С.С. Дзарасов и отечественная традиция политической экономии

Размещено на http://www.allbest.ru

С.С. ДЗАРАСОВ И ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ТРАДИЦИЯ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЭКОНОМИИ

Воейков Михаил Илларионович

д.э.н., профессор,

зав. сектором политической экономии

Центра методологических и

историко-экономических исследований

Института экономики РАН

Введение

Год назад (в январе 2015 г.) ушёл из нашей жизни известный российский экономист, общественный деятель и замечательный человек - Солтан Сафарбиевич Дзарасов, который все свои силы и недюжинный талант посвятил самым дискуссионным вопросам экономической теории. С.С. основал и был лидером одной из социал-демократических партий в нашей стране в период горбачёвской перестройки и всей душой боролся против нашествия дикого капитализма на Россию. Но силы человека не беспредельны. Ещё С.С. был активным автором нашего журнала «Альтернативы», входил в его редакционный совет, участвовал во всех научных мероприятиях журнала. Но прежде всего С.С. был выдающимся учёным политэкономом, труды которого занимают почётное место в истории отечественной экономической мысли.

Главный вопрос, над которым Дзарасов работал последнее время, касался экономической теории, подходящей для сегодняшней России. С.С. во многих своих работах убедительно доказывал, что «экономикс», т.е. либеральная неоклассическая тенденция в современной экономической науке, которая служила официальным прикрытием катастрофических реформ 1990-х гг. и заполонила все наши учебники и университеты, вообще с научной точки зрения несостоятельна и тем более не соответствует российским условиям. На это место С.С. прочил теорию Д. Кейнса, а точнее, посткейнсианство, т. е. те взгляды левых последователей английского экономиста, соединивших его идеи с классической политической экономией. При этом Дзарасов демонстрировал не только превосходное знание соответствующей литературы на соответствующем языке, но и личные ощущения и впечатления от продолжительного пребывания в среде посткейнсианцев в английских университетах. Эти личные пристрастия очень сильны в последних работах Дзарасова и, естественно, их украшают. Из них мысли и настроения английских посткейнсианцев можно черпать, что называется, почти из «первых рук». Для нашей экономической литературы это редкое и отрадное явление. И мы убеждаемся, что далеко не все западные экономисты являются сторонниками американизированного «экономикс» или право-либеральной рыночной концепции. Есть на Западе умные люди и их немало. экономист дзарасов политэкономический

Основное научное достижение Дзарасова в политэкономической области состоит, на мой взгляд, в том, что ему удалось поставить серьёзную научную проблему взаимосвязи занятий политической экономией и деятельностью социал-демократии. Такая органическая связь действительно существует. И это обнаруживается при внимательном изучении всей жизни и общественной деятельности Дзарасова и, особенно, его научных трудов.

Политэконом от рождения

Конечно, Солтан Сафарбиевич не родился в семье политэкономов. В 1928 г. в селе Чикола в Северной Осетии, что в 70-ти километрах от Владикавказа, где родился С.С., политэкономов не было. Родители его были простые крестьяне. Но советская система открывала дорогу всем и С.С., кончив среднюю школу в родном селе, поехал учиться в Москву, в Московский экономический институт (ныне РЭУ им. Г. В. Плеханова). Затем аспирантура, работа преподавателем, председателем колхоза, партийная работа и, наконец, элитарный московский профессор политической экономии. Последний период творческой деятельности С. С. Дзарасова был связан с Институтом экономики РАН.

Если приглядеться к стилю жизни, манерам и образу мышления Дзарасова, то можно заключить, что никем другим он и не мог быть, нежели политэкономом в самом широком и глубоком смысле этого понятия. Его неторопливый, внимательный и очень основательный подход к делам, проблемам и даже людям говорит о том, что Дзарасов решает вопросы не с кондачка, а, так сказать, найдя центральную составляющую проблемы. Вот это ценное качество политэконома - ухватить сущность проблемы, вскрыть ее ядро, а потом уже ее разворачивать во всей богатой конкретности - в работах С.С. нашло поразительно цельное воплощение. Например, ещё в 1969 году, участвуя в известной дискуссии политэкономов о товарном производстве при социализме, Дзарасов правильно писал, что “различные концепции товарно-денежных отношений, их места и роли при социализме по существу являются различными ответами на вопрос: что такое социализм” (1, с. 52). Я ещё вернусь к этой дискуссии и позиции С.С. в ней. Но здесь стоило бы отметить, что Дзарасов совершенно правильно указал на главное, что бы надо было обсуждать в той дискуссии - что же такое социализм. Но это обсуждать тогда по понятным причинам было нельзя, поэтому многие политэкономы развивали дискуссии по смежным направлениям, побочным линиям. От того для свежего человека многие политэкономические дискуссии тех лет выглядят несколько схоластичными.

Вообще политэкономы народ очень ушлый. То есть искусный в создании словестно-логических построений, которые бы позволяли этому политэконому высказать все или почти все, что он хочет даже когда это делать нельзя или не рекомендуется. Такое у нас было счастливое советское время. Дзарасов, конечно, в полной мере владел этим политэкономическим приёмом, но все-таки оставался в пределах понятного и доступного. Поэтому работы Дзарасова советского периода и сегодня грамотному человеку полезно читать и перечитывать.

