Юродство, потемневшие иконы и механизм забвения в контексте семиотической системы культуры

В очерке, стремящемся стать патериком, делается акцент на духовной жизни обители, насельники которой подвизались в крайней скудости, жаждая богатства духовного, а не восстановления стен. В преодолении материальных интересов рождалась любовь и бескорыстие иноков.

Словно реализуя метафору Жака Деррида, а также Топорова -- мир как текст, Галина Пыльнева узнает Украину сквозь призму творчества Шевченко, Гоголя, Куинджи, удивляясь тому, как ночью, таинственной и одухотворенной, «странно увидеть настоящую украинскую хату с маленькими окнами, крытую соломой, обмазанную глиной и выбеленную известкой» [10], как, например, на картине Архипа Куинджи (1842--1910) «Украинская ночь».

Семиотика потемневшей иконы

Эль Греко. Христос в молитве (1595--1597) [14]

Тема света, исходящего из тьмы, объединяет работы обрусевшего грека Куинджи и испанского художника, уроженца Крита, Эль Греко (1541--1614).

Куинджи, Архип Иванович. Христос в Г ефсиманском саду (1901) [5]

Куинджи, Архип Иванович. Лунная ночь на Днепре (1880) [6]

Место юродства в семиотической системе культуры

Юродство есть в тех христианских странах, где встречаются потемневшие иконы, порождающие опыт бытового общения с апофатическим богословием. Первый русский юродивый -- блаженный Прокопий Устюжский 8.07.1303 по ст. ст.) -- выходец из Пруссии. После разорения отца он прибыл в ганзейский град -- Великий Новгород и принял Православие. Не оставивший по себе никакой памяти в Пруссии, он стал русским святым, приобщившись к важнейшему коду русской семиотической системы -- к потемневшей иконе, которая выражает и формирует особенности сознательного и бессознательного в поведении человека. Сознательную устремленность к святости и бессознательное желание скрыть ее за внешним юродством и его падшим секулярным двойником -- бунташеством.

Динамику его судьбы повторяет блаженная Ксения Петербургская: не осталось воспоминаний о ее молодости, но после смерти супруга она приняла на себя подвиг юродства, достигнув святости. Ею двигала любовь к почившему, ибо он умер без покаяния, и блаженная Ксения взяла на себя крест его грехов, чтобы очистить их собственным страданием, к которому приводит юродство. Внутренний мир святого -- любовь и святость -- прикрыты внешним безумием, мнимой духовной болезнью. А болезни воспринимались как следствие грехопадения Адама, то есть как следствие греха, а порой и влияния духов зла.

На иконе полнота бытия святого сокрыта потемневшими от времени красками, в житии юродивого святость спрятана под внешним, напоказ, безумием и грехом.

В семиотической системе культуры связаны все элементы и целое повторяется частью. Целое -- это космическая тьма, это мир во грехе, который, как пелена, окутывает тьмой творение. Часть, символизирующая сущность вселенских процессов, -- периоды революций в истории человечества, которые тоже являются целым, частью коего, символизирующей и его, и его способность к обновлению становятся потемневшие иконы и святость под спудом внешнего юродства, свидетельствующего о свете на языке тьмы, к которому привыкло больное сознание современников святого. Его показное безумие имеет не только внутренние детерминанты (желание скрыть свой подвиг), но несравненно более важные детерминанты внешние -- желание заговорить о святости на языке мира, но мир во зле, мир безумен, поэтому безумен и язык жестов и поступков, а не только слов юродивого.

Целое -- это огненное сошествие Святого Духа в Троицу, которое предсказывает чудо обновления вселенной, однако не всей, а только святых, но не космической тьмы.

Часть, указывающая на целое, -- это реставрация духовных ценностей после революций, а в свою очередь ее частью, указывающей на сущность целого, становится обновившийся иконографический образ и признанная святость юродствующего подвижника. В контексте катафатического богословия потемневшая икона и подвиг юродства -- символы вселенной во тьме, космической ночи. В контексте апофатического -- они указывает на непознаваемость Творца. Таким образом, человеческая культура является частью вселенной и сохраняет ключи к ее пониманию (ср. катафатическое Богословие), но она же является частью замысла Творца о творчестве своего творения и сохраняет ключи к постижению Его непостижимости (ср. апофатическое Богословие).

