Социальные структуры рынков и сетей: новые институциональные подходы

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

Социальные структуры рынков и сетей: новые институциональные подходы

Шевелев А. А.

доцент кафедры экономической теории экономического факультета

Санкт-Петербургского государственного университета,

кандидат экономических наук

Статья посвящена рассмотрению рынков и сетей как сложносоставных ансамблей социальных отношений. Дана характеристика глубокого анализа власти коммуникации М. Кастельсом. Показана актуальность исследования «отношенческой» проблематики социальной природы взаимодействий акторов на рынках и в сетях, иначе говоря, их социальных порядков

рынок сеть социальный коммуникация

1. Введение

В последние десятилетия инициатива в исследовании рынков и сетевых структур перешла к социологам разного профиля. Экономисты-теоретики сфокусировали свое внимание на анализе, главным образом, экономических трансакций, происходящих на рынках и в сетях, зачастую абстрагируясь от сложных и противоречивых воздействий на эти структуры полей власти и культуры. В очень слабой степени учитываются социальные связи рыночных и сетевых акторов, игнорируются социальные порядки рынков и сетей, утрачено их видение как сложносоставных ансамблей отношений. Такое положение дел нельзя признать удовлетворительным. Думается, что качество аналитики ученых-экономистов существенно повысится, если они смогут «вписаться» в господствующий в современной науке тренд сложносистемных, меж- и трансдисциплинарных исследований.

2. Рынки и сети как ансамбли отношений

По справедливому утверждению Н. Флигстина, экономические и политические акторы совершают выбор и создают социально-организационные механизмы или социальные технологии организации рыночных и нерыночных взаимодействий, образующих поля. В основе формирования полей рынков, власти и культуры лежат общие социальные процессы. Доминирующие акторы в полях производят смыслы и создают статусные иерархии, которые обеспечивают им господствующие позиции по отношению к «претендентам» на доминирование. Таким образом, поля образуют социальные отношения между акторами, которые обладают когнитивными способностями и осуществляют рутины или практики [18, с. 61-63]. При анализе социальной организации рынков и сетей должны учитываться не только социальные отношения (со «встроенными» в них властными иерархиями), но и когнитивные модели акторов, разделяемые ими практические смыслы. «Исход борьбы за понимание рынка во многом определяет и успех соперничества за экономические ресурсы» [15, с. 22]. Системное взаимодействие акторов включает в себя также регулятивные нормы и правила (формальные и неформальные). Следовательно, всесторонний анализ полей должен учитывать все элементы взаимодействия: социальные отношения, властные иерархии, когнитивные модели, а также нормы и правила. Невозможно понять источники возникновения и развития целостной институциональной системы, абстрагируясь хотя бы от одного из обозначенных выше элементов. Тем более, что они не рядоположны, а взаимно проникают друг в друга в практиках хозяйствования. Практики хозяйствующих акторов осуществляются посредством ансамблей социальных отношений, регулируются с помощью норм, проникаются общими смыслами через культуру. Все социальные интеракции «пронизаны» отношениями властвования. Такова непростая диалектика хозяйственной жизни, в которой социальные технологии приобрели решающее значение. Главное в этих технологиях -- манипулирование сознанием людей: как экономически значимых акторов, так и рядовых потребителей контента, программируемых с помощью информационных коммуникаций.

