Итоги и уроки рыночной трансформации в постсоциалистических странах

Размещено на http://www.allbest.ru/

Итоги и уроки рыночной трансформации в постсоциалистических странах

Руслан Гринберг

За прошедшие годы рыночной трансформации экономики бывших социалистических стран существенно изменили свой облик. Преодолена их изолированность от остального мира. Полностью демонтированы механизмы командной экономики, исчезли всеобщие дефициты товаров и услуг, значительно расширен их ассортимент. Повсюду раскрепощена ранее скованная личная инициатива людей, происходит достаточно быстрое становление предпринимательского класса. Население посткоммунистического мира стремительно изживает приобретенные в условиях реального социализма иждивенческие комплексы и быстро усваивает "рыночный" образ мысли и действия. Серьезно подорвана типичная для прежнего строя уравнительность в личных доходах. Налицо ощутимый прогресс в дисциплине и этике труда в связи с восстановлением полной товарной обратимости национальных валют. За годы реформ созданы и начали функционировать формальные институты рыночной экономики, то есть коммерческие банки, товарные и фондовые рынки, валютные биржи, качественно новые налоговые механизмы, правила антимонопольного регулирования и т. п. Значительное достижение подавляющего большинства рассматриваемых стран - резкое сокращение темпов инфляции и устойчивое уменьшение бюджетных дефицитов.

Однако издержки системной трансформации везде оказались существенно выше, чем предполагали ее инициаторы. С начала реформ заметно снизился средний уровень реальных доходов населения и одновременно увеличилось неравенство в их распределении. В то время как только пятая часть населения бывшего социалистического лагеря улучшила жизненный стандарт, почти треть превратилась в слой "новых бедных". При этом расширение зоны бедности в значительной мере происходило за счет размывания сложившегося в прошлом среднего класса (квалифицированные рабочие, инженерно-техническая интеллигенция, ученые, работники культуры, просвещения, здравоохранения).

Не оправдались надежды на сокращение разрыва между Востоком и Западом Европы ни в социально-экономическом, ни в технологическом отношении. Если сравнить динамику и уровень ВВП на душу населения там и здесь за 90-е годы, обнаружится, что пока указанный разрыв только увеличился. В то время как большинство стран бывшего социалистического мира лишь приближаются к восстановлению уровня среднедушевого ВВП 1989 г., аналогичный показатель по странам ЕС в среднем увеличился за последние 13 лет на 20%. За прошедшие годы перемен бывший "второй" мир (за некоторым исключением) пока даже отдалился от желаемых стандартов "первого" и в целом скорее приближается к "третьему" миру. Даже страны ЦВЕ, не говоря уже о постсоветских государствах, вместо скачка в постиндустриальный мир все еще находятся на стадии преодоления обозначившихся с самого начала перемен тенденций примитивизации производства и деинтеллектуализации труда.

В странах бывшей мировой социалистической системы имеет место заметное сокращение государственной поддержки здравоохранения, науки, культуры и образования. Причем это сокращение, как правило, не компенсируется ожидаемой активностью частного сектора экономики. В общем, логика поражения социализма как цивилизации оказалась безжалостной в отношении как мнимых, так и реальных его преимуществ.

В начале перемен в общественном сознании населения стран Центральной и Восточной Европы, и особенно России, проявился феномен так называемого "магического мышления", представляющего собой смесь неоправданных надежд и распространенных заблуждений. Суть дела в том, что в эйфории "бархатных" демократических революций их инициаторы и участники явно переоценили благотворные последствия слома коммунистических режимов - во всяком случае, в краткосрочной и среднесрочной перспективе. Завышенные ожидания социума в самом начале системной трансформации в странах ЦВЕ просматривались по целому ряду линий.