Можно привести ещё один аргумент в защиту положения, что Дзарасов есть классический политэконом русской школы. Как уже отмечалось, для меня политэкономом является тот, кто, прежде всего, в своём исследовании вскрывает сущность экономического явления. И это у Дзарасова можно проследить не только в письменных текстах, но прежде всего в устном творчестве. Общепризнанно, что Дзарасов являлся превосходным лектором. Я много раз наблюдал, как это было. С.С. начинал свою лекцию тихим голосом и порой даже не очень внятно. Но быстро дойдя до первой проблемы, голос С.С. крепнет становиться стальным и сокрушительным. С.С. начинает говорить громко и все слушают затаив дыхание. Вот здесь и начинается раскрытие сущности явления. С.С. захватил аудиторию и не только красивым голосом, но прежде всего логикой разворачивания категорий. Затем он переходит к деталям и следствиям раскрываемого явления. Это слушателям понятней и ближе. Они уже совсем его. И последнее, что С.С. делает для успеха лекции и для моей темы. Дзарасов делает определённые политические выводы в пользу трудящегося народа, т. е. социал-демократического характера. С.С. подсказывает пути решения проблемы, доступные и конкретно применимые людьми. Тем самым, вскрыв сущность экономического явления, С.С. заканчивает лекцию определёнными политическими следствиями. В этом, на мой взгляд, и состоит политэкономический подход к жизни и социал-демократическая его трактовка. Все это у Дзарасова получалось просто блестящим образом. В своё время я это наблюдал у Н. А. Цаголова и Я. А. Кронрода, самых выдающихся политэкономических ораторов своего времени. А сегодня я даже не знаю, кого можно было бы поставить в этот ряд после Дзарасова.

Чужой среди своих

Это странное название я хочу приложить к Дзарасову, когда он был на кафедре политической экономии экономфака МГУ им. М. В. Ломоносова. Это была крупная научная школа советской политической экономии, и она ещё ждёт своего историка. Дзарасов там был известный период, затем они разошлись. И то, что Дзарасов оттуда ушёл лишний раз говорит о том, что в определённом смысле он там был чужеродным элементом. Я знаю, что многие со мной не согласятся, но давайте разберёмся. Возвращаясь к той дискуссии о товарном производстве при социализме, надо вспомнить, что школа МГУ была известна формулой о том, что социализм есть система не товарного, а планомерно организованного производства. Сегодня можно утверждать, что эта постановка существенно ближе к истине. Другая школа (Я. А. Кронрода) утверждала, что если производство при социализме носит товарный характер, то, стало быть, и социализм есть разновидность товарного производства. Это более логичное построение, но к социализму имеющее очень малое отношение. Дзарасов сам не отрицал этой логики. Более того, он отмечал “слабость концепции нетоварного характера производства при социализме” (1, с. 66). Но признание товарного характера производства как объективно необходимой его составляющей характеристики с логической неизбежностью ведёт к признанию данного общества товарным (хоть в какой-то существенной степени). А это шло вразрез с общей концепцией школы МГУ. Её руководитель Н. А. Цаголов в книге 1971 года писал совсем обратное: «Если производство при социализме является товарным по своему характеру, то отсюда следует, что определяющие его природу коренные экономические отношения являются по своему существу товарными. А это значит, что исходные, коренные отношения социалистического производства объявляются товарными». И в другом месте он же писал: «Нельзя характеризовать социалистическое производства как товарное». Дзарасов же такой подход в силу своей природной деликатности и вежливости называл “слабым”.

Конечно, Дзарасова нельзя отделить от школы МГУ и её лидера Н. А. Цаголова. Но тут есть некоторая особенность. С.С. был по-человечески ближе к самому Цаголову, чем к доктринам его школы. Не знаю почему, но после чтения текстов Дзарасова у меня несколько скорректировалось старое впечатление о Н. А. Цаголове. Я вырос в школе Института экономики АН СССР и для меня облик и стиль жизни многих учёных академического института и прежде всего Я. А. Кронрода превратился в некий образец, модель настоящего учёного, интеллектуала, который на первое место в своей жизни ставит духовные ценности и все, что с этим связано. И таких людей среди учёных советской поры было немало. Остальные учёные, которые порой слишком активно увлекались женщинами, вином или костюмами были как бы с изъяном. В силу их талантов и других человеческих достоинств всё это, конечно, им прощалось, но не забывалось и относилось на счёт их молодости, горячности или просто странности. Так вот, читая по-человечески очень симпатичные тексты Дзарасова, я убедился, что Цаголов представлял по стилю жизни полную противоположность сухого, академического учёного. Чтобы непосредственно ощутить качество и образ стиля жизни главы университетской школы, приведём пространную выдержку из текста С.С. на этот счёт: «Сам Николай Александрович, - пишет С.С., - всегда жил хорошо. Даже в голодные годы он не испытывал особой нужды, а в мирные и спокойные времена как ценный специалист получал достаточно высокую по советским меркам заработную плату. К этому надо ещё добавить его особое умение пользоваться всеми материальными и духовными благами жизни. Он был гурманом, любившим вкусно поесть, пить самые выдержанные коньяки и ароматные вина, слушать классическую музыку, посещать лучшие постановки московских театров, путешествовать в той мере, в какой позволяли обстоятельства, ездить всегда в курьерских вагонах, отдыхать в лучших санаториях Кисловодска и Сочи, останавливаться в лучших номерах первоклассных гостиниц… Он шил свои костюмы у самых признанных мастеров, которые ценили его вкус и считались с его высокими требованиями» (4, с. 174). Про какую ещё личную жизнь советского экономиста можно так колоритно написать? Ни про кого. И вот под влиянием текстов Дзарасова складывается впечатление, что в лице Цаголова мы имеем не только крупного учёного и организатора науки, не только крупную и широкую личность, но и, как говорят французы, bon vivant по жизни. Может быть, это и несправедливо, и С.С. совсем не хотел именно так представить читателям Цаголова. Но так получилось.