3. Власть коммуникации в интерпретации М. Кастельса

В незаурядном исследовании М. Кастельса «Власть коммуникации» (2009) отмечается, что в мире существуют автономные коммуникационные сети различного уровня (глобального, государственного, локального) -- медийные, политические, финансовые, культурные. Посредством интернет-технологий обеспечивается как доступ к этим сетям, так и перемещение информационных ресурсов между ними (формирующее «власть переключения»). Основные субъекты власти в сетевом обществе -- это программисты и «переключатели» (switchers), которые сами являются сетями, а не конкретными индивидуумами (хотя в ряде случаев возможна персонализация). «Программисты и переключатели -- это те акторы и сети акторов, которые в силу их позиции в социальной структуре обладают сетесозидающей властью -- важнейшей формой власти в сетевом обществе» [Castells, p. 777]. Ученый акцентирует внимание на том, что «мы должны обнаруживать специфическую сетевую конфигурацию акторов, интересов и ценностей, которые участвуют в процессе создания власти в сети через присоединение своих властных сетей к сетям массовой коммуникации -- источнику конструирования смыслов в общественном сознании» [12, с. 466-467]. В этом призыве, по сути дела, очень точно и глубоко раскрыт процесс институционализации властных отношений в сетевом обществе, системное единство взаимодействующих акторов, обладающих властью, их интересов и ценностей, а также программируемых получателей контента. В результате формируется интегративная власть, образуемая комплексом противоречиво взаимосвязанных и взаимопроникающих элементов (властных отношений и их субъектов). Интегративная власть в сетевом обществе оформляется в относительно устойчивые (и одновременно динамичные) смысловоспроизводящие структуры общественного сознания, которые и являются глубинными источниками генезиса и формирования институтов (гештальтами смыслов или смыслообразами). Смыслы, как полагает М. Кастельс, определяют социальные действия, обмен ими является источником социальной власти [12, с. 162]. Учитывая нестандартность подхода укажем на его теоретические истоки. Так, о неформальных институтах (габитусах) как ментальных «структурирующих структурах», порождающих и воспроизводящих практики, писал П. Бурдье. У истоков такого видения институтов стоял Т. Веблен -- основоположник американского институционализма [20, с. 73].

Создание власти в сети и ее институционализация происходят в едином процессе формирования ценностей и интересов, конструирования смыслов в общественном сознании. Таким образом, институты предстают как результат интерактивного ментального конструирования пересекающихся социальных практик. В сетевом обществе происходит взаимное пересечение полей экономики, власти и культуры, формируется сложным образом организованный символический универсум (по определению М. Кастельса -- «сплетенный мультимодальный интерактивный коммуникационный текст»). В то же самое время необходимо иметь в виду, что «глобальная цифровая коммуникационная система, хотя и отражает властные отношения, не основывается на нисходящей диффузии одной доминирующей культуры. Она разнообразна и гибка, свободна в содержании своих сообщений, завися от конкретных конфигураций бизнеса, власти и культуры» [12, с. 161-162]. Это важное замечание, в контексте которого следует избегать преувеличения глубины воздействия коммуникационных технологий на общественное сознание, фетишизации власти коммуникации (что зачастую происходит). Культурные основания социальных и хозяйственных практик формируются всем укладом (образом) жизни, социальными порядками в их целостности и, наконец, культурно-исторической и социальной памятью.

Именно культура имеет определяющее значение в формировании рыночных и сетевых структур. Типология культурных моделей, предложенная М. Кастельсом, включает в себя четыре значимые комбинации. Так, соединение глобализации и индивидуализма ведет к распространению (1) брендированного консюмеризма. Сочетание идентификации и индивидуализма порождает культуру (2) сетевого индивидуализма. Пересечение коммунализма (коллективных ценностей) и глобализации формирует культуру (3) космополитизма. И, наконец, слияние коммунализма и идентификации влечет за собой признание (4) мультикультурализма [12, с. 144-145]. Глобальная коммуникационная система является важным способом распространения доминирующих культурных моделей, формируя соответствующие им риторические контексты. Однако, как справедливо утверждает Д. Макклоски, перевороты в общественной риторике (перемены в состоянии умов) не залегают глубоко в слоях культуры. Риторика и порожденный ею мир обратимы [10]. Поэтому и сами культурные модели подвержены трансформации, которая может выступать как в форме культурных инноваций, так и регрессивных инволюций. Так, например, западноевропейская модель мультикультурализма переживает в настоящее время глубокий и трудно разрешимый кризис, возникший в результате деструктивных взаимодействий разных идентичностей. Уровень преступности возрастал с каждым новым поколением мигрантов, а сейчас возобладала его экстремистская форма. Попустительство толерантных интегристов криминалу нашло свой ответ в наглом терроризме. Период относительно комфортного существования постмодернистской цивилизации, попытавшейся -- порой экстравагантно-радикальным способом -- уравнять в своих правах и совместить несовместимое (несочетаемые ценности), завершился.

