Экономическая мысль России в период с IX по XXI вв.

Размещено на http://www.allbest.ru/

Московский университет им. С.Ю. Витте

Факультет: Экономики и финансов

Реферат

по дисциплине: История экономических учений

Тема: Экономическая мысль России в период с IX по XXI вв.

г. Москва - 2014 год.

Введение

Наибольшее распространение идеи исторической школы получили в Германии: здесь действовали старая, новая и юная исторические школы. Предшественниками германского историцизма в экономической науке считаются немецкие националисты и романтики XIX века: Георг Вильгельм Фридрих Гегель, Фридрих Карл Савиньи (основатель исторической школы права, от которой и пошло название всего направления), Адам Мюллер и Фридрих Лист В отличие от классиков, которые считали, что экономикой движут 2 фактора: человек и всё человечество, Фридрих Лист говорил, что очень важным фактором в экономике является ещё и национальность..

Основными представителями старой Исторической школы являются Вильгельм Рошер, Карл Густав Адольф Книс и Бруно Гильдебранд. Крупнейшие экономисты новой Исторической школы: Густав фон Шмоллер, Альберт Эберхард Фридрих Шеффле, Карл Бюхер, Адольф Вагнер, Георг Фридрих Кнапп, ЭрихЭнгель и Людвиг Йозеф (Луйо) Брентано.

Среди ученых юной исторической школы выделяются: Вернер Зомбарт, Артур Шпитгофф, Карл Поланьи, Макс Вебер и его брат Альфред Вебер.

Бесспорным основателем Немецкой исторической школы является Вильгельм Рошер, профессор Геттингенского университета, который опубликовал в 1843 г. свои "Краткие основы курса политической экономии с точки зрения исторического метода". В предисловии к этому маленькому произведению Рошер уже излагал руководящие идеи, которыми он вдохновлялся и которые он развивал потом в своих известных "Принципах политической экономии", появившихся первым изданием в 1854 г. Он задается тут лишь целью изложить экономическую историю. "Наша цель, -- говорит он, -- описание того, чего хотели и к чему стремились народы в экономической области; цели, которые они преследовали и достигли; основания, ради которых они преследовали и добивались их". "Такое исследование, прибавляет он, -- может быть сделано при условии, если остаешься в тесном контакте с другими знаниями национальной жизни, в частности с историей права, с политической историей и историей цивилизации". Но он тотчас же отгоняет от себя мысль встать в оппозицию к школе Рикардо. "Я, -- продолжает оп, -- далек от того, чтобы признавать этот путь единственным или наиболее кратким для отыскания истины; но я не сомневаюсь, что он ведет в весьма прекрасные и плодородные области, которые, будучи раз возделаны, никогда не будут окончательно покинуты".

Происхождение и развитие немецкой исторической школы

Рошер смотрел на свою попытку как на опыт применения к политической экономии исторического метода, введенного Савиньи в науку права и доказавшего там свою плодотворность. Но, как хорошо показал Карл Менгер, тут была чисто внешняя аналогия. Савиньи пользовался историей, чтобы уяснить себе органическое и самопроизвольное происхождение существующих институтов. Он этим хотел доказать законность их в противовес радикальным проискам реформаторского рационализма -- наследия XVIII века. Ничего подобного нет у Рошера, который сам примыкает к либерализму и разделяет его реформаторские стремления. У него история служит главным образом для иллюстрации экономической истории, для насыщения ее примерами, способными если не предписать правила государственным людям, то по крайней мере создать у них, по его выражению, "политическое чутье". Ядгаров Я.С. История экономических учений. - М.: Экономика, 2002. С. 345.

Правильнее рассматривать попытку Рошера -- таково мнение самого Шмоллера -- как опыт связать учение политической экономии с традицией старых немецких "камералистов" XVII и XVIII веков. Последние, преподавая студентам начала практических знаний в области администрации и финансов, прибегали главным образом к конкретным примерам из экономической и социальной среды, на которую должна была распространяться деятельность их учеников. Ведь и англо-французская политическая экономия также стояла в очень тесной связи с известными практическими проблемами из области налогов и торгового законодательства. Но в такой стране, как Германия, где промышленная эволюция значительно более отстала по сравнению с Францией и Англией, эти проблемы ставились совсем иным образом, и потому необходимость демонстрации перед студентами связи классической теории с фактами экономической жизни должна была представляться здесь еще более неотложной, чем в каком-либо другом месте. Нововведение Рошера носит больше характер педагогический, чем научный. Он скорее восстанавливает университетскую традицию, чем создает новое научное течение.