Но вернёмся к доктрине самой школы Цаголова. Вот важный вопрос, касающийся соотношения плана и рынка. Дзарасов точно пишет, что школа Цаголова не на словах (что было характерно для некоторых товарников), а на деле “планированию отводила ведущую роль, а рынку ведомую. В этом было принципиальное отличие не только официальной формулировки позиции школы, но, - не собираюсь это утаивать - и личных убеждений основных последователей школы” (4, с. 268). Это верно. Вопрос сводится к тому - как сочетать план и рынок. Школа МГУ предлагала на первое место ставить план, а рынок становился ведомым. Но тогда непонятно на чем основывается план. Только на директивах ЦК КПСС? А они на чем? А они основывались на требованиях лишь одного сектора экономики - Военно-промышленного комплекса (ВПК). Поэтому советскую экономику вполне обоснованно называют милитаризованной экономикой или экономикой мобилизационного типа. Но достаточно долго так жить невозможно. Дзарасов приводит слова Цаголова, что “планомерность для социализма является таким же ключевым понятием и характеристикой, как товарность (рынок) для капитализма”. Однако это разные вещи. Товарность есть сущность экономического механизма капитализма, а планомерность - лишь форма управления. Конечно, можно говорить, что планомерность, т. е. сознательная и целесообразная управляемость в отличие от стихийного капитализма, есть ключевая характеристика социализма. И это будет правильно. Но это и означает, что здесь видоизменился экономический процесс, что главное здесь уже не экономическая эффективность, а социальные императивы, сознательная постановка социальных целей и планомерное их достижение.

Всё это постановки 1930-х годов, когда план возводили в экономический закон теории советского хозяйства. А если разобраться по существу, то рынок ведомым быть не может, ибо он тогда и вовсе не нужен. Для чего нужен рынок, если все основные пропорции определяет план? Другое дело если план основывается на требованиях рынка, в полной мере учитывает их, если нужно их корректирует и ограничивает. Но общество должно знать цену этих плановых корректировок. Цену, которую даёт только рынок. В этом случае рынок становится не ведомым, а определяющим, ведущим. И вообще, если рынок объективно необходим, то он не может быть на положении “бедного родственника”.

В этом то и состояла главная или основная проблема советской экономики. Хозяйственная жизнь требовала легализации товарных, рыночных отношений. Почти все экономические реформы советского периода были направленны именно в эту сторону и все они не удались. Потому что развитие рынка, в конечном счёте, противоречило бы идеологическим и политическим основам советского режима, для него рыночные отношения были не приемлемы. Поэтому политический режим всегда насиловал экономику: временами репрессиями, временами авторитаризмом. Доставалось и экономистам-рыночникам.

В чем все же прав или близок к истине был Дзарасов? У школы МГУ была строго научная методология. Пожалуй, Цаголов был из крупных экономистов единственным, который последовательно проводил марксистскую методологию в трактовке социализма и социалистического общества. Это касается последовательного разведения социализма и товарного производства. Цаголов представлял собой классического марксиста, похожего, скажем, на Г. В. Плеханова или даже Л. Д. Троцкого, для которых социалистическое общество является не параллельной альтернативой капитализму, а последовательной за ним. Иными словами, социализм в такой трактовке есть не антикапиталистическое, а посткапиталистическое общество. Поэтому для школы МГУ социализм возможен только тогда, когда уже нет ни рынка, ни капитализма. Но все жили в обществе, которое все называли социалистическим. Поэтому, чтобы не впадать в противоречие с политическим властями, лидера школы МГУ выбрали абстрактную теорию социализма.

Верно пишет Дзарасов, что “сила школы МГУ” состояла в том, что “опираясь на методологию “Капитала”, она разработала теорию социализма, альтернативную по отношению к господствовавшему у нас тогда сталинско-островитяновскому мэйнстриму. Этим был предопределён взлёт школы” (4, с. 272). Это, конечно, верно. Но беда и печаль состояли в том, что социализма у нас не было и быть не могло. Островитяновский мэйнстрим, отражённый уже в учебнике “Политическая экономия” 1954 года, конечно, был межумочной конструкцией и в 1960-е годы мало кого удовлетворял. Но идти от него к реальности можно было только в сторону рынка. Таких ходоков идеологические власти быстро приводили в порядок, далеко они не уходили.

Конечно, и в школе МГУ, как и в любой другой было правое и левое крыло. И Дзарасов в этой школе представлял именно рыночное крыло. В сути своей Дзарасов и тогда был рыночным социалистом, что было характерно для школы Института экономики (Я. А. Кронрод), но он им остался и в постсоветский период. Так, в 1971 г. Дзарасов писал: “Централизованное управление и планирование не охватывает весь круг общественных потребностей. Поэтому не все они удовлетворяются за счёт планов и заданий централизованных органов. Неучтённые в плановом порядке потребности необходимо учитывать и удовлетворять через рыночный механизм, путём открытия для закона стоимости более широкого простора действия”. Под этими словами мог подписаться любой представитель школы Я. А. Кронрода и это правильные слова и с позиций сегодняшнего дня.

В то же время это классическая социал-демократическая постановка проблемы, когда некоторые сферы общества выводятся из-под действия рыночного механизма, а остальные продолжают регулироваться законом стоимости (спроса и предложения). Но социал-демократическая постановка вопроса в принципиальном отношении была чужда школе МГУ. А Дзарасов как социал-демократ, следовательно, и тогда был чужд основным постулатам этой школы.

Политическая составляющая политической экономии

Теперь время заняться основным выводом научной деятельности Дзарасова: что политэкономическое исследование должно кончаться или увенчиваться социал-демократическим выводом как объективно неизбежным следствием научного анализа.

Для начала разберём, что же такое политическая экономия. К сожалению, политическая экономия сегодня в России как-то заглохла. В вузах многие кафедры политэкономии теперь переименованы и преподают в основном макро или микроэкономику с начатками “общей теории”. Заметим, что и социал-демократические начала в современной России звучат как-то глухо, если вообще где-то и как-то ещё звучат. Видите - одно связано с другим.

Политэкономический подход по сути своей есть осмысливание и объяснение определённых экономических явлений и процессов с точки зрения политических интересов народа, отдельных его слоёв и классов. Именно это даёт понимание объективных закономерностей экономического и социального развития общества. Нам сегодня очень не хватает именно политэкономического самопонимания или самосознания России. Как-то Р. Гильфердинг назвал политическую экономию самосознанием буржуазного общества. Выходит, если у нас отменили политэкономию, то получается, что Россия ещё не дозрела до буржуазного общества.

