Некоторые тенденции структурных изменений российского национального культурного пространства в первой четверти XXI века

Размещено на http://www.allbest.ru/

НЕКОТОРЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СТРУКТУРНЫХ ИЗМЕНЕНИЙ РОССИЙСКОГО НАЦИОНАЛЬНОГО КУЛЬТУРНОГО ПРОСТРАНСТВА В ПЕРВОЙ ЧЕТВЕРТИ XXI ВЕКА

Сараф М.Я.

д.филос.н., к.т.н., профессор, Московский

государственный институт культуры

Сараф С.М.

к.т.н., МИРЭА - Российский технологический университет

Ключевые слова: национальное культурное пространство, социокультурная динамика, связность, плотность культурного пространства, информационные технологи, образование, нравственность.

Keywords: national cultural space, sociocultural dynamics, connectivity, density of cultural space, information technologies, education, moral.

Существенные изменения, происшедшие в социальной, экономической и геополитической сферах с начала XXI века практически во всех странах мира, обусловили и значительные перестройки мирового культурного пространства и национальных культурных пространств. Прежде всего, это связано с динамикой развития глобализационных процессов, которые весьма интенсивно шли в плане мировой стереотипизации, но в последние несколько лет заметно изменили свои направленность и содержание, выдвинув на первый план приоритеты региональных и национальных интересов, чему в немалой степени способствовало довольно резкое несовпадение ожиданий с прогнозами политиков относительно территориальных перераспределений социальных контингентов и сохранения высокого уровня потребления.

Структура использования и распределения ресурсов, сложившаяся в так называемом постиндустриальном мире, не оправдала ожидаемые от нее результаты в виде общества массового потребления, ведущего к глобальной конвергенции, обеспечиваемой научно-технической революцией информационных технологий. Казалось бы, созданы необходимые условия для удовлетворения необходимых жизненных потребностей едва ли не всех социальных контингентов и их сотрудничества в общем геополитическом пространстве: пали вековые политические и идеологические барьеры, сформировалось единое экономическое пространство, информатизация создала и открыла для всех единое коммуникационное пространство. Недоставало разве что установления единой системы управления, но и эта цель представлялась вполне достижимой и даже близкой в виде однополярной мировой модели.

Но тут как раз что-то сломалось. Правда, это «что-то» было известно давным-давно как основное противоречие капитализма, и оно никуда не исчезло даже в условиях глобальных изменений в политических и идеологических глоссариях. Характер и структура труда, это единственное подлинное и надежное обеспечение процессов воспроизводства общества, пришли в резкое противоречие с либералистско-патерналистскими принципами распределения и организации общественного бытия, расцветшими под солнцем транснационального капитала.

Под воздействием кардинально изменившихся условий размещения и распределения производственных и сырьевых ресурсов, изменений структуры и способов распределения и потребления, содержания и характера общемировых и региональных коммуникаций многие исторически сложившиеся типы воспроизводства общественной жизни ослабили или вовсе утратили свою функциональность, что вызвало мощные волны социальной мобильности в виде глубоких перестроек социальных структур и масштабных миграционных процессов. Естественной реакцией на это стали, с одной стороны, поиски новых способов и форм их регулирования, с другой - стремления противодействовать этим процессам, сохраняя и укрепляя традиционные способы и формы общественного воспроизводства в наиболее эффективном виде национальных государственно-гражданских образований.

Таким образом, можно с уверенностью говорить о (во многом стихийном) развертывании двух прямо противоположных тенденций в динамике национальных культурных пространств - ослабление их прежде консолидирующих реперных факторов и формирование их новых организационных принципов и соответствующих сигнатур.

Одной из первых жертв пала столь широко пропагандируемая модель мультикультурализма, которая представляла глобализируемое культурное пространство как конгломеративное сосуществование различных социальных контингентов в виде этнических, конфессиональных групп, групп по интересам и т.п. Главным принципом, позволяющим такое сосуществование, здесь является толерантность, то есть речь идет не о едином культурном пространстве, как о континууме системного деятельностного взаимодействия, а, если можно так сказать, о рядоположенности локальных пространств культуры. Упомянутое выше противоречие проявило себя острым и многоаспектным несовпадением культурного и социального пространства.

