Социальные и ценностные основания экономического роста: трансдисциплинарный институциональный анализ

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Социальные и ценностные основания экономического роста: трансдисциплинарный институциональный анализ

Шевелев А. А.

доцент кафедры экономической теории экономического факультета

Санкт-Петербургского государственного университета,

кандидат экономических наук

В статье рассматриваются социальные и ценностные основания хозяйственных практик, экономического роста и развития. Дается определение экономических институтов как смыслопорождающих и мотивирующих структур. Анализируются концепция «риторики» Д. Макклоски, теории полей П. Бурдье и Н. Флигстина. Формулируется гипотеза о глубинной причине неустойчивости экономического роста в современной России, связанной с макросоциальными структурными дисбалансами в распределении различных типов капитала

1. Введение

экономический рост капитал хозяйственный

Важнейшей задачей социальной теории является реактуализация видения современной экономики как совокупности взаимодействующих социокультурных систем, самобытных хозяйственных практик, со своей историей, системами ценностей, сложно детерминированной и внутренне мотивированной деятельностью экономических субъектов. Обозначенный подход реализуется в современных институциональных исследованиях, главным образом, представителями экономической теории и экономической социологии. Пока рано говорить о теоретическом синтезе, но очевидны усилившийся взаимный интерес и междисциплинарное взаимодействие. Есть даже признаки трансдисциплинарной методологической диффузии. Цель настоящей статьи -- проанализировать некоторые существенные аспекты социальных и ценностных оснований хозяйственных практик (как в исторической ретроспективе, так и в настоящее время), экономического роста и развития в контексте трансдисциплинарного институционального анализа (который еще в начале пути), актуальных теоретических исследований современных ученых, ориентированных на преодоление междисциплинарных «перегородок».

2. Актуализация социетального подхода в экономической теории

В переломное время, переживаемое Россией и миром, представителям социальных наук как никогда важно осваивать новые методологические подходы, выходя за рамки привычных стереотипов, используя и комбинируя альтернативные (и, как правило, дополняющие друг друга) методы анализа, задействуя потенциал трансдисциплинарности и сложносистемного мышления [23]. Со времени Марксовой критики политической экономии социальная жизнь не стала более прозрачной и гармоничной. Напротив, формы подавления и отчуждения в мире лишь умножились, одновременно с ростом благосостояния «золотого миллиарда» возникли ранее неизвестные социальные аномалии и патологии, усилился анонимный и неподконтрольный человеку характер процессов общественного воспроизводства (уже и в глобальном масштабе). Тем важнее подвергнуть анализу источники и механизмы его самодвижения и развития, следуя по пути трансдисциплинарного исследовательского подхода, который не только реализует междисциплинарное взаимодействие, но и продвигается по пути методологической диффузии различных научных дисциплин. «Для понимания экономики необходимо более внимательное изучение истории, философии, лингвистики, социологии, политики и других дисциплин» -- справедливо утверждает Д. Макклоски [24, с. 40].

Существенным недостатком многих экономико-теоретических исследований является их «недосоциализированность» (термин введен в оборот М. Грановеттером) [12, с. 133-135], то есть либо недооценка, либо полное игнорирование социального характера экономических отношений. В этой связи представляет интерес историческая реконструкция логики развития экономического знания, осуществленная К. Поланьи [28, с. 153-168]. В соответствии с его представлениями, экономическое знание в Новое время развивалось по принципу «маятника», сочетая и чередуя движение от социетального к экономистическому подходу и обратно. Социетальный подход -- представление об обществе как целостной системе, в которой экономические взаимодействия составляют всего лишь один из ее аспектов. Экономика включена в общество и является функцией социального организма в целом, подсистемой социального пространства. Социетальный подход представлен плеядой выдающихся теоретиков, среди которых -- Ф. Кенэ, А. Смит, К. Маркс, Ф. Лист, Г. Шмоллер, М. Вебер. В рамках экономистического подхода экономическая система рассматривается как институционально отдельная и четко определенная сфера общества. Экономический принцип денежной экономики с определяющим все социальные действия мотивом прибыли был развит Т. Мальтусом, Д. Рикардо и К. Менгером. В ходе исторического развития автономная подсистема экономики подчиняет своей логике развития и потребностям функционирования систему общества в целом. Всеобщая экономизация социальных отношений резюмируется в поведенческой модели homo economicus. В то же время возникновение и эволюция «рыночного общества» порождает множественные социальные патологии, теоретически отрефлексированные М. Вебером и Ю. Хабермасом [44]. Важно отметить, что в непростых условиях системной трансформации часть российских ученых сохраняла приверженность, а сегодня активно продвигает принципы и идеи социетального подхода [27; 36; 3]. Последний отражает современную научную картину мира, творчески наследуя и развивая теоретические концепции великих предшественников, продолжая традицию системно-диалектического видения мира, обогащенную идеями синергетики и междисциплинарности.

