Претекстуальные пласты поэтической декларации Н.А. Некрасова "Поэт и гражданин"

Размещено на http://www.allbest.ru/

Претекстуальные пласты поэтической декларации Н.А. Некрасова "Поэт и гражданин"

Некрасов Сергей Михайлович - доктор культурологии, профессор,

Всероссийский музей А.С. Пушкина (Мемориальный музей-квартира Н.А. Некрасова)

Богданова Ольга Владимировна - доктор филологических наук, профессор, Российский государственный педагогический университет им. А.И. Герцена



Аннотация

В статье проводится последовательный анализ стихотворения Н.А. Некрасова "Поэт и гражданин", акцентируются условия создания произведения (период предсмертных ожиданий), обнаруживаются претексты (пушкинские "Поэт и толпа", "Разговор книгопродавца с поэтом" и др.) и автопретексты (поэма "В.Г. Белинский", "Блажен незлобливый поэт..." и др.), устанавливается динамика трансформации жанрового канона стихотворения (саморефлексия ^ наставление-завещание ^ диалог). В ходе анализа показано, что основным "прототипом" гражданина стал для Некрасова В.Г. Белинский, мысли, речения, сентенции которого поэт "дословно" перенес в поэтический текст (с опорой на тексты критических статей "неистового Виссариона", главным образом на "Статью пятую" о сочинениях А.С. Пушкина), тем самым намереваясь обозначить выверенность гражданской позиции лирического героя. В противовес устоявшемуся мнению, "прототипом" поэта в стихотворении Некрасова становится не пушкинский поэт ("Поэт и толпа"), а прежде всего сам поэт-Некрасов, а также Н.В. Гоголь, в интерпретации личности последнего Белинским (через посредство знаменитого письма Белинского Гоголю из Зальцбрунна 15 июля 1847 года). В итоге в работе устанавливается, что в стихотворении Некрасова и образ гражданина, и образ поэта сильно раздифференцированы, слишком противоречивы, по сути многолики. Цельности образов лирических героев не достигается. Делается вывод, что существующие представления о стихотворении Некрасова "Поэт и гражданин" опираются исключительно на яркую декларацию лирического гражданина: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан.", однако текст стихотворения Некрасова не вполне соответствует этой упрощенно сглаженной интерпретации.

Ключевые слова: русская литература середины XIX века, Н.А. Некрасов, стихотворение "Поэт и гражданин", претекст, жанр, образная система, декларативность.

Nekrasov S. M., Bogdanova O. V.

Pretextual layers of N. Nekrasov's poetic Declaration "Poet and citizen"

The article presents a sequential analysis of a poem N. Nekrasov "Poet and citizen", highlighted the conditions of creation of the work (period of pre-death expectations), found pretext (Pushkin's "Poet and crowd", "Conversation of bookseller with poet", etc.) and autopretext (poem "V G. Belinsky", "Blessed nezloblivy poet.", etc.), the dynamics of the transformation of the genre of the canon of poems (self-reflection ^ instruction-testament ^ dialogue). The analysis shows that V Nekrasov became the main "prototype" of the citizen after Belinsky, whose thoughts, speeches, maxims the poet "literally" transferred to the poetic text (based on the texts of critical articles of "violent Vissarion", mainly on "The article five" about the works of Alexander Pushkin), thereby intending to indicate the accuracy of the civil position of the lyric hero. In contrast to the established opinion, the "prototype" of the poet in Nekrasov's poem is not Pushkin's poet ("Poet and crowd"), but first of all Nekrasov-himself, as well as N. Gogol, in Belinsky's interpretation of the latter's personality (through Belinsky's famous letter to Gogol from Salzbrunn on July 15, 1847). As a result, the work establishes that in Nekrasov's poem, both the image of the citizen and the image of the poet are highly differentiated, too contradictory, in fact, many faces. The integrity of the images of the lyrical heroes is not achieved. It is concluded that the existing ideas about Nekrasov's poem "Poet and citizen" are based solely on the bright declaration of the lyric citizen: "You may not be a poet, but you must be a citizen.", but the text of Nekrasov's poem does not fully correspond to this simplified interpretation. стихотворение некрасов претекст

Keywords: Russian literature, N. Nekrasov, the poem "Poet and citizen", pretext, genre, figurative system, declarativity.



Как известно, тема поэта и поэзии, тема предназначения поэта и предназначения его поэтического дара неизменно занимала литераторов всех эпох, начиная с античных времен вплоть до современности, и каждый поэт предлагал собственное разрешение философских аспектов этой экзистенциальной сферы. Так, если в начале XIX века А.С. Пушкин ввел в русскую литературу образ поэта-пророка ("Восстань пророк, и виждь, и внемли."), то полвека спустя за Н.А. Некрасовым установилась прочная слава прославления образа поэта-гражданина ("Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан").

Титульное в этом плане стихотворение Некрасова "Поэт и гражданин" [11] занимает важное место в художнической биографии писателя и, несомненно, в истории русской литературы. По словам выдающегося некрасоведа Н.Н. Скатова, "Поэт и гражданин" - "это одно из самых глубоких произведений русской поэзии о соотношении гражданственности и искусства" [14, c. 16]. По словам исследователя Н.Н. Мостовской, в творческом наследии Некрасова стихотворение-декларация воспринимается "почти самостоятельно": "и как характерный знак его литературной деятельности, и как примета общественно-литературной жизни эпохи" [9, с. 67].

Кажется, столь высокие оценки стихотворения Некрасова справедливы и заслуженны, однако аксиология такого рода опирается едва ли не единственно на самую известную строку стихотворения - "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан". Именно эта сентенция дает прочное основание к осознанию авторской позиции, к уловлению сущностной интенции Некрасова: не поэт, но гражданин.

Однако если внимательнее вглядеться в текст стихотворения, то окажется, что его суть в малой степени отражает императивную декларацию. И что еще важнее - интенция не находит смыслового выражения в текстовом пространстве, не получает поддержки в идейной диспозиции персонажей- оппонентов. Идейно-эстетический спор обозначен автором, но не доведен до логического завершения: помимо афористической формулы о поэте и его гражданской роли стихотворение не дает представления о позиционировании лирических героев, их спор-противостояние неустойчив, разновелик, убедительность мнения одного и другого (в особенности поэта) не акцентирована.

При анализе стихотворения "Поэт и гражданин" исследователи, как правило, в качестве претекста называют поэтическое послание А.С. Пушкина "Поэт и толпа" и именно его используют для акцентуации позиции некрасовских героев- оппонентов. Особенно потому, что цитата из пушкинского стихотворения как один из аргументов поэта включена в текст Некрасова:

Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв.

