Элементы минойской и микенской культур в жизни эллинов

Можно ли в самом деле полагать, что все эти сцены рыцарского мастерства на микенских печатях, принадлежащих самому дому Агамемнона, не имеют никакого отношения к эпосу, прославляющего его в более поздний период? Конечно, что касается тех или иных отдельных сцен - вариации тут неизбежны и допустимы, но кто будет отрицать, что убеждённость Шлимана относительно существенной взаимосвязи между ними была в значительной степени оправданной! Рассмотрим хотя бы внешний облик знаменитого перстня-печати из Четвертого миной- ского шахтового захоронения, на котором некий герой, очевидно, в защиту упавшего воина-соратника, наносит удар его обидчику и сбивает того с ног. Отступающий соратник того, прикрытый большим щитом, нацеливает копьё на нашего героя, но не может достать его. За исключением того, что в случае нашего протагониста, он вооружён не копьём, а пикой, и упавший товарищ протагониста всего лишь ранен, а не сражён насмерть - у него всё ещё есть силы приподняться на одну руку - эта сцена любопытным образом напоминает эпизод из семнадцатой книги «Илиады», причём в подробностях. Там Аякс Теламонид, стоя перед телом Патрокла, наносит удар Гиппофию, в то время как Гектор метает своё копье в Аякса, но просто не попадает в цель.

Многое можно прокомментировать в отношении до-гомеровских иллюстраций, появлявшихся в произведениях Гомера, но я ограничу себя здесь ется «позднеионической». «Поздние ионийцы» больше не использовали бронзу для изготовления своего оружия. Более того, они были хорошо знакомы с письменностью и носили перстни с печатями. ещё только одним примером. В храмовых хранилищах Кносского дворца, датируемых около 1600 г. до н.э., был обнаружен оттиск глиняной печати, на котором было изображение некоего морского чудовища с собачьей головой, поднимающейся среди волн. Это чудовище напало на лодку, в которой можно было рассмотреть человека, избивающего его веслом (См: Рис. 3) Смотри мой доклад: B.S.A. No. ix. p. 58.. Но этот монстр является прототипом Сциллы, и хотя количество её собачьих голов умножилось во времена Гомера, мы можем засвидетельствовать здесь воплощение приключений Улисса в виде гравировки, созданной на драгоценном камне за полтысячелетия, по крайней мере, до времёнгреческого эпоса. Более того, может показаться, что этот же самый эпизод стал предметом иллюстрации в более крупных произведениях минойского искусства и, как мы можем предположить, сопровождался большими подробностями. Фрагмент настенной росписи, обнаруженной в Микенах, демонстрирует часть головы монстра перед неким изогнутым предметом, напоминающим корму судна на оттиске печати. Д-р Студничка, с большой долей вероятности, распознал в этом рисунке тот же самый образ.

Рис. 3. Глиняная печать из храмовых хранилищ Кносского дворца

Но кроме подобных перекрёстных сюжетов, дающих о себе знать в отдельных эпизодах, и кроме подробного знакомства с материальной инфраструктурой минойской цивилизации, сами стихи Гомера показывают глубокую общность с натуралистическим духом, что пронизывает всё минойское искусство в его лучшем воплощении. Вполне общеизвестно, что сравнения Гомера, касающиеся животных, напоминают то, как эти животные были представлены на шедеврах минойского искусства. И в том, и в другом случае, у нас есть верные свидетельства для сопоставления, и когда в «Илиаде» нам преподносят реалистичное изображение головы льва на шее быка или же этой же головы, но поднятой в ярости на копье охотника, мы обращаемся к изображениям этого же льва на минойских драгоценных камнях.

В переходный период, который знаменует собой завершение эпохи бронзы в Греции и на Эгейских землях, не существовало настоящего искусства гравировки на камнях Существуют также грубо вырезанные пе-чати, относящиеся к раннему геометрическому периоду, но они выполнены из мягких матери-алов.. По этой причине, в гомеровских стихах нет упоминаний ни об инталиях, ни о перстнях-печатях. И всё же в «Одиссее» Гомера присутствует образ той животной жестокости, тематике которой посвящено множество ми- нойских гемм. Речь идёт о сцене с собакой, держащей в зубах и передних лапах бьющегося оленёнка - именно она описывается в качестве орнамента золотой броши Улисса. Анахронизм, с которым мы имеем дело здесь, не был прокомментирован прежде ни одним из исследователей творчества Гомера. А ведь мы теперь имеем представление о всех типах фибул эгейской «хал- ко-сидерической эпохи» - если я могу использовать такое выражение применительно к переходному периоду между бронзовым и железным веками - со всеми их изъянами, к этой же эпохе принадлежали и стихи. Невозможно представить - пусть даже их типичные образцы наводят на мысль об этом - что какая-нибудь из этих фибул могла бы быть украшена натуралистическими изображениями подобного типа. Провести параллели между двумя эпохами было мучительно трудно, для этих целей пришлось перебирать модные обычаи, что существовали на три или четыре века позже, чем археологическая культура, описываемая поэмами Гомератипов, относящихся к VII веку до н.э. (В одном случае место кошки или леопарда перед птицей занимает крылатый сфинкс). Эти производные образцы датируются VI или даже V веками до н.э., поскольку последний названный пример был найден вместе с фибулой типа «Чертоза». Само же кладбище в с. Лючии, согласно иссле-дователю (цит. с. 313), датируется только около 600 г. до н.э, из чего видно, насколько малое от-ношение эти «собачьи» фибулы позднего Галь- штатта имеют к «броши Улисса».!

