Цивилизационные основания развития экономических систем

Размещено на http://www.allbest.ru/

Казанский национальный исследовательский технический университет (КАИ) им. А.Н. Туполева

Кафедра экономической теории и управления ресурсами

Цивилизационные основания развития экономических систем

кандидат экономических наук, доцент

Тумашев А.Р.

кандидат экономических наук, доцент

Тумашева М.В.

Аннотация

В статье рассматривается влияние цивилизационных и морально-этических факторов на экономическое развитие и интеграционные процессы на евразийском пространстве, сопоставляются способы и цели включения государств и народов в наднациональные социальные общности и экономические системы, соответствующие западным и российским традициям

Ключевые слова: цивилизационный проект, экономическая интеграция, постсоветское пространство, Евразийский экономический союз

Российские экономические реформы, начиная с перестройки М.Горбачева, первоначально обосновывались низкой эффективностью и высокой ресурсоемкостью национального производства, издержками централизованного планирования, не способного учесть многообразие меняющихся общественных потребностей. Рыночный дефицит и избыточное администрирование, сопровождавшие плановую систему, представлялись ее неизбежными атрибутами, а порождаемые ими проблемы казались настолько острыми, что преимущества централизованного управления, высокая социальная защищенность населения, отсутствие безработицы и низкие темпы инфляции представлялись либо не существенными, либо естественными и неотчуждаемыми условиями жизни. Первоначально речь шла об использовании рыночных механизмов как инструментов, призванных обновить социалистическую систему, придать ей большую гибкость и динамизм, опираясь на личную материальную заинтересованность. К этому подталкивала картина потребительского благополучия развитых стран Запада, представляющих часть мировой капиталистической системы, вынужденную социализироваться под влиянием конкурентного соперничества с советским проектом. Повышение социального статуса и уровня жизни большинства устремлениям западной либеральной элиты не отвечало, но сложившаяся мировая экономическая и политическая ситуация ее к этому вынуждала -- введение социальных институтов было необходимым условием нейтрализации влияния социалистической системы на большинство западного общества. Говоря словами античного стоика Клеанфа, «кто покоряется необходимости, того судьба ведёт, кто не покоряется, кто принимает необходимость невольно, того она тащит насильно» [1, с.434.]. Чтобы не быть разрушенным в процессе соперничества прогрессистских проектов, системе, построенной на либерально-рыночных принципах, пришлось ввести у себя социальные институты, сглаживающие крайности имущественной дифференциации, а правящему слою общества -- возглавить процесс благоустройства масс. Западу было необходимо нейтрализовать искушения советского образа жизни, и это достигалось их дублированием, воспроизведением. Следует признать, что копии, освобожденные от ошибок и погрешностей первопроходцев, зачастую получались лучше, чем оригиналы. С экономической стороны это корреспондировало с формированием практики массового потребления, расширявшей рынки сбыта товаров. Ценой такого вынужденного реформирования социально-экономических институтов стало нарастание структурных диспропорций в системе воспроизводства общественного капитала -- увеличение потребления «профанного» большинства ради искусственного расширения возможностей реализации продукции было избыточным с точки зрения оптимизации расходов на воспроизводство рабочей силы необходимого количества и качества. Элите западного сообщества социализация экономической жизни и ее институтов была чужда, не входила в круг ее интересов, более того, даже противоречила им. Тем не менее, объективное развитие мировых событий во второй половине ХХ века вынуждало ее жить в соответствии с требованиями разумной гармонизации общества. Умиротворение большинства и формирование среднего класса стало тенденцией до того времени, пока сохранялось социальное поле действия альтернативной, реально существующей системы солидарного устройства жизни. С его уничтожением исчезла и необходимость вынужденной социализации рынка, после чего начался беспрецедентный демонтаж среднего класса в Восточной, Центральной, а позднее и в Западной Европе и США.