Другой немецкий профессор, Бруно Гильдебранд выступил в 1848 г. с более широкими претензиями. В его книге "Политическая экономия настоящего и будущего" больше, чем у Рошера, обозначилась оппозиция классической экономии. Здесь история была представлена не только как средство оживить и усовершенствовать существующие теории, но и как орудие полного обновления науки. Гильдебранд ссылался на прогресс, который совершил исторический метод в науке о языке. Отныне политическая экономия должна была быть исключительно "наукой о законах экономического развития наций".

Немного позже в программной статье нового, основанного им в 1863 г. журнала "Jahrbuher fur Nationalokonomie und Statistik " ("Ежегодник по вопросам политической экономии и статистики" Гильдебранд идет еще дальше. Он оспаривает даже само существование естественных экономических законов, признаваемых классиками. Он упрекает Рошера в том, что последний допускает их существование. Гильдебранд, по-видимому, не замечал, что благодаря такому смелому утверждению он подкапывался под сам принцип всякой экономической науки и устранял всякое разумное основание у тех "законов развития", которые должны были, по его мнению, отныне образовать сущность ее. Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М., Экономика, 2002. С. 223.

Впрочем, безусловные утверждения Гильдебранда не больше, чем эклектизм Рошера, изменяли экономическую теорию. Кроме краткой общей схемы экономической истории наций, где он различает три фазы: фазу естественной экономии, денежной и кредитной, он ограничился опубликованием отрывочных исследований по специальным вопросам статистики и истории. И весьма часто он принимает за доказанные истины классические теории по вопросам производства и распределения богатств.

В 1848 г. Гильдебранд обещал выпустить продолжение своего чисто критического произведения, где он предполагал изложить принципы нового метода. Но это продолжение не появилось. Эту трудную задачу взял на себя другой профессор, Карл Книс в своем пространном трактате, появившемся в 1853 г. под названием "Политическая экономия, рассматриваемая с исторической точки зрения". Но его идеи также мало совпадают с идеями его двух предшественников, как идеи последних между собой. Подобно Гильдебранду, он оспаривает не только существование естественных законов во имя свободы человека, но и те "законы развития", о которых говорил Гильдебранд. По его мнению, в экономической эволюции различных народов речь может идти разве лишь об аналогиях, а не о законах. Таким образом, Книс не признает ни идей Гильдебранда и Рошера, ни классических идей. Политическая экономия у него превращается в простую историю экономических мнений в разные эпохи в связи с совокупностью исторического развития наций.

Его книга осталась почти незамеченной. Как историки, так и экономисты игнорировали ее. Только впоследствии, когда "молодая историческая школа" получила полное развитие, обратили внимание на старое произведение Книса, второе издание которого появилось в 1883 г. Книс неоднократно жалуется, что Рошер не хотел подвергнуть обсуждению его идеи.

Затратив столько усилий для основания метода новой политической экономии, Книс, казалось бы, должен был особенно позаботиться о том, чтобы показать плодотворность его в применении к изучению экономических явлений. Но -- удивительная вещь -- он ничуть не подумал об этом. Его позднейшие работы о деньгах и кредите, доставившие ему заслуженную известность, не носят на себе следов исторических исследований.

Таким образом, три основателя школы много критиковали классические методы, но не могли согласиться насчет цели и природы науки и оставили другим задачу приложения своих целей.

Критические идеи исторической школы

германский историцизм экономический рошер

Нельзя было бы ожидать полного совпадения взглядов среди столь разнообразных умов, и мы уже отметили некоторые различия, отделяющие, в частности, "старую" историческую школу от "молодой". Мы не можем здесь излагать и дискутировать отдельные нюансы в их взглядах. Достаточно ограничиться знакомством с их основными идеями, с такими, относительно которых у всех них существует почти полное согласие. Все-таки мимоходом мы будем отмечать отдельные идеи того или другого из них, когда они покажутся нам важными.

Немецкая историческая школа начала с критики классической экономии. Поэтому мы начнем с изложения ее критических идей Ядгаров Я.С. История экономических учений. - М.: Экономика, 2002. С. 350..