4. Власть и социальные связи на рынках

В концептуальной монографии А. Олейника «Власть и рынок: система социально-экономического господства в России «нулевых» годов» дается подробная характеристика двух подходов к объяснению господства на рынке -- неолиберального и критического [14]. Неолиберальный подход связан с неоклассической экономической теорией, в которой рынок совершенной конкуренции рассматривается как своего рода стандарт, а все другие структуры -- как девиантные случаи. Имеет место обезличенный, деперсонифицированный обмен с целью взаимного выигрыша. Рыночная власть сводится к способности устанавливать цену на уровне выше предельных издержек. Критический подход (Мишель Фуко, Пьер Бурдье) предполагает детерминистскую установку: именно институциональная среда, а не интересы, предопределяет выбор. Констатируется повсеместный характер власти и господства. Рынок также не имеет иммунитета против власти и господства. Одна сторона может выиграть только за счет другой, как в «играх с нулевой суммой». Автор отмечает, что попытки найти общий знаменатель между двумя подходами представлен в трудах социоэкономистов (Сэмюэль Боулз, Герберт Гинтис), которые показали, что власть возникает на всех неравновесных рынках, в рамках которых формируются своеобразные диспозиции или позиции силы в полях асимметричных взаимодействий. Суммируя высказанные А. Олейником положения о власти, уместно дать ее общее определение: власть -- это форма отношений и институциональный механизм доминирования (господства) одного агента и одновременно асимметричной зависимости другого внутри поля социальных взаимодействий, возникающие на основе реализации структурных дисбалансов, изменяющих и формирующих структуру выбора подчиненного доминирующей силе агента, побуждающих его к минимизации упущенных возможностей (когда агент вынужден отказаться от максимизации удовлетворения своих интересов в пользу некоего «удовлетворительного» для себя результата) [13; 14, с. 170-180].

Ученые, ориентированные на социетальный подход, не абсолютизируют рыночные формы трансакций, рассматривая их как отношения, «встроенные» в социальные порядки и культуры («укорененные» в них), переплетающиеся с механизмами господства и подчинения (отношениями власти), не исключающие конфликты и лежащие в их основе структурные перекосы во взаимоотношениях агентов, позволяющие одному из них навязывать свою волю другому (и исключающие возможность для последнего «максимизировать полезность»). Однако представление о власти будет неполным и даже ущербным без учета ее потенциальной позитивной составляющей. Трудно не замечать, что в последнее время в ряде (пока малочисленном) российских регионов проводится грамотная инвестиционная политика, осваиваются элементы стратегического планирования и институты развития (по примеру Корпорации развития в Ульяновской области), в рамках международной кооперации привлекается иностранный капитал и передовые (технологические и менеджерские) компетенции, умело используются административная поддержка бизнеса, правительственные гарантии и субсидии, создаются высокотехнологичные рабочие места [4].

На наш взгляд, наиболее интересные современные исследования, посвященные анализу властных отношений и социальных связей на российских рынках, представлены в работах В. Радаева. В них удачно сочетаются теоретический и эмпирический аспекты исследования, задействуется понятийный аппарат теории «организационных полей» [7; 18]. Отметим лишь несколько важных моментов, которые нашли свое отражение в последних работах автора [15; 22]. Радаев В. справедливо утверждает, что целостное представление о рынке можно получить лишь включив в объект исследования весь сложный состав участников рынка, всех многочисленных агентов цепи поставок, а также регуляторов процесса рыночного обмена [15, с. 25-27]. Смысл его рассуждений в том, что организационное поле содержательно богаче и структурно сложнее традиционно понимаемого рынка, сводимого к регулярным взаимодействиям поставщиков и покупателей конкретного товара в той или иной отрасли экономики.