Развитие экономических реформ после развала СССР в 90-е годы приняло характер восстановления капиталистической системы открытого типа, встроенной в мировой глобальный рынок, на основе методов шоковой терапии в соответствие с рекомендациями Вашингтонского консенсуса -- обвальной приватизации, либерализации цен, сокращения государственных расходов, дерегулирования экономики и внешнеэкономической деятельности. Действительные цели реформ заключались не в повышении эффективности национального хозяйства, а в создании крупных состояний, формировании новой аристократии, интегрированной в высший мировой правящий слой, о чем позднее открыто заявили их инициаторы. Насколько эти надежды были оправданными, определилось позднее, в момент обострения геополитических противоречий глобальной элиты и российской управленческой страты по поводу механизмов и степени контроля последней со стороны мировой корпоратократии. Практическими результатами реформ стали раздел исторической России, разрушение единого постсоветского пространства в его экономическом, социальном, духовном измерениях, значительная деиндустриализация второй по экономической и промышленной мощи державы мира и формирование системы, не обладающей достаточными внутренними мотивами саморазвития. Искренние сторонники рыночных преобразований полагали, что номенклатурную элиту сменит буржуа веберовского типа, отвергающий необоснованные привилегии и ставящий выше всего интересы производства, реального дела. Эти ожидания оказались не соответствующими реальности. Освобожденный от этики общественного долга, сформировавшийся господствующий класс, включивший в себя распорядителей рентных отраслей и крупнейших финансовых операторов, связанных с центрами экономического управления, в значительной части оказался мало способным на кропотливую созидательную работу, получив возможности обогащения за счет перераспределения собственности и системы рентных доходов.

Первоначально под лозунгами необходимости структурных и институциональных реформ приватизировались объекты производственно-имущественного комплекса и, что было менее очевидно, интеллектуальной собственности, затем земельные ресурсы. По мере исчерпания возможностей быстрой концентрации собственности за счет указанных резервов, поддержание рентных и иных перераспределяемых доходов потребовало снижения благосостояния большинства, уменьшения доли расходов ВВП на социальную сферу, пенсионное обеспечение, науку и образование.

Так как результаты реформ оказались далекими от ожидаемых на всем постсоветском пространстве, возникла необходимость осмысления самого процесса реформирования, теоретических посылок, положенных в его основу, оценки роли географических, национально-исторических и культурно-ценностных факторов, которые не были учтены при выборе сценария и реализации реформ. Существенно возрос интерес к теоретическим концепциям, противостоящим либерально-рыночному дискурсу западной экономической науки. В ряду таких теорий находятся: российское евразийство во всем многообразии его течений; концепции протекционизма Александра Гамильтона, Фридриха Листа и Дмитрия Менделеева; классификации природы ментальностей Вернера Зомбарта и Вальтера Шубарта; философия хозяйства С.Н.Булгакова и раскрытие природы русского коммунизма Н.Бердяева. Обращение к их работам и наследию отечественной экономической науки это не только рефлексия прошедшего, но и условие достижения желаемого будущего [2, с.114-118]. Необходимо представлять исторические и культурно-ценностные основы собственной цивилизации, ее место в мировой системе цивилизационных проектов [3]. Решение национальных экономических проблем невозможно без выхода за рамки чисто экономического дискурса [4]. Прежде чем быть собой, необходимо в соответствии с максимой дельфийского оракула познать свою природу.