Хотя критические идеи исторической школы были уже сформулированы Книсом, Гильдебраидом и Рошером, однако они вызвали основательную дискуссию довольно поздно, когда "молодая историческая школа" была уже в полном расцвете. Карл Мепгер, венский профессор, своей -- благодаря стилю и проникновенной мысли -- поистине классической книгой, выпущенной в свет в 1883 г. под названием "Untersuchurgen uber die Methode der Socialwissenschaften ("Исследования о методе социальных паук, и в частности политической экономии"), открыл эру полемики, которая потом принимала иногда весьма пламенный характер. Это замечательное произведение, в котором автор защищал права чистой политической экономии против нападок немецкой исторической школы, было принято некоторыми представителями этой школы немного холодно и в течение последующих лет вызвало нечто вроде общего пересмотра сознания. Нам поэтому нужно будет познакомиться здесь с основными элементами дискуссии и против аргументов экономистов-историков выставить возражения их противников.

Экономисты-историки делали классической экономии три главных упрека, ставя ей в вину:

1) ее "универсализм";

2) ее рудиментарную, основанную на эгоизме психологию;

3) злоупотребление дедуктивным методом.

Рассмотрим последовательно все эти упреки.

1) Экономисты-историки менее всего прощают Смиту и его последователям их, как говорит Гильдсбранд, "универсализм", или их, как говорит Книс, "абсолютизм или перпетуализм". Англо-французская школа, говорят они, думала, что сформулированные ею экономические законы реализуются во всяком месте и во всякое время. Она также воображала, что основанная ею на этих законах экономическая политика имеет универсальное и повсеместное применение. На место этого абсолютизма, говорят экономисты-историки, нужно отныне поставить релятивизм (относительность) как в практике, так и в теории.

И в практике прежде всего. Однообразное экономическое законодательство невозможно было бы применять одинаково во все эпохи и во всех странах. Оно должно приспособляться к изменчивым условиям места и времени. Искусство государственного человека состоит в умении применять принципы к новым потребностям, находить оригинальные решения для новых проблем. Вместе с Менгером мы признаем, что этот общий принцип, провозглашаемый в течение веков, столь очевиден, что он, без всякого сомнения, встретил бы сочувствие со стороны Смита, Сэя или даже самого Рикардо. Хотя они иногда забывали его, вынося слишком строгий приговор об институтах прошлого времени или превознося laiser yaire (принцип невмешательства) в качестве универсального средства.

Но и этой второй идее историческая школа придает наибольшее значение -- экономическая теория и сформулированные ею экономические законы имеют совершенно относительную ценность. Вот истина, которая до сих пор не признавалась. Законы физики или химии, с которыми классики охотно сравнивают экономические законы, с необходимостью реализуются всегда и повсюду. Не то происходит с экономическими законами. Книс особенно настаивал на этом пункте. «Подобно условиям экономической жизни, -- говорит он, -- и экономическая теория, каковы бы ни были ее формы и содержание, ее аргументы и выводы, есть продукт исторического развития. она заимствует основу своей аргументации у исторической жизни и должна придать своим выводам характер исторического решения; точно так же "общие законы" экономии -- не что иное, как историческое объяснение и последовательное обнаружение истины; на каждом этапе они представляются обобщением истин, ставших известными до известного пункта развития; их нельзя признать окончательными ни в смысле их количества, ни в смысле формулировки». Ядгаров Я.С. История экономических учений. - М.: Экономика, 2002. С. 357.

В этом месте, довольно, впрочем, темном и расплывчатом, как вообще весь язык Книса, выражается та верная идея, которую другие экономисты сформулировали более определенным образом, а именно, что экономические законы являются и временными, и условными. Временными в том смысле, что ход истории, выдвигая новые факты, которые не обнимаются существующими теориями, постоянно заставляет экономиста изменять формулы, которыми он довольствовался до тех пор. Условными, в том смысле, что экономические законы оправдываются в действительности лишь при том условии, если не наступают некоторые другие обстоятельства, которые нарушают их действие; так что история, модифицируя эти обстоятельства, может на время устранить или прикрыть следствия, которые обыкновенно вытекали из известных причин. Было бы, может быть, небесполезно напомнить об этом, по крайней мере темэкономистам, которые представляли свою теорию чем-то вроде окончательного откровения или предполагали основать на ней абсолютно непогрешимые предсказания.