Социальный обмен в организационных полях -- более широкое и емкое понятие, нежели рыночный обмен (товарно-денежные трансакции), который является одной из форм социальных интеракций (взаимодействий). Так, например, существуют политические трансакции или обмен политическими правомочиями, равно как политические трансакционные издержки [19, с. 71-72]. Социальные отношения не обособлены в автономную от других сфер жизни область взаимодействий, выступая способом связи между элементами экономической, политической и культурной сфер. Подчеркнем, что большая часть рыночных сделок социальна по своей сути и не сводима ни к узко понятому «социальному контексту», значение которого признается некоторыми учеными скорее для приличия, в частности, О. Уильямсоном [17, с. 60], ни тем более к автономным действиям независимых акторов, столь привычных для неоклассического подхода с его базовым (и архаичным при современном уровне развития науки) принципом методологического индивидуализма. Хорошо известным фактом является сложное сочетание экономической конкуренции и сотрудничества на современных рынках. Сотрудничество (в том числе международное) воплощается в культурном обмене, привлечении передовых компетенций. Эти связи имеют мало общего с обезличенным рыночным обменом, поскольку всегда персонифицированы и организационно оформлены, используют нерыночные и квазирыночные формы взаимодействий, например, корпорации развития, создаваемые администрациями регионов, индустриальные парки, научно-исследовательские и технологические центры. Современному предпринимательству важнее быть гарантом качества и стабильной репутации, а не количества присвоенного денежного эквивалента. В последнем лишь результируется владение специфическими (часто уникальными) активами, реализуемыми в ренте инноватора.

В своих работах В. Радаев акцентирует внимание на анализе социальных связей участников рынка, различая случайный и дискретный трансакционный обмен, организуемый посредством классической контрактации (разновидности и параметры контрактации подробно рассматриваются в любом учебном курсе новой институциональной экономической теории), и отношенческий обмен, опосредуемый так называемой отношенческой контрактацией (relational contracting). В новой экономической социологии последний вид обмена трактуется как социально укорененный обмен (embedded exchange). Концепция укорененных связей основательно разработана, в частности, М. Грановеттером [5].

Обратим внимание на то, что значительный вклад в создание и развитие теории отношенческих контрактов внес О. Уильямсон. В соответствии с представлениями этого выдающегося институционалиста отношенческие контракты характеризуются следующими особенностями: ограниченной рациональностью участников сделок, их оппортунизмом, а также специфичностью активов. Рассматриваемые контракты опосредуют длительные и сложные трансакции и требуют неформальных методов адаптации к непредвиденным обстоятельствам, применяемых на основе всего опыта взаимодействия контрагентов и зачастую не предусмотренных формальным соглашением. Разрешение споров не доверяется третьей стороне (суду), а встраивается во внутренний механизм контрактации. Иначе говоря, происходит интернализация механизмов управления контрактными отношениями и подвергается сомнению концепция правового централизма, имеющая место в неоклассической контрактации [11, с. 90-91]. Как отмечают Э. Фуруботн и Р. Рихтер, отношенческая контрактация встроена в систему социальных отношений и предполагает существование обширной «индустрии солидарности», органично вплетенной в ткань рынков экономической системы. По замечанию авторов, «требуется выделять значительные ресурсы для того, чтобы делать подарки, оказывать покровительство или знаки особого внимания, ибо все это необходимо для поддержания деловых связей на должном уровне. ... обмен «заложниками» в форме инвестиций в чувства можно трактовать как механизм обеспечения достоверности обязательств» [19, с.213]. В то же время делается оговорка о том, что тесные (сильные) социальные связи препятствуют заключению эффективных контрактов, занижая критерии выбора исполнителя и порождая коррупцию (например, распределение выгодных подрядов среди друзей -- характерная для России ситуация). В этой связи М. Грановеттер утверждает, что «личные отношения могут породить и огромное доверие, и неслыханное мошенничество. ... Степень беспорядка, вызываемого силой и обманом, во многом зависит от того, как структурирована сеть социальных отношений» [5, с. 141-142; 6]. Напротив, «слабая солидарность» (слабые социальные связи) способна создавать благоприятный для контрактации климат и конкурентную среду [19, с. 212].

