Культурологические исследования дискурса терроризма: поиски новых подходов

Размещено на http://www.allbest.ru/

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский государственный институт культуры

Культурологические исследования дискурса терроризма: поиски новых подходов

К.Н. Трубникова

В статье рассматривается проблематика изучения в гуманитарных науках терроризма как феномена, в частности анализируются особенности, современное состояние и перспективы культурологических исследований этого явления. Автором предпринята попытка критического подхода к дефиниции «терроризм» и её вариантам. На основе анализа сделан вывод, что однозначные формулировки не соответствуют требованиям времени и не отражают всю сложность и огромный спектр смыслов и оттенков, содержащихся в исследовательском пространстве культурологического подхода к проблеме террора, долгое время остававшейся «чёрно-белой». В статье акцентировано внимание на специфике дискурсивного подхода, обращающегося к неочевидным мотивам терроризма, а также его мифографии и ритуальносимволическим аспектам. Итогом работы становится мысль о том, что смысловая и культурная многомерность и многозначность современного терроризма выводят его далеко за рамки собственно политической сферы и включают в качестве полноценного объекта изучения в сферу культурологических исследований.

Ключевые слова: террор, терроризм, культурологические исследования, дефиниция, символ, ритуал, текст, мифография, дискурсивный подход.

Cultural studies of terrorism: the search for new approaches

The article deals with the problems of studying terrorism as a phenomenon in the human Sciences, in particular, analyzes the features, current state and prospects of cultural studies of this phenomenon. The author has taken a critical approach to the definition of “terrorism” and its variants. Based on the analysis, it is concluded that the unambiguous formulations do not meet the requirements of the time and do not reflect the complexity and the huge range of meanings and meanings contained in the research space of the cultural approach to the problem of terror, which has long remained “black and white”. The article draws attention to the specifics of the discursive approach to the non-obvious motives of terrorism, as well as its mythology and ritual-symbolic aspects. The result of the work is the idea that the semantic and cultural multidimensionality and significance of modern terrorism take it far beyond the actual political sphere and include it as a full-fledged object of study in the sphere of cultural and logical research.

Keywords: terror, terrorism, cultural studies, definition, symbol, ritual, text, mythography, discourse approach

В начале XXI века, когда весь мир так или иначе пронизан и озабочен глобализационными процессами и связанными с ними проблемами, терроризм, как и сто лет назад, остаётся одним из самых серьёзных цивилизационных вызовов, хотя и изменившим в современных условиях многие свои характеристики, но не ставшим менее серьёзным и менее опасным. Напротив, мы с полной уверенностью можем говорить о том, что борьба с терроризмом на всех уровнях приобретает сегодня особое значение, затрагивая даже те сферы, которые никогда ранее специалисты не ассоциировали с проблематикой террора либо не придавали им должного значения в соответствующем аспекте.

Следует отметить (и в свете вышесказанного это вполне объяснимо), что в современных гуманитарных науках не существует общей историко-культурологической (её можно также назвать культурно-антропологической) теории терроризма: нет удовлетворительного объяснения или классификации причин и мотивов происхождения, нет анализа форм существования, только намечаются попытки разработки специального тезауруса, а следовательно, нет и глубоких прогнозов в отношении искоренения этого явления. Кроме того, если задаться целью сформулировать проблему, следует сказать и о том, что очень мало исследований, посвящённых взаимосвязям терроризма и цивилизационных процессов, терроризма и изменений социальной сферы, терроризма и коммуникаций и т.п.

