В 40--50-х годах внимание Коуза привлекла проблема государственной монополии и контроля в таких отраслях как почтовая связь, теле- и радиокоммуникации и т.д. В статье «Федеральная комиссия по связи» (1959) им была выдвинута идея о возможности создания «радиовещательного» рынка. Считалось общепризнанным, что без государственного контроля в эфире воцарится хаос -- конкурирующие станции начали бы работать на одинаковых волнах, создавая друг для друга помехи. Коуз в этом выводе усомнился. Истинная причина «заторов» в радиоэфире, утверждал он, -- отсутствие прав частной собственности на электромагнитные волны разной частоты. Если установить такие права, возникнет эффективный рынок и потребность в государственном контроле отпадет. В своей статье он предложил такую схему: Федеральная комиссия организует аукцион по продаже прав на вещание на тех или иных частотах, передавая вырученные средства в казну, радиовещательные же компании оказываются впредь подчинены дисциплине рынка.

Идея установления прав собственности и создания рынка для физически ненаблюдаемых объектов -- электромагнитных колебаний! -- была столь непривычной, что коллеги Коуза потребовали от него более развернутых доказательств. Они были представлены в статье «Проблема социальных издержек» (1960), в которой была сформулирована ставшая затем знаменитой «теорема Коуза».

Для обсуждения рукописи коузовской статьи в Чикагском университете был созван специальный семинар с участием двух десятков виднейших теоретиков во главе с Милтоном Фридманом. История этого обсуждения стала легендарной. Перед началом дискуссии за «теорему Коуза» был подан один голос (самого автора), против -- 20. Началось все с единодушных опровержений Коуза, но в середине дискуссии Фридман, «развернув орудия на сто восемьдесят градусов», двинулся в атаку на его критиков. По окончании обсуждения все голоса были «за». Участники семинара вспоминают о нем как об одном из самых драматических и «восхитительных» интеллектуальных событий в их жизни и до сих пор жалеют, что не догадались записать ход дискуссии на магнитофон.

Статья Коуза была направлена против господствовавшей в экономической теории тенденции везде, где только можно, отыскивать так называемые «провалы рынка» и призывать к государственному вмешательству для их преодоления. Одним из таких явных «провалов рынка» считалась ситуация с внешними или, как еще говорят, «экстернальными» эффектами. Нужно оговориться, что сам Коуз избегал термина «экстерналии», считая его неудачным, и употреблял вместо него выражение «вредные последствия». Пример -- шум аэродрома, нарушающий покой окрестных жителей, или фабричный дым, отравляющий воздух в близлежащих домах.

Экстерналии могут быть не только отрицательными, но и положительными. Взять к примеру работу маяков или опыление фруктовых садов пчелами. В учебниках по экономике обычно утверждается, что содержатели маяков или владельцы пасек не в состоянии проконтролировать, кто именно пользуется их услугами, чтобы взимать за это плату. Поэтому при принятии решений они не берут в расчет ту выгоду, которую непроизвольно приносят другим. С точки зрения общества происходит перепроизводство благ с отрицательными внешними эффектами и недопроизводство с положительными.

Возникают расхождения между частными и социальными издержками (где социальные издержки равны сумме частных и экстернальных издержек) либо между частными и социальными выгодами (где социальные выгоды равны сумме частных и экстернальных выгод). (Отсюда, собственно, и название статьи Коуза.) Как можно исправить эту неоптимальность? Стандартное предписание -- введение государством специального налога на тех, кто порождает отрицательные экстерналии и установление контроля за их деятельностью. И, наоборот, субсидирование государством деятельности с положительными внешними эффектами. Так удается устранить «провалы рынка» и восстановить оптимальность в размещении ресурсов. Эта аргументация в пользу государственного участия была развита английским экономистом А. Пигу и стала составной частью «экономики благосостояния», одного из важнейших разделов неоклассической теории.