Однако для знакомых с творчеством Пушкина очевидно, что позиция лирического героя-поэта в данном случае, с одной стороны, весьма ситуативна, окказиональна, эмоционально провокативна, с другой стороны, как верно отметил литературовед В.М. Есипов [7, c. 319], явно не совпадает с позиций автора. Не особенно углубляясь в образцы пушкинской поэзии, легко восстановить иные - действительно программные - декларации поэта, среди которых "пророческое" "Глаголом жги сердца людей..." или "памятное" "На тронах поразить порок." Как свидетельствует творчество Пушкина, вся его поэзия--высочайший образец художественного совершенства, продиктованного вдохновением, но неизменно ориентированного на благо Отечества и народа. Утверждение подобного рода - аксиома. Разделение высоких служений Поэта и Гражданина для Пушкина невозможно.

Между тем Некрасов действительно ориентируется на стихотворение Пушкина "Поэт и толпа" (и на "Разговор книгопродавца с поэтом"), но - и это важно осознать (!) - наследуя, прежде всего, его (их) форму - диалогическое построение текста, связанное с драматургией взаимодействия парных персонажей. Говорить о следовании Некрасова Пушкину в самой сути понимания поэтического дара было бы неверно: поэт-демократ (в духе поставленной поэтической задачи) трансформирует представление великого поэта о предназначении поэзии, сводя поливалентную пушкинскую концепцию к "чистому искусству", к абсолютизации лишь одной из граней поэтического служения поэта-гражданина. Некрасов сознательно утрирует "вдохновенческий" пуант поэзии Пушкина, искажая существо природы стихотворного претекста.

Как и Некрасов, современные исследователи, обращающиеся к стихотворению Пушкина, прежде всего, делают акцент на непримиримости позиций поэта и толпы, на этико-эстетической свободе вдохновенного творца. При этом поэтические абсолюты и крайности позиции лирического героя-поэта (действительно до определенной меры не чуждые Пушкину) нередко упрощенно совмещается с позиций самого создателя, яро не принимающего толпу-чернь ("Чернь" - название стихотворения, под которым оно появилось в печати). Объяснительной мотивацией к появлению столь острого в идейном противостоянии стихотворения даже в комментариях к собранию сочинений Пушкина сочтена единственно "ситуативность" (написано в определенной жизненной ситуации), своеобразная "случайность" (создано "по случаю") [15, с. 442-443]. При этом жанровый аспект избранной Пушкиным формы остается, как правило, без внимания. Однако, с нашей точки зрения, именно жанр диалога объясняет острую конфронтированность и оппозиционность суждений поэта и толпы, актуализирует потенциал полярности демонстрируемых лирическими персонажами деклараций.

Пушкин, еще в Лицее воспитанный на традициях античной литературы, глубоко приверженный образцам древнейшей мировой (в т. ч. европейской) поэзии, был хорошо знаком с творчеством мастеров античного диалога - Демосфена, Аристида, Исократа, Антисфена, Диогена Синопского, Сократа, Протагора, Платона, Аристотеля и др., был прекрасно осведомлен о принципах ораторского искусства и приемах разворачивания поэтического ристалища. Ему были известны канонизированные законы построения диалогического сражения, формы и способы диалектического мышления, пути достижения и усвоения истины посредством спора- диалога. Пушкину было известно, что необходимое условие классического диалога--разнополярность взглядов субъектов-диспутантов, их равновеликость и равноправность, обеспечивающие напряженность и устойчивость диалогического каркаса. Именно так и строит Пушкин свой текст-диспут, намеренно противопоставляя диалогически парных субъектов спора, сталкивая оппонентов в поисках истины, подвергая их (и читателя) мыслительному испытанию.

Пушкин стилизует стихотворение о поэте и толпе под античный диалог, под открытую арену интеллектуального диспута, сосредоточенного на проблеме роли поэта в обществе. При этом категоричность суждения, которую демонстрируют герои Пушкина, - дань законам диалектики, гарантирующим динамику движения и остроту репрезентации мысли. Неслучайно весь текст стихотворения Пушкина сформирован архаизированной лексикой, выдержан в стилистике платоновско-сократовского диалога.

Заметим, открывает стихотворение эпиграф из "Энеиды" Вергилия: "Procul este, profani" (лат. "Прочь, непосвященные") - и уже он указывает на традицию, которой намерен следовать Пушкин. Эпиграф намечает и диалогизированную структуру стиха: риторическое обращение к непосвященным предполагает (исходно и по мере разворачивания диспута) непременное присутствие посвященных.

Текст пушкинского стихотворения насквозь пронизан возвышенной лексикой. Уже первая строка пробуждает образ лиры, струны которой перебирает певец ("глас лиры" кольцеобразно завершает стихотворение). Образ певца, бряцающего на "лире вдохновенной", сопоставим с образом Аполлона: неслучайно в словах лирического героя, создавая фоново-антуражный план, звучит упоминание "кумира Бельведерского".

Разворачивается диспут героев Пушкина - певца и черни - в условном пространстве перед храмом (на фоне незримого Парфенона), едва ли не на афинском Акрополе (или на холме Ареса). В текст органично вплетаются образы "алтаря", "жертвоприношенья", "жрецов" (и "рабов), "служения".

Можно согласиться с В.Б. Томашевским, что стихотворение "Поэт и толпа" было порождено конкретными событиями жизни Пушкина (журнальная критика), но очевидно и другое: поэт поднимается над обыденностью сиюминутных обстоятельств и находит поддержку в античной традиции, обращая собственное несогласие с требованиями "толпы" в форму риторического диалога, погружаясь в традицию поэтического ристалища. Неслучайно, самое первое название стихотворения (см. черновики) носило обобщенную форму - "Иамбы" ("Ямбы"). Можно было бы предположить, что подобное название заключало в себе исключительно рифмиче- скую акцентуацию, упрощенно - указание на стихотворный размер. Однако титульная апелляция к ямбическому размеру для посвященных есть актуализация в семантике названия аксиологической дефиниции стиха - напоминание о "ругательных иамбах", которые (как наиболее приближенные к разговорной речи ¹) в античности (преимущественно) использовались для выражения "издевок и перебранок" (С.С. Аверинцев [1]), в баснях и комедиях, в диалоговых спорах.