Культурное пространство формируется как результат целенаправленной деятельности людей, объединяющихся в ее процессе и становящихся таким образом исторической общностью, или субъектом истории, который задает цели и смыслы деятельности, определяет приоритеты и ценности, является ключевым, интегративным социокультурным системообразующим фактором. В модели же мультикультурализма социальное пространство, во-первых, выстроено совсем по иным принципам, чем включаемые в него пространства локальных культур и, во-вторых, является для них чисто внешней средой пребывания, которая, не будучи сферой заботы естественного жизнеобеспечения и воспроизводства, просто «выедается». И в этом плане мигрантские волны эпохи колониализма и нашей современности качественно различаются. Последние уже не играют роли «плавильного котла», а самое существенное состоит в том, что труд перестает быть жизнеобеспечивающим условием, а образование - условием социальной успешности. Это, разумеется, не значит, что они вовсе утратили значение, но такова объективная тенденция.

Мировое культурное пространство все в большей мере становится не столько предметом освоения и духовного усвоения, сколько предметом фиксации внешней приобщенности: «я здесь был, я при этом присутствовал», что опять-таки свидетельствует об углублении противоречий социального и культурного, о значительном превосходстве социального содержания активности над культурным. Последнее прямо-таки вытаптывается, как случается, например, с природными красотами, или с грибными лесами, когда они становятся легкодоступными в силу развития транспортных инфраструктур. То есть культурное пространство становится плоским и даже может быть заменено информационным суррогатом. Это, конечно, признак цивилизационной деградации.

Начавшие усиливаться в последнее время тенденции обособления региональных и национальных социально-экономических и геополитических интересов нашли выражение в расширении влияния национального, и даже националистического, сознания, тесно сопряженного с консервативной конфессиональностью. В этом плане в структуре мирового культурного пространства заметно понижается роль такого элемента как интернационализм, столь значительно определивший его формирование и развитие в прошлом и в позапрошлом веках. Ослабление, а то и вовсе разрывы культурных связей - это довольно частое и тревожное явление в динамике современного культурного пространства.

Намеченные тенденции, имея общемировой масштаб, проявляют себя с различной степенью выраженности, интенсивности и динамичности в различных регионах и странах. Российское национальное культурное пространство, будучи органической частью общемирового, и выполняя в нем системообразующую функцию, так или иначе, испытывает на себе их воздействие, способствует их развитию или препятствует им, прежде всего в силу собственной суверенности и прочности.

Заметно возрастающее деструктивное давление оно стало испытывать с середины прошлого века, и это давление наибольшего напряжения достигло в условиях распада Советского Союза и мировой социалистической системы, следствием чего была утрата Россией роли мировой державы и, в значительной мере, роли духовного лидера. Вторым значением по деструктивности стало то обстоятельство, что России не удалось в необходимой мере сохранить лидерство и на постсоветском культурном пространстве, которое существенно обособилось, а в некоторых случаях стало недружественным, если не враждебным. Одним из главных движущих сил, меняющих структуру культурных пространств, стал национализм в различных своих ипостасях - от осторожной отстраненности до откровенного нацизма.

Национальное культурное пространство формируется и развивается особенно успешно и интенсивно с появлением языка культуры. Так было во все времена. Естественно, что первой и основной его частью испытываемой на прочность становится язык и, соответственно, его высшее выражение и цвет - национальная литература. Здесь исторических примеров не перечесть, но вспомним, с чего начиналось «свободомыслие», приведшее к нынешнему культурному коллапсу. С эстонских сомнений о пользе двуязычия (причем сомнению оно подвергалось почему-то в отношении русского языка, но отнюдь не английского), с чешских «Литерарных листув», с отчаянной борьбы некоторых отечественных писателей за признание за ненормативной лексикой прав литературного языка. А в настоящее время на немалых пространствах речь идет уже о дискредитации русского языка и о его прямом запрете. Ослабление языковых позиций в культуре ведет к ослаблению и разрушению механизмов национальной и культурной идентичности, это второй по значению части национального культурного пространства. Национальное культурное пространство - это понятие далеко не географическое, и заметное сужение сферы хождения русского языка в международных государственных, культурных и бытовых коммуникациях не может не вызывать беспокойства, а уж откровенно враждебные действия по отношению к нему должны ставиться в невыполнимые условия. В настоящее время культура уже не может обойтись собственными стихийными средствами самозащиты, нужны специально разработанные способы и, соответственно, специальный аппарат обеспечения безопасности национальной культуры, обязательно включающий в себя международно-правовой аспект.