Однако Коуз выявил ошибочность подобного хода рассуждений. Из предложенной им теоремы следовало, что в большинстве случаев рынок сам способен справляться с внешними эффектами: если права собственности ясно определены и если трансакционные издержки малы, то размещение ресурсов (структура производства) будет оставаться неизменным и оптимальным, независимо от перераспределения прав собственности. Говоря иначе, конечные результаты производства не будут зависеть от правовой системы, если ценовой механизм работает без издержек.

Из «теоремы Коуза» вытекало несколько важных выводов. Во-первых, внешние эффекты носят обоюдный характер. Фабричный дым причиняет ущерб городским жителям, но запрет на выбросы оборачивается убытками для хозяина фабрики (а, стало быть, и для потребителей ее продукции). С экономической точки зрения речь должна идти не о том, «кто виноват», а о том, как минимизировать величину совокупного ущерба.

Во-вторых, источником экстерналий в конечном счете служат размытые или не установленные права собственности. Не случайно основным полем конфликтов в связи с внешними эффектами становились ресурсы, которые из категории свободных перемещались в категорию редких (вода, воздух) и на которые поэтому ранее никаких прав собственности в принципе не существовало.

В-третьих, ключевое значение для успешной работы рынка имеют трансакционные издержки (по ведению переговоров и т.п.). Если они малы, а права собственности четко определены, то рынок способен сам, без участия государства, устранять внешние эффекты: заинтересованные стороны смогут самостоятельно прийти к наиболее рациональному решению. При этом не будет иметь значения, кто именно обладает правом собственности -- скажем, городские жители на чистый воздух или владелец фабрики на его загрязнение. Участник, способный извлечь из обладания правом наибольшую выгоду, просто выкупит его у того, для кого оно представляет меньшую ценность. Для рынка важно не то, кто именно владеет данным ресурсом, а то, чтобы хоть кто-то владел им. Тогда появляется возможность для рыночных операций с этим ресурсом, для его передачи по цепочке рыночных обменов. Сам факт наличия прав собственности и четкого их разграничения важнее вопроса о наделении ими того, а не другого участника.

В-четвертых, даже тогда, когда трансакционные издержки велики и распределение прав собственности влияет на эффективность производства, государственное регулирование необязательно представляет наилучший выход из положения. Нужно еще доказать, что издержки государственного вмешательства будут меньше потерь, связанных с «провалами рынка». А вот это, по мнению Коуза, в высшей степени сомнительно.

Его идеи подтверждаются опытом возникновения и успешной деятельности рынка в сферах, где этого труднее всего было бы ожидать. Обратимся к примерам, на которые уже ссылались. Скажем, маяки -- вроде бы самоочевидный случай, где без помощи государства не обойтись. И, тем не менее, как показал Коуз на примере развития этой службы в Великобритании, частные лица оказывались достаточно изобретательными, чтобы разработать такую форму контрактов, которая делала возможным создание рынка и в этом случае. По принятым в этой стране, правилам, суда при заходе в порт должны уплачивать специальную пошлину на содержание маяков, что и обеспечивало условия для эффективной работы частных маяков.

Ученик Коуза, американский экономист С. Чен, установил, что, например, в Калифорнии действует хорошо развитый рынок «опыления». Плодовые деревья различаются по содержанию нектара в их цветах. Выделяются породы трех групп: с богатым, средним и с малым содержанием нектара. Оказывается, что в первом случае за установку ульев во фруктовых садах в период их цветения платят держатели пчел, во втором это происходит без всякой оплаты, в третьем, наоборот, платят владельцы садов. Можно сказать, что в первом случае «покупается» «экстернальный эффект» в виде повышения медосбора, в третьем -- «экстернальный эффект» в виде лучшего опыления фруктовых деревьев пчелами, а во втором они взаимно погашаются и поэтому платы ни с чьей стороны не требуется.

Коуз с предельной наглядностью выявил сам механизм сотворения рынков: рынок заработает, как только будут разграничены права собственности и появится возможность для заключения сделок по обмену ими по взаимоприемлемым ценам.