Представители современной экономической социологии акцентируют внимание на композитной (многокомпонентной) структуре социальной реальности. Социальные структуры в экономике, по их представлению, включают в себя как рыночные, так и нерыночные трансакции, и состоят из следующих элементов: организаций, институциональной среды, властных отношений (иерархий) и культуры [1, с. 60]. Социальные отношения определяют специфику рынков (рыночного обмена), игнорируемую неоклассической экономической теорией. Экономические трансакции встроены в социальные интеракции (взаимодействия). «Вопреки теориям конкурентных рынков многие рынки включают в себя сложные и стабильные социальные структуры, основанные на повторяющихся взаимодействиях покупателей и продавцов, а также на статусах и репутации участников рынка» -- пишет Н. Флигстин [42, с. 29]. В рамках социетального подхода получают свое развитие компаративистские политико-экономические исследования, сформировалась концепция множественных типов капитализма, вместо универсальных моделей предлагается анализ специфических для каждой страны способов взаимодействия и интеграции государства и рыночных субъектов [1, с. 45].

Актуализация социетального подхода подкрепляется антропологически ориентированными меж- и трансдисциплинарными исследованиями экономистов, социологов, политологов, экологов, этнологов, антропологов и культурологов разного профиля. На первый план выходит системное видение человека в качестве «ансамбля общественных отношений», социально, культурно и ноосферно обусловленного субъекта, а не абстрактного агента модельно упрощенных рыночных взаимодействий. Постепенно, хотя и с большими трудностями, преодолевается фрагментация и взаимное обособление наук о человеке. Осознается, что и к экономике (как части социального мира) применимо высказывание П. Сорокина о том, что «нет надорганического общества без взаимодействующих личностей и культуры; и нет живой культуры без взаимодействующих личностей и общества. Поэтому ни одно из этих явлений нельзя исследовать должным образом без рассмотрения других членов триады. Неадекватна любая теория, которая концентрируется лишь на одном из них, исследуя социокультурный мир» [38, с. 219]. Иными словами, актуализируется представление об обществе как антопосоциетальной системе в единстве ее составляющих: личности, культуры и социума [19, 20].

3. Экономические институты и ценности: взаимопроникающее единство

Институциональный подход основывается на системном видении экономической реальности, рассматривая институты в качестве социальных феноменов, порождаемых процессом регулярных социальных (социокультурных) взаимодействий индивидуумов и их групп. Речь идет как о нормах и правилах (формальных и неформальных), так и организационно-управленческих структурах (организациях), иными словами, об институциональной среде (institutional environment) и институциональном устройстве (institutional arrangement), образующих целостную институциональную систему (см. глоссарий О. Уильямсона) [39, с. 688]. Возникновение, воспроизводство и изменение системы институтов происходит посредством социальной деятельности (в том числе экономической), двуединого процесса опредмечивания и распредмечивания (духовно-практического освоения) институциональных форм. Последние выступают, если воспользоваться терминологией Дж. Коммонса, в качестве «коллективно организованных действий» или «действующих коллективных институтов», а не внешней «институциональной среды» (на наш взгляд, эта укоренившаяся в науке метафора не вполне точно отражает суть дела). По мысли ученого, институты -- это не неподвижный «каркас» экономической системы, а изменчивые действующие правила разного рода коллективных действий по контролю, освобождению и расширению индивидуальных действий [18]. Нормы и правила в их реальном бытии воспроизводятся посредством сложно структурированной и организованной социальной деятельности. Глубинный источник развития институтов -- системные противоречия этой деятельности (в неразрывном единстве ее материальной и духовной сторон). Неизбежное изменение общественно признанных идей, ценностей и норм в ходе исторического развития влечет за собой формирование новых способов координации действий и типов соглашений социальных акторов. Нормативность -- это не свод внешних предписаний и принудительных ограничений, а свойство сознания, ментальная установка, которые, формируясь культурой и социумом, являются сознательным самоограничением индивида11.

Не вызывает разногласий положение о том, что стабильное государственное устройство, качественное законодательство, эффективно функционирующая правовая система (формальные правила игры и механизм принуждения (enforcement) к исполнению законов) благоприятствуют устойчивому экономическому росту. Вполне определенной является категоричная формулировка Д. Асемоглу и Дж. Робинсона: «В то время как экономические институты имеют решающее значение в определении того, будет ли страна богатой или бедной, политика и политические институты определяют, какие экономические институты будет иметь страна» [46, p. 43]. В несложном заключении американских ученых, тяготеющих к «институциональному детерминизму» [16 с. 29], подчеркивается определяющая роль государства, политической системы в формировании институциональной среды, в том числе экономических институтов, воздействующих на экономическую динамику и развитие страны. Менее очевидно значение неформальных социальных норм и структур, но и оно не является теоретически неразрешимой загадкой2. Социальные нормы как неформальные регуляторы экономических взаимодействий являются продуктом культуры, формируются в ценностном поле (центрированном вокруг сверхутилитарных ценностей). Организации также являются культурным феноменом, встроенным в культурные сообщества [13; 45]. Ключевое значение качества государства, социальных структур, отношений и институтов для развития и преодоления волн кризисов отражено в емком (и актуальном для современной России) выводе Н. Флигстина: «Без стабильных нерентоориентированных (non-rent-seeking) в большей или меньшей степени государств современные производственные рынки просто не смогли бы существовать. Все поглотили бы войны, грабежи и меркантилистские устремления, которые пустили бы предпринимателей ко дну. ... Эти социальные структуры, социальные отношения и институты в рыночном обществе не создаются автоматически. Во всех индустриальных обществах они реализуются в виде длительных исторических проектов, которые смогли преодолеть волны кризисов (порой весьма жестоких)» [42, с. 24].