Во-первых, почти повсеместно преобладало представление, что рыночные реформы в странах бывшей мировой социалистической системы, которая неофициально считалась вторым миром, неминуемо сделают их частью первого мира со всеми желанными атрибутами материального достатка и традиционным набором демократических свобод. Перспектива не приблизиться к стандартам потребления "золотого миллиарда", не говоря уже о том, что кое-где придется отдалиться от них именно в результате начавшихся реформ, представлялась почти невероятной. Здесь, кстати, уместно напомнить о тогдашнем единстве представлений демократической элиты и подавляющего большинства населения стран ЦВЕ о ближайшем будущем.

И практикующие реформаторы, и просто сторонники радикальной смены общественной системы оставались неисправимыми оптимистами по поводу ожидаемых результатов перемен. Простое предположение, что из второго мира можно при определенных обстоятельствах попасть не в первый, а в третий мир, отвергалось, как несерьезное, либо рассматривалось как что-то вроде последнего вздоха какого-нибудь упертого коммунистического пропагандиста.

Во-вторых, общественное мнение на востоке Европы оказалось в плену "магического мышления" в том смысле, что необходимость в модернизации стран ЦВЕ совершенно естественным образом воспринималась как потребность в их вестернизации. Запад представлял собой образец сочетания материального благополучия со свободой индивидуального выбора при верховенстве закона. И это обеспечивало ему почти религиозное обожание со стороны восточных европейцев, не имевших ни того, ни другого при коммунистической власти. Но именно такое, в сущности, магическое отношение к Западу как общественному идеалу несло с собой угрозу идеологизации практической политики реформирования, что лишало ее возможности рационального учета конкретных обстоятельств места и времени, а, значит, могло если не подорвать, то серьезно осложнить ход самих реформ.

В-третьих, в сознании широких слоев населения центрально-восточноевропейских стран надежда на изобилие материальных благ от полученной экономической свободы причудливым образом уживалась с убежденностью в сохранении преимуществ - в данном случае не столь важно, мнимых или реальных - социалистического патернализма. Наконец, в-четвертых, феномен магического мышления проявился в эйфории по поводу распада СЭВ и ожиданий от вступления в единое экономическое пространство Европы. Радость от разрушения социалистической автаркии и тяготение к Европейскому Союзу как к новому мощному геоэкономическому центру породили иллюзии быстрого получения плодов новой интеграции после "возвращения в Европу".

Сказанное, носит, так сказать, универсальный характер в том смысле, что в той или иной степени охватывает все бывшие социалистические страны. Но конкретная ситуация и вектор развития в странах, переживающих системную трансформацию, выглядят по-разному. В одних государствах удалось достаточно быстро преодолеть трансформационную рецессию, в результате чего здесь уже с середины 90-х годов наблюдается хозяйственный рост, позволивший к концу прошедшего десятилетия превзойти предреформенный уровень ВВП (Польша, Словения, Чехия, Словакия, Венгрия). Другие страны, к которым, прежде всего, относятся республики бывшего СССР и, в частности, Россия, по объему ВВП все еще минимум на треть отстают от максимального уровня советского периода. И, несмотря на то, что в последние годы здесь наблюдается экономическое оживление, данный показатель будет, судя по всему, достигнут лишь к 2010 году, да и то при условии, что в текущем десятилетии он каждый год будет увеличиваться минимум на 4 %.

Принято считать, что отставание постсоветских республик, в том числе и России, от стран ЦВЕ по результатам реформ связано исключительно с объективными обстоятельствами. Они, действительно, есть, и основные из них следует упомянуть. Во-первых, существенное значение имеет факт различной продолжительности "социалистической полосы" для разных стран. Если в государствах ЦВЕ она продолжалась 40 лет и в большинстве случаев была навязана извне, то в России социализм господствовал более 70 лет, являясь к тому же целиком отечественным, а не импортированным "продуктом". Благодаря одному только этому обстоятельству, а также из-за имевшегося в ряде стран (Польша, Чехословакия и Венгрия) опыта внедрения некоторых рыночных инструментов в плановую экономику, степень ментально-психологической готовности их народов к замене одной системы на другую не могла не быть выше, чем в странах СНГ.