На наш взгляд, удачная классификация альтернативных форм межфирменных социальных связей предложена В. Радаевым. В отличие от атомизированных рыночных действий, социальные связи образуют согласованные (координированные) действия. По мнению автора они воплощаются в двух альтернативных формах -- взаимном мониторинге и сетевых связях. Поэтому «социальные связи шире понятия «социальные сети». ... В противоположность взаимному наблюдению сетевые связи представляют селективные и устойчивые непосредственные взаимодействия между конкурирующими сторонами. Такого рода связи, основанные на интеракциях, образуют основу и исходную форму укорененных связей... Это означает, что участники рынка от взаимной координации действий переходят к непосредственной кооперации» [15, с.73-74]. Что касается укорененных сетевых связей, то они разделяются на личные (межперсональные) и институциональные. Последние предстают в двух формах -- неформальных договоренностях и формальных соглашениях.

Система социальных связей, качество властных отношений (иерархий) в решающей степени определяют характер экономической ситуации в современной России. Экспертное сообщество с разных позиций формулирует факторы, которые заблокировали устойчивый экономический рост. Тем не менее важно констатировать, что страна сохраняет не только способность к выживанию, но и потенциал развития.

5. Эффект блокировки и императив новой индустриализации для России

В современной России сложилась сложная и противоречивая ситуация. По-прежнему сохраняется инерционный (давно исчерпавший себя) сценарий госполитики. Достаточно очевидно, что нежелание целенаправленно и активно развивать инвестиционную составляющую финансовой системы, которая на сегодняшний день не способна реализовать базовую функцию трансформации сбережений в инвестиции и практически не обеспечивает развитие малого и среднего бизнеса, жесткие и явным образом прокризисные монетарная и бюджетная политики, сжатие потребительского спроса и быстрое «вымывание» среднего класса, присвоение бюрократией (всех уровней) избыточной власти серьезно усугубляют ситуацию в экономике. Доминирующей стала перераспределительная стратегия воспроизводства, ориентированная на поиск и присвоение ренты, обогащающая монополистов и агентов трансакционного сектора: административных и торговых посредников, игроков финансовых рынков (занявших господствующие позиции в поле экономики). Объем валютных спекуляций на Московской бирже достиг 10 (десяти) ВВП России (100 трлн руб. за квартал, при этом 3/4 операций совершается в пользу нерезидентов). Россия превратилась в «рай» для финансовых спекулянтов офшорных юрисдикций [3]. И в этих условиях осуществляется переход к преимущественно грантовому финансированию фундаментальных и поисковых научных исследований, в 2016 году бюджетное финансирование здравоохранения сокращается на 25%, зарплата учителей и врачей уменьшится на 34 млрд рублей. Из взаимодействия обозначенных факторов возникает крайне неблагоприятный для экономического роста кумулятивный «эффект блокировки» (Д. Норт) назревших институциональных и структурных изменений. Как результат, «замораживается» социальная структура и продлевается во времени существование неэффективных (неконкурентных) хозяйственных и управленческих практик, в полях которых фактически произошла институционализация оппортунистического поведения узкого слоя бенефициаров, консервация архаичной по современным меркам структуры хозяйства (на 200 крупнейших сырьевых компаний-гигантов, составляющих лишь один процент экспортеров, приходится около трех четвертей совокупного вывоза товаров и услуг за границу) [8]. Доминирует рентоориентированное (экстрактивное) государство [1]. Заостровцев А. отмечает: «Нефтегазовое изобилие, отражающееся в структуре экономики, экспорта и доходах государственного бюджета, способно создать мощные стимулы к такому поведению, которое не нуждается в формальных ограничениях, правилах игры, а нацелено на захват ренты через захват государства, позволяющего менять эти правила по ее ходу. В то же время можно сказать, что при прочих равных условиях замещение прав собственности государственным произволом в перспективе сокращает ресурсную ренту, на основе которой выстраивается вся система политических и социальных отношений» [9, с.30]. Поэтому для России первостепенное значение имеют культивирование цивилизованных правоотношений и норм права, «новой нормальности» сознания элит, обеспечиваемой неуклонной борьбой с укоренившимися коррупционными практиками.