Если пристально вглядеться в разноголосицу подходов к проблеме и определений интересующего нас феномена в гуманитарной сфере, сразу же удивит то, сколь разнородны явления и процессы, объединённые термином «терроризм». По мнению многих ведущих экспертов в данной области, именно отсутствие согласия в том, что понимать под террором и терроризмом, и преграждает путь к созданию общей теории и истории терроризма как феномена. Исследователи достаточно давно пришли к выводу, что определений слишком много, и они зачастую противоречат друг другу, что необходимо покончить с понятием «терроризм как таковой» и говорить, скорее, о «терроризмах» [см., например: 13, р. 9], подобно тому, как уже говорится о «национализмах» вместо одного «национализма» [1]. В частности, это ещё в 80-х годах прошлого века отмечал итальянский правовед Антонио Кассе- зе, предложивший вариант типологии террористической деятельности (включающий четыре её разновидности), основанный на мотивах и целях [11, р. 12]. Кассезе подчёркивает, что говорит о разных «терроризмах». И хоть на сегодняшний день данную типологию можно назвать устаревшей, мы приведем её в качестве примера, прежде чем перейти к анализу определений терроризма в исторической перспективе.

1. Терроризм, движущей силой которого является идеология. Это деятельность террористов, заявляющих о своей принадлежности к марксистской идеологии (РАФ в Западной Германии, «Красные бригады» в Италии и т.д.), исламских фундаменталистов, другие религиозные течения экстремистского толка.

2. Терроризм, имеющий целью достижение национальной независимости. Эту разновидность составляет террористическая деятельность, направленная на изменение статуса этнических групп внутри суверенных государств (ИРА в Северной Ирландии, баскские сепаратисты в Испании и другие).

3. Терроризм «во имя самоопределения народов». Это деятельность Африканского Национального Конгресса, Организации Освобождения Палестины и других национально-освободительных движений.

4. Терроризм вооружённых групп и движений, борющихся против репрессивных режимов.

Обратившись за примерами дефиниций исследуемого объекта только к самым известным словарям, мы получим ряд противоречивых формулировок, которые, скорее всего, покажутся неудовлетворительными в современном контексте.

Так, В. И. Даль ещё в первой половине XIX века даёт следующее определение: «Терроризм - устращивание, устрашение смертными казнями, убийствами и всеми ужасами неистовства» [2, с. 393], а в актуальной редакции толкового словаря С. И. Ожегова и Н. Ю. Шведовой читаем: «Террор - 1) устрашение своих политических противников, выражающееся в физическом насилии, вплоть до уничтожения, убийства, по отношению к политическим противникам; 2) жесткое запугивание, насилие... Терроризм - политика и практика террора» [6, с. 796].

Кроме словарных, в настоящее время можно выделить множественные определения терроризма, данные представителями науки, сотрудниками органов борьбы с терроризмом, самими террористами, а также сочувствующими их точке зрения.

Авторитетный западный исследователь проблемы, редактор журнала “Perspectives of terrorism” Алекс Шмид в первом издании фундаментальной работы «Политический терроризм: методика исследования» на более чем ста страницах проанализировал имеющиеся в его распоряжении определения терроризма, уделив каждому не менее страницы, надеясь таким образом выделить наиболее глубокое и охватывающее все ракурсы явления. Спустя несколько лет, во второй редакции исследования Шмид писал, указывая на то, что ещё не приблизился в полной мере к цели исследования: «... поиск точного определения термина по-прежнему продолжается» [14, р. 5-6]. Как утверждает коллега Шмида - А. Гельке, к 1990-м годам понятие терроризма стало настолько растяжимым, что практически нет предела тому, что можно назвать этим словом [12, р. 1].

Например, формулировка ФБР, организации, непосредственно призванной бороться с террором, рассматривает террористический инцидент «как акт насилия или другой опасный для человеческой жизни акт, нарушающий уголовные законы Соединённых Штатов или любого другого государства и направленный на устрашение или оказание давления на правительства, гражданское население или его часть ради осуществления политических или социальных целей» [цит. по: 3, с. 9].

Если же мы предоставим слово самим сторонникам террористических действий, услышим приблизительно следующее: «... Террор есть то единственное орудие, против которого у правительства нет средств для борьбы... террор идёт впереди, как показатель накопленной народом революционной энергии, готовой прорваться наружу» [8, с. 5-6]. В Ирландии в 1882 году, когда аграрный терроризм ворвался в городскую жизнь, ошеломив обывателей громким убийством в дублинском Фи- никс-парке Главного секретаря по делам Ирландии лорда Ф. Кавендиша и его референта Т. Берка, один из активистов террористической организации неофениев «Непобедимые» Мак Кафферти писал: «Терроризм - это законное оружие слабых против сильных» [4, с. 78].