Идеи Коуза получили широкое применение при изучении самых разнообразных, порой неожиданных, проблем, будь то найм игроков бейсбольными командами или организация сбора донорской крови, антитрестовское законодательство или охрана окружающей среды. Так, оказалось, что многие виды деловых соглашений, которым традиционно приписывалась антиконкурентная направленность и которые поэтому подлежали запрещению, в. действительности являются эффективным средством сокращения трансакционных издержек. Интересные эксперименты начались и в экологической политике, когда для той или иной местности стали устанавливаться допустимые уровни ущерба окружающей среде, а затем открывалась свободная торговля правами на ее загрязнение в этих пределах. Уровень выбросов определяется правами, приобретенными каждым агентом. При такой системе производители становятся заинтересованы в использовании экологически более чистых технологий и в перепродаже имеющихся у них прав тем, кто справляется с этим хуже.

Не менее глубоким и разносторонним было влияние Коуза и на развитие теоретической мысли. Его статья породила буквально необозримую литературу, посвященную защите, опровержению и опровержениям опровержений «теоремы». Однако в целом события приняли не совсем тот оборот, на который рассчитывал сам Коуз. Дело в том, что как строгая формулировка «теоремы», так и ее название принадлежали не тему. Автором того и другого был Дж. Стиглер. B формулировке Стиглера «теорема» звучит так: «в условиях совершенной конкуренции частные и социальные издержки будут равны». Для самого Коуза случай с нулевыми трансакционными издержками был лишь переходной ступенькой к рассмотрению реальных жизненных ситуаций, где трансакционные издержки положительны и где поэтому распределение прав собственности начинает оказывать прямое воздействие на эффективность производства. К сожалению, в этой части коузовская статья не вызвала такого интереса, как знаменитая «теорема». Обсуждение сосредоточилось на вымышленном мире с нулевыми трансакционными издержками.

Можно сказать, что экономическая теория ассимилировала идеи Коуза лишь в той мере, в какой это вписывалось в господствующую неоклассическую парадигму. Сам Коуз подчеркивал, что мир с нулевыми трансакционными издержками был бы более чем странным, напоминая физический мир, лишенный трения. В этом мире монополисты вели бы себя так, как если бы они находились на конкурентном рынке; не возникало бы никакой нужды в страховании; не существовало бы фирм, все действовали бы как индивидуальные агенты; институциональная среда не имела бы никакого значения (например, форма собственности -- частная или коллективная -- была бы безразлична); обмен происходил бы с такой скоростью, что все сделки -- как настоящие, так и будущие -- заканчивались в долю секунды. Г. Демсец остроумно назвал исследования, основанные на предпосылке нулевых трансакционных издержек, «экономикой нирваны».

Можно сказать, что цель «теоремы Коуза» заключалась в том, чтобы от противного доказать определяющее значение как раз положительных трансакционных издержек. Коуз ввел представление о собственности как о пучке прав, которые могут покупаться и продаваться на рынке. В процессе обмена права собственности начнут переходить к тем, для кого они представляют наибольшую ценность -- производственную или непосредственно потребительскую. Они, следовательно, будут передаваться, расщепляться, комбинироваться и перегруппировываться таким образом, чтобы это обеспечивало максимальный экономический выигрыш. Но перегруппировка прав станет происходить только в том случае, если ожидаемая выгода больше издержек, связанных с осуществлением соответствующей сделка. Поэтому именно от трансакционных издержек зависит, как будут использоваться права собственности, какой -- и насколько эффективной -- будет структура производства. Коуз настаивал на том, что трансакционные издержки должны быть в явном виде включены в экономический анализ.

В реальном мире с ненулевыми трансакционными издержками -- это принципиальный для Коуза момент -- права собственности перестают быть нейтральным фактором. Он выявил, насколько тесна и сложна связь между правовым устройством общества и эффективностью экономического механизма, сделал предметом изучения экономистов богатейший материал судебных решений, поставил интереснейший вопрос о том, какими неявными экономическими теориями руководствуются суды, устанавливая тот или иной прецедент. Его работы составили теоретический фундамент экономического анализа права, получившего столь широкое развитие в последние десятилетия. Однако с середины 60-х годов утверждению этого нового подхода сам Коуз стал отдавать силы уже не столько в качестве экономиста-теоретика, сколько в качестве редактора «Журнала экономики и права». Во многом благодаря именно его усилиям это направление исследований сформировалось в самостоятельный, многообещающий раздел науки на стыке экономической теории и правоведения.