Для превращения устойчивого развития России из утопии в реальную возможность и реализуемые практики необходимо встать на почву реальности и сформировать кардинально новую экономическую политику (своего рода НЭП в первой четверти 21 века). Пора покончить с бесперспективной инерционной политикой и перейти к системной политике развития, консолидирующей продуктивные слои общества. Примером могут послужить позитивные процессы в отечественном ОПК, опыт некоторых российских регионов, в которых успешно задействуются драйверы будущего подъема, созидаются стратегии и практики национального успеха. Императивным требованием является переход к конвергентной (евразийской) модели экономической политики, которая сочетает принципы сильного (но не силового) государства и развитой конкурентной среды, стратегического планирования и частной инициативы, выстраивает инвестиционно ориентированную финансовую систему, создает эффективные механизмы реиндустриализации (а, по сути, промышленной революции, базирующейся на нанотехнологиях, САПРах, 3D-печати), не допускает разрастания бедности и нищеты, преодолевает всевластие бюрократии, способствует интеграции рынков с социальными (сетевыми) структурами, учитывает социокультурные (цивилизационные) особенности России как самостоятельного субъекта мирового развития. «Для России выйти из мира «нереального» -- это в очередной раз решать проблему выбора и самоопределения, не разрушая свою цивилизационную самодостаточность, которая является главной движущей и созидательной силой развития [16, с. 10]. Иными словами, необходим апгрейд неразрывно взаимосвязанных социально-экономической, социокультурной и политической систем. Таков императив новой экономической политики, масштабной социально-инновационной индустриализации в России [2].

Заключение

Обозначенные выше подходы существенно обогащают научные представления о рыночных и сетевых структурах, продвигают институциональный анализ от конструирования абстрактно-общего к познанию конкретно-всеобщего. Плодотворным является использование методологического подхода и понятийного аппарата теории организационных полей, позволяющего рассмотреть рынки и сети в качестве сложных и многосоставных ансамблей отношений. Оригинальный и глубокий анализ власти коммуникации М. Кастельсом раскрывает источники и движущие силы социального и культурного развития, которые привносят в современный мир новые информационные технологии и интернет-сети. Публикации социологов и экономистов последних лет, посвященные властным отношениям и социальным связям на рынках, демонстрируют, что уже практически невозможно понимание реальных механизмов их функционирования и развития без теоретических и эмпирических исследований «отношенческой» проблематики, социальной природы взаимодействий акторов в сфере экономики. Успешность реализации стратегии новой индустриализации будет в решающей степени определяться трансформацией социального порядка (системы социальных связей), обретением Россией цивилизационной и социально-экономической самодостаточности, становлением евразийской модели экономической политики.

Литература

1. Аджемоглу Д., Робинсон Дж. Почему одни страны богатые, а другие бедные. Происхождение власти, процветания и нищеты. -- М.: Изд-во АСТ, 2015. -- 693 с.