Важно обратить внимание на следующее обстоятельство: ученые-институционалисты отмечают тесную связь, взаимодействие и взаимное переплетение политических и экономических институтов, властных и экономических отношений, социальных структур и культуры. Невозможен полноценный анализ экономических процессов, отношений и институтов в отрыве от социокультурной и политической систем. Поля экономики, политики и культуры взаимно пересекаются, образуя сложно структурированное социальное пространство. По остроумному замечанию Б. Латура, «уже непонятно, существуют ли вообще отношения достаточно специфичные, чтобы называться «социальными», которые можно было бы объединить в особую область, способную функционировать как «общество». Похоже, что социальное в разбавленном виде есть всюду, а в чистом -- нигде. ... Прилагательное «социальное» обозначает не вещь среди других вещей, вроде черной овцы, затесавшейся среди белых, а тип связи между вещами, которые сами по себе не являются социальными» [21, с. 12, 17]. Поэтому Латур определяет социальное не как отдельную область («социальную рамку», «социальный контекст»), а как процесс переустановления связей и «пересборки» разнородных элементов, образующих постоянно возобновляемые и видоизменяемые гетерогенные ассоциации. Можно сказать, что социальные отношения полиморфны (многоаспектны) по своей структуре. Стабильный экономический рост и устойчивое развитие возможны лишь при сбалансированном полиморфизме, качественном соответствии различных элементов социальной структуры друг другу. Анализ корреляций между качеством институтов и экономическим ростом может представлять интерес, однако будет неполным или даже ущербным без углубленного исследования социальных и ценностных оснований экономического развития.

Как полагал М. Вебер, «дух» (или этос) капитализма -- это строй мышления, для которого характерно систематическое и рациональное стремление к законной прибыли в рамках своей профессии. Религиозная этика, ее идеи и идеалы выступали начальным импульсом, оказывали существенное влияние на становление этоса («духа») капитализма Нового времени, который задавал основные «параметры» практического отношения к жизни, делового поведения, формировал глубинный мотивационный механизм предпринимательской практики3. Капитализм как хозяйственная система не является продуктом только Реформации, однако ее роль в становлении новой капиталистической ментальности капиталистов западного типа трудно переоценить. Посредствующим звеном между религиозными идеями и материальными интересами выступала мировоззренческая «картина мира», упорядочивающая повседневные и конечные смыслы человеческой деятельности, сочетающая религиозное содержание с разнообразными интересами: материальными, социальными, политическими. В «картине мира» получала свою рационализацию и институционализировалась религиозная идея спасения и, что особенно важно, соответствующий чаемому спасению образ мыслей и действий (то есть образ жизни) [11, с. 229-232]. Близким по содержанию категории этоса является понятие социального характера, который был определен Э. Фроммом как «ядро структуры характера, свойственное большинству представителей данной культуры, в противовес индивидуальному характеру, благодаря которому люди, принадлежащие одной и той же культуре, отличаются друг от друга» (43, с. 330). Очерченный подход противостоит предрассудкам позитивистки-ориентированной науки, одномерным «моделям человека».

Историческое прошлое России предоставляет богатейший материал для исследования духовно-нравственных источников (движущих сил) хозяйственной эволюции и экономического роста. Так, старообрядческие общины в России обеспечивали самоорганизацию нарождающейся буржуазии, предоставляли ей источник дешевой рабочей силы, придавали стабильность коммерческим (договорным) отношениям. В сочетании со свойственным староверам трудолюбием, чувством собственного достоинства, свободной хозяйственной инициативой и отказом от расточительства все это облегчало накопление капитала, способствовало торгово-промышленному развитию и экономическому росту (34; 32).

В историко-философском очерке Э. Соловьева «Время и дело Мартина Лютера» (написанном на основе четырех статей) раскрывается определяющая роль религиозной Реформации (своего рода духовно-нравственного, мировоззренческого переворота) в создании предпосылок продуктивного предпринимательства Нового времени. Российский историк и философ отмечает, что в «яслях новой церкви» воспитывалось немецкое бюргерство: утверждались идеалы всеобщей грамотности, равнодостоинства личностей, сословий и родов занятий, преодолевались равнодушие к труду и позднефеодальный соблазн легкой наживы [37, с. 116]. Но главное: «Реформация превратила Писание в оружие развивающегося правосознания» [37, с. 108]. Правовая идея, возникшая в борениях религиозного духа, породила нормативную систему, защищавшую личную автономию: свободу совести (веротерпимость) и свободу предпринимательской деятельности (частное целеполагание). Новоевропейское право -- это коррелят новой нравственности, неотчуждаемой персональной веры. «Развитие права в Западной Европе опережало развитие гражданского общества и рыночного хозяйства. ... Правовая идея на Западе была нормативным предварением частнопредпринимательской практики. Эта идея древнее третьего сословия. У нее сугубо духовные -- религиозно-нравственные истоки. ... Раннебуржуазный (продуктивно-предпринимательский) утилитаризм мог родиться и созреть только потому, что право (по крайней мере, в сфере прав совести) уже в XVI-XVII вв. осознавалось как безусловная и сверхутилитарная ценность» [33, с. 24-25]. Одновременно происходило становление новых хозяйственных и правовых институтов, понятых не как «рамки», ограничивающие действия индивидов, а в качестве системы нормативной регуляции, смыслопорождающей, ценностной и мотивационной структуры, укоренившейся в сознании бюргерства. Поэтому институты в их реальном, а не формально-правовом, бытии были неразрывно связаны с культурой, проникнуты ее ценностями. Не мотив частной выгоды обусловил возникновение продуктивного предпринимательства, а новая духовность, культурные ценности (значимые смыслы хозяйственной деятельности). Мировоззренческий переворот, свершившийся в ходе Реформации, не просто сопровождал возникновение продуктивного частного предпринимательства Нового времени, но и опережал его, формируя новые жизненные установки и хозяйственную этику (этос или «дух» капитализма). Последний тезис не отрицает значения материального интереса, расчетливости и прибыльного хозяйствования: богатство, нажитое честным трудом, «радует бога» и служит людям, чего не скажешь о хозяйствовании затратном и разорительном, которое является по сути бессмысленным. В этой связи не следует впадать в крайность и мистифицировать значение ценностей. Без опосредования общественно полезными практиками, «ориентации на других» (М. Вебер) они лишаются своей смысложизненной основы.