Не следует ли нам предположить, что декоративные мотивы, использованные для создания броши Улисса, были заимствованы с украшений более раннего периода, когда фибулы в Греции практически не использовались в быту Ранний «смычковый» тип едва ли встре-чался раньше Третьего Позднего минойского периода, когда искусство гравировки украше-ний уже пребывало в упадке., по крайней мере, перфорированные инталии, что носили на запястье в качестве оберега. Один пример подобной фибулы с Восточного Крита, где изображена сцена, напоминающая мотивы сцены на броши, вы можете увидеть на рис. 4.

Гомеру не составило труда приписать внешний облик древней броши украшению более позднего периода, с которым он был уже самолично знаком. Но опытному глазу археолога вполне очевидны древние корни гомеровских украшений - с той же лёгкостью он обнаружил бы античные украшения в комплекте средневековых реликвий.

Когда во времена уже позднего эпоса мы опознаём некоторые героические сцены как уже изображённые ранее минойскими художниками, и находим в нём целые эпизоды, преисполненные подлинным духом того времени, когда солнце высокого искусства ещё только-только всходило, мыможем задаться вопросом, каким образом такие совершенные проблески жизни давно ушедшего человечества так сохранились! Мы можем поискать ответ на этот вопрос в любой из теорий, которыми мы сейчас располагаем. Детализированность многих наблюдаемых нами параллелей исключает мысль о том, что мы имеем дело со случайно удачной работой воображения. Нас никак не оставляет вопрос: может ли такая такая выдающаяся сила поэтических описаний сочетаться с её полной противоположностью в живописи? Ведь, что мы наблюдаем в живописи того периода, когда гомеровский эпос принял свою окончательную форму - это процессы деградации и усреднения.

Рис. 4. - Инталия из гематита с о. Крит с изображением собаки, держащей в зубах оленёнка.

Но если единство столь противоположных величин видится в высшей степени анекдотичиным, как мы тогда объясним его феномен? С помощью каких средств память о столь отдалённых, но великих временах, была увековечена и сохранилась столь незамутнённой? Не устаю повторять, что существует одна единственная возможность, благодаря которой все эти эпизоды из жизни древней микенской цивилизации, а также её выдающееся искусство были доведены до нас в целости и сохранности. Произошло это потому, что они были «забальзамированы» в среде раннего эпоса - наследия не-эллинских предков, которые в равной степени разделили славу Микен и минойского Крита. Только так крылатые фантазии тех давно исчезнувших эпох смогли сохранить свою первозданную форму и пронести свой колорит через тёмные времена забвения и смогли украсить собой наступивший за ними Ахейский мир.

Действительно, разве в природе получился бы инклюз, если муха не была бы забальзамирована в янтаре? Как могли славные деяния миной- ской эпохи (или просто повседневные эпизоды из минойской жизни) сохраняться в течение столь долгих веков и оказаться включёнными в более поздний пласт эпоса, если же они не подверглись бы своего рода «бальзамированию», обеспеченному им древним поэтическим циклом? Но рассматривать ранний материал исключительно в «снятом» виде, т.е. будучи полностью поглощённым более поздним, было бы несправедливым упрощением существовавших в то время условий одновременного хождения двух языковых культур, о которых я уже писал выше. Сам процесс, возможно, начался очень рано, и длительный контакт языка ар- кадийской ветви, которая наиболее близка оригинальной речи греческого эпоса, с доминирующим языком микенцев, внёс значительный вклад в его развитие. Более того, даже в собственно минойских культурных элементах мы можем столкнуться с неким наслоением - например, период активного использования щита, закрывающего тело, и период использования маленького круглого щита и кирасы могут накладываться друг на друга, но и оба оставить раздельные следы.