Тут важен ещё один аспект. За все годы советского периода у нас определённые экономические события и сюжеты не анализировались, не осмысливались с политико-экономической точки зрения. Это означает, что то или иное историческое событие интерпретировалось только в угоду одной концепции, одной формулы. Весь прогресс политэкономического осмысления исторического опыта сводился к динамике правящей партии, а точнее, ее вождю или группе вождей, соцолигархам. Политическая экономия особенно в историческом смысле обязана вскрывать экономическую сущность определённого исторического явления, выявлять экономические закономерности и, главное, отвечать на вопрос: кому, в конечном счёте, экономически выгодно то или иное историческое или хозяйственное событие.

Советские политэкономы не решались заниматься историческими сюжетами, отдав последние исключительно на откуп профессиональным историкам. При этом игнорировалось замечание Ф. Энгельса о том, что “политическая экономия по своему существу - историческая наука”. Это, конечно, не должно означать перенос преподавания политической экономии на исторический факультет или сведение всего экономического процесса к историческим особенностям той или иной страны, как это делала историческая школа политэкономии в Германии. Если политическая экономия изучает объективные законы материального производства и экономические отношения, складывающиеся в этом процессе, то историческая политическая экономия выявляет и объясняет исторические особенности действия этих экономических законов и отношений. В советский период именно этот аспект политико-экономических сочинений совершенно отсутствовал. И это было очень плохо.

Таким образом, к сегодняшнему дню у нас нет определённого развития политэкономического анализа отечественного исторического опыта. А без этого Россия попросту рискует превратиться в полуколониальную страну, даже хорошо не понимая этого. Сегодня, к сожалению, отсутствует не только политико-экономическое понимание собственного исторического опыта, но даже понимание этого непонимания. Будем надеяться, что этот период не продлится долго. Я бы сказал, что первой весомой ласточкой восполняющей брешь отсутствия исторической политической экономии явилась блестящая книга Дзарасова “Российский путь: либерализм или социал-демократизм” (М., 1994). Вся она построена в лучших традициях исторической школы и прекрасно демонстрирует мощные возможности исторического подхода в политической экономии.

Ещё об одном отличии политэкономического анализа надобно сказать. Политэкономическое исследование - это не просто и даже не столько сугубо экономическое исследование материального процесса. Этим занимаются конкретные экономические дисциплины. Политическая экономия изучает преимущественно идеологию этого процесса, то есть различные концепции и воззрения, которые интерпретируют живую материю экономического процесса и служат основой для формирования той или иной экономической политики. Политическая экономия это идеологическая и политическая наука. Если выхолостить из политической экономии идеологические и политические сюжеты по необходимости все сведётся к “экономиксу”. То есть политическая экономия будет сброшена как высохшая оболочка с мощно жующего организма яппи. Так оно и получилось. Вернее почти получилось и получилось бы совсем, если бы не мешали этому процессу такие зубры политической экономии как Дзарасов и другие учёные такого же ранга. Но ведь всех нас заокеанские янки загнали в интеллектуальную резервацию. Увы!

Но вернёмся к основной линии моей статьи. Экономическая политика государства также есть выражение определённой экономической идеологии, тех или иных теорий и концепций, сформулированных в научных или политических трудах. Или просто в головах государственных деятелей там, где общественная наука развита слабо, и правящие деятели опираются, главным образом, не на результаты науки, зафиксированные в монографиях и учебниках, а на собственное понимание и интуицию, но прежде всего на житейский опыт и национальные традиции. Справедливо такое общество называют традиционным. Политическая экономия предполагает изучение и анализ теорий и концепций, которые уже стали историей и в той или иной мере воздействовали на формирование определённой экономической политики.

Историки любят говорить, что “историю изучают при помощи текстов”. Наверное, это правильно, если оставить в стороне раскопки могил. В политической экономии нет раскопок, здесь изучают только тексты. Ибо теории и концепции предстают перед исследователем не в непосредственном виде, а как политико-экономические сочинения. Как бы важно ни было эмпирическое изучение первичных фактов и статистических рядов, но чтобы понимать взаимосвязи этих фактов и рядов надо подниматься к известным обобщениям, быть схоластом. Это требует уже иного уровня анализа, разбора и обобщения теоретических концепций, критики этих концепций. Наука - это критика устоявшихся представлений. Сегодня в России нет устоявшихся теоретических положений, значит, нет и науки. Сегодня нам подсовывают дешёвые западные учебные пособия для домохозяек на тему как уйти от налогов и стать богатым. И это объявляется современной экономической теорией.

Дзарасов один из первых выступил крестовым походом против “экономикса”, а точнее говоря против разидеологизации экономического мышления нации. Собственно говоря, против ликвидации политической экономии. Ибо устранение политической экономии из нашей системы высшего образования автоматически делает невозможным понимание идеологии экономического процесса, уничтожает экономическое самосознание нации.

Социал-демократия и Россия

Как уже говорилось, политическая экономия есть по сути дела экономическая идеология наиболее прогрессивного класса в классовом обществе, т. е. в обществе которое осваивает товарное производство и рыночный механизм. Когда-то таким классом была буржуазия, и политическая экономия была идеологическим обоснованием и прикрытием её борьбы за господствующее положение в обществе. Когда такое господство было достигнуто полностью в начале ХХ века (если брать христианский мир, то окончательно феодальные отношения в нем были сломлены только в 1917 году в России), то политическая экономия как таковая перестала развиваться, но окончательно не утратилась. В её поле зрения оказались проблемы не развития рыночных отношений и товарного производства, а наоборот, проблемы государственного регулирования рынка, его ограничений, “провалы рынка”. Класс, который оказался заинтересованным в этих проблемах оказался не столько рабочим классом, а сколько вообще трудящиеся или точнее средние слои современного общества. Политические их интересы состоят не столько в поддержании рыночного равновесия и рыночного саморегулирования (хотя в определённой части это тоже их интересы) сколько в укреплении государства и государственной или общественной поддержки таких нерыночных сфер как культура, образование, наука, здравоохранение и др. Эти политические интересы как раз и выражает социал-демократия. Поэтому актуальный вывод из современной политической экономии возможен только в понятиях и категориях социал-демократизма.