4. Дух перемен в интерпретации Д. Макклоски

Уместно обратиться к творчеству заслуженного профессора Иллинойского университета в Чикаго Д. Макклоски, которая проводит свои резонансные исследования на стыке экономической теории, истории, этики, языкознания и теории коммуникаций, неординарно реализуя трансдисциплинарный подход. Она является основателем оригинального направления в экономической теории, своеобразно интерпретирующего роль риторики как в научных исследованиях, так и в исторической эволюции хозяйственных систем. За последнее десятилетие американский исследователь опубликовал первые два тома фундаментального проекта -- «Эра буржуазии» (The Bourgeois Era): «Добродетели буржуа: этика века коммерции» (2006); «Достоинство буржуа: почему экономическая наука не может объяснить современный мир» (2010). С презентацией третьего тома, выход в свет которого ожидается в скором времени, можно ознакомиться на сайте ученого (Deirdre N. McCloskey: Home Page)4.

Как это обычно бывает в науке, в концептуальных подходах Д. Макклоски есть и сильные, и слабые стороны. Автор подвергает бескомпромиссной, можно сказать фронтальной, критике воззрения «друзей-экономистов»5. В предельно кратком изложении ее суть заключается в следующем: неприятие неоклассической поведенческой модели рационального выбора с присущей ей метафорой «маржиналистского человека» -- максимизатора полезности; отрицание роли экономических, правовых и политических институтов (включая права собственности), а также науки и накопления капитала как главных причин и источников экономического роста в Новое время; несогласие с расхожей интерпретацией институтов представителями новой институциональной экономики как «ограничений и стимулов» и противопоставление ей концепции институтов как культурно и социально обусловленных феноменов, смыслопорождающих и мотивирующих ментальных структур, в которых воплощаются формы социальной деятельности6; обвинение «Норта и компании» в том, что они игнорируют языковую коммуникацию (риторику) в качестве центрального факта общественной жизни и движущей силы хозяйственного развития [16].

Экономическая история человечества в изображении Д. Макклоски получает образное воплощение -- это лежащая на земле хоккейная клюшка: рукоятка символизирует 2000 лет медленного хозяйственного развития и низкого уровня благосостояния, крюк -- период, начавшийся на рубеже XVIII-XIX вв. и приведший к апгрейду западного капитализма, его прорыву к новому экономическому росту и кратно возросшему благосостоянию. Ученый пытается дать рациональное объяснение случившейся трансформации. Решающими импульсами перемен в хозяйственной деятельности и источниками экономического роста она считает «буржуазные добродетели» и «буржуазное достоинство», иначе говоря, осознанные смыслы деятельности (включающие этическую ответственность), формируемые риторикой7. По мысли ученого, изменения в риторике, «общественных разговорах», отражавших сдвиг в доминирующих идеях и общественном мнении, породили революцию сознания, двойную переоценку ценностей (revaluation): экономическую идею свободы для рядовых людей и новую социальную идею буржуазного достоинства. «Вовсе не экономические факторы привели к сегодняшнему уровню благосостояния, а изменение вековых предрассудков в отношении буржуа» [24, с. 38].