Приведённые рядом, эти формулировки наглядно говорят нам о том, что в наше время даже одна только фраза «для одного человека - террорист, а для другого - борец за свободу» отражает всю сложность и огромный спектр смыслов и оттенков, содержащихся в поле культурологического подхода к проблеме террора, долгое время остававшейся «чёрно-белой». Таким образом, какова бы ни была методологическая парадигма серьёзного гуманитарного исследования, можно констатировать, что одномерные определения уже не поддерживаются самой реальностью мира как таковой в целом и процессами новейшей истории в частности. Говоря другими словами, появилось так много исключений из правил, что стали необходимыми поиски новых правил, которые, возможно, смогут подойти ближе к объяснению того, почему и каким образом террор до сих пор остаётся неотъемлемой частью репертуара современной культурно-политической сцены. Так, например, российский социолог Э. А. Паин, долгое время руководивший центром по изучению ксенофобии и предотвращению экстремизма Института социологии РАН, предложил вообще развести понятия «террор» и «терроризм», подразумевая, соответственно, в первом случае нелегитимное государственное насилие, во втором - «разновидность политического экстремизма в его крайнем насильственном варианте», совершаемого «группой или... отдельным индивидом» [7, с. 114].

Наш экскурс в историю определения крайне ограничен рамками статьи, тем не менее даже в этом случае становится ясно, что для понимания культурных корней и характеристик такого явления, как терроризм, важно осмысление конкретных особенностей исторического времени и социокультурного пространства: контекстов, традиций, символов, кодов, идеологий и т.п. Необходимы семантические и дискурсивные «зеркала», выявляющие те глубинные искажения хорошо знакомых и казавшихся правильными структур, которые способствуют рождению террора.

Современные исследования терроризма, базирующиеся на принципах культурологической методологии, должны осторожно относиться к проторенным тропам и клишированным бинарным оппозициям («свои - чужие», «порядок - хаос» и т.д.), на которых чаще всего выстраиваются концепции терроризма так, как они видятся с точки зрения интересов государственной безопасности (предотвращение терроризма и борьба с ним). Именно этот подход по преимуществу замещает собой научное понимание терроризма как исторически сложного социокультурного явления.

«“Террор” - способ управления социумом посредством превентивного устрашения», - кратко и ёмко определяют предмет своего исследования современные культурологи М. П. Одесский и Д. М. Фельдман [5, с. 8]. Мы не склонны рассматривать это определение как отвечающее всем необходимым требованиям, но оно содержит два важных, если не ключевых, для рефлексируемой проблемы слов а - «управление» и «социум». Они указывают, на что претендует и чем «питается» терроризм.

В связи с этим обратимся к авторам одной из наиболее признанных на Западе концепций терроризма. Дж. Зулайка и У. Дуглас [17], предлагая дискурсивный подход к феномену терроризма, отмечают существование табу на обсуждение социальных (в отличие от военных или политических) источников терроризма. Они объясняют это тем, что в противном случае пришлось бы признать наличие истоков и корневых систем терроризма в самих устоях и традициях современного общества, в его истории и культуре.

Дискурс терроризма, как бы ни казалось это парадоксальным, рассеян в письменной культуре, несмотря на очевидно упорядочивающую функцию письма. Любой соответствующий нарратив (скажем, об Александре Ульянове), от анекдота до параграфа учебника, - это не просто дискурс о каком-то противостоянии, битве, идеологической борьбе, героизме; это также всегда дискурс, ведущий кого-то в бой, будоражащий чьи-то эмоции, чувство справедливости, любовь и ненависть, определяющий горизонты воспринимающего, выстраивающий иерархию и диалектику признания в том или ином сообществе. Зачастую только от текста зависит, будет ли действие персонажа расценено как подвиг или как насилие. То, что в одном тексте - освободительная борьба против тирании, в другом - преступные действия против закона и порядка. Повествование способно превратить обыкновенного бандита в национального героя, избранника бога, подражающего легендарным предкам, и наоборот. Общеизвестно, что якобинцы называли террор «великолепным революционным средством», а себя - террористами, придавая этому слову самые положительные смыслы; в устах же их противников эпитет «террорист» был равен понятиям «убийца», «преступник».