И надо сказать, что именно Дзарасов явился первым и наиболее глубоким разработчиком социал-демократической теории на базе политэкономических изысканий. Это подтверждает уже упоминавшаяся блестящая и пока ещё единственная в нашей литературе книга Дзарасова “Российский путь: либерализм или социал-демократизм”. В заключение этой книги Дзарасов делает такой вывод: “Нашим выбором должна стать социал-демократическая концепция исторического развития, представляющая компромисс (синтез) капитализма и социализма, марксизма и либерализма. Мы можем идти только вперёд к постиндустриальному (информационному) обществу, которое представляет собой конвергенцию капитализма и социализма, индивидуальных и коллективных свобод, свободного рынка и его планового регулирования, прав человека и его социальной защищённости” (2, с. 307-308). Ведь эти слова по существу ни чем не отличаются от того места из работы Дзарасова 1971 года, которое я ранее цитировал. И это всё правильно.

Последняя книга

У Солтана Сафарбиевича Дзарасова много научных трудов. Их подробный анализ - дело будущего, как и составление полного списка всего опубликованного. Но на последней книге С.С. стоит остановиться особо.

Итак, книга Дзарасова «Куда Кейнс зовёт Россию?» (М., 2012). Книга состоит из 4_х глав. Первая глава «Кейнсианская революция в экономической теории» даёт краткое, но достаточно точное представление об экономической теории Кейнса и ее месте в истории экономической мысли. Вторая глава «Горькие уроки российского капиталистического эксперимента» подробно описывает 20-летний опыт насаждения в постсоветской России капитализма. Дзарасов на цифрах и фактах повествует о полном провале рыночной экономики, выстраиваемой, как пишет автор, по рецептам неоклассической экономической теории. Автор подробно рассматривает «десять тяжких последствий рыночного эксперимента» в России. Их стоит перечислить теми же словами, как это сделано в книге: 1) развал производственного сектора экономики; 2) научно-техническая деградация; 3) сырьевая ориентация экономики; 4) утечка капитали за рубеж; 5) ущербность инвестиций; 6) массовая безработица; 7) усиление неравенства; 8) вымирание населения; 9) рост преступности; 10) всеобщий характер коррупции. Третья глава «Посткейнсианство - теория третьего пути» излагает, собственно, ту теорию, которую, по мнению автора, и надо положить в основу экономической политики современной России. Наконец, в четвертой главе «Разнообразие моделей экономического развития» рассматривается экономическое развитие за последние 15-20 лет тех стран (Япония, Китай, Вьетнам, Индия и Бразилия), которые добились за эти годы заметных успехов в экономике. Как пишет автор, эти страны отвергли американский «экономикс» и руководствовались в своей экономической политике национальными интересами страны и учётом рационального опыта других стран, в т. ч. СССР 1920-х гг. В итоге Китай за 20 лет демонстрирует постоянный и уверенный экономический рост, Россия за тот же период времени - уверенный спад производства. Даже некоторый экономический рост, который наметился у нас после 2000 г., пока ещё не вывел страну на уровень последнего советского года (1990 г.).

Это хорошая книга крупного нашего учёного о хорошей западной теории. Написана просто, доступно и умно. Несмотря на то, что автор переполнен английским посткейнсианством, он не перегрузил текст изобилием иностранных терминов и слов, а наоборот, очень бережно и внимательно использует отечественный категориальный аппарат, к которому мы давно привыкли и хорошо понимаем. У российского читателя это вызывает симпатию, которая естественным образом распространяется и на книгу и не её автора.

Конечно, эта книга не только про Кейнса, но главным образом о России. В книге автор поставил много вопросов и предложил своё видение ответов. Вот эти вопросы и ответы Дзарасова мы рассмотрим в дискуссионном ключе, ибо, как говорили древние, в споре рождается истина. А по поводу книги Дзарасова есть о чем поспорить. Она заслуживает не только внимательного прочтения, но и большой научной дискуссии.

С. С. Дзарасов всё время бьётся вокруг вопроса - какая же нам сегодня нужна экономическая теория. Этот вопрос вообще является главным, стержневым для всей книги. С. С. Дзарасов прав в том, что западная экономическая теория и прежде всего направление либерально-радикального реформирования (неоклассика) нам по ряду причин не подходят. Но прежде чем найти (или создать) подходящую экономическую теорию, надо бы ответить на вопрос - а почему это нам нужна особая теория, какие такие причины делают негодной западную экономическую теорию. Для этого, значит, надо ответить и на такой вопрос: кто же мы такие есть.

С. С. Дзарасов подбирается ко всем этим вопросам через марксизм и, видимо, не только потому, что это было господствующим учением в советский период. Он задаётся вопросом - почему же на Западе марксизм не имел и не имеет такого широкого распространения как у нас в советские времена. И вот его ответ: «Очевидно, западное прагматическое мышление склонно сводить познание экономической действительности к установлению количественных, функциональных зависимостей и отдаёт предпочтение позитивной стороне марксовой теории, а его методологию оценивает как лишённую смысла метафизику. А склонное к целостному восприятию мира русское сознание превыше всего оценило именно подход Маркса к экономическому анализу» (6, с. 227). Вообще это очень важный момент в современных рассуждениях на тему «Куда идёт Россия?».