Но Книс сильно преувеличивает, думая, что таким образом определенный релятивизм экономических законов ставит резкое различие между ними и другими научными законами. Физические и химические теории, как это правильно подметил Маршалл, тоже модифицируются в зависимости от того, как новые факты делают негодными старые формулы. Они тоже временны. Они в то же время и условны в том смысле, что они оправдываются лишь при отсутствии противодействующих причин, способных модифицировать условия опыта. По мнению современных ученых, естественные законы не присущи вещам. Они "интеллектуальный продукт человека". Они прогрессируют вместе с его интеллектом. Они суть простые краткие формулы, которыми выражаются констатируемые между феноменами взаимоотношения; и между различными, созданными таким образом человеческим умом "законами". Различия выражаются только в большей или меньшей степени констатированной между явлениями зависимости Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М., Экономика, 2002. С. 230..

Если физические или химические законы по своей прочности и достоверности выше сформулированных доныне экономических законов, то это просто потому, что условия, в которых они применяются, реализуются в несравненно большем масштабе, и в то же время потому, что, поскольку действие их измеримо, они могут быть посредством дедукции сведены к общим законам математики.

Книс не только преувеличивал последствия релятивизма экономических законов, но и был не прав в тот момент, когда он писал, адресуя своим предшественникам упрек в непризнании их. Это замечание мы еще будем иметь случай сделать; оно имеет некоторое значение для истории экономических доктрин. Стюарт Милль, который к этому моменту уже издал свои "Основания политической экономии", в своей опубликованной в 1842 г. "Логике", многочисленные издания которой повторялись до 1853 г., в момент, когда писал Книс, точно определяет характер экономических законов: "Они, -- говорит он, -- основаны на предположении определенной совокупности обстоятельств и объясняют, как данная причина действовала бы среди этих обстоятельств при условии, если бы не было никаких других обстоятельств, стоящих в связи с данными. Если предположенные обстоятельства -- точная копия обстоятельств с данного существующего общества, то выводы будут правильны для него при условии, если действие этих обстоятельств не модифицируется другими, не принятыми в расчет". Поэтому социология, ветвью которого является, по его мнению, политическая экономия, "не может быть знанием положительных предвидении, а только знанием тенденций". Нельзя, пожалуй, яснее выразить всю "относительную" (релятивную) ценность экономических законов. Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М., Экономика, 2002. С. 245.

Как бы ни было, а современные экономисты считали критику экономистов-историков достаточно обоснованной, чтобы заниматься поисками более точных определений во избежание подобных упреков. Между прочим, Маршалл, заимствуя выражение Милля, определяет экономические законы как "объяснение экономических тенденций".

Со своей стороны основатели чистой экономии, метод которых самым определенным образом расходится с методом экономистов-историков, приняли те же меры предосторожности. Они определенно и смело основывают свои выводы на известном числе предварительных гипотез. "Чистая экономия, -- говорит Вальрас, -- должна позаимствовать у опыта типы обмена, предложения, спроса, капиталов, доходов, услуг производителей, продуктов. Из этих реальных типов она должна абстрактным путем вывести идеальные типы и размышлять по поводу этих последних, возвращаясь к действительности только ради применения их". Например, чистая экономия будет изучать действия конкуренции не в той ее несовершенной форме, в какой она представляется нам в действительности, а в той, в какой она функционирует на гипотетическом рынке, где все договаривающиеся стороны, точно зная свои истинные интересы, могут преследовать их вполне свободно и при свете полной гласности; с помощью концепций такого ограниченного поля зрения можно, как через увеличительное стекло, изучить следствия данной гипотезы, которых действительность никогда не представит нам в совершенно чистом виде.

Можно оспаривать преимущества этого метода, но нельзя говорить, что его авторы не признают релятивизм выведенных с его помощью экономических законов.

Воздадим должное экономистам-историкам за то, что они оттенили этот характер экономических законов в то время, когда некоторые экономисты, казалось, забыли его. Но ныне он, можно сказать, пользуется полным признанием у всех. Что касается стремления Книса основать на этом характере абсолютное различие между естественными и экономическими законами, то оно, по-видимому, многими, а может быть, и большинством экономистов не одобряется.