Во-вторых, в отличие от стран ЦВЕ перед постсоветскими реформаторами стояла задача продолжить системную трансформацию при стремительном - правда, ими же и инициированном - распаде ранее единого государства. Каковы бы ни были намерения лидеров новых независимых государств ("избавимся от грабительского центра, и легче будет проводить реформы"), действительность показала, что разрыв единого экономического пространства затруднил, а не облегчил переход к рыночной экономике каждой суверенной республики бывшего СССР, в том числе и России.

В-третьих, на старте реформ серьезным бременем для России и некоторых других стран СНГ оказалась огромная доля в экономике военно-промышленного комплекса. Как только отказались от поддержания постоянного военного паритета чуть ли не со всем остальным миром, выяснилось, что конверсия гипертрофированно милитаризованного производства потребует на первых порах неизмеримо больше затрат, чем даст выгоды от нее.

И все же разочаровывающие итоги системной трансформации в России преимущественно рукотворны. Сравнительный анализ конкретных действий реформаторов у нас и в ЦВЕ показывает, что наша неудача, прежде всего, обусловлена попытками исполнительной власти реализовать неолиберальную программу преобразований и лишь во вторую очередь предопределена неблагоприятными стартовыми условиями.

В России и на Западе продолжает жить полнокровной жизнью миф о том, что неудача российской трансформации в сравнении с результатами реформ в продвинутых странах ЦВЕ связана с "плохим" исполнением неолиберального плана в России и соответственно с его "хорошей" реализацией у наших партнеров по бывшему социалистическому лагерю. На самом же деле именно потому, что с самого начала ельцинского периода рыночных реформ в России была сделана ставка на всесилие "экономической свободы" при игнорировании всего многообразия рыночных институтов страна пока не в состоянии вырваться на траекторию устойчивого экономического роста, не зависящего от поведения мировых цен на топливно-сырьевые товары.

Приходится констатировать, что "цена" реформ в России оказывается значительно выше, чем в странах ЦВЕ, так как российские реформаторы не только в риторике, но и в реальной политике пытаются реализовывать принципы неолиберальной ортодоксии, сомнительные с точки зрения их применимости даже в развитых, не говоря уже о переходных экономиках.

К тому же в отличие от реформаторов ЦВЕ проводники и идеологи российских реформ имеют обыкновение постоянно подчеркивать тезис об органической слабости государства в "транзитных" странах вообще и особенно в России. Из него следует, что функции государства, может быть, вполне легитимные в устоявшихся рыночных хозяйствах, должны быть сведены до минимума в переходный период. Мировоззренческий либерализм смыкается, таким образом, с "либерализмом поневоле". Проводники же реформ в странах Центральной Европы, обновив посредством демократизации государственную машину, сумели предотвратить ее ослабление и тем самым смогли обеспечить дееспособность и авторитет власти как таковой. Поэтому при всех неизбежных ошибках здесь удается осуществлять курс, который в риторике не противоречит либеральной парадигме, а на деле обеспечивает рационально-прагматический подход к либерализации экономики, приватизации государственной собственности, достижению макроэкономической стабилизации и обеспечению экономического роста. социалистический постсоветский доход

Так, практика опровергает бытующее представление о том, что есть устойчивая причинно-следственная связь между сокращением участия государства в перераспределении национального дохода и увеличением темпов экономического роста. И это легко обнаружить, сравнив удельный вес государственных расходов в ВВП в странах с положительной (Польша, Венгрия, Словения) и отрицательной (Болгария, Румыния) хозяйственной динамикой в 90-е годы прошлого века. В первой группе стран этот показатель постоянно находился в пределах 45-50%, а во второй, как правило, не превышал одной трети. Здесь уместно заметить, что в России относительная величина государственных расходов в ВВП к концу 90-х годов сократилась до беспрецедентно низкой отметки - 24.4%, на что с тревогой обращали внимание деятели МВФ и даже авторитетные эксперты неолиберальной ориентации.