Таким образом, получается, что при дискурсивном подходе мы сталкиваемся с такими вещами, как достаточно гибкая и перманентно формирующаяся мифография терроризма и его символоориентированность.

Безусловно, границы мифографического поля терроризма довольно широки и расплывчаты: от библейских преданий и откровенной провокативной выдумки до адаптаций и трансформаций реальных событий. В рамках данной мифографии могут в любое время оказаться различные тексты, жанры, сюжеты и т.п. При этом даже неважно будут они приняты за правду или нет. Важно лишь то, что, педалируя определённые «болевые точки», они в какой-то момент сработают как триггеры, запускающие нужный механизм. Мифография встраивается сразу в тело культуры, в первую очередь эксплуатируя её историческое содержание - легенды, идеи, символы, текущие события - словом, всё то, что позволяет ма- нифестативному действию обрести опору в слове и образе, прежде чем явить себя обществу.

Американский писатель и литературовед Кеннет Бёрк в программной работе «Грамматика мотивов» (1945) [10] писал, что любое символическое действие (а Бёрк отмечал, что террористический акт по своей природе всегда претендует на роль символического действия) представляет собой совокупность элементов так называемого драматургического пентаэдра, включающего собственно действие, сцену, действующее лицо, средства и цель действия.

В каждом действенном акте человек, согласно Бёрку, пытается контролировать всю совокупность элементов, правда, это возможно только в идеале. В реальной же ситуации согласованность причин, элементов и действий внутри «пентаэдра» практически невозможна, поскольку подчинена ряду факторов, конфликтующих друг с другом, случайных и т.п. Понимаемый и декларируемый как символическое действие, терроризм выдвигает на первый план коммуникативную функцию, обращаясь к социуму, но при этом не рассчитывая на диалогические взаимоотношения, а опираясь на агрессивную монориторику.

Последователь Бёрка, австралийский учёный Г. Уордлоу, развивая эту идею, настаивает на том, что террор сам по себе ещё не есть терроризм. Для того чтобы он им стал, террор должен выступить как символическое действо при помощи экстремальных средств, связанных с угрозой или непосредственным применением насилия, воздействующего на политическую ситуацию: «Такие действия предназначены для создания повышенного беспокойства и / или страха у целевой группы больше, чем у непосредственных жертв, с целью принудить эту группу к выполнению своих политических требований» [16].

Приведём слова одного ирландца, ярко выразившего символическое значение терактов подобного рода. Рассказывая о неудачном покушении на британского представителя властных структур в Ирландии в 1919 году, прямым или косвенным участником которого он, видимо, был, автор текста сообщает, что намеченная жертва представляла собой «корпоративный символ британского правления в Ирландии... не просто человек, но институт, дьявольский институт английского господства на нашей земле. Он был главной фигурой, представлявшей британскую тиранию в Ирландии, и именно поэтому мы хотели его уничтожить... Мы полагали также, что этим убийством привлечём внимание всего мира к ирландской несчастной судьбе, к её доблестной борьбе против мощи огромной империи, к правде о том, что, несмотря на кровавую войну в Европе за свободу малых наций, Ирландия по-прежнему остаётся пленником в паутине Британской империи» [15, р. 110].

Таким образом, согласимся с оценкой современного исследователя: «символический терроризм как одно из самых эффективных средств современной войны нацелен не на максимальное количество жертв, а на максимальный “спецэффект” (театральность) от семиотического ущерба» [9, с. 146].