Иными словами, Пушкин очень тонко и точно выстроил стихотворение, следуя античной традиции и воплощая в тексте важнейшие критерии древнего диалогового жанра. Именно эти обстоятельства и позволили Пушкину в дальнейшем не отказаться от "окказионального" (по В.Б. Томашевскому) текста, но включать его в последующие издания сочинений. Форма классического античного диалога предоставляла Пушкину возможность подняться над конкретикой сиюминутных настояний журнальной критики и оппонировать ей.

Между тем Некрасов, как уже было отмечено выше, абсолютизирует диалогическое "я" одного из пушкинских героев, не принимает во внимание специфики канонической категоричности и диалектической заостренности суждений лирического персонажа. Некрасов "вырывает" один из голосов диалогического диспутанта и превращает его в аргумент собственного лирического поэта, нарушая традиционные каноны избранного жанра, полагаясь только на поверхностность формы, на внешние признаки двухголосия. Оппозиционность "посвященного ^ непосвященного", "своего ^ чужого", "я ^ он" утрачивает признаки равноправия и равновеликости, предусматриваемые жанром диалога, лишается полноты и убедительности, доказательности и основательности. В отличие от Пушкина Некрасов не принимает во внимание законы жанра, ибо его обращение к форме диалога-спора формально, о чем позволяют говорить первоначальные варианты стихотворения "Поэт и гражданин".

Как свидетельствуют комментаторы к собранию сочинений Некрасова, изначально отдельные фрагменты, впоследствии вошедшие в окончательный текст "Поэта и гражданина", появились в печати как стихотворное послание "Русскому писателю" ("Современник", 1855, № 6).

Напрасно быть толпе угодней

Ты хочешь, поблажая ей, -

Твоё призванье благородней, Писатель родины моей!

Её ты знаешь: не угодник

Полезен ей. Пришла пора!

Ей нужен труженик-работник

На почве Мысли и Добра.

Служи не славе, не искусству -

Для блага ближнего живи,

Свой гений подчиняя чувству Всеобнимающей любви.

И если ты богат дарами,

Их выставлять не хлопочи:

В твоём труде заблещут сами Их животворные лучи.

Взгляни: в осколки твёрдый камень

Убогий труженик дробит, А из-под молота летит

И брызжет сам собою пламень. [12, с. 265]

Как видно, приведенные строки действительно самым непосредственным образом связаны с "Поэтом и гражданином", однако в послании диалогические формы еще не выкристаллизовываются. Текст-предшественник построен одноголосо, в форме единоличного обращения поэта к современникам и потомкам. Причем, как известно, в 1855 году Некрасов тяжело болел, жил в ожидании приближающейся смерти ("У двери гроба я стою."). Таким образом, послание "Русскому писателю" представляло собой вариант духовного завещания - поэтического наставления "современному писателю" (еще один вариант названия [см. подробнее: 12, с. 333-- 336]), долженствующего контурировать нравственные заветы поэта-демократа и сохранить его инвективы для современников и последователей, писателей и критиков.

Однако если еще глубже погрузиться в процесс формирования различных автопретекстов "Поэта и гражданина", то на первый план выходит еще более ранний вариант стихотворения - фрагменты из "Русскому писателю" под названием "Самому себе" [11, с. 333]. Уже из названия становится очевидным, что исходной интенцией поэта было обращение к самому себе, внутренний самоанализ, не просто одноголосие, но психологическая само- рефлексия. Обстоятельства грозящей и неизбежной, как полагали, смерти поэта подталкивали Некрасова к осмыслению прожитой жизни, к подведению итогов и своеобразному поэтическому покаянию- завещанию.

В том случае если речь заходит о покаянии и завещании русского поэта, то, кажется, первым именем, которое должно возникнуть в сознании лирического творца, "чистящего себя" под кумиром, должно быть имя Пушкина. Некрасов чтил имя Пушкина, высоко ставил его поэзию, однако "властителем дум" поэта-демократа был не Пушкин, но Белинский [ср.: 14, с. 16-17]. "Неистовый Виссарион", с одной стороны, на протяжении ряда лет оставался верным другом и идейным наставником Некрасова (в особенности юного провинциала, оказавшегося в тягостных обстоятельствах в столичном Петербурге 1840-х годов), с другой стороны, на пороге смерти Некрасову, вероятно, не давали покоя незабываемые (не забытые ни им, ни обществом) воспоминания об "испорченной репутации", связанные с ситуацией аренды "Современника", прежде всего с обретением прав на журнал [см. об этом подробнее: 8, с. 118-162].

В 1855 году, в момент работы над "Поэтом и гражданином", образ Белинского неизменно стоял перед глазами Некрасова. Подтверждением тому становится созданная тогда же поэма "В.Г. Белинский" [10], в которой поэт моделирует ситуацию отчетливой "смертной" параллели: он // я (он и я).

В одном из переулков дальних

Среди друзей своих печальных

Поэт в подвале умирал

И перед смертью им сказал:

"Как я, назад тому семь лет

Другой бедняк покинул свет, Таким же сокрушен недугом.

Я был его ближайшим другом

И братом по судьбе."²

Готовый к смерти лирический герой поэмы определяет свою задачу:

Хочу я долг исполнить мой,

Хочу сказать о бедном друге

Всё, что я видел, что я знал

И что в мучительном недуге

Он честным людям завещал.



И действительно, поэма - не столько абрис жизненных перипетий лиризованного Белинского, сколько экспликация идейных установок (заветов) "честного человека", служившего "честно истине".

По словам героя-рассказчика (alter ego автора), в его друге .кипел

Родник богатых сил природных-- Источник мыслей благородных

И честных, бескорыстных дел!..

Образ Белинского создан идеальным, он весь пронизан высокими идеями:

Писал он много. Мыслью новой, Стремленьем к истине суровой

Горячий труд его дышал.

"Могучее слово" Белинского наполнено "правдой честной". Герой посвятил себя "открытому обличенью зла". "Отчизне бедной" он расточал "укоризны за рабство - вековой недуг".

Некрасов акцентирует трагичность судьбы героя: по мере того, как В нем силы пуще разгорались,

Его соратники редели, Смирялись, пятились, немели, Он шел один неколебим!..

Некрасов подчеркивает, что одинокий "честный сеятель Добра" был "замучен жизнью трудовой". Однако и после смерти Белинского, по убеждению лиризованного рассказчика, зерна "мыслей мудрых" давали плоды в его учениках-последователях:

О! сколько есть душой свободных

Сынов у родины моей, Великодушных, благородных

И неподкупно верных ей,

Кто в человеке брата видит,

Кто зло клеймит и ненавидит, Чей светел ум и ясен взгляд, Кому рассудок не теснят

Преданья ржавые оковы, --

Не все ль они признать готовы

Его учителем своим?..