Некоторые авторы особенности русских или российских, готовы возводить до небесных вершин по необыкновенной широте души, целостному восприятию мира, крепости народных нравов и т. п. И на этой зыбкой эмоциональной основе некоторые авторы готовы строить необыкновенную цивилизацию и даже необыкновенную экономическую теорию. Дзарасов конечно, не впадает в этот ракурс. Более того, С.С. ищет и предлагает именно западную экономическую теорию (кейнсианство) для России, справедливо считая, что у неё такой же путь экономического развития, как и у большинства европейских стран. Действительно, считать, что западное мышление количественное и функциональное, а российское целостное, думается, чрезмерным. Дело совсем не в этом. Дело в том, что западное мышление в целом позитивистское не в силу каких-то природных особенностей устройства головы европейца, а в силу того, что буржуазный экономический строй там утвердился уже несколько сот лет назад, стал устоявшимся и воспитал уже не одно поколение европейцев в духе буржуазного позитивизма и прагматизма. В России же лишь сравнительно недавно стали формироваться буржуазные ценности. Да и этот процесс был прерван, хотя и не убит после 1917 года. Поэтому российские интеллигенты, в том числе и экономисты, отличались не прагматизмом, а стремлением к идеалам, поискам лучшего, нового общества, чему свидетельствует не только последняя книга С.С., но и все его научное творчество. Потому-то в российском интеллектуальном дискурсе важное место, даже подавляющее место, занимает так называемый «субъективный фактор» истории, когда красивые идеи и смелые люди (“герои”) способны перевернуть жизнь. Но тут ничего оригинального нет. Такая ситуации наблюдалась в начале ХIХ века в Германии, в период ”Drang und Sturm”. Подобная ситуация наблюдается и сегодня в России.

Нам нужна особая, своеобразная экономическая теория не только поэтому. А прежде всего по тому, что Россия по своему географическому, историческому, национальному положению очень не похожа на страны Запада, где в своё время была сформулирована классическая экономическая теория и где ныне господствует неоклассика (экономикс). Конечно, нам нельзя отбрасывать достижения мировой экономической науки, а, наоборот, надо навёрстывать все то, что мы игнорировали в советский период. Но экономический процесс в России имеет существенные отличия от развития стран Запада, и не в силу своеобразия широты «русской души», а в силу протяжённости страны, нашего климата, резких региональных различий и т. п. объективных обстоятельств. И русская экономическая наука, которая начала формироваться как актуальный императив государственного управления лишь во второй половине и, особенно, в конце XIX века, начала процесс осмысливания специфически российских потребностей экономического развития. Этот процесс продолжался и весь ХХ век, но по разным причинам так и не был закончен.

Дзарасов на место нужной нам теории ставит новый, как он выражается, постклассический синтез. Он пишет следующее: “Мы имеем в виду синтез классического наследия политической экономии с тем, что наработано современным посткейнсианством, институционализмом, неорикардианством и неомарксизмом, и системное осмысление всего этого средствами цаголовской методологии” (6, с. 277). Здесь правильно названы основные составляющие современной экономической науки и, думается, правильно указано на “средства цаголовской методологии”. Но вот что под этим имеет в виду Дзарасов остаётся не ясным. Ранее в книге Дзарасов в ряде мест указывал, что цаголовская методология есть методология Маркса, “Капитала”, данная лишь в более аутентичном виде. Но тогда это уже названная составляющая постклассического синтеза - марксизм или неомарксизм. Зачем же ещё раз её повторять. Однако, я думаю, что эту “цаголовскую методологию” можно трактовать иначе. Её можно понимать как специфически российскую традицию “социального фактора” в истории, как особенности формирования и развития специфически российской экономической школы.

Итак, дело не только в том, что нужно делать новый постклассический синтез экономической теории, активно овладевать новыми направлениями западной экономической мысли. Но нужна и специальная экономическая теория для случая России, которая была бы не альтернативой мировой экономической науке, а представляла бы ее органическую, но все же особую, часть.

Очень удачен и интересен раздел в книге, который называется «Российский след в воззрениях Кейнса». Оказывается, у Кейнса была русская жена (бывшая балерина) и он проявлял повышенный интерес к событиям в России. Однако русскую революцию 1917 г. и экономические усилия большевиков Кейнс не воспринял. Как пишет Дзарасов, «высокомерие к рабочему классу предопределило также его предвзято мещанскую оценку русской революции… Кейнс стоял на стороне властвующей буржуазии». Но это не помешало Кейнсу «беспощадно критиковать капиталистические порядки», когда они противоречили «здравому смыслу и целям благополучия не только верхних слоёв, но всего народа» (6, с. 12). Общее резюме из концепции Кейнса Дзарасов формулирует так: «В центр внимания этой концепции поставлен вопрос о регулировании экономики, как путём государственного воздействия, так и создания частнокапиталистической заинтересованности социально ориентированного ведения хозяйства» (6, с. 21). Таким образом, по мнению автора книги, Кейнс пытался спасти капитализм от самих капиталистов. Затея заманчивая, позволим себе заметить, но реальность её очень сомнительна. Капиталистические страны в периоды экономических кризисов вроде бы готовы прислушиваться к советам Кейнса и усиливают государственное регулирование экономики, но когда кризис минует они опять берутся за старое. Капитализм есть капитализм, даже если ему приделать «человеческое лицо».

Может быть, поэтому Дзарасов много и хорошо пишет о советском опыте регулирования и развития экономики. Автор берет простой пример: два 20-летия. Сперва советское (1970-1989 гг.) и второе постсоветское (1990-2009 гг.) и сравнивает основные показатели экономического развития за эти годы. Так, продукция промышленности в советском двадцатилетии увеличилась на 248%, в постсоветском двадцатилетии сократилась более чем на 30%; продукция сельского хозяйства в первом случае выросла на 207, во втором случае сократилась на 16%; инвестиции в первом периоде выросли на 283%, во втором - сократились на 47%. Эти цифры говорят сами за себя. И автор делает вполне доказанный вывод: «Сухим языком цифр и фактов двадцатилетний российский капиталистический эксперимент показал, что в наших условиях плановая экономика и общественная собственность в ключевых отраслях экономики являются намного более эффективными, нежели рынок и частная собственность. Такое утверждение противоречит канонам неоклассической теологии и интересам тех, кто прибрал себе богатства страны и теперь готов на всё, чтобы сохранить их в своих руках» (6, с. 93). Это хорошие слова, чувства и мысли Дзарасова.