Цивилизации являются локализованными во времени и пространстве целостными социальными системами, интегрирующими экономическую, политическую, социальную и духовную жизнь. Внешне проявляясь в особенных культурных образах народов, они в своей основе заключают формирующиеся тысячелетиями общие цели, культурно-смысловые и морально-этические ценности и нормы, неявно регулирующие все стороны жизнедеятельности социума. Приверженность им определяет принадлежность людей к цивилизационной общности. В таком понимании цивилизация представляет не механическое, рационально выстроенное сообщество индивидуумов, а целостный социальный организм, предполагающий наличие ценностных кодов, аналогичных, с определенными допущениями, генетическим кодам живых организмов [5, с.122-142.]. Информация, получаемая от других цивилизационных систем, аккумулирующая накопленный ими социальный опыт, может оказаться полезной для развития и обогащения культуры собственной цивилизации в случае критичности ее восприятия и согласования с культурным кодом своей социальной системы. Попытка скопировать черты другой цивилизации, органично встроенных в ее культуру, но чуждых иной социальной идентичности, как предупреждал основатель структурной антропологии К. Леви-Стросс, способна привести к слому собственных жизненных оснований [6, с.298-332]. Разрушение идентификационного культурного кода цивилизации ведет к ее вырождению, прерыванию исторической преемственности. Как чрезмерное заимствование, подавляющее собственные культурно-ценностные традиции, так и абсолютная изоляция, ведущая к обскурации и неспособности противостоять внешним угрозам и вызовам, в равной степени могут представлять угрозу ее существованию, привести к подрыву ее культурной парадигмы. В этой связи закономерна постановка вопроса о средовых и культурных ограничениях выбора экономических решений, связанных с особенностями исторического развития страны и ее цивилизационными достижениями. Успешность национальной экономической политики предполагает умение поддерживать баланс изменчивости как способности осваивать новое и консерватизма как стремления сохранить устоявшееся, универсальности и специфичности, открытости миру и защиты своих воспроизводственных структур. Критерии успешности должны быть связаны с пониманием природы и целей своей цивилизации, определяемыми присущими ей культурными основаниями и позволяющими представлять образы желаемого будущего. Без осознания своей цивилизационной цели и картины общемирового развития не может быть организована система эффективного государственного экономического управления, определены необходимые средства и методы решения тактических задач. «Кто не знает, в какую гавань плыть, для того нет попутного ветра» [7].

В экономической науке, прежде всего западной, сформировались различные модели онтологии макроэкономических систем.

Первая предполагает наличие единственного универсального пути экономического развития всех стран -- передовые нации показывают отсталым их собственное будущее. В качестве этого будущего выступает проект, доминирующий в теоретическом, интеллектуальном и практическом плане. Отстающим цивилизациям в качестве оптимального варианта экономической политики предлагается подражательство и управленческая экстраполяция.

Вторая модель допускает конкуренцию альтернатив -- либо дихотомию тоталитарного и либерального пути развития, либо выбор между либерализмом, правым (национал-социалистским, фашистским) и левым (коммунистическим) авторитаризмом, причем победа одного из них первоначально не считается предопределенной. В основу подобной классификации кладется характер средств достижения целей разных социальных систем, в то время как содержание самих целей, порождаемое природой и ценностями общества, сознательно или непреднамеренно выводится за рамки оснований их типологизации. Экономическая политика в данной схеме включает в качестве важной компоненты выбор альтернатив.

Третья модель констатирует многообразие форм социально-экономической организации обществ в соответствии с их культурно-историческими особенностями. Как отмечал Самюэль Хаттингтон, ссылаясь на А.Тойнби, история человечества знала двадцать одну цивилизацию, шесть из которых сохранились в современном мире [8, с.34-35]. Цивилизацию он характеризует как культурную общность высшего ранга, конфликты внутри нее рассматривает как вид гражданских войн, в то время как столкновение цивилизаций относит к категории непримиримых противоречий, поскольку цивилизации не входят в более общую социальную целостность. Данное понимание взаимодействия цивилизаций является спорным. Можно принять другое положение, следующее из данной модели -- государственная экономическая политика не может быть успешной без цивилизационной самоидентификации и соответствии культурному коду общества.

Западная цивилизация антропоцентрична. Основой ее построения является индивидуализм и стремление к личному успеху как доминирующая ценностная ориентация. Это находит отражение в западном искусстве -- литературе, кинематографе, -- основной темой которого является персональная драма и победа героя-одиночки над обстоятельствами. Цели, связанные с непрерывным расширением поля индивидуального контроля успешными субъектами экономического и социального действия, придают западному миру черты внутренней неустойчивости, противоречивости и динамизма, определяют стремление к постоянной внешней экспансии, захвату рынков, включению и ассимиляции ранее самостоятельных национальных хозяйств в поле своей деятельности. Так, например, одна из задач английской колониальной политики, в том числе развязывания «опиумных войн», была связана со сдерживанием развития национальной капиталистической промышленности Китая и Индии для расширения периферии собственного рынка. Претендуя на глобальную универсальность, Запад претерпел своеобразную инверсию, заместив морально-этические нормы в шкале иерархии ценностей прагматическими. Экономика заняла высшую ступень в его ценностной иерархии, а значение идейных, духовных и мобилизационных факторов в управлении существенно снизилось.