Значительную роль государства в становлении здоровой рыночной экономики иллюстрирует не только факт сохранения высоких бюджетных расходов в странах, где после короткой трансформационной рецессии начался экономический рост. Принципиальное значение имеет структура расходов. И здесь межстрановые сопоставления указывают на, по-видимому, неслучайное совпадение положительной хозяйственной динамики в той или иной стране с относительно крупными государственными расходами на образование и науку. Например, в Венгрии, Чехии и Польше удалось сохранить прежнее соотношение ассигнований на образование к ВВП на протяжении всех 90-х годов, в то время как в Болгарии, Румынии и странах СНГ оно сократилось вдвое. Что же касается расходов на науку и научно-технические разработки (НТР), то и в этой сфере просматривается зависимость между их объемом и направленностью хозяйственной динамики. Хотя в абсолютном выражении они снизились практически везде, глубина падения в Болгарии, Румынии и странах СНГ оказалась намного больше, чем в продвинутых странах ЦВЕ.

Сравнительный анализ хода реформ и социально-экономического развития стран ЦВЕ указывает также на уязвимость представления о пользе неравенства для повышения хозяйственной активности при переходе от командной экономики к рыночной. Имеющиеся оценки динамики и уровня дифференциации доходов в постсоциалистических государствах свидетельствуют об иной закономерности. Скорее, оправдывается гипотеза, в соответствии с которой за определенными пределами поляризация доходов не только не стимулирует экономический рост, но и начинает препятствовать ему. В настоящее время в Чехии, Словакии, Польше, Венгрии и Словении среднедушевые доходы 10% самых богатых семей превышают соответствующие доходы самых бедных в 4,5 - 5,5 раза. В то же время в Болгарии и Румынии аналогичный показатель превышает 10, а в России - 15. В самом начале системной трансформации как в "удачных", так и в "неудачных" странах разрыв в доходах самой богатой и самой бедной частями населения составлял 2,5 - 3 раза.

Опыт системных преобразований в посткоммунистическом мире опять-таки отрицает, а не подтверждает неолиберальный тезис об односторонней причинно-следственной связи между экономическим ростом (причина) и развитием социальной сферы (следствие). Можно лишь утверждать, что налицо тенденция к взаимодействию обоих процессов, когда причина и следствие, постоянно меняясь, усиливают друг друга. Несостоятелен также взгляд, что бюджетные расходы вообще и особенно на социальные цели - непродуктивная трата ограниченных общественных средств, и, будто бы, без их сокращения невозможен устойчивый экономический рост. Скорее, оправдывается тезис противоположного характера: верно выстроенные приоритеты и институты социальной политики не только не препятствуют экономической активности, а наоборот, стимулируют ее, обеспечивая к тому же необходимую политическую поддержку хозяйственным реформам.

Либерализация экономической деятельности - необходимое, но не достаточное условие формирования эффективного рыночного механизма. Анализ практики реформ демонстрирует ключевую роль институциональных преобразований, включая обеспечение прав собственности, действенное антимонопольное законодательство и контроль над его осуществлением, строгий банковский надзор, страхование банковских вкладов и т.п. При их отсутствии неизбежно возникает "системный вакуум", прямо ведущий к процветанию клановой и теневой экономики, криминализации хозяйственной сферы, росту и консервации неплатежей.

В относительно успешных постсоциалистических странах либерализация достаточно быстро проводилась применительно к обороту товаров и услуг. В то же время весьма осторожный подход наблюдался в отношении снятия ограничений с оплаты труда и особенно внешнеторговых и валютных операций, экспорта и импорта капитала. Создание открытой экономики было важным элементом системных преобразований в странах ЦВЕ. Но движение к открытости сочетается здесь с постепенностью в отмене ограничений, достаточно строгим контролем над разворачивающимися процессами и действиями субъектов хозяйствования, что позволяет избегать многих известных в российской практике негативных явлений.

