интересно, что взгляды Шестова этого периода, где жизнь не сочувствие ближнему, а эгоистическое самоутверждение, часто относят к русскому «предэкзистенциализму».

Каким же образом в противоборстве двух версий философии жизни и экзистенциализма на русской почве проявила себя сущность русской интеллигенции?

Здесь, на наш взгляд, один из важных пунктов дальнейших размышлений над вопросами, поставленными в серьёзном и весьма интересном исследовании С. М. Климовой. Тем более что в свете теперешних взаимоотношений в России между властями, народом и либеральной интеллигенцией такой разговор отнюдь не окончен.

Примечания

1. Баткин Л. М. Итальянские гуманисты: стиль жизни и стиль мышления. Москва : РГГУ, 1995. 448 с.

2. Бахтин М. М. Эстетика словесного творчества. 2-е издание. Москва : Искусство, 1986. 446 с.

3. Библер В. С. От наукоучения - к логике культуры: Два философских введения в двадцать первый

век. Москва : Политиздат, 1991. 415 с.

Размещено на Allbest.ru