Ощущение того, что Россия, будучи европейской страной, по своему культурно-ценностному типу не относится к западной цивилизации, что народ России предпочитает коллективные формы жизни, мыслит себя как единый социально сплоченный «мiръ», а не сообщество индивидуумов, существовало давно. По своей цивилизационной специфике она ближе к традиционному обществу, в системе ценностей которого экономика занимала подчиненное положение. «Выставлять своекорыстие или личный интерес как основное побуждение к труду, -- подчеркивал В.С. Соловьев, -- значит отнимать у самого труда значение всеобщей заповеди» [9]. Схожих теоретических взглядов придерживался С.Н. Булгаков [10, с.68].

В ХIХ веке русский социальный философ Алексей Хомяков использовал понятие соборности как сочетания личной свободы и единства людей на основе общего понимания абсолютных идеалов, ценностей, как «единства во множественности», объединяющего в целостность как духовную жизнь, так и повседневную практику деятельности. Такое понимание природы собственной цивилизации не только отражало морально-нравственные основы связи между людьми внутри социума, но и отношение к представителям других народов. Тех, кто был согласен жить по общим нравственным принципам, следовать общим этическим нормам, Россия приглашала в общий надэтнический и наднациональный дом. Речь шла не об уничтожении конкурирующей национальной культуры, а ее встраивании в общий цивилизационный контекст.

Самоощущение российского мира контрастирует с морально-нравственными, правовыми и экономическими основаниями западной цивилизации, определяющими ее отношение к другим народам и культурам. Российская цивилизация показала миру возможность сохранения этносов в общей надэтнической системе, которые не были ассимилированы доминирующим этносом. На расхожее обвинение в адрес императорской России как «тюрьмы народов» можно ответить характеристикой Европы как «кладбища народов», в том числе тех, названия которых сохранились только в ее современной топонимии. Малым народам России в абсолютном большинстве случаев удалось сохранить свою национальную идентичность.

В конце ХХ века после разрушения СССР в социальной науке утвердилась точка зрения, что в рамках системы рыночной экономики, гражданского общества и правового государства с представительской демократией окончательно оформилась модель цивилизации и политической нации, нейтральной в этноконфессиональном отношении. Знаковыми в этом отношении стали работы Фрэнсиса Фукуямы [11], в которых декларировался конец событийной истории. Соответственно, процесс цивилизационных взаимосвязей стал рассматриваться исключительно в виде сценария вестернизации. На основании концепции С. Хаттингтона, предлагающей спорную дилемму выбора между «плавильным котлом» американизма и этническим и религиозным противостоянием, Запад утверждает в мире «принцип формационного снятия, связанный с постулатом временной иерархии культур: новейшие культурные формы безжалостно вытесняют предыдущие, выпотрошив их содержание» [12, с.112].

Запад решает задачу своей цивилизационной устойчивости при объединении разнородных социальных, этнических и конфессиональных элементов на путях формализации отношений, их освобождения от ценностно-эмоциональных начал общества. Его экономические и социальные институты основываются на этике рационально-функционального соответствия -- рациональности по цели. Так, теории рыночного обмена -- как внутреннего, так и международного -- предполагают экономическое сотрудничество, лишенное эмоциональной окраски, социального сочувствия. Контрагенты -- это партнеры, а не друзья или, тем более, не родственные по духу и общности судеб люди и социумы. Преимущества вхождения в такую цивилизацию не могут быть связаны с сохранением и развитием своей национальной культурной традиции. Положительные стороны ассоциации с Западом видятся, во-первых, в присоединении к сильнейшему, к победителю, во-вторых, связываются с надеждами на комфортность приватности и реализацию экономической свободы, тающими по мере вхождения в монополизированные рынки и конкурентного столкновения с мировыми технологическими лидерами. Некоторые черты холодного прагматизма, связанные с частичной вестернизацией российской элиты, стали находить отражение и во внешнеэкономических высказываниях некоторых российских политиков.