Терроризм эпохи, в которой мы живём, как бы страшно это ни звучало, смотрит на мир не с позиции некой отстаиваемой умозрительной идеи, он предпочитает активное взаимодействие с живой реальностью, при этом учитывая, насколько сильно эту актуальную реальность волнуют история, мифология и ритуал. Открытые, отзывчивые и гибкие мифографические системы культуры, её дискурсы, высказывания, формы представляют собой в равной степени инструментарий как терроризма, так и борьбы с ним.

Не следует забывать и о том, что творцы современного терроризма (в отличие от большинства его исполнителей) получили столь же хорошее образование, что и его исследователи. Поэтому теоретики террористической деятельности уверенно пользуются плодами гуманитарных наук, опираясь и на принципы ролевого поведения Дж. Мида, и на концепцию «символического взаимодействия» Т. Парсонса, и на психоаналитические выкладки по поводу латентных смыслов в языке, речи, деятельности и т.п.

Резюмируя всё сказанное выше, мы приходим к выводу, что, исследуя терроризм, мы должны рассматривать его не как хорошо видимый глазом объект, поддающийся всевозможным измерениям, в том числе и однозначному дефинированию, а как перманентно изменяющуюся, динамическую систему, доступную лишь в многократном преломлении зеркальных отражений. Побудительные мотивы, пусковые механизмы, формы террора, то есть вся его семиотическая картина, объективно говорят о смысловой и культурной многозначности этого явления, выводящей его далеко за рамки сугубо политического и включающей в качестве полноценного объекта изучения в сферу культурологических исследований.

культурологический дискурс терроризм

Примечания

1. Абашин С. Н. Национализмы в Средней Азии: в поисках идентичности: [монография] / Российская академия наук, Институт этнологии и антропологии имени Н. Н. Миклухо-Маклая. Санкт- Петербург: Алетейа, 2007. 302 с.

2. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 томах. Москва: Рипол классик, 2006. Том 4. 672 с.

3. Метелев С. Е. Современный терроризм и методы антитеррористической деятельности: монография. Москва: ЮНИТИ-ДАНА, 2008. 275 с.

4. Мирошников А. В. Ирландия и фении, 1850-1860. Воронеж: Изд-во Воронежского университета, 1995. 214 с.

5. Одесский М. П., Фельдман Д. М. Поэтика террора и новая административная ментальность: очерки истории формирования: пособие по спецкурсу / [Российский государственный гуманитарный университет, Историко-филологический факультет]. Москва: РГГУ, 1997. 202 с.

6. Ожегов С. И., Шведова Н. Ю. Толковый словарь русского языка / Институт русского языка РАН

имени В. В. Виноградова. 4-е издание, дополненное. Москва: А ТЕМП, 2006. 944 с.

7. Паин Э. А. Социальная природа экстремизма и терроризма // Общественные науки и современность. 2002. № 4. С. 113-124.

8. Памятная книжка социалиста-революционера / Партия социалистов-революционеров. [Б. м.: б. и.], 1911-1914. Вып. 2. 1914. 88 с.: табл.

9. Сидоренко И. Н. Философия насилия: от метафоры к концепту. Минск: БГУ, 2017. 175 с.

10. Burke K. A Grammar of motives. Berkeley, University of California Press, 1969. 534 p. (In English). См. перевод отдельных глав: Бёрк К. Грамматика мотивов // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 11. Социология: реферативный журнал / Российская академия наук, Институт научной информации по общественным наукам. Москва: ИНИОН РАН. 2006. № 2-4.