Дионис выражает первобытное алкание истины, обретшее полноту в Логосе юродства. А винопитие -- теневое истолкование логоса Причастного Вина. Архетипы как двойники Логосов утратили зерно благодати с приходом христианства, которое хотя и в искаженном виде, но предваряли, а ныне стали деструктивными.

Космос как самостоятельная семантическая единица

«Лунная ночь на Днепре», потемнев, разделила судьбу икон. Но на обновившейся иконе вновь засиял Свет, и семантика иконы стала иной: космосу и тьме мира во грехе противостоит Спас. Такова же семантика иконы Сошествия Духа Святого на апостолов: языки пламени почиют на главах апостолов, которым противостоит символическая фигура темного космоса, что внизу. Хотя апостольское служение связано с образом обновившейся иконы (катафатическое (утвердительное, положительное) богословие), а юродство -- потемневшей (апофатическое (отрицательное)), эти два подвига сходятся как противоположности. Когда апостолы заговорили на разных языках, их признали пьяными. Узкому человеческому сознанию чужды и смешны как глоссолалии апостолов, с их явной благодатью, так и сокровенное служение юродивого. Но юродивый сам притворяется пьяным, а апостол оправдывается, уверяя, что в три часа дня (по-нашему около девяти утра) апостолы не могут быть пьяны (Деян.: 2, 15).

Сайт иконописца Петра Нефедова. Сошествие Святого Духа на апостолов -- икона из праздничного ряда храма на о. Городомляна озере Селигер. URL: http://petr-icons.ru/icon/018.html(дата обращения: 29.05.2019)

Пятидесятница.

Кирилло-Белозерский историко-архитектурный и художественный музей-заповедник XV век: URL: №р8://ргауо8Іауіе.ги/8а8/ітаде/100607/60751.Ь^рд?1466191240 (дата обращения: 29.05.2019)

Работы Эль Греко и Куинджи сохраняют память о чуде обновления. Темный фон -- это память о темнеющих красках на левкасе. Но, кроме того, это и символ грехопадения мира, всей твари в нем, всего космоса, не просвещенного светом Христовой Истины. На праздник Троицы обновилась не вся тварь, но власть над первородным грехом получил лишь человек: только апостолы пребывают в пламени, а весь мир по-прежнему погружен во тьму и действительную, и символическую, то есть в тьму греха, поэтому фигура, обозначающая космос на иконе Троицы, изображена на фоне греховной ночи, представленной также покрывалом в руках космоса. Космический смысл тьмы картинного пространства почувствовал И.В. Долгополов около картины Эль Греко «Вид города Толедо».

«Впервые я зримо ощутил, осязаемо почувствовал реальность движения нашей планеты в Космосе. И это ощущение громадности пространства, непостижимости, необъятности мира, вселенной, окружающей нас, уже не покидало меня... Как ничтожно мал человек, как бы потерявшийся в этих просторах! Вот он бродит по пустынным дорогам, переплывает на белом коне быструю реку... Истинно не люди, а лишь черви малые, затерянные человечки, копошатся в этом гулком, летящем в бездне галактики мире.

Эль Греко «Вид города Толедо»

Никто до Эль Греко и, пожалуй, никому, кроме позднего Ван Гога, не удавалось с такой безнадежной ясностью ощутить всю трагическую суть конечности бытия рода человеческого, его обреченность и подвластность грозным стихийным силам.

С неистовой, неодолимой стремительностью продолжала полет наша Земля в аспидно-черных провалах Вселенной, и не небо, а зияющую бездну Космоса ощущал я в прорывах седых туч...» [7].

Потемневшая икона соотносима с космической тьмой, которая в день Троицы засияла благодатью, принявшей образ языков пламени. В момент их сошествия на апостолов вселенная, подобно иконе, начала обновляться, а космическая тьма отступать.

Упоминание о Куинджи в книге Галины Пыльневой свидетельствует об архетипическом родстве их художественных миров. Она тоже жила среди тьмы советского времени: «...я помню первые свои годы у тетушек... Они разговаривали вполголоса, оберегая меня, чтобы я этого не слышала. Я делала вид, что сплю, но мне, конечно, было интересно, о чем они говорят -- в детстве все интересно. И они говорили: у такой-то мужа взяли, у такой-то брата, у кого-то сослуживца... Люди исчезали, чаще всего по ночам, и я чувствовала, какое напряжение было у тетушек, особенно ночью, если какие-то стуки, звук подъезжающей машины... Сразу напрягались так, в окно смотрели... Ждали всё. В такое время поумнеешь быстро и соображать будешь четко: что можно говорить, чего нельзя говорить, что можно спросить, чего лучше не спрашивать» [8].