Признавая несомненные достоинства книги Дзарасова, и по основным её положениям целиком и полностью соглашаясь и поддерживая автора, для критики приходится выискивать второстепенные и побочные вопросы. Внешне, это выглядит занудством, но что же делать! Интересную научную книгу всегда хочется критиковать. Тем она и интересна. Так, представляется, что автор смешивает экономическое развитие и экономическую эффективность. В советский период экономическое развитие у нас, несомненно, было, по сравнению с постсоветским 20-летием, где его просто нет. Тут Дзарасов трижды прав. Но если взять показатели эффективности производства, то радужная картина советского развития несколько тускнеет. Так, прирост производительности труда за три пятилетки (1971-1975; 1976-1980; 1981-1985) соответственно составил - 4,5%, 3,3%, 3,1%, т. е. явно уменьшался. Фондоотдача снижалась по этим пятилеткам так - 2,7%, 3,1%, 2,9%. Зато увеличивалась энергоёмкость производства на 0,9%, 0,8%, 1,1% и металлоёмкость на 0,9%, 3,4%, 2,3%. Для постсоветского периода такой занудливый анализ уже несколько бессмыслен, ибо исчезает само производство. Но в целом, думается, трудно оспорить факт, что советская экономика по эффективности производства сильно уступала развитым экономикам западных стран. Иначе - зачем нам были все реформы и необходимость перехода к рынку?

И Дзарасов признает неизбежность рыночной экономики и не выступает против неё в целом. Более того, Дзарасов во многих местах указывает, что нам нужна планово-рыночная модель экономики и к ней мы, видимо, должны были переходить в своё время. Но перешли к либерально-рыночной модели, которая продемонстрировала неспособность развития российской экономики. Это все правильно. Дзарасов считает, что все дело в том, что мы, т. е. Россия выбрали не ту модель экономики. Коренную причину негативных последствий экономических реформ, пишет Дзарасов, «я усматриваю в принятии не соответствующей нашим условиям неоклассической модели рынка» (6, с. 14). Получается, что мы читали как бы не те книжки. А нам надо было читать другие книги и выбрать, по мнению Дзарасова, модель Кейнса. Вот в этом пункте у меня самые большие расхождения с автором книги. Хотя лично к Кейнсу у меня больших претензий нет, да и его теория заслуживает внимательного изучения. Но вопрос намного сложнее и шире. Рассмотрим все это не спеша.

Я не думаю, что какое-либо правительство в своих практических действиях когда-либо руководствовалось указаниями конкретной экономической теории. И не только потому, что теоретические модели слишком абстрактны и не пригодны для практического использования. Правительства, прежде всего, действуют исходя из экономических интересов того класса или группы людей, которые создали эти правительства. Экономические теории используют учёные для понимания реальных процессов и объяснения чего и как. Западная экономическая наука в силу своей позитивистской направленности стремится объяснять мир, не переделывая его. Это советская наука как носящая в целом нормативный характер стремилась изменить (или улучшить) экономику в интересах процветания всей страны. Но пока ещё ни наука, ни общество не достигли такого состояния, когда можно руководствоваться рекомендациями науки в экономическом развитии. И любое правительство, что на Западе, что у нас использует разные экономические теории лишь для прикрытия, идеологического оправдания тех или иных действий.

Далее. Дзарасов приводит опыт советской экономики как положительный пример бескризисного развития. Но ведь тогда, в советское время мы не жили по модели Кейнса. И жили лучше, чем сейчас. Сам же автор пишет, что советская политэкономия, несмотря на свою догматичность «была если не полным, то все-таки отражением нашей ситуации и для ее понимания давала определённые ориентиры» (6, с. 7). Золотые слова. А вот какую российскую ситуацию может отражать теория Кейнса? Более того, у нас был вполне успешный опыт смешанной экономики первой половины 1920-х годов, когда ещё Кейнс не создал своей знаменитой теории. И об этом пишет сам же Дзарасов: «То, что Кейнс предлагал в «Общей теории» на другой основе, делалось в Советском Союзе задолго до него и в более полном объёме» (6, с. 122). Зачем же нам тогда Кейнс?

Дзарасов рассматривает успешный опыт проведения экономических реформ в Китае, Индии, Бразилии и делает вполне обоснованный вывод: «В отличие от нас, каждая из этих стран разработала и осуществляет собственную модель экономики в соответствии со спецификой своей страны, ценностями культуры и ментальностью народа» (6, с. 16). Очень хорошо. Но, ведь, ни Китай, ни Индия, ни Бразилия не легли полностью под Кейнса, а разработали собственные модели экономического развития, беря какие-то элементы у Кейнса, а какие-то из нашего советского опыта. И возникает следующий вопрос. Разве теория Кейнса отвечает специфике нашей страны, нашим ценностям культуры и ментальности нашего народа? Очень сомнительно.

У нас самих накоплен колоссальный опыт регулирования экономического развития. Вспомним нашу систему народнохозяйственного планирования. Да, там было много нелепостей и дурости. Но сам принцип планового начала (в виде индикативного планирования, векторного, программно-целевого) являлся большим достижением советской экономической науки и экономической практики. Да и сам Дзарасов совершенно справедливо на это указывает: «Планирование - это то, что мы умели, как никто другой, и отказ от него явился для нас роковым. Каковы бы ни были теперь трудности его возобновления, другим способом выживания мы не располагаем» (6, с. 210). Замечательные слова.