Другой вопрос и другая тревожная тенденция - это массовое упрощение языковой практики под воздействием изменений структуры и средств коммуникаций. Русская классическая и советская литература - это, разумеется, высочайшие достижения мировой культуры, значение которых невозможно переоценить, но в настоящее время на структуру речи все больше воздействует информационная техника с ее преимущественно визуальным восприятием слова. Это не может не сказываться не только на характере коммуникаций, но и на способе мышления. Заметно меняются лексика, словообразование, построение и сочетание фраз, выразительные формы и т.п. Для многих контингентов речевая коммуникация упрощается значительным ограничением лексического запаса, достаточно примитивной идиоматикой и неспособностью построить более или менее сложные и взаимосвязные предложения. Немалую роль при этом играет и то обстоятельство, что субъект коммуникации имеет контрагентом не другого субъекта же, не собеседника, а поставщика информации, чаще всего, техническое устройство, которое, кстати сказать, все более трудно отличить, от носителя мысли. И не может не вызывать беспокойство, что все шире применяемое дистантное, или он-лайн обучение умаляет роль личности наставника, преподавателя, педагога. Представления о культурных нормах речевой, поведенческой и других видов коммуникации субъективизируются, размываются, и из стихийности этого процесса вряд ли возникнет существенная культурная инновация.

Проведем аналогию с бытовым танцем. Не столь уж и давно танцам нужно было учиться, знать движения, порядок танцевального действия, соблюдать определенный ритуал. Нельзя сказать, что все это совсем уже в прошлом. Но в массовом порядке бытовые танцы стали представлять совершенно произвольные и даже далеко не всегда ритмические движения. Это, как правило, всего лишь вихляния бедрами и вскинутыми руками, зачастую эстетически малопривлекательные. Экзальтированная эмоциональность здесь мало что поправляет. И боюсь, что культура бытового танца, также как и традиционно высокоразвитая у нас культура бытового пения (скажем, застольного) значительно деградировала, а это немаловажная часть того, что называется национальным культурным пространством. Хотя все приходят в восторг и от русской пляски и от русской песни, но только в поставленном, эстетически осмысленном, сценическом представлении. И речь здесь идет совсем не о пустяках, а о существенном изменении национальной ментальности, представляющем собой, так сказать, эфир культурного пространства. Как тут не вспомнить изумление Л.Н. Толстого русскостью пляски Наташи Ростовой, девушки отнюдь не из гущи народа.

Указанные тенденции свидетельствуют о появлении признаков зыбкости каркаса культурного пространства, формируемого во все большей мере фрагментарной и даже атомарной индивидуальностью. Нарастают процессы субкультуризации, что означает культурную автономизацию малых групп, формирующимся преимущественно по интересам (возрастным, вкусовым, досуговым и т.п.). Не фундируемым необходимостью общественного воспроизводства. Ориентирующие их критериальные ценности весьма произвольны, зачастую взаимопротивопоставлены, довольно агрессивны и не очень-то предрасположены к взаимопониманию и сотрудничеству и не имеют ничего общего с необходимым многообразием культуры. Таким образом, развиваются процессы ризомизации культурного пространства, т.е. множащиеся и автономизирующиеся субкультурные пузыри начинают затормаживать, придушивать общенациональный процесс культурного воспроизводства. Все это ведет к понижению плотности культурного национального пространства.

Здесь открывается второй уровень понижения связности или распределенности единого национального культурного пространства, который можно представить соотношением социального объема нации и степенью развитости систем коммуникаций, в которых она может выступать как их субъект или как их непременное условие. Степень связности, в нашем представлении, определяется синхронностью и однотипностью культурных процессов и степенью равномерности распространения и усвоения несомых ими культурных инноваций [1].

А первый уровень связности национального культурного пространства характеризуется структурой и содержанием соотношений между центрами и периферией. Мы здесь имеем в виду, разумеется, не административную сторону дела, во всяком случае, не в первую очередь, но средоточия духовного творчества, центры производства культурных инноваций, центры культурного притяжения. Чем больше в национальном ареале таких центров, тем развитее коммуникационные сети, тем выше уровень национальной самоидентификации и, следовательно, уровень самоорганизации и способности к культурному воспроизводству. Таковыми выступали и выступают центры религиозные, политические, образовательные, состязательные, торговые. Мера превосходства центростремительных сил над центробежными, субъектами которых выступают социальные группы, ставящие свои узкогрупповые, зачастую корыстные или сектантские интересы выше общенациональных, определяет плотность национального культурного пространства, способность культурно-социальной общности действовать в качестве исторического субъекта.