Яркий, насыщенный метафорами стиль изложения, умелое использование риторических приемов не могут не вызывать в целом благожелательного отношения к творчеству американского исследователя. Несомненный позитивный отклик и поддержку вызывает предложенный автором концепт «гуманомики» или «экономики с человеческим лицом», знаменующей «возвращение экономических проблем в более широкий комплекс вопросов, связанных с развитием идей, трансформацией духа и ценностей» [24, с. 40]. Однако многое в ее высказываниях уязвимо для критики. Так, например, Д. Макклоски демонстрирует негативное отношение к концепции М. Вебера. Она утверждает, что он «ошибался, потому что считал главным стремлением человека больше работать и накапливать деньги» [24, с. 39]. В приведенном тезисе содержится явное упрощение методологического подхода выдающегося социолога, который исследовал комплекс внутренне независимых факторов исторического развития, форм общественного сознания, взаимодействующих по принципу «адекватности» или «избирательного сродства». Он в полной мере осознавал всю сложность синергии идей, «картин мира», институтов и материальных интересов, не редуцируя их друг к другу, и не стремился апеллировать к «конечной инстанции», якобы объясняющей логику исторического развития. Концепция М. Вебера не имеет ничего общего ни с религиозным, ни с «накопительским» детерминизмом. Недооценка роли идей столь же ущербна, как недооценка значения институтов и интересов. В то же время, новые идеи и духовные ценности не смогли бы стать действенной движущей силой хозяйственной эволюции, «Великого обогащения» без наличия, пусть недостаточно развитых, но уже реально существующих, материальных практик и интересов [4]. Впрочем, и сама Д. Макклоски указывает на уникальность экономического подъема (уникальную констелляцию факторов), начавшегося в Нидерландах XVII века, который в действительности был связан не только с добродетелями, достоинством и духом свободы простых людей, но и их трудом, накоплением капитала, продуктивным животноводством и развитыми торговыми связями. Кроме того, исследования авторитетного специалиста по сравнительной исторической социологии Р. Лахмана показали, что становление раннего капитализма происходило в ситуации острого соперничества между различными элитными группировками господствующего класса. Религиозная солидарность интегрировала сообщество интересов, возникавших при сборе налогов на военные нужды, строительстве ирригационных сооружений, создании акционерных компаний и совместных инвестициях. По его мнению, «единство, выкованное в борьбе за религиозную и политическую свободу, создавало институциональные связи между элитными семействами, которые держались столетиями после того, как независимость была завоевана. ... Идеология и интересы неразличимы порознь при анализе, когда они сливаются в практике элиты» [22, c. 429]. Поэтому апелляция к исключительной роли идей и идеологий чревата переходом на позицию спиритуалистического эволюционизма. К сожалению, Д. Макклоски дает повод толковать ее концептуальное видение именно в таком ключе, озаглавив недавнюю свою публикацию в присущей ей категоричной манере: It was Ideas and Ideologies, not Interests or Institutions, which Changed in Northwestern Europe, 1600-1848 [49]. Думается, что расширительная трактовка риторики должна быть дополнена более фундированным и всесторонним толкованием институтов (кстати говоря, в духе интерпретации самой Макклоски), что сразу же снимет ложное противопоставление идей (ценностей) и институтов (нормативно-регулятивной системы), обеспечит конкретно-историческое и системное видение факторов хозяйственного развития во всей их сложности и противоречивости.

Недостаточно убедительной представляется критика «накопительных» концепций экономического роста, выдвигающих на первый план накопление капитала в качестве его источника. Эта критика вступает в явное противоречие с современной теорией системных циклов накопления капитала Дж. Арриги [2; 30], глубоким анализом С. Кузнеца роли инвестиций в основной капитал как источника экономического роста [35].

Нельзя не обратить внимание на то, что толкование риторики Д. Макклоски перекликается с теорией коммуникативной рациональности, детально разработанной Ю. Хабермасом. Автор «Теории коммуникативного действия» (1981), получившей мировое признание, отграничивает экономическую и административную системы от «жизненного мира», интеракции в рамках которого опосредствуются коммуникативной рациональностью, ориентированной на взаимопонимание и обеспечивающей триединый процесс передачи культурной традиции, социальной интеграции (посредством нормативно установленного институционального порядка) и социализации подрастающего поколения [44].

5. Теория полей, стратегии воспроизводства и экономический рост

Теория полей, системно интерпретирующая взаимосвязанные аспекты комплексного социального пространства, представлена в двух версиях: структурной концепции поля П. Бурдье и теории «организационных полей», наиболее активно разрабатываемая Н. Флигстином [41, 42]. Если следовать логике П. Бурдье, изложенной им в лекции «Стратегии воспроизводства и способы господства» [8], то социальное пространство формируется и воспроизводится посредством, с одной стороны, объективных структур упорядоченных отношений, детерминированных структурами распределения различных типов капитала, а также механизмами, обеспечивающими их воспроизводство, а с другой -- диспозиций (предрасположенностей) агентов по отношению к процессу воспроизводства. Это два «динамических принципа» воспроизводства социального пространства: структуры распределения капитала и диспозиции агентов. Последние порождают то, что выдающийся французский социолог назвал системой стратегий воспроизводства. Не простая реализация установленных правил, а стратегии воспроизводства определяют содержание и последовательность действий агентов. В оборот вводится понятие габитуса, то есть системы устойчивых диспозиций или социально сконструированных когнитивных способностей и мотивирующих структур. Габитусы являются продуктом истории и производят практики как индивидуальные, так и коллективные, на них основаны стратегии воспроизводства. Габитус, представая «в форме схем восприятия, мышления и действия, более верным способом, чем все формальные правила и все явным образом сформулированные нормы, дает гарантию тождества и постоянства практик во времени» [5, с. 102-105]. Ученый отвергает узкий экономизм, рассматривая социальный мир как обладающий полиморфной структурой, которая образована структурой распределения различных типов и подтипов капитала (экономического, культурного, социального, символического). Экономический капитал есть лишь одна из форм капитала, равно как рыночный обмен -- «частный случай обмена среди множества его других форм», поэтому общая наука о хозяйстве «должна стремиться к тому, чтобы распознать все формы капитала и прибыли, установить законы, посредством которых разные формы капитала (или власти, что, в конечном счете, одно и то же) превращаются друг в друга» [6, С. 520-521].