2) Второй упрек, адресуемый экономистами-историками первым экономистам, -- следующий: узость и недостаточность их психологии. По мнению Адама Смита, Сэя, Рикардо, человек руководствуется исключительно интересом. Они представляют его всецело поглощенным погоней за барышом. Но, говорят экономисты-историки, даже в экономической области интерес далеко не единственный двигатель человека. Здесь, как и в других областях, человек "учиняется самым разнообразным мотивам: честолюбию, страсти к славе, жажде деятельности, чувству долга, милосердия, доброжелательству, любви к ближнему или просто обычаю. "Представлять человека, -- говорит Книс, -- движимым в своей экономической деятельности повсеместно и неизменно чисто эгоистическими двигателями -- значит отрицать во всяком предприятии наличность всякого лучшего или более возвышенного мотива или утверждать, что у человека имеется целый ряд центров психической деятельности, функционирующих независимо один от другого".

Никто не будет отрицать, что классики видели в личном интересе (а не в эгоизме, как говорит Книс, придавая этому выражению худший смысл) основное начало и объяснение экономических явлений. Но экономисты-историки, по-видимому, ошибаются в этом случае, придавая своему наблюдению слишком большое значение. Стремясь охватить реальность во всей ее сложности, гоняясь больше за особенным и характерным, чем за общим и универсальным, экономисты-историки забыли, что политическая экономия как наука рассматривает экономические явления, взятые ц массе. Классические экономисты старались изучать общее, а не индивидуальное. Но ~ оставляя в стороне отдельные исключения, которые в некоторых случаях могут быть вызваны личным предрасположением того или другого агента, -- разве в экономическом мире наиболее постоянным двигателем деятельности не является именно эгоистическое желание наживы или барыша? Это мнение Вагнера, который по вопросам метода определенно расходится с исторической школой. Он с большой прозорливостью изучал различные двигатели, направляющие человека в его экономической жизни, и сделал вывод, что из всех них "эгоистический" двигатель есть единственный действительно прочный и постоянный. "Это обстоятельство, -- говорит он, -- объясняет и оправдывает выбор этого двигателя в качестве исходного пункта дедуктивного метода в политической экономии".

В таком случае можно частично согласиться с Книсом. Классические экономисты не отрицали, как он говорит, а слишком пренебрегали теми изменениями, которые накладывало на эгоистическое поведение людей влияние других факторов. В этом они иногда заходили так далеко, что превращали, по-видимому, политическую экономию в простую, как говорит Гильдебранд, "естественную историю эгоизма". Ядгаров Я.С. История экономических учений. - М.: Экономика, 2002. С. 364.

Здесь только мы сделаем то замечание, о котором упоминали немного выше. В то время, когда Книс формулировал свои критические замечания, они уже совершенно не имели никакого значения. В самом деле, Стюарт Милль в своей "Логике" уже более чем за десять лет до того привлек внимание к этому пункту. "Английский экономист, -- говорил он, -- подобно всем своим соотечественникам не знает, что вполне допустимо, что люди, занимающиеся продажей товаров, заботятся больше о своих удобствах или о своем тщеславии, чем о барыше". Со своей стороны он утверждал, "что в жизни человека нет, может быть, ни одного действия, которое не было бы источником для какого-нибудь непосредственного или отдаленного импульса, не совпадающего с жаждой наживы".

Таким образом, уже Стюарт Милль не видит в эгоистическом двигателе и в погоне за барышом "универсального и неизменного" стимула деятельности человека. Больше того, в предыдущей главе мы видели, что у Стюарта Милля эгоизм, или интерес, вмещает в себя, по самому своему определению, альтруизм.

Но и тут упреки экономистов-историков, несмотря на их преувеличения, вынудили даже экономистов других школ точнее определить свою точку зрения в этом отношении. Ныне Маршалл утверждает, что экономисты "занимаются человеком таким, как он есть; не абстрактным или экономическим человеком, а человеком из плоти и крови". И если, говорит Маршалл, из всех мотивов, которым подчиняется человек, экономист в особенности изучает погоню за барышом, то это происходит не потому, что он хочет свести политическую экономию к "естественной истории эгоизма", а просто потому, что, будучи весьма часто измеримыми в деньгах, действия этого двигателя легче поддаются научному изучению, чем другие двигатели, например стремление к благотворительности, тщеславие или чувство долга. Что касается гедонистов, у которых чистая экономия покоится на подсчете удовольствий и не- приятностей, то они старательно отмечают, что принимаемая ими гипотеза есть удобное упрощение действительности, необходимое для возможно более глубокого анализа явлений. Это абстракция, необходимая и вследствие того даже законная, но все-таки абстракция.