Современные информационные технологии мощно усиливают эти процессы, но они предоставляют и мощные возможности для их разрушения в зависимости от того, в чьих руках они находятся и в чьих интересах приводятся в действие. Первая четверть нашего века достаточно наглядно и ярко показала эти возможности. Особенность и, может быть, особая сложность современных социокультурных процессов состоит в значительном изменении их субъектности. И дело не только в упомянутом выше умножении и сепаратизации средних и малых социальных групп, а в типе их организации и действия, который стал все больше и больше определяться информационными технологиями. Это группы, создаваемые в пространстве социальных сетей, управляемые и координируемые преимущественно посредством средств индивидуальной связи, способные, действуя по единой программе, чувствовать себя сплоченной общностью, мгновенно мобилизоваться и столь же мгновенно рассыпаться, Так что, в некотором смысле, в национальном культурном пространстве существует и действует и как бы совпадающее с ним, составляя его часть, и противопоставленное ему квазикультурное пространство. Возникают новые принципы и способы структурной организации культурного пространства и социокультурного действия, а, следовательно, и новые очаги и направления напряженностей. Меняется характер и структура лидерских и координационных отношений и, соответственно, характер самоидентификаций участников, В этом квазикультурном сетевом пространстве теряют значения, прежде всего, реперные ценности официальных структур, но весьма возрастает роль групповых, особенно тех, которые объективно выражают интерес управляющего субъекта, особенно, если он скрыт, что, как правило, и бывает.

Сказать, что это явление очень уж новое вряд ли можно, поскольку распространение и рост влияния литературы, особенно утопической и художественной, производили подобные феномены, когда некоторые социальные контингенты пытались строить свою жизнь по ее конструкциям. Но если литература, творчески осмысливающая и перерабатывающая жизненный материал, всегда хорошая литература, то жизнь, построенная по литературному образцу, едва ли когда состоятельна. Новое же состоит в том, что существенной частью культурного пространства становится киберпространство, которое при своей высокой технологичности, масштабности и динамичности несет в себе опасность замещения социокультурной объективной и субъективной реальности реальностью виртуальной. Опасность эта тем более велика, что культурное пространство представляет собой открытую информационную систему, которой присущи общедоступность, информационное взаимодействие, использование единой согласованной системы протоколов, обмена и форматов представления информации [2]. Это обстоятельство делает открытые информационные системы наиболее уязвимыми для враждебного информационного воздействия и способными использоваться в качестве такового. Социальные технологии позволяют «перекодировать» сознание, начиная с изменения исторической памяти и заканчивая миром символов и смыслов. Главным объектом деконструкции становится именно социальный код народа, поскольку именно на него ориентируется социальная память общества, позволяющая ему противостоять как разрушению извне, так и самоуничтожению [3].

И здесь не может остаться вне внимания вопрос о такой части национального культурного пространства как система образования. Она является важнейшим фактором, обеспечивающим его формирование, развитие и единство. Но она же первой подвергается активному воздействию деструктивных и центробежных процессов и, в определенной мере, сама же и производит таковые. Неизбежное и необходимое применение высоких информационных технологий в системе образования не только меняет его методы и структуру, но содержание и способы процессов воспроизводства культуры. Это, прежде всего, новый тип грамотности, которым в начале века нужно было овладевать значительным самодеятельным контингентам населения, а к настоящему времени он становится всеобщим и обязательным. Его язык от словесно-образных и логических оснований расширяется к визуальным, чувственно-образным методам производства и конструирования мысли, подобно тому, как информационные технологии направлены от электронной техники к квантовой.

Но как будет меняться в этом процессе человек - это вопрос, на который сегодня нельзя ответить уверенной формулой времени Просвещения: «ученье - свет». Впору вспомнить русскую поговорку, что «дуракам и грамота во вред», и что «плоды просвещения» далеко не автоматически есть благо для их обладателей, что, впрочем, известно со времен Руссо и даже ранее. Вопрос состоит в том, насколько овладевающий грамотностью человек действительно обретает субъектность, то есть способность к самостоятельности мышления и деятельности, как и чем обеспечивается такой результат. СССР занимал одно из ведущих мест в мире по грамотности населения, особенно (чем мы особенно гордились) по числу людей с высшим образованием, справедливо видя в этом предпосылку для ускорения социально-культурного и научно-технического прогресса в стране. Однако наши стратегии «ускорения» дали, скорее, неожиданный (хотя, наверное, смотря для кого и обескураживающий) результат. Сфера образования - одна из наиболее зависимых от динамики киберпространства и, следовательно, наиболее нуждающаяся в механизмах своей информационной безопасности, в которой специалисты выделяют несколько важнейших аспектов: программно-технический, информационно-поисковый, правовой, культурологический и организационный [4].

В культурологическом плане безопасность образования обеспечивается возможностью включения обучающегося в процесс общественного и культурного воспроизводства на основе органического соединения совокупности получаемых знаний и компетенций с социально значимым и личным опытом достижения целей.