В рамках политико-культурного подхода (теории «организационных полей») Н. Флигстина [48] рынки рассматриваются как поля, сочетающие в своем пространстве властные отношения (между доминирующими игроками и претендентами на властные позиции), социальные структуры и локальные культуры, представленные когнитивными схемами и концепциями контроля. Последние определяют социальные отношения на рынках, обеспечивают их стабильность и одновременно используются (в качестве культурных правил) доминирующими акторами для воспроизводства своей власти. «Новые институциональные теории подчеркивают, что существующие правила и ресурсы являются конструктивными строительными блоками общественной жизни. Я хочу добавить, что способность акторов умело использовать правила и ресурсы также выступает частью общей картины. В некоторых ситуациях, когда правила и ресурсы смещены в сторону (heavily weighted toward) наиболее влиятельных групп, социальные навыки могут иметь небольшое значение. Там, где присутствует большая социальная турбулентность и неопределенность, социальные навыки играют ключевую роль в совместном поддержании локальных порядков» [47, p. 107] . Непрерывная борьба за власть придает действиям рыночных агентов имманентно конфликтный и политический характер. Возникает необходимость вмешательства государства в функционирование рынков с целью создания общих правил, обеспечивающих их стабилизацию. Поэтому построение полей государства неотделимо от построения полей рынков, их социетального формирования. Таким образом, принимается во внимание взаимодействие культурно обусловленных «социальных навыков» и общесистемных «правил игры». Здесь можно провести аналогию с подходом экономической теории прав собственности, рассматривающей эти права на двух уровнях: как санкционированных поведенческих норм и в качестве комплексов (или «пучков») частичных правомочий. Если первый аспект собственности характеризует ее с точки зрения общесистемных (социетальных) «правил игры», установленных в обществе (на макроуровне), то второй -- конкретных комбинаций частичных правомочий, которыми располагают хозяйствующие агенты (на микроуровне) [17]. Н.Флигстин видит одно из главных преимуществ политико-культурного подхода в том, что он позволяет соединить анализ рынков на микро- и макроуровнях. А, следовательно, добавим мы от себя, вывести его на проблематику экономического роста, его культурных оснований, стабилизирующих (и дестабилизирующих) социальных механизмов и политических факторов.

На наш взгляд, концепции П. Бурдье и Н. Флигстина актуальны и практически значимы для экономико-теоретических и эмпирических исследований наиболее острых проблем развития, как зарубежных стран, так и России. Так, на протяжении нескольких десятилетий в научной литературе обсуждается проблема взаимосвязи инфляции и экономического роста. Не меньшие дискуссии вызывает анализ российской инфляции, ее причин и институциональных механизмов. В контексте интересующей нас темы важно подчеркнуть, что инфляция в экономике России порождается не только технологической и отраслевой структурой хозяйства, изношенностью основных фондов и высоким уровнем монополизма, генерирующими инфляцию издержек. Не меньшее значение имеют социальные структуры и поведенческие модели, закрепляющие и «консервирующие» обозначенные факторы в форме институциональных «ловушек», затрудняющих и блокирующих динамичный экономический рост. Уже давно доминирующей в России стала, если воспользоваться понятийным аппаратом П. Бурдье, перераспределительная стратегия воспроизводства, ориентированная на поиск и присвоение ренты, обогащающая монополистов и агентов трансакционного сектора: торговых и административных посредников, финансовых игроков. В этой связи важно осознать, что антиинфляционная политика так и останется ее имитацией без трансформации социальных структур в экономике, своего рода социо-экономической реновации, формирующей конкурентную среду и преодолевающей доминирующую стратегию поиска и присвоения ренты. Решающую роль в этом созидательном процессе должно сыграть государство Российское.

Плодотворен подход тех исследователей инфляции, которые привержены концепции «инфляции конфликта» для объяснения ее причин и институциональных механизмов [25; 29, 31]. Это вполне реалистичный подход, усматривающий главную причину инфляции во внутрисистемном конфликте между крупными социальными группами, возникающим вследствие борьбы за перераспределение национального дохода, когда реальная власть используется в пользу инфляции и неравномерного роста цен, обогащающего одни социальные группы за счет других. М.Малкиной предложена концепция внутреннего стабилизационного механизма, способного обеспечить антиинфляционный иммунитет экономической системы. Самым важным элементом этого механизма, по мнению ученого, является общественное согласие относительно распределения национального дохода, поддерживаемое системой формальных и неформальных институтов. Иными словами, достижение «антиинфляционного иммунитета», а следовательно, формирование условий стабильного экономического роста станет возможным лишь при оптимальном взаимодействии экономических, социальных и политических институтов, по-новому организующих социальное пространство, создающих форму движения и разрешения социально-экономических противоречий и распределительных конфликтов в пользу общественных (а не частных) интересов.