В этой связи следует особо подчеркнуть, что полностью оправдывает себя ориентация на привлечение прямых иностранных инвестиций (ПИИ). В последние годы обнаруживается прямая связь между накопленными объемами прямых иностранных инвестиций и темпами экономического роста, а также между накоплением критической массы прямых иностранных инвестиций и началом преодоления тенденции примитивизации структуры экономики (Венгрия, Чехия, Польша).

Проводимые в ИМЭПИ РАН международные сопоставления дают также основания утверждать, что известная дилемма "шоковая терапия - градуализм" в значительной мере искусственна. На самом деле нет принципиальной разницы между Польшей и Венгрией, где содержание реформ обычно сводят к указанным понятиям. В условиях экстремального товарно-денежного неравновесия, как это было в Польше в 1988-1989 годах, либерализация цен кажется шоковым мероприятием. Если же еще в 80-годы более или менее гибкая ценовая политика не допускала такого неравновесия, как это было в Венгрии, то же мероприятие уже не выглядело таковым. При всей вполне естественной страновой специфике сравнение остальных системных преобразований в обеих странах не дает каких либо оснований для их противопоставления в терминах "шоковая терапия - градуализм".

Анализ хода рыночных реформ в постсоциалистическом мире приводит, далее, к вполне однозначному выводу, что массовая ускоренная приватизация не является наилучшим способом формирования подлинных рыночных субъектов. Опыт постсоветских государств вообще и России, в частности, показывает, что она приводит к возникновению крайне нерациональной системы корпоративного управления. Неблагоприятные последствия возникают также в тех случаях, когда не уделяется должного внимания управлению государственным имуществом. Тогда широкое распространение приобретает его растаскивание, ведущее к криминализации всей экономики.

В то же время исключительно важное значение имеет создание благоприятных условий для развития частного сектора на собственной основе. Из практики самых успешных в этом отношении стран (Польша, Венгрия, Чехия) следует, что эта задача решается с помощью целенаправленной государственной поддержки малого предпринимательства.

Как бы то ни было, прямой зависимости между масштабами частного сектора и темпами экономического роста не просматривается. В большинстве стран наибольший экономический эффект был достигнут уже на этапе коммерциализации деятельности государственных предприятий. Опыт Польши в этом отношении особенно примечателен. Приватизация экономики оказывает позитивное воздействие на деятельность субъектов хозяйствования лишь в том случае, если сопровождается необходимой институциональной трансформацией и особенно формированием эффективной конкурентной среды, ибо душа рынка - конкуренция, а не собственность.

Следующий важный вывод из сопоставления хода реформ сводится к тому, что результативность и необратимость макроэкономической стабилизации не может быть связана с использованием рецептуры ортодоксального монетаризма, ограничивающегося только регулированием денежного обращения. Реформаторы в "продвинутых" странах ЦВЕ отдавали себе отчет в том, что динамика цен в переходных экономиках определяется не только спросом на товары и услуги, но и разнообразными причинами на стороне их предложения. Они понимали, что инфляция зависит не только от динамики денежной эмиссии, но и от так называемых немонетарных факторов. Именно поэтому им удалось вычленить две наиболее действенные порочные спирали в обесценении денег: "цены-доходы-цены" и "инфляция-девальвация-инфляция". А точный диагноз предопределил в свою очередь и правильность лечения, содержание которого с самого начала реформ представляло собой пакет взаимодополняемых мер по регулированию денежного обращения, части цен, личных доходов и валютного курса.

Наконец, сравнение полномочий и действий правительств России и стран ЦВЕ в условиях системной трансформации указывает на громадное значение политической системы, в рамках которой проводится тот или иной экономический курс. Сопоставление опыта функционирования политических систем в России и относительно успешных странах ЦВЕ свидетельствует о том, что только правительство, сформированное с учетом соотношения сил в парламенте, подконтрольно обществу, с одной стороны, и в состоянии проявлять "политическую волю", с другой. В этой связи явно созрела потребность в пересмотре российской конституции в сторону перераспределения властных полномочий в пользу правительства, хотя надо отдавать себе отчет в том, что общественное сознание в сегодняшней России к этому явно не готово.