2. Бляхман Л.С., Газизуллин Н.Ф. Теоретические основы перехода к социально-инновационной планомерной экономике // Проблемы современной экономики. Евразийский международный научно-аналитический журнал. -- 2014. -- № 3, 4.

3. Глазьев Сергей: «Объем валютных спекуляций на Московской бирже достиг астрономической суммы -- это 10 ВВП России» // http://svop.ru/main/19547/ (01.04.2016).

4. Градецкий А. От реиндустриализации к новой экономике // Эксперт. -- 2016. -- № 13(981). 28 марта - 3 апреля. -- С. 65-69.

5. Грановеттер М. Экономическое действие и социальная структура: проблема укорененности // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики / Сост. и науч. ред. В.В. Радаев. -- М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2004. -- С. 131-158.

6. Грановеттер М. Сила слабых связей // Экономическая социология. Т. 10. -- 2009. -- № 4. -- C. 31-50.

7. Димаджио П. Дж., Пауэлл У. В. Новый взгляд на «железную клетку»:институциональный изоморфизм и коллективная рациональность в организационных полях // Экономическая социология. -- Т. 11. -- 2010. -- № 1. -- С. 34-56.

8. Жога Г. Как обмануть конъюнктуру // Эксперт Online. -- 2016, 07 апр.

9. Заостровцев А. Нефть, погоня за рентой и права собственности (обзор концепций) // «Ресурсное проклятие»: Нефть, газ, модернизация общества / Под общ. ред. Н.А. Добронравина, О.Л. Маргания. -- СПб.: «Экономическая школа» ГУ ВШЭ, 2008. -- С.30.

10. Заостровцев А. Экономист об истории: концепция Дейдры Макклоски // Вопросы экономики. -- 2014. -- № 12. -- С. 129-146.

11. Институциональный анализ и экономика России: Учебник // [Ю.В. Крылова, Д.Е. Расков, И.М. Рисованный, В.Т. Рязанов, И.К. Смирнов, А.А. Шевелев], под ред. В.Т. Рязанова. -- 2-е изд., перераб. и доп. -- М.: Экономика, 2013. -- 503 с.

12. Кастельс М. Власть коммуникации. -- М.: Изд. Дом Высшей школы экономики, 2016. -- 564 с.

13. Олейник А. Политэкономия власти: подходы к анализу отношений между государством и бизнесом в России // Вопросы экономики. -2011. № 5. -- С. 19-33.

14. Олейник А.Н. Власть и рынок: система социально-экономического господства в России «нулевых» годов. -- М., 2011. -- 438 с.

15. Радаев В.В. Кому принадлежит власть на потребительских рынках: отношения розничных сетей и поставщиков в современной России. -- М.: 2011. -- 383 с.

16. Рязанов В.Т. (Не)Реальный капитализм. Политэкономия кризиса и его последствий для мирового хозяйства и России. -- М.: Экономика, 2016. -- 695 с.

17. Уильямсон О. И. Экономические институты капитализма: Фирмы, рынки, «отношенческая» контрактация. -- СПб.: Лениздат, 1996. -- 702 с.

18. Флигстин Н. Архитектура рынков: экономическая социология капиталистических обществ XXI века. -- М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2013. -- 392 с.

19. Фуруботн Э.Г., Рихтер Р. Институты и экономическая теория: Достижения новой институциональной экономической теории. -- СПб.: Издат. дом С.-Петерб. гос. ун-та, 2005. -- 702 с.

20. Шевелев А.А. Социальные и ценностные основания экономического роста: трансдисциплинарный институциональный анализ // Проблемы современной экономики. -- 2015. -- № 2(54). -- С. 67-73.

21. Castells M. A Network Theory of Power //International Journal of Communication 5 (2011), 773-787). p. 777.

22. Radaev V.V. Relational Exchange in Supply Chains and Its Constitutive Elements // Journal of Economic Sociology. Vol. 16. No 1. January 2015. pp. 81-99.

Размещено на Allbest.ru