экономика фундаментальный теорема

Представление о Коузе-нарушителе «интеллектуального комфорта» можно составить по его небольшой статье «Рынок товаров и рынок идей». Его заинтересовал любопытный феномен -- «когнитивный диссонанс», который испытывают многие интеллектуалы в отношении рынка. Ярые защитники неограниченной конкуренции на рынке идей (свободы слова), они превращаются в сторонников государственного контроля, как только дело касается рынка товаров. Вмешательство государства, вредоносное для одной сферы, оказывается настоятельно необходимым для другой. Государство преподносится то как некомпетентное и движимое низменными мотивами, то как эффективное и пекущееся об общем благе. Как заметил старший коллега Коуза Аарон Дайректер (его предшественник по редакторскому креслу), свобода слова и печати «является последней областью, где принцип laissez-faire все еще пользуется уважением». Интеллектуалы, таким образом, позволяют себе роскошь придерживаться взаимоисключающих взглядов, ничуть не тревожась об их несовместимости.

Чем же обусловлена такая амбивалентность? По мнению Коуза, -- групповыми интересами экономических агентов, действующих на рынке идей. Ведь государство -- чуть ли не главный сектор занятости для интеллектуалов: чем шире и изощреннее регулирование рынка товаров, тем выше спрос на их услуги. Этим мотивом объясняется не только готовность интеллектуалов поставить материальную сферу под государственный контроль, но и то, что прокламируемая ими защита свободы слова отличается весьма непоследовательным, избирательным характером. Так, коммерческая реклама относится к рынку товаров, а не идей, и, значит, административная регламентация признается вполне допустимой. Американская пресса не видит ничего предосудительного в том, что правительство контролирует содержание телевизионных программ, а британская -- что радиовещание является государственной монополией. Превращению Би-Би-Си в государственную монополию Коуз посвятил специальную монографию:

CoaseR. British Broadcasting: a Study in Monopoly. L., 1950. Такая непоследовательность не случайна, если учесть, что этим снижается число конкурентов в сфере рекламного бизнеса.

Не менее парадоксально, что все аргументы стандартной теории благосостояния в пользу государственного регулирования рынка товаров с еще большим основанием можно отнести к рынку идей. Действительно, в случае выдвижения и распространения новых социальных и политических доктрин, экстерналии -- т.е. отрицательные последствия, касающиеся не столько их творцов, сколько множества других людей, -- могут приобретать катастрофический характер, грозя гибелью целым народам и цивилизациям. Что касается неполной информированности потребителей, то при встрече с незнакомыми идеями она несравненно больше, чем при выборе между разными марками прохладительных напитков. Наконец, если участие государства имеет целью предотвращение обмана, то очевидно, что в этом производители идей ничуть не уступают производителям товаров.

Вывод Коуза прост: между рынком товаров и рынком идей нет фундаментальных различий, при выработке политики как по отношению к одному, так и по отношению к другому следует руководствоваться одними и теми же соображениями, придерживаться общего подхода.

Даже по этой неожиданной работе можно почувствовать, насколько своеобразное место занимает Рональд Коуз в современной экономической науке. Его имя окружено безусловным уважением, коллеги давно уже относятся к нему как к живому классику, и вместе с тем он, несомненно, находится в явной оппозиции к тенденциям господствующим сегодня в теоретической мысли. Он критически настроен к поглощенности микроэкономической теории проблемой индивидуального выбора, когда потребитель из живого человека превращается в «согласованный набор предпочтений», фирма -- в комбинацию кривые спроса и предложения, а обмен может совершаться при отсутствии рынка. С точки зрения Коуза, главный недостаток неоклассической парадигмы -- в ее «институциональной стерильности»: реальная институциональная среда, в которой действуют люди, не находит в неоклассических моделях адекватного отражения.