Экономика современного мира, характеризующаяся противоречиями глобализации и цивилизационно-культурной идентификации, характеризуется взаимодействием крупных региональных мир-систем. Небольшим национальным государствам невозможно сохраниться, не входя в определенном качестве в наднациональные союзы даже при наличии угрозы занять в них подчиненное положение при формальном равенстве прав, как это произошло с некоторыми странами южной и восточной Европы при их вхождении в Евросоюз. В этих условиях восстановление в той или иной форме содружества национальных государств, связанных с Россией общей историей, близкими культурными и нравственными ценностями, является условием сохранения уникальной российской цивилизации и ассоциированных с ней и включенных в ее ареал национальных культур. Евразийский формат, юридически оформленный договором об учреждении Евразийского экономического союза (ЕАЭС) стал логическим развитием ряда соглашений, направленных на интеграцию государств постсоветского пространства. Объединяя в настоящее время государства-учредители -- Белоруссию, Казахстан и Россию, а также Армению и Киргизию, ЕАЭС вызывает активный интерес стран, занимающих дружественную позицию в отношении к России. Объяснить его только экономическим и ресурсным потенциалом страны невозможно. Существенно значимо не только то, что Россия как наследница военно-технического потенциала СССР остается единственной страной, способной обеспечить гарантированное взаимное уничтожение любого агрессора, включая самого сильного в военном отношении. Главное состоит в том, что историческая Россия в силу своей культурной традиции предлагает миру глобальный проект, альтернативный западной цивилизации. В этом качестве она имеет более высокую вероятность быть услышанной, чем в качестве очередного просителя в «общеевропейский дом». Другие цивилизационные проекты, такие, например, как великая китайская цивилизация, в культурно-ценностном плане более понятные России, при их значительной внешнеэкономической активности в меньшей степени раздражают Запад. В культурно-ценностном плане они, в отличие от России, не характеризуются мессианской направленностью, ориентируясь на свою собственную историческую ойкумену. Так, опасность Китая для США состоит в его растущей экономической и военной мощи, а не в глобальном цивилизационном вызове. В этом главная причина западной русофобии, обостряющаяся каждый раз, когда Россия перестает идти на стратегические уступки. Запад, в первую очередь его американизированная часть, «любит» Россию тогда, когда та геополитически ослабевает, подвергает сомнению истинность своих цивилизационных оснований («жить не по лжи», «выдавить из себя азиатчину», «вернуться на столбовую дорогу цивилизации»), воспринимая как единственно верные формы организации социальной жизни Запада.

Развитие евразийской интеграции постсоветского пространства, экономическое и культурное взаимодействие его народов не может осуществляться по принципу «плавильного котла» и исключительного поиска текущей экономической выгоды. Универсалии ее цивилизационного пространства могут основываться только на основе диалога национальных культур, совместно развивающих общий проект геополитического пространства. Предпосылкой межконфессиональных и этнических синтезов должен стать совместно выработанный консенсус в вопросе желаемого общего исторического будущего и объединения усилий по его достижению. Чтобы обеспечить его успешность, России необходимо приводить экономические и институциональные реальности собственной экономической и социальной жизни в соответствие с цивилизационными традициями. Это не обременение экономической политики дополнительным условием, а значительный резерв, связанный наряду с экономико-прагматическими мотивами повседневных практик с мобилизацией огромного потенциала общих ценностных устремлений большинства. Отход от утилитаризма и прагматизма во внутренней экономической политике усилит осознание того, что в вопросе сохранения и развития своей цивилизации проект евразийской интеграции, сбалансированности регионального развития территорий участников общего союза нужен России не меньше, чем другим ее участникам. При всей сложности экономической ситуации в современной России, вызванной снижением ее промышленно-производственных возможностей и ресурсного потенциала, возросшей внешнеэкономической зависимости, возникшей вследствие ее встраивания в производственно технологические цепочки своих стратегических геополитических конкурентов, было бы глубоко ошибочным выдвигать на первый план в интеграционном процессе мотивы кратковременной экономической выгоды, отказывая другим его участникам в равных возможностях реализации геополитических преимуществ общей системы по принципу «мы никого не держим». Достижения каждого этноса, участвующего в интеграционном процессе постсоветского пространства -- это экономическая и культурная ценность общей цивилизации. Развитие другой, близкой по культуре этнической общности должно восприниматься всеми участниками интеграционного проекта как фактор, позволяющий избежать односторонности собственного социально-исторического опыта. Свойственный евразийскому пространству принцип интеграции, в отличие от Запада, не требует отказа от национальных ценностных измерений, а предполагает их использование как основы взаимного культурного обогащения. Правда, представителям того поколения, которое выросло в постсоветской реальности, вне действия культурного поля СССР, будет сложнее находить взаимопонимание. Они не выросли в общей великой стране, их восприятие мира формировалось в условиях, когда абсолютно большая часть товарного рынка была заполнена продукцией зарубежного производства, в силу чего в общественном сознании формировался устойчивый стереотип разрыва окружающей реальности и возможности организации в ней отечественного высокотехнологичного производства, что актуализирует задачу приведения экономических отношений в соответствие с ценностными основаниями модернизационного развития [13, с.23].