Концепция П. Бурдье позволяет под несколько иным углом зрения взглянуть на причины неустойчивости экономического роста в современной России, скорректировав и дополнив ее традиционное объяснение. Определяющее значение имеют не только циклические колебания мировой экономики, серьезным образом воздействующие на слабо диверсифицированное российское хозяйство, структурные и институциональные факторы (роль которых бесспорна и хорошо изучена). Можно также предположить, что в основе нестабильной экономической динамики, длительной стагнации и предположительно затяжного характера наступившей рецессии лежат макросоциальные (социетальные) структурные дисбалансы, количественные и качественные несоответствия в распределении различных типов капитала. При этом имеется в виду не только экономический, но и социальный, культурный, политический виды капитала. Также в основе дисбалансов лежат негативные синергетические эффекты их взаимодействия, что, в свою очередь, обусловливает несформированность и недостаточную эффективность механизмов восстановления нарушенного макроэкономического «равновесия», недоиспользование промышленного и человеческого потенциалов. Несбалансированный полиморфизм макросоциальной структуры, качественное несоответствие ее различных элементов друг другу порождает неустойчивость экономического роста в России. Как подчеркивают Л.С. Бляхман и Н.Ф. Газизуллин, для создания предпосылок устойчивого развития России необходимо сформировать социально-экономическую стратегию и общенациональную политику опережающего (социально-инновационного) развития [3]. Примерами для этого могут послужить как позитивный опыт ряда отечественных компаний и регионов, так и вдохновляющие процессы в отечественном ОПК -- одном из драйверов будущего подъема.

Заключение

Динамика экономического роста обусловливается социальным процессом в его целостности, в единстве неразрывно связанных материальных, хозяйственных, социокультурных и институциональных аспектов. Ценностно-смысловое поле хозяйственного развития -- ключевой момент в этом системном взаимодействии. Институты в их реальном, а не формально-правовом, бытии неразрывно связаны с культурой, проникнуты ее ценностями. Трансдисциплинарные исследования Д. Макклоски знаменуют собой не только неприятие неоклассических подходов в новой институциональной экономической теории, но и реактуализацию классического понимания институтов как культурно и социально обусловленных феноменов, смыслопорождающих и мотивирующих ментальных структур (а не «рамок, ограничений и стимулов»). В то же время, концепция риторики как движущей силы хозяйственной эволюции, эпохальных перемен в экономических порядках демонстрирует возможность продвижения по пути синтеза экономических и социологических исследований, включая в предметное поле экономической теории коммуникативную проблематику, получившую всеобъемлющую разработку в концепции Ю. Хабермаса. Структурная концепция поля П. Бурдье и теория «организационных полей», наиболее активно разрабатываемая Н. Флигстином, актуальны и практически значимы для экономико-теоретических и эмпирических исследований наиболее острых проблем экономического развития России. Подход Н. Флигстина объединяет анализ рынков на микро- и макроуровнях, принимая во внимание взаимодействие культурно обусловленных «социальных навыков» и общесистемных «правил игры». Концепция П. Бурдье позволяет под новым углом зрения взглянуть на причины неустойчивости экономического роста в современной России. Можно предположить, что глубинной причиной нестабильности экономической динамики являются макросоциальные (социетальные) структурные дисбалансы, количественные и качественные несоответствия в распределении различных типов капитала (экономического, социального, культурного, политического), а также негативные синергетические эффекты их взаимодействия.

Литература

1. Анализ рынков в современной экономической социологии / Отв. ред. В.В. Радаев. -- 2-е изд. -- М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. -- 423 с.

2. Арриги Дж. Долгий двадцатый век: Деньги, власть и исток нашего времени. -- М.: Изд. дом «Территория будущего», 2006. -- 472 с.

3. Бляхман Л.С., Газизуллин Н.Ф. Теоретические основы перехода к социально-инновационной планомерной экономике // Проблемы современной экономики. -- 2014. -- № 3, 4. Бродель Ф. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV-XVIII вв. Т.2. Игры обмена. -- М.: Издат. «Весь Мир», 2007. -- 672 с.

5. Бурдье П. Практический смысл. -- СПб.: Алетейя, 2001. -- 562 с.

6. Бурдье П. Формы капитала // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / Сост. и науч. ред. В.В. Радаев. -- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. -- С. 519-536.

7. Бурдье П. Социальное пространство: поля и практики. -- М.: Институт экспериментальной социологии. -- СПб.: Алетейя, 2005. -- 576 с.

8. Бурдье П. Социология социального пространства. -- СПб.: Алетейя, 2015. -- 288 с.

9. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Вебер М. Избранные произведения. -- М.: Прогресс, 1990. -- 808 с.

10. Веблен Т. Теория праздного класса. -- М.: Прогресс, 1984. -- 368 с.

11. Гайденко П., Давыдов Ю. История и рациональность: Социология М. Вебера и веберовский ренессанс. -- М., 1991. -- 367 с.

12. Грановеттер М. Экономическое действие и социальная структура: проблема укорененности // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / Сост. и науч. ред. В.В. Радаев. -- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. -- С. 131-158.

13. Димаджио П. Дж., Пауэлл У. В. Новый взгляд на «железную клетку»: институциональный изоморфизм и коллективная рациональность в организационных полях // Экономическая социология. -- Т. 11. -- № 1. -- 2010. -- С. 34-56.