Из зачина-экспозиции понятно, что одним из таковых учеников оказывается и сам "бедный поэт", лирический рассказчик.

Даже беглое обращение к тексту "В.Г. Белинского" свидетельствует о том, что в поэме Некрасов идейно и стилистически (на речевом уровне) оказывается на удивление близок "Поэту и гражданину". Неслучайно в комментариях к поэме специалисты- текстологи отмечают "несомненную генетическую связь поэмы <.. .> со стихотворением "Поэт и гражданин"" [10, с. 527]. Более того, ученые приводят данные, что Некрасов планировал включить фрагменты поэмы в стихотворение "как прямую речь, как развернутую речь [критика]" [10, с. 526].

Однако, как видно, Некрасов отказался от непосредственного включения фрагментов поэмы в текст стихотворения "Поэт и гражданин". Между тем образ гражданина оказался отчетливо построенным по модели образа Белинского из поэмы, выдерживающим просветительский настрой характера и нагнетающим декларативный пафос наррации. Можно предположить, что именно на этом этапе одноголосие стихотворения "Самому себе" (и вслед за ним "Современному писателю" и "Русскому писателю") трансформировалось в двухголосие будущего "Поэта и гражданина", внутренние инвективы к "самому себе" получили вначале статус наставлений-заветов писателю (себе и другим), а позже - самостоятельных реплик самостоятельного голоса контурирующегося гражданина. Иными словами: первоначально единый "сам" распадался на два образа - гражданина и поэта, один из которых со всей очевидностью получил тональность и диапазон голоса "от Белинского".

В стихотворении-диалоге "Поэт и гражданин" Некрасов действительно весьма точно следует идеям-воззрениям Белинского, которые реинкарнированы не только на основе субъективных воспоминаний в поэме "В.Г. Белинский", но и - что особенно примечательно - через непосредственное обращение к опубликованным и неопубликованным статьям критика.

Поскольку в тексте "Поэта и гражданина" Некрасов приводит пушкинские строки из "Поэта и толпы", то логично прежде всего обратиться к статьям Белинского о Пушкине и в частности к "Статье пятой", где критик бичует пушкинскую "Чернь" ("Поэт и толпа") и обращается к стихотворению "Поэт".

Знакомство со "Статьей пятой" позволяет увидеть, что сентенции Белинского о Пушкине подвергаются Некрасовым отчетливым "перепевам" - прежде всего на уровне упрека поэту в "ложности" и "бесплодности" чистой вдохновенной поэзии [2, с. 43-82]. Как и Некрасов, Белинский-критик не учитывает специфики жанровой формы поэтического диалога-диспута и абсолютизирует позицию лирического героя Пушкина, доверяясь суждению о презрении поэта к черни. Белинский: "Он презирает чернь."

Обобщения Белинского, предпринятые на материале пушкинской "Черни", масштабны: от поэта- героя критик переходит к поэту-личности. По мысли автора статьи, "индифферентизм" Пушкина (и Гете) достоин осуждения: "Личность Пушкина высока и благородна; но <.> чем совершеннее становится Пушкин как художник, тем более скрывалась и исчезала его личность за чудным, роскошным миром его поэтических созерцаний." [2]. Итоговое заключение критика прогнозируемо: ". выигрывало искусство и мало приобретало общество" [2]. Белинский призывает (Пушкина и "русского писателя") "смотреть на предмет глазами разума" и как "каждый умный человек" требует, "чтоб поэзия поэта или давала ему ответы на вопросы времени, или по крайней мере исполнена была скорбью этих тяжелых, неразрешимых вопросов" [2].

Если соположить пятую статью Белинского и некрасовское "Поэт и гражданин", то обнаружится, что образно-стилевой ряд и лексикосемантическое поле критического обзора получают непосредственную (буквалистскую) рефлексию в стихотворении-диалоге ("смотреть на предмет глазами разума. ", "быть мыслителем и решителем вопросов.", "карать сатирою порок."). Возникает подтверждаемое ощущение, что при создании ("В.Г. Белинского" и) "Поэта и гражданина" Некрасов действительно непосредственно возвращался к текстам Белинского о Пушкине, на основе цикла статей обновляя в памяти представления "неистового Виссариона" о назначении поэта и поэзии.

"Реплики" Белинского словно бы проступают в тексте Некрасова. Их множество. И если каждая отдельная "цитата" сама по себе может быть эпизодической и проходной, то их совокупность и сорасположенность подтверждают зависимость образа некрасовского гражданина от личности и убеждений Белинского. Потому хотя привычна и доказательна мысль о том, что декларация Некрасова "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан" порождена строкой из неоконченного собрания сатир К. Рылеева "Я не поэт, а гражданин!" (использована в качестве эпиграфа к "Войнаровскому"), однако в свете нагнетенной и очевидной зависимости от суждений критика-демократа, эту ключевую и важнейшую сентенцию можно отнести к декларативным константам Белинского, с голоса которого Некрасов и мог повторить рылеевские строки [ср.: 4, с. 54-57; 10, с. 336].

Последнее утверждение если фактологически и не подтверждено, то релевантно в самом широком смысле, ибо если обратиться к вариантам стихов Некрасова, то станет ясно, что поэт-демократ идет не вслед за Рылеевым, а именно вслед за Белинским.

Ср. у Белинского в "Речи о критике":

"Свобода творчества легко согласуется со служением современности; для этого не нужно принуждать себя писать на темы, насиловать фантазию; для этого нужно только быть гражданином, сыном своего общества и своей эпохи, усвоить себе его интересы, слить свои стремления с его стремлениями... " Если у Рылеева (как и у Пушкина) мысль о поэте и гражданине звучит широко - "поэт и гражданин"³, "поэт-гражданин", то, как показывают варианты стихотворения Некрасова, в ходе работы над текстом он "заостряет" проблему и теперь декларации гражданина звучат однозначно и прямолинейно, по Белинскому:

Служи не славе, не искусству.

В другом варианте еще более жестко: Служеньем хладному искусству Самолюбиво не живи. [11, с. 266]

Следуя Белинскому, гражданин Некрасова должен был именно так отнестись к высокому служению - предпочесть искусству "дело".