1 мая 2004 г. 8 стран ЦВЕ вступили в Европейский Союз, где их ждут как удачи, так и новые испытания. С этого момента они прочно интегрированы в институционально-правовой каркас Европейского Союза, несмотря на проявляющийся кое-где дискомфорт в связи с новым изданием "ограниченного суверенитета". Поэтому неизбежные трудности и сбои национальных политик "на пути в Европу" так или иначе будут компенсированы укореняющимися на восточноевропейской почве универсальными "брюссельскими" стандартами. А структура хозяйств новых членов ЕС будет испытывать все большее воздействие со стороны "брюссельских" приоритетов.

Совершенно по-другому складывается ситуация в новых независимых государствах, образовавшихся на территории бывшего СССР, и прежде всего в России. Спонтанность формирования хозяйственной структуры в России в принципе не имеет ограничителей, ибо в отличие от стран ЦВЕ ей не "грозит" ни принятие институциональных норм, ни подчинение "структурным приоритетам" Европейского Союза.

Отсюда вытекает целый ряд последствий, затрудняющих становление основанной на знаниях социальной рыночной экономики. Важнейшее из них сводится к тому, что тенденция примитивизации российского хозяйства сохранится независимо от того, удастся или нет добиться здесь прорыва в соблюдении законов и стабилизации условий ведения бизнеса. Даже при сохранении положительной экономической динамики решающий вклад в нее будут вносить энергосырьевые отрасли промышленности, обладающие экспортным потенциалом, в то время как значительная часть обрабатывающей промышленности утратит всякие шансы на выживание.

Изложенному варианту развития событий все еще сохраняется реальная альтернатива, основывающаяся на активизации имеющегося научно-производственного потенциала в целях достижения и поддержания приемлемого международного уровня конкурентоспособности отобранных отраслей и секторов российской экономики.

Главное сейчас - попытаться спасти и развить все то лучшее - что было создано в советское время. Во-первых, это интеллектуальный потенциал, в целом качественное высшее образование и высокий статус рационального мышления. Во-вторых, в Советском Союзе была создана достаточно мощная обрабатывающая промышленность. И окончательное разрушение того и другого еще не поздно остановить. Речь идет, в частности, о самолетостроении, прикладной математике, информатике, биотехнологии, энергетическом машиностроении и т.п. Если государство не будет целенаправленно способствовать сохранению этих сфер деятельности, то мы неизбежно превратимся в одну из частей мирового технологического захолустья. У нас, на самом деле, осталось очень мало времени, чтобы исправить ситуацию. Буквально пять-шесть лет. Государство должно как можно скорее определиться с приоритетами промышленного развития и оказать им мощную финансовую поддержку. Ведь с каждым годом пространство для селективного отбора таких приоритетов сужается.

Поэтому надо срочно провести независимую экспертизу еще сохранившегося научно-промышленного потенциала, отобрать 7-10 приоритетных направлений и сосредоточить силы на их развитии. Кстати, только в этих условиях появляется шанс для консолидации постсоветского пространства или, по крайней мере, его большей части. Реальные предпосылки для превращения ныне аморфного СНГ в жизнеспособный региональный блок появятся только тогда, когда на смену благостным интеграционным мечтаниям придут вполне конкретные задачи, вытекающие из такого же конкретного коллективного интереса. Если Россия инициирует комплексную программу структурной перестройки постсоветской экономики на основе тщательно отобранных приоритетов и широкого распространения современных технологий, такой интерес появится без всякого принуждения. Его можно было бы обозначить как коллективную заинтересованность в организации и развитии в рамках Содружества собственных конкурентоспособных транснациональных корпораций, способных участвовать в глобализации мировой экономики в качестве субъектов, а не объектов процесса.

Размещено на Allbest.ru