3) Но как раз по этому поводу историческая школа бросает классикам новый упрек -- злоупотребление абстракцией и дедукцией, и на этом уровне она, может быть, больше всего и настаивает.

Школа хотела бы на место дедукции поставить в качестве преобладающего метода основанную на наблюдении индукцию.

Критика дедуктивного мышления стоит в тесной связи с предыдущей критикой. Видя в человеческой деятельности только один двигатель, классические экономисты, по словам экономистов-историков, считали возможным из этой единственной тенденции вывести путем априорных рассуждении все экономические законы. Недостаточность такого приема бросается в глаза, если принять во внимание многочисленность существующих в экономическом мире двигателей. С ним школа дала карикатуру действительности, а не точное изображение ее. Только упорное наблюдение, опирающееся на осторожную индукцию, приведет к созданию экономической теории, охватывающей всю сложность явлений. "В будущем, -- писал Шмоллер в 1883 г. в ответ Менгеру, -- наступит для политической экономии новая эпоха; но это случится исключительно благодаря содействию всех тех исторических, описательных и статистических материалов, которые собираются ныне, а не вследствие беспрестанной дистилляции абстрактных предложений старого догматизма, которые дистиллировались уже сотни раз". Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М., Экономика, 2002. С. 251.

На критике метода "молодая историческая школа" больше всего и останавливалась. Менгер вправе был сказать, что "для нее искусство абстрактного мышления даже тогда, когда оно отмечено величайшей глубиной и оригинальностью, даже тогда, когда оно опирается на основы обширнейшего опыта, словом, на данные, которые в других теоретических науках обеспечивают людям величайшую славу ученых, -- для нее все это представляется второстепенным, почти злом, по сравнению с плодами какой-нибудь добросовестной компиляции".

Действительно, в своей критике абстракции и дедукции у классиков историческая школа неправильно смешивала две вещи: пользование методом и сам метод.

Никто не будет отрицать, что классики часто исходили из неточных посылок или, исходя из правильных посылок, слишком быстро и без достаточной проверки допускали, что их выводы всегда оправдываются фактами. Никто не будет оспаривать, что их анализ часто был неполным, обобщения поспешными и формулы сомнительными.

Но отсюда еще далеко до непризнания самой законности абстракции и дедукции. Изолировать какую-нибудь категорию двигателей человека для отдельного рассмотрения действий их не значит отрицать действие других двигателей, подобно тому как при изучении действия тяготения на тела не отрицается существование других влияний. В такой науке, как политическая экономия, где невозможно производство опытов, абстракция и анализ являются единственными, находящимися в распоряжении ученого средствами, чтобы распутать клубок переплетающихся в действительности влияний. Такая операция вполне законна, хотя и не имеет большого практического значения, даже если таким образом изолированный двигатель будет второстепенным. Но с тем большим основанием к ней можно прибегать, когда двигатель, о котором здесь идет речь, -- поиски барыша или удовлетворение материальных потребностей - оказывает на экономическую деятельность преобладающее влияние, которого за ним нельзя не признать.

Операция, позволяющая ему ориентироваться в сложном сплетении явлений, столь естественна, скажем даже, столь необходима, что критика исторической школы не помешала росту влияния абстрактного и дедуктивного метода в экономической литературе за последние тридцать лет. Правда, современные продолжатели классиков пользуются иначе абстрактным методом, нежели первые классики. Произведя более точный психологический анализ потребностей, которые должны удовлетворять личный интерес, они дали дедукции более прочный исходный пункт. С другой стороны, воспользовавшись не только законами обыкновенной логики, но и правилами математического анализа, они усовершенствовали сам механизм дедукции. И потому их выводы во многих отношениях весьма отличны от выводов классиков.