Долгое время тесно сотрудничавший с Белинским, некоторое время фактически бывший его секретарем, ведавший его перепиской, Некрасов с легкостью мог и должен был воспроизвести памятные воззвания критика-демократа и на этой первооснове создать образ гражданина цельным и ярким, живым и полноценным. Однако в тексте стихотворения образ глашатая-гражданина получился неровным, невыдержанным.

Так, ревностное служение делу (вслед за Белинским) в окончательном тексте стихотворения оказывается растушеванным. Мысль гражданина о служении звучит не по-некрасовски (не по Белинскому):

Будь гражданин! служа искусству, Для блага ближнего живи.

Как свидетельствуют специалисты, таковой вариант строки появился у Некрасова в результате вмешательства Тургенева, который "писал И.И. Панаеву 10 июля 1855 г.: "Желал бы я знать - стих Некрасова (в стихотворении "К русскому писателю"): Служи не славе, не искусству - вероятно, опечатка вместо: но искусству?" (Тургенев, Письма, т. II, с. 298)" [11, с. 336]. Комментаторы уточняют: "Предложенную Тургеневым поправку Некрасов не принял, но переделал строку так, чтобы в ней нельзя было усмотреть пренебрежительного отношения к искусству." [11, с. 336].

Реакция Тургенева на призыв "служить. не искусству" вполне понятна и закономерна. Однако Некрасов, прислушиваясь к рекомендации поэта-Тургенева (заметим, поэта пушкинского крыла), тем самым нивелировал диалектику диалогического мышления. Сохраняя поверхностную парность персонажей-голосов, он лишал их (в данном случае гражданина) того контрапунктурного самовыражения, которое должно было обеспечить полемичность мысли и напряженность развития спора. Характерные для поэтического ристалища конфликтность и позиционная категоричность девальвировались.

В связи с пушкинским "Поэт и толпа" уже говорилось о том, что полемический диспут предполагает участие равных соперников, спорящих субъектов, наделенных способностью ярко и убедительно выразить мысль. Однако оппонент гражданина не только не талантлив и бесславен, но и мелок и слаб. Гражданин отзывается о нем в следующих оценках:

Твои поэмы бестолковы,

Твои элегии не новы,

Сатиры чужды красоты,

Неблагородны и обидны,

Твой стих тягуч. Заметен ты, Но так без солнца звезды видны.

Диспозиция диалогических соперников нарушена, равновеликость поколеблена. Диспутанты изначально не сопоставимы.

Тем более странным заявлением звучат слова гражданина о том, что стихи поэта он ценит больше ("живее"), чем стихи Пушкина:

Но, признаюсь, твои стихи

Живее к сердцу принимаю.

Развивая метафору о высекаемом из камня пламени, предложенную гражданином, не составляет труда понять, что стихи некрасовского поэта - не пламень, но искра.

Дрожащей искрою впотьмах

Он [светоч поэта] чуть горел, мигал, метался.

В словоформе "искра" отчасти можно увидеть пушкинское начало, ту "искру", из которой может "возгор<еть>ся пламя" (А.С. Пушкин, "Во глубине сибирских руд.").

Лексема "светоч" тоже может быть осознана как пушкинская или точнее как постпушкинская - М.Ю. Лермонтов, "Смерть поэта": "Угас, как светоч, дивный гений." Но и аллюзийное присутствие Лермонтова не привносит в диалогическую нарра- цию стройность и четкость, но ассоциативным (хотя и неожиданным) образом выводит гражданина Некрасова на поэтическую реинкарнацию лермонтовского "Паруса". Мысль гражданина без перехода и мотивации перемещается с одного предмета на другой ("ласка милой" ^ "корабль бежит"), и вдруг возникает поэтично вырисованный образ корабля-парусника, который под ласковым и сонным ветром "бежит красиво" и "стройно". Как выясняется вскоре, поэтическая картина нужна прагматику- гражданину только за тем, чтобы определить место поэта на корабле, могущем попасть в бурю. Однако такого рода образность столь неожиданна и непоследовательна, что даже сегодняшним исследователям образный ряд фрагмента кажется случайным:

Но гром ударил; буря стонет, И снасти рвет, и мачту клонит, --

Не время в шахматы играть,

Не время песни распевать!

Так, Н.В. Володина неожидаемую в ходе монолога деталь "шахматы" воспринимает как проходную ("Шахматы" в данном контексте появились, очевидно, случайно - как примета мирного занятия" [3]). Хотя, как нам представляется, Некрасов хотел глубже погрузить читателя в морскую образность и вырисовать деталь судового быта - игру в шахматы как способ скоротать время в офицерской каюте на корабле. Между тем разгадать этот образ в пределах аллюзийного контекста можно далеко не сразу, ибо механизм образности не выявлен и не развернут, а мотивация пунктирна.

Однако еще более слабым оказывается сравнение поэта с псом, заметим, тоже не сразу дающее представление о том, что образ-сравнение может иметь какое-либо отношение к воссоздаваемой морской картине.

Итак, гражданин сопоставляет:

Вот пес - и тот опасность знает

И бешено на ветер лает: Ему другого дела нет... А ты что делал бы, поэт? Ужель в каюте отдаленной Ты стал бы лирой вдохновенной Ленивцев уши услаждать И бури грохот заглушать?

Не сразу становится понятным, что речь может идти о судовом псе. Но еще более проблематично то, что образ собаки, лающей на ветер, актуализирует в сознании реципиента народную поговорку "Собака лает, ветер носит", значение которой сводится к пустой болтовне, не отражающей реальности происходящего. Дальнейший комментарий к выдвинутому сравнению утрачивает смысловой потенциал: образные сопоставления гражданина вычурны, но по сути своей слабы и беспомощны.

Стройности и последовательности мыслей в тексте Некрасова герой-гражданин не обнаруживает. Вместо того чтобы в споре-диалоге последовательно ориентироваться на поэта, апеллировать к нему, гражданин порождает множественные сюжетные "ответвления": то он обращается с гневными филиппиками к "остальным", чья "цель мелка" и "жизнь пуста", то к "стяжателям и ворам", то к "мудрецам", то к "стану безвредных". Структура поэтического ристалища деформируется. Диалог превращается в полилог, дуализм склоняется к множественности (как минимум к триаде), нарративная нить уклоняется в сторону, но, не обретя опоры, уходит в новую микротему. А последнее наставление гражданина --

И если ты богат дарами,

Их выставлять не хлопочи:

В твоем труде заблещут сами

Их животворные лучи - звучит наивно, по-ученически. В серьезном разговоре о назначении поэта и поэзии предупреждение "не возгордись" вряд ли нуждалось в акцентуации - в рамках философического спора зрелых героев оно воспринимается мелким и неуместным.