Наконец, необходимо подчеркнуть важный аспект интегрированного, коллективного существования, связанный с опытом развития и разрушения СССР. И либеральная, и марксистская концепции, ее социал-демократические и большевистские практики первоначально проникали в Россию как явления западной общественной и научной мысли, сложившиеся в конкретных исторических условиях Европы. Их общими чертами были рациональный характер концептуального построения, европоцентризм и придание важнейшего значения экономическому фактору социальной жизни. Признание глобальной универсальности европейского пути -- то общее, что объединяет марксизм с либерализмом как его историческим оппонентом. Правда, в письме в редакцию «Отечественных записок» [14, с. 116-121], а также в письме к Вере Засулич и в трех набросках ответа на ее письмо [15, с. 250-251, 400-421] Маркс, разъясняя и уточняя свою позицию, признал, что в силу особенностей исторического развития у России имеется возможность своего цивилизационного модернизационного пути, минующего стадию развитого капитализма.

Принципиальное различие либеральной и марксистской теории состоит в том, что либеральная доктрина описывает и обосновывает рыночную систему как естественный, навсегда утвердившийся механизм регулирования хозяйственной жизни. В англосаксонской традиции, отличающейся большей радикальностью, она считалась возникшей с момента становления человеческого общества как соответствующая естественной природе человека, а в концепциях немецкого ордолиберализма переход к рыночной системе рассматривался как результат целенаправленных усилий государства, направленных на построение цивилизованного общества. В отличие от них марксизм теоретически доказывает исторически преходящий характер капиталистической системы, неизбежность его смены другим, более совершенным общественным устройством по мере вызревания его объективных оснований. Истоки этого методологического различия заключаются в том, что марксизм, следуя традициям гегельянства и платонизма, в отличие от большинства западных социальных теорий относится к холическим концептуальным системам. В основе атомистической либеральной интерпретации сущности капитализма лежит универсализация законов рыночной конкуренции и установление пределов обобщения понятий и смыслов существования. Из этого следует отрицание смысла жизни как предельного обобщения реальности в рыночной философии, отторжение традиционных ценностей как наследия нравственно-духовных практик многих поколений, воспринимаемых как следствие оторванного от современной повседневной конкретики искаженного сознания. цивилизационный экономический интеграционный евразийский