11. Cassese A. Terrorism, Politics and Law: The Achille Lauro Affair. Cambridge, Polity Press, 1989. (In English)

12. Guelke A. The Age of Terrorism and the International Political System. London, Tauris Academic Publishers, 230 p. (In English)

13. Laqueur W. The Age of Terrorism. Boston, Little Brown, 1987. 385 р. (In English)

14. Schmid A. P. [et al.] Political Terrorism: A New Guide to Actors, Authors, Concepts, Data Bases, Theories, and Literature. New Brunswick, N. J. Transaction Books, 1998. 700 p. (In English)

15. Terrorism in Ireland / еd. by Y. Alexander & A. O'Day. London, Croom Helm, 1984. 277 p. (In English)

16. Wardlaw G. Political Terrorism: Theory, Tactics and Counter-Measures. 2nd ed., rev. and extended. Cambridge University Press, 1989. 246 p. (In English)

17. Zulaika J., Douglass W. Terror and Taboo: The Follies, Fables, and Faces of Terrorism. New York, Routledge, 304 р. (In English)

References

1. Abashin S. N. Natsionalizmy v Sredney Azii: v poiskakh identichnosti [Nationalisms in Central Asia: In Search of Identity]. St. Petersburg, Aletheia Publishing House, 2007. 302 p. (In Russian)

2. Dalh V. I. Tolkovyy slovar' zhivogo velikorusskogo yazyka. V 4 tomakh, tom 4 [Explanatory Dictionary of the Living Great Russian Language. In 4 vol., vol. 4]. Moscow, RIPOL classic Publishing house, 2006. 672 p. (In Russian)

3. Metelev S. E. Sovremennyy terrorizm i metody antiterroristicheskoy deyatel'nosti [Modern terrorism and methods of anti-terrorism activity]. Moscow, Unity-Dana Publishing House, 2008. 275 p. (In Russian)

4. Miroshnikov A. V. Irlandiya i fenii, 1850-1860 [Ireland and the Fenians, 1850-1860]. Voronezh, Publishing house of the Voronezh University, 1995. 214 p. (In Russian)

5. Odessky M. P., Fel'dman D. M. Poetika terrora i novaya administrativnaya mental'nost': ocherki istorii formirovaniya [The Poetics of Terror and the New Administrative Mentality: Essays on the History of Formation]. Moscow, Publishing house of the Russian State University for the Humanities, 1997. 202 p. (In Russian)

6. Ozhegov S. I., Shvedova N. Yu. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka [Explanatory Dictionary of the Russian Language]. 4nd edition. Moscow, Publishing House “A TEMP”, 2006. 944 p. (In Russian)

7. Pain E. A. Sotsial'naya priroda ekstremizma i terrorizma [The social nature of extremism and terrorism]. Social Sciences and Contemporary World. 2002, no. 4, pp. 113-124. (In Russian)

8. Pamyatnaya knizhka sotsialista-revolyutsionera. Vypusk 2 [Commemorative book of a socialist revolutionary. Issue 2]. 1914. 88 p. (In Russian)

9. Sidorenko I. N. Filosofiya nasiliya: ot metafory k kontseptu [The philosophy of violence: from metaphor to concept]. Minsk, Publishing house of the Belarus State University, 2017. 175 p. (In Russian)

10. Burke K. A Grammar of motives. Berkeley, University of California Press, 1969. 534 p. (In English).

11. Cassese A. Terrorism, Politics and Law: The Achille Lauro Affair. Cambridge, Polity Press, 1989. (In English)

12. Guelke A. The Age of Terrorism and the International Political System. London, Tauris Academic Publishers, 230 p. (In English)

13. Laqueur W. The Age of Terrorism. Boston, Little Brown, 1987. 385 p. (In English)

14. Schmid A. P. [et al.] Political Terrorism: A New Guide to Actors, Authors, Concepts, Data Bases, Theories, and Literature. New Brunswick, N. J. Transaction Books, 1998. 700 p. (In English)

15. Terrorism in Ireland / ed. by Y. Alexander & A. O'Day. London, Croom Helm, 1984. 277 p. (In English)

16. Wardlaw G. Political Terrorism: Theory, Tactics and Counter-Measures. 2nd ed., rev. and extended. Cambridge University Press, 1989. 246 p. (In English)

17. Zulaika J., Douglass W. Terror and Taboo: The Follies, Fables, and Faces of Terrorism. New York, Routledge, 304 p. (In English)

Размещено на Allbest.ru