Иными словами, достижение истины в стихотворении Некрасова гарантируется исключительно декларативными воззваниями гражданина (нередко обращенными к самому себе), причем единственной по-настоящему сильно и мастерски рифмически организованной инвективой остается "Поэтом можешь не быть, но гражданином быть обязан". Помимо этой поэтической максимы речь гражданина мало чем может быть маркирована. Ожидаемый спор мыслящих оппонентов, зрелых диспутантов мутирует в одноголосый дидактизм и нравоучение, обращенные в большей мере к абстрактному "современному писателю", чем к непосредственному собеседнику поэту, участнику диалогического спора. При этом образ поэта слаб и неровен, как и сам характер (личность) выписываемого Некрасовым поэта.

В комментариях к стихотворению "Поэт и гражданин" исследователями было с осторожностью высказано суждение, что в образе лирического героя-поэта нашли отражение некоторые черты самого Некрасова, его личности и убеждений [11, с. 335]. Кажется, подобное утверждение должно было ориентировать на образ сильного и верного собственной позиции героя, сопоставимого с реальной личностью Некрасова, поэта-трибуна. Между тем личность героя-поэта предстает скорее слабой и уязвимой.

Как уже было отмечено, к работе над стихотворением "Поэт и гражданин" Некрасов приступил в тот период, когда был тяжело болен и жил в ожидании смерти. Н.Н. Скатов: "Тяжелая болезнь заставляла думать о близком конце" [14, с. 16]. Потому можно было бы предположить, что состояние слабеющего Некрасова должно было (могло) отразиться и в образе лирического поэта. Так, одна из первых строк--"хандрит и еле дышит" - могла быть порождена реальным состоянием художника. Однако в дальнейшем тексте мотив болезненной слабости отсутствует и значимо не проявляет себя в поэтической наррации.

После первых реплик поэта, звучащих в тексте стихотворения, создается впечатление, что личность поэта, его характер поверхностны и неглубоки. Речь героя "легкомысленна" и грубовата. На любое замечание гражданина поэт отвечает пренебрежительно: "Так что же?", "Ну, так уйди", ".нет охоты говорить", "Не говори же чепухи!", "Скажи пожалуйста?!..", "Куда нам до таких воззрений!" и проч. Лаконизм междометно-частичных словоформ и усеченность рубленых проходных фраз вряд ли могут быть приняты как аргумент в споре с гражданином, едва ли могут противостоять посылам(-упрекам) оппонента.

Кажется, единственным важным и убедительным оправданием "индифферентности" (В.Г. Белинский) героя-поэта оказываются строки Пушкина о "житейском волнении", но, как уже было сказано, интерпретированные чрезмерно прямолинейно. Глубины проникновения в пушкинские стихи поэт (как и гражданин) не демонстрирует, полагаясь только на поверхностный выразительный план суждения. Ирония поэта (самоирония):

Когда бы с Музою моей

Я был немного поумней,

Клянусь, пера бы не взял в руки! --

только отчасти оправдывает персонажа.

Герой-поэт, вступающий в диалогический турнир с гражданином, кажется, понимает, что, для того чтобы быть "глашатаем истин вековых", "учить других", потребен гений, Потребна сильная душа.

Однако себя он называет "душой ленивой, самолюбивой и пугливой", которая "не стои<т> медного гроша"⁴.

Поэт Некрасова не ищет собственного пути, не торит свою дорогу, но (почти) откровенно признается:

Спеша известности добиться,

Боимся мы с дороги сбиться

И тропкой торною идем,

А если в сторону свернем --

Пропали, хоть беги со света!

И, казалось, восхищенный ролью поэта у Пушкина, он неожиданно равнодушно-иронично восклицает:

Куда жалка ты, роль поэта!

По законам диалогического жанра должный вступить в спор с оппонентом-диспутантом герой- поэт фактически соглашается с той оценкой, которую дал ему гражданин при встрече: "Лежит - и ничего не пишет..." Более того, поэт не пытается услышать гражданина, не принимает его роли, не проникается гражданскими декларациями ("чуть я не уснул"). По сути, подобно гражданину, поэт Некрасова диалогизирует сам с собой, реагирует не на суждения оппонента, а на собственные внутренние интенции. Или на чьи-то мысли "со стороны". Недаром гражданин задается вопросом:



Не очень лестный приговор.

Но твой ли он? тобой ли сказан?

Ты мог бы правильней судить.

Речь идет о "безмолвном гражданине". Очевидно, что в контексте некрасовского стихотворения "безмолвный гражданин" - оксюморон, словосочетание невозможное и алогичное. Но именно таковой судьбе завидует поэт. При этом в случае "безмолвного поэта" герой действительно рассуждает с "чужого голоса": им оказывается еще один пушкинский поэт, но не из "Поэта и толпы", а из "Разговора книгопродавца с поэтом".

Блажен, кто молча был поэт

И, терном славы не увитый,

Презренной чернию забытый,

Без имени покинул свет!

Некрасов не утаивает (или сознательно сохраняет) пушкинскую речевую формулу "Блажен." и использует ее для характеристики мировоззренческих представлений собственного поэта. Но происходит "подмена": поэт ^ гражданин, которая вносит алогизм в суждение некрасовского героя. Гражданин у Некрасова "по натуре" не может быть "безмолвным", "молчаливым", "безымянным". Но Некрасов компилирует, микширует "свое" и "чужое", и тем самым хаотизирует мыслительную риторику диалогического соревнования.

То есть принципы анализа (расчленение) и синтеза (соединение) с целью познания и постижения "истинного сущего" у Некрасова утрачивают свою идентичность, анализ и синтез диффундируют, ослабляя остроту риторического поединка, затуманивают позицию и одного, и другого персонажа.

Если сомнительна сентенция поэта "Блажен безмолвный гражданин.", то еще более странна констатация гражданина: "Блажен болтающий поэт." По словарю В.И. Даля, "болтать языком" означает "разговаривать, беседовать; молоть, пустословить" [6, с. 111], потому определение "болтающий поэт" изначально включает в себя снижающий компонент-эпитет и вряд ли может вызвать доверие к подобного рода пииту. Поэт Некрасова действительно "пустословит".

Между тем функцию характеристики поэта, рассказ героя о былых годах, о прежних заслугах Некрасов мог (бы) передоверить гражданину, хорошо знакомому с творениями поэта и "живо" их воспринимающему. Можно быть уверенными, что видимая "саморепрезентация" поэта--это рудимент первоначального "одноголосого" варианта "Самому себе".