Преобладающий в университетах научный стиль Коуз иронически окрестил «экономической теорией классной доски». Его популярность он объясняет почти в психоаналитических терминах. Преподавание экономической теории, естественно, ведется от лица того, кто, как условно предполагается, обладает полнотой экономической информации, будь то структура предпочтений потребителя, кривая издержек фирмы и т.п. Сравнивая схемы на классной доске с реальной практикой, экономист-теоретик неизбежно приходит к выводу о «неоптимальности» этой последней, и его взоры обращаются к государству. При этом упускается из вида, что в действительной экономической жизни нет инстанции, которая по степени «всеведения» и «всевластия» соответствовала бы фигуре преподавателя на университетской лекции, и в результате fro «прерогативы» подсознательно переносятся на государство.

С одной стороны, это приводит к тому, что экономисты не знают фактов и даже не испытывают потребности узнать их, как показывает пример с маяками, фигурирующими в учебниках в качестве классического случая «провала рынка». Без соприкосновения с живой деловой практикой, подчеркивает Коуз, экономическая наука обречена на бесплодие. Свой подход он называет «реалистическим», поскольку в его основе -- стремление «изучать человека таким, каков он есть, действующим в ограничениях, налагаемых на него реальными институтами».

С другой стороны, это ведет к «зацикленности» на государственном вмешательстве (прежде всего, в форме установления налогов и предоставления субсидий) как универсальном способе решения любых экономических проблем. Экстерналии носят всепроникающий характер и сопровождают нас на каждом шагу. И если учесть, что государственное вмешательство сопряжено с немалыми издержками, а никакое правительство не застраховано от некомпетентности и коррумпированности, подвержено давлению извне, то обнаружение где-либо «вредных последствий» служит скорее аргументом против, а не в пользу государственного активизма, вопреки предписаниям стандартной теории благосостояния. Коуз убежден, что институциональное решение любой проблемы всегда многовариантно, и поэтому нелепо по всякому поводу призывать к расширению участия государства в экономике, тогда как более эффективными могут оказаться меры по поощрению конкуренции, изменению правовых процедур, отмене предыдущих административных регламентации или организации нового рынка.

Влияние Коуза -- как прямое, так и косвенное -- на развитие современной теоретической мысли по-своему уникально. Из его работ выросли такие новые разделы экономической науки как трансакционная экономика, теория прав собственности и экономика права. Его идеи дали толчок к переформулировке на принципиально новых началах всего корпуса микроэкономической теории. Непредвиденным следствием выдвижения «теоремы Коуза» стала происходящая сейчас смена самого рабочего языка микроэкономического анализа -- вместо теории равновесия эту роль постепенно берет на себя теория игр.

В более широкой перспективе идеи Коуза заложили основы для нового, чрезвычайно плодотворного направления в экономической науке -- неоинституционализма, объясняющего структуру и эволюцию социальных институтов исходя из понятия трансакционных издержек. Так, именно в отсутствии рыночных институтов, обеспечивающих минимизацию трансакционных издержек, Коуз усматривает главную беду бывших социалистических стран. «Мы говорим людям в Восточной Европе, -- замечает он, -- идите к рынку». Но к рынку идти нелегко, потому что необходимо иметь весь набор институтов, делающих возможным его существование». Развитие институционального подхода он считает делом всей своей жизни: «Моя мечта -- построить теорию, которая позволила бы нам анализировать силы, определяющие институциональную структуру производства. В «Природе фирмы» эта работа была доведена только до половины. Там объяснялся факт существования фирм, но не то, как распределяются среди них выполняемые ими функции. Моя мечта -- попытаться закончить начатое 55 лет назад и подключиться к разработке такой всеохватывающей теории... Я намерен вновь поднять парус, и если, отыскивая дорогу в Китай, я открою на этот раз всего лишь Америку, то не буду разочарован».

Список литературы

Размещено на Allbest.ru