Мы полагаем, что наибольшую актуальность на нынешнем этапе социокультурного воспроизводства приобретает проблема, вырастающая из основного противоречия современного образования - противоречия между быстро расширяющимися его техническими и технологическими возможностями и заметным вымыванием из него гуманистического компонента и сужением его гуманитарного содержания. О наличии этого противоречия говорит хотя бы то обстоятельство, что все чаще, и как ни странно в России, в культуре которой столь сильны традиционные ценности, заявляется и даже вводится в практику отделение процесса образования от процессов воспитания. Добавим к этому давно установленную тенденцию определенного повышения независимости жизненного благополучия от характера и содержания полученного образования, заметную невостребованность дипломированных, особенно молодых, специалистов, и открывается еще более глубокая и острая проблема - разрыв между образованием и трудом, что является одним из наиболее существенных признаков кризиса социокультурного воспроизводства: социального, вследствие того, что снижение значимости труда ведет к деградации социальной структуры общества, культурного, вследствие того, что оно ведет к деградации общественной нравственности. Как в бизнесе сегодня преобладает направленность не столько на удовлетворение общественных и индивидуальных потребностей, сколько на сбыт как таковой для получения прибыли, так в нем же преобладает направленность на хищническое использование трудовых ресурсов, без особой заботы об их сохранении и расширенном воспроизводстве. В отношении национального культурного пространства - это процесс его «выедания».

На мой взгляд, схожее понимание этих тенденций движения культурного пространства выражает и известный телепублицист В.Т. Третьяков, делая предположения, что в массовой культуре может возобладать масскультовый тоталитаризм агрессивных меньшинств разного толка, живущих и действующих в разных сектах. А массовое среднее и высшее образование окончательно деградирует до того уровня, который даже в XIX веке считался уровнем невежества. Что же касается изменения социальной структуры, то он полагает, что биороботы, вытеснившие человека из сферы труда, составят класс надсмотрщиков над населением, а правящий класс вообще перестанет общаться с так называемыми простыми людьми, предоставив эту функцию биороботам [5]. Картинка похлеще оруэлловской. Но формирующиеся на основе компьютерных и сетевых технологий цивилизации, начало которых С.Н. Гринченко и Ю.Л. Щапова относят соответственно к 1946 и к 1979 годам, и представителями которых, по их мнению, становятся виды homo sapiens technologicus и homo sapiens noosphericus, действительно способны породить новые сословия по культурно-образовательным основаниям [6]. Таким образом, можно утверждать, что с начала нынешнего века российское национальное культурное пространство подверглось серьезным испытаниям, связанным, прежде всего, с распадом того исторического типа общности, которое получило название советского народа. Особенно остро это выразилось в разделении и во многом искусственном противопоставлении украинской и русской частей единого культурного пространства.

К настоящему времени в России произошло значительное продвижение в плане формирования новой структуры культурного пространства, его укрепления и развития. Однако весьма заметно и действие негативных, деструктивных тенденций, выражающихся в ослаблении его плотности и связности, в сокращении притягательных ареалов культурных, духовных центров, в существенном снижении качества и социального престижа сферы образования и науки.

Надежды на воспроизводящую функцию культурного диалога, которыми полна отечественная культурологическая литература [7], конечно, имеют основания, но в современных геополитических условиях, все более сужающих возможности сотрудничества, национальное культурное пространство должно быть обеспечено собственными специальными техниками обеспечения своей безопасности.

Список литературы

1. Сараф М.Я. Измерение культурного пространства // Пространство и время. 2013. - № 1.

2. Бояров Е.Н. Ключевые проблемы информационной безопасности сферы образования // Педагогика высшей школы. 2016. - № 3.1 (6.1). - С. 42-45. - https://moluch.ru/th/3/archive/43/1500/

3. Ремарчук В.Н. - https://nic-pnb.ru/analytics/sotsialnye-tehnologii-kak-instrument-razrusheniya/

4. Персональный сайт Николая Баранова. Тема 5. Информационное противоборство и безопасность. - https://www.nicbar.ru/politology/study/56-kurs-informatsionnaya-bezopasnost-v-mezhdunarodnykh-otnosheniyakh/589-tema-5-informatsionnoe-protivoborstvo-i-bezopasnost

5. Третьяков В.Т. Контуры будущего - вырождение или перерождение? Контуры будущего в контексте мирового культурного развития // XVIII Международные научные Лихачевские чтения. - СПб., 2018, - С. 192-193.

6. Гринченко С.Н., Щапова Ю.Л. Информационное общество и информационная сложность человека от древности до цивилизации: модельное представление // Большая Евразия. Ежегодник. Вып.1, ч. 2. - М., 2018. - С. 608.

7. Ремизов В.А. Культурно-цивилизационные процессы. - М.: МГИК, 2020. - С. 53-77.

Размещено на Allbest.ru