Пойдём дальше. Дзарасов, справедливо критикуя «наш капитализм», полагает, что он представляет «единственный случай создания рынка и капитализма по чертежам неоклассической ортодоксии» (6, с. 151). Однако очень сомнительно считать, что российские реформаторы 1990-х гг. разваливали отечественную экономику, устраивали уязвимую с юридической точки зрения приватизацию, обогащались и т. д. в точном соответствии с учебниками «экономикс». Ещё большой вопрос - какие книги они читали и читали ли вообще что-нибудь. Они действовали в своих личных интересах, а неоклассическая экономическая теория тут по большому счёту не причём. Можно привести немало фактов несоответствия реформ 1990-х «чертежам неоклассической ортодоксии». Например, уровень безработицы у нас был ниже, чем это следовало бы по теории, а ставка рефинансирования, наоборот, выше, и т. д. Иными словами, воровство, коррупция, обман, уголовные и государственные преступления, к чему сводились реформы 1990-х, не есть лишь следствия «неоклассической теории». На самом деле, теория тут не причём. Для воровства совсем не нужна специальная экономическая теория. Виновата не теория, а люди. Теория использовалась лишь для прикрытия, камуфляжа соответствующих действий. С.С. правильно пишет, что «сейчас реальная власть находится в руках партии, представляющей интересы олигархического капитала и коррумпированного чиновничества, которая не стесняется называть себя «партией власти», так как не собирается ее уступать никому из имитирующих демократию партий» (6, с. 82). Все правильно, но при чем тут экономическая теория?

Дзарасов далее пишет, что, к сожалению, «мы не прислушались к предостерегающим соображениям о несостоятельности» неоклассической теории и допустили провальные реформы. Да, такие предостережения были и, прежде всего, не от иностранных экономистов, а от наших, отечественных учёных. Вспомним многих отечественных учёных, которые громко и открыто говорили в самом начале 1990-х гг. о пагубности курса экономической политики того времени. Вспомним «Программу Абалкина» перехода к рынку, да и все выступления Л. И. Абалкина, как и многих других экономистов, предостерегающих от неверной экономической стратегии «шоковой терапии». Вспомним, наконец, страстные выступления в печати против бездумного увлечения либеральной экономической теорией (неоклассикой) и самого Дзарасова в те уже далёкие времена. Я то их хорошо помню. Так, кто эти «мы», которые «не прислушались», которые «не вступили с ней в полемику»? А ведь полемика была и очень ожесточённая. Мы, т. е. писатели и читатели журнала «Альтернативы» постоянно выступали против политики рыночного фундаментализма. А не прислушивались к разумным советам отечественных экономистов «они», т. е. те, кто был у власти. Да и сегодня «они» не торопятся прислушиваться. А экономическая теория тут совсем не причём. Как раз и «Программа Абалкина» и многие другие работы сотрудников Института экономики РАН были выполнены в духе теории Кейнса, но без Кейнса. Ведь, по большому счёту, и так понятно, что экономикой надо управлять, а не пускать все на самотёк. Тем более, это относится к России с её громадной территорией, сложным климатом, многообразным населением, историческими традициями и т. п.

Дзарасов в своей книге прямо и честно предостерегает против бездумного заимствования западной экономической мысли нашими экономистами. Вот, например: «В калейдоскопе большого разнообразия постсоветские государства оказались в положении слепцов, способных только копировать англо-американскую либеральную модель без учёта собственной специфики. Бездумное подражательство вместо осмысленного восприятия западной культуры приобрело характер национального бедствия» (6, с. 218). Очень верно и мудро сказано. Поэтому мы сами должны думать и самостоятельно идти правильным путём. В другой работе С.С. прямо пишет об этом: «У нас есть два источника теоретического знания, которые дополняют друг друга: советское наследие уникально раскрывает содержание и методы народнохозяйственного планирования, но не располагает адекватной теорией современного капитализма; а западная альтернативная экономика даёт уникальную картину последнего, но мало что знает о планировании. Органический синтез этих школ возможен потому, что и советская, и альтернативная западная экономические теории ведут своё начало от одного источника - классической политической экономии» (5, с. 17). Конечно, надо пользоваться «жемчужинами западной экономической мысли». Но главное - это разработки и достижения нашей собственной экономической науки. И на это не следует жалеть сил и времени.

И, наверное, последнее. Дзарасов считает, что мы можем выбирать путь экономического развития по своему желанию. Он обрисовывает три пути: путь бюрократического централизма плановой экономики, путь рыночного фундаментализма и третий путь - посткейнсианства, который сочетает достоинства первых двух и отсекает их пороки (6, с. 174). Первый путь, по которому шёл Советский Союз и создал мощную индустриальную державу, второй путь за последние 25 лет создал полную экономическую катастрофу. Но можем ли мы выбирать между ними? Если можем, то почему все время выбирали не тот путь? Первый путь уже пройдён, и вернуться на него уже невозможно. Второй - себя полностью дискредитировал. Остаётся третий путь, который и предлагает Дзарасов в своей книге. В этом состоит заслуга автора и ценность его книги. Профессор С. С. Дзарасов аргументировано обосновал и доказал неизбежность именно такой экономической стратегии для России. И никакого выбора тут нет. Это единственная оставшаяся возможность успешного экономического развития. И это не свободный выбор экономической стратегии, а жёсткая экономическая необходимость. И ее надо понять.

Таким образом, Дзарасов в своей интересной, содержательной и страстной книге отвечает на любимый вопрос русской интеллигенции - что делать. Но остаётся без ответа вопрос - кто виноват?

* * *

Конечно, с Дзарасовым можно много спорить и дискуссировать по многим вопросам. Ведь труды Дзарасова дают живой материал для длительной и глубокой научной дискуссии. Своими трудами и своей жизнью, те есть научной и общественной деятельностью Дзарасов доказал, что последовательный и глубокий политэконом должен обязательно быть социал-демократом. Конечно, не обязательно состоять членом какой-то партии, тем более что с этим у нас как всегда путаница. Но социал-демократическое мировоззрение в себе нести надо обязательно. Вот эта социалистическая и демократическая убеждённость Дзарасова и была самой сильной чертой его обаяния. Ведь красота мужчины, а не мальчика определяется не формой его носа или уха, а опытом, знаниями, умом. И чем этого больше, тем лучше. Но при всем том для обаяния и этого мало. Для него надо ещё хорошо относиться к людям, надо любить людей. А Дзарасов это делал с особой силой и дважды: как теоретик социал-демократизма и как человек.