Тьму духовной ночи прорезает свет от житий современных подвижников. Мотив обновления и восстановления обителей (Глинской пустыни, Троице- Сергиевой лавры) и дневниковая фрагментарность при описании их жизни характерны для поэтического мира Галины Пыльневой: рассказывая о многообразном опыте переживания Пасхи в концлагерях, в лепрозории, в старинных дворянских семьях, писательница продолжает выкладывать мозаику.

В «Глинской мозаике» поэтический образ обители, живущей так, словно денег не существует, рождается из кружева слов, включающих инклюзы неупотре-бильных, прорезающих тьму забвения. Храм назван двухсветным, то есть с окнами в два ряда -- один над другим (или напротив друг друга). В электронной антологии «Русская литература от Нестора до Маяковского» это слово в вариантах «двусветный» и «двухсветный» использует только Булгаков в шестой главе романа «Белая гвардия», когда речь идет об актовом зале знаменитой киевской гимназии, где разместились 200 юнкеров, 120 из которых не умеют стрелять (то есть действие происходит тоже на Украине). «Иеромонаха» Галина Пыльнева именует «священноиноком» -- это слово встречается в 11 главе Сказания Авраамия Пали-цына, в которой повествуется о видении огненного столпа над Троицким храмом Троице-Сергиева монастыря (ныне лавры), -- что видел священноинок Пимен во время осады.

Космическая ночь в художественном мире Галины Пыльневой соотносима и со тьмой советской атеистической системы, и именно в эту тьму мира -- на символическом языке в тьму космоса -- выходят на подвиг юродивые, живущие в шуме города, а часто среди блудников и убийц, веря, что и они достойны спасения.

Миссия юродивого в космической тьме

Юродивый вступает в поединок с падшей природой мира в целом, он смеется миру, или над миром, бросает вызов не просто городу, но космической ночи. Если преподобный очищает свою душу, несет крест покаяния за личные грехи, помогая всем, кто к нему обратится, то юродивый возлагает на свои плечи тьму мира в целом, грехи ближних и дальних, обличая и спасая которых он вызывает всеобщий смех.

Из писателей христианской Европы ближе всего к идее юродства, точнее священного безумия, подходит в «Похвале глупости» Эразм Роттердамский, возвеличивающий его в третьей части своего труда, говоря, что божественные тайны раскрываются лишь в состоянии духовного опьянения, экстаза, священного безумия. Духовный экстаз без отсутствующего в Западной Европе учения о состоянии прелести, в котором подвижник может принять тьму за свет, а зло за добро, опасен, так как легко порождает безумие, причем совсем не священное, -- множество примеров тому приводит Марк Орлов в исследовании «Сказания и легенды средневековой Европы». Православное противоядие от состояния прелести -- смирение, запечатленное в потемневших иконах -- ибо грешному человеку пристально смотреть на иконописных святых -- дерзостно -- иконы не рассматривают, перед ними предстоят, склонив голову. Потемневшая икона -- материализованный призыв к смирению и трезвению, не позволяющий впасть в прелесть и гордость. В семиотической системе культуры все взаимосвязано: созерцание потемневших икон психологически рифмуется со смирением, учением о состоянии прелести -- с явлениями, противостоящими религиозному экстазу Европы.

Возвращаясь к теме священного безумия, отметим, что Православие противопоставляет католическому экстазу Терезы Авильской юродство Христа ради.

Первой юродивой стала византийская святая Исидора (ум.в 365), но ее подвиг нетипичен, ибо юродивые чаще подвизаются не в монастыре, а в городе, не имея дома, пропитания, а порой даже одежды, воцерковляя и очищая нагоходством языческий дионисизм.

Георгий Федоров замечает, что подобно тому, как на смену доброму молодцу в русских сказках приходит Иванушка-дурачок, так эпоха благоверных князей в русской истории сменяется эпохой юродивых, которые становятся преемниками святых князей в социальном служении: достигнув бесстрастия, некоторые иноки возвращаются в мир, ибо их цель теперь не только бороться с личной склонностью ко греху, сколько смеяться (ругаться) над законами человеческой природы (св. Симеон Юродивый (VI) отправляется мыться в женскую баню) и мира (в XIV в юродивые Никола Кочанов (жил в Новгороде на Софийской стороне) и Федор (с Торговой стороны) пародировали битвы софийского и торгового веча, сходясь в поединке на волховском мосту). Юродивый отрекается от своего ума, и своим безумным поведением свидетельствует о безумии мира, и учит бороться за небесное, а не за земное. Юродивый кажется безумным в безумном мире, чтобы как зеркало отразить абсурдный мир, тем обличив и исправив его.