В наши дни начатое исторической школой противопоставление индуктивного и дедуктивного методов, к счастью, не представляет больше почти никакого интереса. Самые выдающиеся экономисты признают их одинаково необходимыми. Между самыми различными писателями устанавливается согласие для устранения вопросов о методе как второстепенных для предания забвению всех этих контроверз, от которых наука почти ничего не выиграла. Заканчивая этот параграф, нелишне указать на мнения некоторых людей, представляющих ныне весьма различные тенденции и думающих, однако, почти одинаково по этому предмету. "Дискуссии о методе, -- говорит Парето, -- чистая потеря времени. Цель науки -- познание однообразия явлений, и потому надлежит следовать всяким путем, придерживаться всякого метода, который ведет к цели". "Всегда будет нужда, -- говорит Маршалл, -- в работниках с различными склонностями и целями, работающих бок о бок: одни главным образом над наблюдениями фактов, а другие над научным анализом. экономистом должны быть использованы последовательно все изложенные в руководствах по научной логике приемы, с помощью которых можно открыть связь между причинами и следствиями". После этих писателей, прибегающих преимущественно к дедуктивному методу, сошлемся теперь на экономистов-историков. Шмоллер первый написал в одном месте: "Индукция и дедукция одинаково необходимы для науки, как правая и левая ноги для ходьбы". Может быть, особенно замечательно мнение Бюхера -- экономиста, которому историческая школа обязана некоторыми из самых оригинальных своих заслуг: "Следует, -- пишет он, -- порадоваться, что за периодом деятельного накопления материалов наступило ныне время усердного пересмотра проблем современной экономии обмена, исправления и развития старой системы с помощью тех же самых средств, с которыми было начато их изучение, но со значительно более многочисленными фактами в руках. Ибо для проникновения в причинную сложность явлений обмена не существует фактически иного метода исследования, кроме обособляющей абстракции и логической дедукции. Статистика -- единственный индуктивный прием, который может иметь побочное значение; но для большинства проблем, о которых здесь идет речь, она недостаточно тонка и недостаточно проницательна и может быть использована лишь как подсобный прием для дополнения или проверки".

Заключение

Критика исторической школы, направленная против классических методов, не была бы, вероятно, такой оживленной, если бы ею не прикрывалось совершенно особое представление о роли и цели политической экономии. За критикой скрывается более или менее определенно выраженная противоположность принципов. Если "молодая историческая школа" отбросила ныне некоторые из своих упований, то первые экономисты-историки, наоборот, сильно рассчитывали на них и, как мы видели, мечтали о полном обновлении науки. В каком смысле и каким образом? Это важно знать. Положительное, выработанное историзмом представление об экономии еще более интересно для истории экономических доктрин, чем его критическая работа. Ибо в нем отражается оппозиция духа с которой приходится встречаться почти весь период существования нашей науки.

Экономическую жизнь можно рассматривать с двух различных точек зрения: первую точку зрения можно назвать механической, а вторую -- органической. На первую точку зрения охотно становятся обобщающие умы, увлекаемые простотой; а вторая естественно свойственна умам, прельщаемым беспрерывными видоизменениями конкретной действительности.

Старые экономисты в большинстве своем принадлежат к первой категории. Из всего разнообразия социальных явлений они ограничиваются в большинстве случаев изучением тех явлений, которые доступны главным образом механическому объяснению. Колебания цен, повышение и понижение нормы процента, заработной платы и ренты, приспособление производства к спросу при режиме свободной конкуренции представляются им следствиями почти автоматического действия человеческих молекул, повинующихся повсюду однообразному двигателю личного интереса. И простота этой концепции не лишена некоторого величия.

Но полученная таким образом картина социальной жизни является в высшей степени неполной. За пределами ее остается вся безмерная масса явлений громадной важности и интереса. Конкретное зрелище экономического мира на самом деле чрезвычайно разнообразно и подвижно. Мы различаем в нем всевозможные учреждения: банки, биржи, ассоциации хозяев и рабочих, коммерческие общества, кооперативы; мы встречаемся здесь с ожесточенной борьбой между мелкой и крупной промышленностью, между крупной и мелкой торговлей, между крупной и мелкой земельной собственностью, между социальными классами и между отдельными индивидами, между государством и частными лицами, между городами и деревнями. Мы наблюдаем, как растет благосостояние государств и как оно потом исчезает; как конкуренция выдвигает их в первые ряды и затем отбрасывает назад; как известный коммерческий режим расцвел в данной стране и в данную эпоху и как он, наоборот, пришел в упадок в другом месте или в другую эпоху.

Список литературы

1. Жид Ш., Рист Ш. История экономических учений. М., Экономика, 2002.

2. Курс экономической теории: Учебное пособие/Под ред. А.М. Чепурина, Е.А. Киселевой. - Киров: Издательство АСА, 2003.

3. Титова Н.Е. История экономических учений. --М., 2001.

4. История экономических учений/Под ред. В. Автономова. --М., 2000.

5. Ядгаров Я.С. История экономических учений. - М.: Экономика, 2002.

Размещено на Allbest.ru