Поэмы Гомера, в той форме, в которой они окончательно сформировались, являют собой производное длительных усилий по сведению воедино старых и новых культурных элементов. Естественно, что результат этой гармонизации нельзя назвать достигнутым полностью, ведь свидетельства смешения старого и нового - своего рода «лоскутное одеяло» - зачастую совершенно очевидны. Многие черты художественного произведения настолько противоречат друг другу, что становится ясно - они никак не могли быть созданы в одну и ту же эпоху. Профессором Гилбертом Мюрреем было отмечено, что «даже метафоры, которые ярче остальных символизируют для нас дух гомеровской поэзии, во многих случаях, не являются творчеством одного Гомера, они зачастую включают в себя фрагменты компиляций. Их яркость, меткость наблюдения, их свежесть и непосредственность просто вводят нас в заблуждение»The Rise of the Greek Epic, p. 219. Профессор Мюррей отмечает (ук. соч. с. 215), что «поэтам нашей “Илиады” едва ли было необходимо видеть льва воочию, чтобы потом описать его. У них уже был запас готовых метафор, охватывающих практически каждый момент из жизни льва».. Многие части текста поменяны местами, «так как изначально они были написаны как иллюстрации к совсем другим событиям».

Остается ещё много неизученного в вопросе сохранения элементов ми- нойской цивилизации почти в каждой области культуры более поздних эпох греческой истории. Здесь, кроме устной традиции, мы всегда вынуждены принимать во внимание материалы письменных источников, которые сохраняются более длительное время. Как мы сейчас знаем, развитые системы т. н. «линейного письма» были известны не только на Крите, но и в материковой Греции в поздний микенский период Среди недавних открытий в этой области - целая серия ваз поздней минойской эпохи из Тиринфа с надписями, представляющими со-бой материковый тип развитого линейного письма минойского Крита..

Однако, в формировании ранней греческой культуры приняли участия и другие процессы, кроме прямого заимствования у микенской традиции - обнаружить их следы нам поможет аналогия с ранним Возрождением в Италии. В эпоху поздней классики многие более устойчивые образцы минойского искусства, такие как геммы и печати, были, собственно говоря, объектами «возрождения». Я рискну предположить, что едва ли может быть поставлен под сомнение тот факт, что образцом серии ранних греческих типов монет послужили ми- нойские инталии. Такие довольно натуралистичные изображения коровы, почёсывающей голову задней ногой или вылизывающей бок, или телёнка, сосущего её вымя, которые можно видеть на монетах из Гортины, Каристоса и Эретрии, прямо скопированы с ми- нойских гемм. Изображение двух лебедей на монетах из Эйона в Македонии напоминает традиционный тип изображений на инталиях, изготовленных в ту же эпоху. На ту же самую аналогию наводят изображения коз, как бы придерживающих с двух сторон фиговое дерево на некоторых недавно найденных на Скиросе монетах эпохи архаики. С другой стороны, художественная композиция «Львиных ворот» Микен (где пара львов кладёт передние лапы на вершину колонны), которую можно видеть на ионическом статере 700 года до н. э. - в свете некоторых имеющихся фригийских параллелей, может показаться примером непосредственного явления микенской культуры в греческой культуре.

Можно привести много случаев такой нумизматической преемственности, и совершенно неудивительно, что символы на монетах время от времени копируются с древних гемм и печатей, что были случайно обнаружены вместе с бронзовым оружием и погребальным инвентарём, которые приписывались местным героям. Как случай почти буквального воспроизведения изображений минойских печатей позднейшими греческими гравировщиками, я могу привести вам поистине удивительный пример. Три кольца (Рис. 5, 6, 7) были недавно получены мною в Афинах, они состоят из массивных серебряных обручей в виде разомкнутого кольца с полукруглыми концами, в которых на шарнирном соединении вставлены овальные оправы из слоновой кости, обрамлённые с обеих сторон инталиями и со всех сторон окружённые высоким бортиком - прообразом этих оправ является рельефный золотой ободок оправы египетских скарабеев. В инталиях сделаныотверстия, через которые пропущена серебряная проволока, оплетающая основания обручей. Из-за особенностей техники изготовления, состояния металла и слоновой кости и других внешних характеристик невозможно сомневаться в подлинном античном происхождении этих объектов Исключительный характер этих предме-тов и появление на одной печатке микенских мотивов рядом с классическими сюжетами на других сторонах сделали необходимым самую тщательную экспертизу, несмотря на явно ан-тичное происхождение этих колец. Их осмо-трел ряд известнейших ценителей подобных предметов, и все они были единодушны в вы-водах как о древности этих печатей, так и в том, что слоновая кость не была повторно обработа-на в более позднее время. Исследование разных частей поверхности с использованием мощного микроскопа подтвердило эти выводы. Однако, чтобы быть совершенно уверенным, я решил-ся на дополнительную проверку. Я попросил г. В. Х. Янга, высококвалифицированного спе-циалиста в области античного искусства из музея Эшмола, выполнить задачу, требующую величайшей осторожности - расслоить две печати вдоль старого разлома, проходящего по центру каждой из них, и удалить все посто-ронние наслоения, оставшиеся от предыдущих реставраций. Результаты этой работы вполне подтверждали античное происхождение печа-тей. Причиной продольного разлома, в случае с печатью на рис. 7, являлось утолщение сере-бряной проволоки из-за окисления. Металл, превратившийся в фиолетовый окисел, харак-терный для разрушающегося серебра, остался и внутри трещины. Что касается второй печати (рис. 5), то здесь в более позднее время прово-лока была заменена новой, после её удаления стало видно, что отверстие под проволочное соединение имеет древний характер. Слоновая кость была с двух сторон проточена трубчатым сверлом, два отверстия неровно соединялись примерно в середине печати. Современный ме-тод изготовления отверстий совершенно дру-гой, используется острый инструмент, и свер-ление идёт непрерывно с одной стороны..