Юродство -- единственный тип святости, освящающий смех. Типологической особенностью житий юродивых становится трансформация абсурдно-смешного в Истинное и Благодатное: юродивый смеется над миром, а ум его пребывает в покое и благодати.

Самое непобедимое, что побеждает юродивый в природе человека -- это тщеславие. Прокопий Устюжский (+ 1303) познал всю тщету своего существования настолько, что воскликнул, что им гнушаются даже псы, среди которых он, нагой, хотел согреться в лютую стужу, а они вскочили и убежали.

Он отрекся от всего земного, даже от своего земного ума, поэтому его ум отражает благодатную Истину, которая кажется миру безумной (так, юродивый может целовать двери дома блудницы, объясняя, что к ней прижался ее ангел-хранитель, вытесненный из дома, где лютуют блудные бесы, -- и бросать камнями в церковный крест, ибо в храме царит святость, а вся нечисть вытеснена за пределы храма и вьется везде, даже у креста -- примеры приведены из жития св. Василия Блаженного). Отрекшись от себя, от всякого греха и прихоти в себе, юродивый живет ради Бога и спасения безумного мира. В отличие от Преподобного пустынножителя, он -- святой экстраверт, готовый спуститься в самую гущу бед человеческих, даже в мир городского дна и порока, и освятить его своей молитвой и ревностной любовью, которая внешне может показаться странной блажью юродивого (св. Симеон спасал блудниц, объявляя их своими «женками», выделял им содержание из собранной им милостыни и грозно ревновал к измене). Но его ум и прозорливость всегда прикрыты безумием Христа ради, ибо он подражает Христу в спасении мира и преображении природы человека из страстной в бесстрастную, поэтому это высшее служение прикрыто смиренным безумием.

Юродивый -- воплощенная духовная свобода, ибо он оставил все, даже ум -- Христа ради -- и ему нечего терять и некого бояться. Юродивый воплощает народную мечту о простолюдине, свободно общающемся с царем. Св. Николай Псковский (+1576) в 1570 г., во время похода опричного войска на Псков, угощал Ивана Грозного куском мяса, тот отказался: была первая неделя Великого поста. На что юродивый заметил, что лучше в пост есть мясо, чем человечину -- и тем спас Псков от погрома, как то случилось с Новгородом. Фигура Ивана Грозного тоже подобна потемневшей иконе, ждущей своего обновления.

Юродство -- самое яркое воплощение идеала свободы в христианстве, ибо это свобода не только от личного греха, но и от греховных склонностей самой человеческой природы (вспомним св. Симеона с его походами в женскую баньку). Юродство -- вера в возможность преобразить космическую ночь и падшую природу человека и всего мирозданья, прорезав их благодатью.

Покой и воля в семантических системах романтизма и христианской культуры

Если у Пушкина покой и воля -- еще не само счастье, то Галина Пыльнева ощущает его именно как свободу и покой, ибо ей открылся «мир такой глубокой внутренней тишины и невыразимого покоя, которого больше не дано было нигде» [9].

Разница в переживании свободы в романтизме и в христианстве основана на том, что христианский логос свободы и покоя наиболее полно явлен в образе субботствования Спасителя, который также был увит пеленами, как и Лазарь Чет-веродневный. Пелены символизируют связанность греховной природы человека, его страстной плоти. Когда дисциплина связывает пеленами грех, рождается духовная свобода.

Во время службы в обители всегда читали, но тьму забвения прорезал единственный всполох памяти, в которую врезалось лишь одно: «О. Иосиф читал: „Мы не можем запретить птицам летать над нашей головой, но мы можем и должны не позволять им вить на ней гнездо“» [9]. Это образное сравнение помогает бороться с помыслами. Перед нами единственная цитата из ежедневных чтений, что отражает меру, которую может понести человеческая память, ибо если она слишком перегружена реалиями, то созданное ею художественное пространство тоже кажется юродствующим, например, Андрей Голов творит так, словно икона памяти никогда не темнела, или обновилась полностью, но насыщенность памятью делает его стихи также апофатическими.