Монолог поэта (sic: не диалог) драматичен. Но в нем герой-поэт Некрасова с очевидностью предстает не "избранником неба" (по Пушкину), но поэтом-демократом (по Белинскому):

Я шел в тюрьму и к месту казни, В суды, в больницы я входил. Не повторю, что там я видел. Клянусь, я честно ненавидел! Клянусь, я искренно любил!

Более того, в данном случае можно уточнить, что в образ некрасовского поэта вплетаются детали и черты, "перенесенные" от Гоголя: строки "Клянусь, я честно ненавидел! / Клянусь, я искренно любил!" являют собой перепев из "Блажен незлобливый поэт.", написанного в феврале 1852 года на смерть Гоголя и представляющего собой переложение лирического отступления из "Мертвых душ" о двух типах писателей. Именно о писателе гоголевского типа говорил Некрасов в стихотворении "Блажен незлобливый поэт":

Он проповедовал любовь Враждебным словом отрицанья.

И Как любил он--ненавидя!

Перепев очевиден.

Обращение к Гоголю тем более примечательно, что к сказанному выше о позиции гражданина "от Белинского" можно добавить и "выдержки"- суждения из знаменитого письма "неистового" критика к Гоголю из Зальцбрунна 15 июля 1847 года [5, с. 243-252]. (Любопытно, что ранее ходившее в списках письмо Белинского было впервые напечатано именно в 1855 году - в герценовской "Полярной звезде").

В многообразии "рассерженных" мыслей Белинского в письме звучит и утверждение о том, что России "нужны не проповеди (довольно она слышала их!), не молитвы (довольно она твердила их!), а пробуждение в народе чувства человеческого достоинства, столько веков потерянного в грязи и навозе..." [5]. Именно эту риторическую фигуру "утверждения через отрицание" широко (и неоднократно) использует Некрасов в "Поэте и гражданине".

Как помним, в "Статье пятой" Белинский уличал Пушкина в истощении гения, теперь же в знаменитом письме к Гоголю он сокрушается и на гоголевский счет: "Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или - не смею досказать моей мысли." [5]. Белинский размышляет в письме о соотношении роли учителя и его гения - и именно эту мудрость воспроизводит Некрасов в речи поэта: "Учить других потребен гений."

Иными словами: тень Гоголя видится за образом некрасовского поэта. И, как следствие, можно утверждать, что "отповедь" Белинского Гоголю (знаменитое письмо от 15 июля 1847 г.) тоже оказалась среди претекстов Некрасова, гневным мыслям и формульным приемам которого следовал создатель стихотворения.

Таким образом, если гражданин Некрасова был в основном построен по модели Белинского ⁵, то образ стихотворного поэта оказывается многоликим и, как следствие, аморфным: в характере, речи, суждениях, антисуждениях ("критиках") поэта мелькают штрихи, реплики, сентенции, портретные детали как самого Некрасова, так и Гоголя (кумира "натуральной школы"), бывшего соратника Белинского, позже - оппонента. И, как было сказано ранее, - видимо ощутимы аллюзии на Пушкина, на его героя-поэта, идеолога "чистого искусства". Некрасов соединяет несоединимое - потому образ поэта получается противоречиво неоднозначным, неровным, раздифференцированным.

Слабый в плане структуры, образ поэта слаб и в характере, которым наделил его автор. Не получив признания публики за "хождение в народ" и решая дилемму "Что было делать?", "поплатиться головой" или "сложить смиренно руки", некрасовский поэт выбирает бездействие.

Герой-поэт, кажется, осознает слабость собственной поэтической позиции, потому (почти) готов к презренью окружающих:

И рад я, если кто-нибудь

В меня с презреньем бросит камень.

Однако, как известно, реплика поэта формульна. В Библии, в Евангелии от Иоанна (8: 7) приведены слова, которые Иисус обратил к фарисеям, когда те привели к нему женщину, уличенную в прелюбодеянии, и потребовали ее наказания. В древней Иудее этим наказанием могло быть избиение камнями. Однако, как помним, Иисус ответил: "Кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень".

Слова Иисуса обрели форму фразеологизма, означающего, что все мы не без греха. Возникает вопрос: какой смысл поэт вкладывает в использование фразеологизма? Ожидание, что его забросают камнями? Или - что никто не осмелится бросить в него камень? В любом случае фразеологизм использован "вольно". Кажется, герой рассчитывает, что "безгрешного" не найдется, и посредством библейской философемы он поддерживает собственное самооправдание.

Но этого мало. Герой почти любуется собой:

Когда бы знали жизнь мою,

Мою любовь, мои волненья.

Прием умолчания - позволяет предположить, что таковых заслуг-оправданий поэт видит за собой множество. И, чтобы завершить этот пассаж, едва ли не в точности повторяет слова пушкинского Онегина:

Угрюм и полон озлобленья,

У двери гроба я стою.

Ср. "Евгений Онегин":

Я был озлоблен, он угрюм;

Страстей игру мы знали оба;

Томила жизнь обоих нас;

В обоих сердца жар угас.

(гл. I, строфа XLV)

Наконец в финале стихотворения следует самое драматичное признание некрасовского поэта: Муза от него "отвернулась" и вскоре "сокрылась навсегда", "презренья горького полна".

Примечательно, что заканчивается монолог поэта, кажется, должный быть ориентированным на гражданина, словами, обращенными не к нему, слушателю и собеседнику, но к Музе:

О Муза, гостьею случайной

Являлась ты душе моей?

Иль песен дар необычайный

Судьба предназначала ей?

Увы! кто знает? рок суровый

Всё скрыл в глубокой темноте.

Но шел один венок терновый

К твоей угрюмой красоте.

Еще не написано "О Муза, я у двери гроба..." (1877):

О Муза! я у двери гроба!

Пускай я много виноват,

Пусть увеличит во сто крат Мои вины людская злоба-- Не плачь! завиден жребий наш, Не наругаются над нами:

Меж мной и честными сердцами

Порваться долго ты не дашь

Живому, кровному союзу!

Не русский - взглянет без любви На эту бледную, в крови, Кнутом иссеченную Музу. --

но создается впечатление, что две жанровые формы "диалог" и "послание" (как ранее различные облики героя) сближаются, но не обеспечивают единства. Диспут-диалог с гражданином завершается раздумчивым упоминанием "тернового венка", возложенного на голову Музы, но, вероятно, могущего быть примеренным и на страдальца-поэта.