Рис. 5-7. Греческие кольца печати с серебряными кольцами и оправами из слоновой кости, найденные на Крите

Они, как говорят, были найдены в гробнице в западной части Крита, и их первоначальные собственники не подозревали об их высокой ценности Однако соответствие одной из сцен на третьем кольце с изображением на золотой бу-сине из Микен предполагает, что её прототип бытовал в материковой части Греции.. Этот тип колец, с оплетёнными проволокой концами обруча, широко использовался как оправа для скарабеев, цилиндрических и плоских овальных инталий- скарабеоидов в пятом и шестом веках до н. э., и сам по себе восходит к миной- ским и микенским прототипам В моей собственной коллекции находится найденная в Эретрии миндалевидная поздне- минойская или позднемикенская гемма с изо-бражением корабля, с серебряной оправой та-кого же типа.. Однако исходя из стиля гравировки, невозможно датировать эти кольца-печати ранее, чем 400 г. до. н. э.

Темой изображения двух колец является Сфинкс с козлом на обороте, и другая пара - Сфинкс и Химера. Инталии выполнены в развитом провинциальном греческом стиле, в котором, тем не менее, реминисценции художественных сюжетов, относящихся к первой половине пятого века, всё ещё очень заметны Это проявляется, например, в характере изображения козла (рис. 7б) и в типе Химеры. Обращенный к нам лицом сфинкс (рис. 7а) вы-гравирован небрежно, что нетипично. И всё же древность изображения не может вызывать со-мнений (см. прим. 25)..

Но вот изображения на третьей инталии, изготовленной в одно время с другими, и этим же мастером, принадлежат к совсем другой художественной стезе. На одной стороне мужчина в минойской набедренной повязке с угрожающе поднятым мечом в правой руке борется со львом, голова которого видна как будто бы сверху. Сразу понятно, что этот сюжет даже в деталях соотносится с историей того борющегося со львом воина, выгравированного на оправленном золотом кольце-ободке, найденном Шлиманом в Третьей Шахтовой гробнице в Микенах Mycenae, с. 174, рис. 253.. На другой стороне инталии мы видим бородатого воина, с поясом и в подобном же минойском костюме, одетого в шлем, украшенный пластинами, и несущего за спиной щит, по форме напоминающий цифру «8». Поверхность инталии плохо сохранилась, потому нам сложно выяснить действительный характер намечаемого воином удара, или отличить оружие от поднятой им руки. Ясно одно - он намеревается нанести смертельный удар по фигуре воина, находящейся перед ним. Тот носит такой же узкий минойский пояс, но его шлем, более широкий, выполнен не так тщательно. Он показан в беспомощной позе, падающим на спину через край щита, и держит в левой руке меч, но не может воспользоваться им из-за падения.

Здесь мы видим сцену, схожую с таковой, что изображена на ленточном агате из микенской Третьей Шахтовой гробницы, за исключением того, что в данном случае щит падающего воина скрывает его до пяток Furtwangler, Antike Gemmen, Pl. II. 2 и сравни с Reichel, Homerische Waffen, p.7 Fig. 3..

Если, что кажется вероятным, эти поздние детали восходят к ещё более раннему оригиналу, и воин действительно падает на спину через нижний край своего громоздкого щита, то эта композиция совершенно точно бы соответствовала гомеровской сцене с Перифетом, которую я уже однажды упоминал:

Поворотившись назад, на обод щита он наткнулся.

Щит до пят у него достигал - преграда для копий.

Он о щит тот споткнулся и навзничь упал, и ужасно

Шлем зазвенел на висках, когда он на землю свалилсяСтранное и сбивающее с толку описание этой геммы дано Шлиманом. Mycenae, p. 202, Fig. 312..

(Перевод В. Вересаева)

Мы видим в данном случае удивительный феномен - возрождённую античным резчиком догомеровскую иллюстрацию самого Гомера.

Размещено на Allbest.ru