14. Заостровцев А. Об историческо-институциональных причинах отставания в развитии: концепция Асемоглу -- Робинсона: Препринт М-34/13. -- СПб.: Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2013. -- 40 с.

15. Заостровцев А. (2014a) Дейдра Макклоски: неэкономический взгляд экономиста на историю: Препринт М-40/14 -- СПб.: Издательство Европейского ун-та в Санкт-Петербурге, 2014. -- 28 с.

16. Заостровцев А. (2014b) Экономист об истории: концепция Дейдры Макклоски // Вопросы экономики. -- 2014. -- № 12. -- С. 129-146.

17. Капелюшников Р.И. Право собственности (очерк современной теории) // Отечественные записки. -- 2004. -- № 6.

18. Коммонс Дж.Р. Институциональная экономика // Terra Economicus. -- Т. 10. -- № 3. -- 2012. -- С. 69-76.

19. Лапин Н.И. Социокультурный подход и социетально-функциональные структуры // Социол. исследования. -- № 7. -- 2000. -- С. 3-12.

20. Лапин Н.И. Антропосоциетальный подход // Журнал социологии и социальной антропологии. -- Т.IX. -- 2006. -- № 3. -- С. 25-42.

21. Латур Б. Пересборка социального: введение в акторно-сетевую теорию. -- М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2014. -- 382 с.

22. Лахман Р. Капиталисты поневоле: Конфликт элит и экономические преобразования в Европе раннего Нового времени. -- М.: Изд. дом «Территория будущего», 2010. -- 456 с.

23. Майнцер К. Сложносистемное мышление: Материя, разум, человечество. Новый синтез. -- М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. -- 464 с.

24. Макклоски Д. Экономика с человеческим лицом, или гуманомика // Вестник С.-Петерб. ун-та. -- Сер. 5. Экономика. -- 2013. -- Вып. 3. -- С. 37-40.

25. Малкина М.Ю., Розмаинский И.В. К формированию институциональной теории инфляции // Journal of Institutional Studies. -- Т. 5. -- 2013. -- № 2. -- С. 69-87.

26. Норт Д. Институты и экономический рост: историческое введение // THESIS. -- 1993. -- Вып. 2. -- С. 69-91.

27. Осипов Ю.М. Философия хозяйства как достояние размышляющего человечества. -- М.: Экономический факультет МГУ, ТЕИС, 2008. -- 312 с.

28. Поланьи К. Избранные работы. -- М.: Изд. дом «Территория будущего», 2010. -- 200 с.

29. Протасов А.Ю. Циклические закономерности инфляционных процессов: мировой опыт и отечественная практика. -- СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2013. -- 152 с.

30. Протасов А.Ю. Системные циклы накопления Дж. Арриги и длинные волны инфляции // Вестник С.-Петерб. ун-та. -- Сер. 5. Экономика. 2013. -- Вып. 3. -- С. 3-24.

31. Протасов А.Ю. Инфляционные циклы и распределительные конфликты в российской экономике: чему нас учат уроки прошлого // Матер. Междунар. экономического симпозиума -- 2015, 22-25 апреля 2015 г. -- СПб., 2015.

32. Расков Д.Е. Экономические институты старообрядчества. -- СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2012. -- 343 с.

33. Россия и Запад: взаимодействие культур (материалы «круглого стола») // Вопросы философии. -- 1992. -- № 6.

34. Румянцев М.А. Религиозные основания хозяйствования. -- СПб.: Изд-во НПК «РОСТ», 2005. -- 308 с.

35. Румянцева С.Ю. Экономические ценности и глобальные риски в циклической экономике: актуальность российского ноосферизма // Проблемы современной экономики. -- 2014. -- № 2. -- С. 64-72.

36. Рязанов В.Т. Хозяйственный строй России: на пути к другой экономике. Сб. статей. -- СПб.: Изд. дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2009. -- 463 с.

37. Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас: (Очерки по истории философии и культуры). -- М.: Политиздат, 1991. -- 432 с.

38. Сорокин П.А. Человек. Цивилизация. Общество. -- М.: Политиздат, 1992. -- 543 с.

39. Уильямсон О.И. Экономические институты капитализма: Фирмы, рынки, «отношенческая» контрактация. -- СПб.: Лениздат, 1996. -- 702 с.

40. Философия экономики. Антология / Под ред. Д. Хаусмана. -- М.: Изд. Института Гайдара, 2012. -- 518 с.

41. Флигстин Н. Поля, власть и социальные навыки: критический анализ новых институциональных течений // Экономическая социология. -- Т. 2. -- 2001. -- № 4. -- С. 28-55.

42. Флигстин Н. Архитектура рынков: экономическая социология капиталистических обществ XXI века. -- М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013. -- 392 с.

43. Фромм Э. Душа человека. -- М.: Республика, 1992. -- 430 с.

44. Фурс В.Н. Философия незавершенного модерна Юргена Хабермаса. -- Мн.: ЗАО «Экономпресс», 2000. -- 224 с.

45. Хасс Дж. Социологический неоинституционализм и анализ организаций // Вестн. С.-Петерб. ун-та. -- Сер. 5. Экономика. -- 2007. -- Вып. 3. -- С. 112-125.

Размещено на Allbest.ru