В финальной части стихотворения поэтический спор-диалог посредством монолога поэта ослабляется. Окончание (прерывание) диалога-диспута оставляет ощущение недосказанности, недоговоренности, незавершенности, но что еще более неожидаемо: "победы" поэта, ибо его слово в споре оказалось последним. "Молчание" героя-гражданина, его самоустранение от финальной декларации предполагает его сочувствие горькой доле поэта - и как результат наставнический призыв "Поэтом можешь ты не быть." утрачивает остроту и силу.

Таким образом, как показали наблюдения, стихотворение Некрасова "Поэт и гражданин" действительно опирается лишь на единственную хрестоматийную словоформу, которая взяла на себя весь потенциал произведения. Пошаговый анализ стихотворения демонстрирует нарушение законов жанра спора-диалога, нецельность и неустойчивость каждого из созданных характеров. Равновеликость образов оппонентов-диспутантов не выдержана. Ни один из героев Некрасова не смог пронизать всю ткань наррации и убедительно отстоять собственное кредо. Соперники-оппоненты разномасштабны, дидактике гражданина противопоставлена "пугливая" и "робкая" душа поэта. Финальное монологическое (достаточно пространное) слово поэта деструктурирует декларативный пафос броского призыва гражданина.

Четкости позиции автора-создателя в тексте стихотворения не прослеживается, Диалогический двухголосый контекст перебивается рудиментарным одноголосием, сохранившимся в тексте от первоначального варианта "Самому себе", последующего послания "Русскому писателю" и вбирающим в себя поэтические стратегии, различные по изначальной интенции. Декларативность и дидактизм единственно сильной - рылеевской--идеологемы заслоняют собой поэтический абрис всего стихотворного контента.

Наконец, в заключение следует отметить, что переосмысление стихотворения "Поэт и гражданин" связано не с попыткой развенчания авторитета и принижения заслуг поэта Некрасова, но с необходимостью объективной оценки некрасовских произведений, особенно тех, которые изучаются в рамках школьной и вузовской программы и не могут пройти бесследно для формирования литературного вкуса школьников и исследовательского дара студентов. Разносторонняя и объективная оценка произведений Некрасова позволит обучающимся в большей мере доверять собственному восприятию, увереннее опираться на самостоятельные суждения, глубже и основательнее анализировать текст.



Примечания

1. Этимология лексемы "ямб" специалистами связывается с праздниками плодородия в честь Деметры. Служанка богини, Ямба, веселила безутешную мать, безуспешно ищущую похищенную Аидом дочь Персефону, непристойными стихотворениями.

2. Математический расчет точно указывает на имя "безымянного" (первоначально, в списках) героя: 1855-7 = 1848, год смерти Белинского.

3. В том числе из письма К.Ф. Рылеева к А.С. Пушкину: "Будь поэт и гражданин!" [Рылеев, с. 497].

4. Напомним, что именно этот речевой оборот будет несколькими годами позже экспроприирован тургеневским Базаровым и применен к Рафаэлю: "По-моему, - возразил Базаров, - Рафаэль гроша медного не стоит." ("Отцы и дети", гл. Х).

5. Ср.: Е.А. Ляцкий писал, что диалог гражданина и поэта воспроизводит, "без сомнения, одну из типичнейших бесед Чернышевского с Некрасовым" (Современный мир. 1911. № 10. С. 170). Сходной точки зрения придерживаются и другие исследователи, в т. ч. Н.Н. Скатов [14].

6. Литература

7. Аверинцев С.С. Античная культура - конец первобытности // Новое в современной классической филологии / отв. ред. С.С. Аверинцев. М.: Наука, 1979. 200 с. С. 40-45.

8. Белинский В.Г. Сочинения Александра Пушкина. Статья 5 // Белинский В.Г. Собр. соч.: в 3 т. / под общей ред. Ф.М. Го- ловенченко. М.: ОГИЗ, ГИХЛ, 1948. Т. III. Статьи и рецензии. 1843-1848. С. 43-82.

9. Володина Н.В. Диалог Некрасова с Пушкиным в стихотворении "Поэт и гражданин" // Некрасовский сб. / отв. ред. Б. Мельгунов. Вып. 13. СПб.: Наука, 2001. 287 с.

10. Гаркави А.М. Чернышевский и стихотворение Некрасова "Поэт и гражданин" // Н.Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы. Вып. 5. Саратов, 1968. С. 54-57.

11. Н.В. Гоголь в русской критике: сб. статей. М.: Гос. изд-во худож. лит-ры, 1953. С. 243-252.

12. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. М.: Русский язык, 1999. Т. 1. А-З.С. 111.

13. Некрасов Н.А. Поэт и гражданин // Некрасов Н.А. Полное собрание сочинений и писем: в 15 т. / АН СССР. ИРЛИ (Пушкинский Дом). Л.: Наука, 1981-2000. Т. 2. Стихотворения. 1855-1866. Л., 1981. С. 5-13, 265, 333.

14. Некрасов Н.А. Русскому писателю // Некрасов Н.А. Полное собр. соч. и писем: в 15 т. Т. 2. Стихотворения. 1855-1866. Л.: Наука, 1981. С. 265, 333-336.

15. Рылеев К.Ф. Полн. собр. соч. М.; Л.: Academia, 1934. С. 497.

16. Скатов Н.Н. "Я лиру посвятил народу своему...": о творчестве Н.А. Некрасова. М.: Просвещение, 1985. 175 с.

17. Томашевский Б.В. Комментарии // Пушкин А.С. Собр. соч.: в 10 т. Л.: Наука, 1977. Т. 3. Стихотворения. 1827-1836. С. 442-443.

18. Есипов В.М. Поэт, чернь и автор // Вопросы литературы. 11. 2005. № 2. С. 319-331.

19. Макеев М.С. Блестящие предприятия и роковая страсть. Неверный шаг и испорченная репутация // Макеев М.С. Николай Некрасов. М.: Молодая гвардия, 2017. С. 118-162.

20. Мостовская Н.Н. Стихотворение "Поэт и гражданин" в литературной традиции // Карабиха: ист.-лит. сб. / сост. Б.В. Мельгунов. Вып. 3. Ярославль: Верхне-Волжск. кн. изд-во, 1997. 368 с.

21. Некрасов Н.А. В.Г. Белинский. Другие варианты. Комментарии // Некрасов Н.А. Полное собр. соч. и писем: в 15 т. Т. 4. Поэмы. 1855-1877. Л.: Наука, 1982. С. 527.

Размещено на Allbest.ru

...