В сравнении с либерализмом трактовка марксизма как учения экономического детерминизма представляется не полной. Это теория детерминизма системности развития, в котором экономические условия, оставаясь постоянным фактором функционирования и совершенствования общества, сами подвергаются постоянному воздействию других относительно самостоятельных сфер жизни. Уровень теоретического обобщения приобретает всеобщий характер, а развитие получает общесистемный смысл в реализации цели -- совершенствовании богатства человеческой природы. Отмеченные особенности марксизма позволили оценить его как восточную ересь Запада и обусловили завоевание им умов значительной части российской интеллигенции на рубеже ХIХ и ХХ веков, что стало неожиданным для самих основоположников марксизма. Тем не менее, понимание практики большевизма в России исключительно как следования марксистской теории является неполным и ошибочным, что убедительно было показано Н.А. Бердяевым в работе «Истоки и смысл русского коммунизма» [16]. В процессе социалистического строительства в СССР марксистская доктрина была адаптирована к историческим условиям России, в значительной степени приведена в соответствие с ее цивилизованными основаниями. Речь идет не только о пересмотре некоторых концептуальных положений теории, таких как идея отмирания государства, концепция мировой революции, обоснованная в программной работе Ф.Энгельса [17, с.334], но и постепенном восстановлении преемственности культурно-исторических традиций, прерванных в феврале 1917 года. Так, коллективность и сплочённость играли важную роль в жизни российского общества, но общинность не отрицала семейные устои и личную собственность. Россия позволила себе интерпретировать марксизм, строить собственную модель социалистического общества с советским лицом, политическое устройство которого уходило корнями в национальные традиции прямой демократии.

Историческая Россия в виде СССР восстанавливалась как идеократическое государство, прочность оснований которого зависела не только от мощи его экономического базиса, но и от убежденности большинства в оправданности и обоснованности общих целей, возможности участников общего дела ощущать значимость своего участия в его реализации. Будущее в идеологии советского общества имело оттенок сакрального смысла, занимая в мировосприятии рай, присущий религиозным представлениям. Одухотворенное творчество ради будущего создавало ощущение бессмертия, бесконечности и осмысленности существования.

В этой связи нельзя не отметить роль двух факторов, сыгравших свою роль в разрушении этой системы. Первый связан с подменой ценностей российского общества на идеалы иной цивилизационной культуры, императива служения общей цели радостями потребления, комфортности существования и снятия административных и моральных ограничений реализации экономической свободы. Если в отношении значительной части элит российского общества к настоящему времени эта задача решена, то применительно к большинству населения страны цель полной смены базисных ценностей не достигнута. Пока в сознании большинства сохраняется приоритет этики служения над этикой выгоды, сохраняется возможность оздоровления национальной элиты. Для того, чтобы повернуть общественное мнение в пользу западного пути развития, недостаточно подчеркивать привлекательность избыточного потребительства, становящегося сегодня недоступным для большинства. Требуется доказать, что путь России, ее исторический выбор в целом изначально ошибочен в сфере экономики, истории, культуры и, соответственно, требует лечения в соответствии с либеральными рецептами по западным образцам, следованию единственно верному магистральному направлению социального прогресса. В настоящее время управленческие элиты в значительной мере руководствуются в своих действиях рекомендациями экспертов МВФ, положениями неоклассических теорий -- чикагской школы, концепции рациональных ожиданий, теории экономики предложения, новой институциональной теории, но даже интеллектуальная оппозиция предпочитает критику текущей либеральной экономической политики с привлечением аргументов другого направления западной экономической мысли -- кейнсианства, де факто признавая интеллектуальное и теоретическое доминирование Запада.

Второй фактор дестабилизации советского общества и государства связан с изменениями, происходившими в социально-экономической системе с середины 50-х годов прошлого века. При переходе от новой экономической политики к усилению государственного управления и практике пятилетнего централизованного планирования в конце 1920-х годов в стране сохранялся значительный негосударственный сектор в промышленности и сельском хозяйстве в виде производственных артелей. Это были не отсталые отживающие формы хозяйственной жизни, а достаточно хорошо оснащенные предприятия коллективной формы собственности. На некоторых из них производились первые отечественные радиоприемники и телевизоры, а во время Великой Отечественной войны осуществлялся выпуск артиллерийских снарядов. Занимая сравнительно небольшой удельный вес в экономике, предприятия такого типа, встроенные в плановую систему, создавали возможности реализации личной инициативы, обеспечивали разнообразие ассортимента потребительских товаров. Избыточная централизация управления в конце 1950-х годов, проводимая под лозунгами форсированного коммунистического строительства, не только снизила гибкость системы управления, но и дискредитировала в общественном сознании систему планирования, что определило последующий переход к противоречивой по своим последствиям экономической реформе А.Н. Косыгина и послужило аргументом в обосновании отказа от внедрения общегосударственной автоматизированной системы учёта и обработки информации (ОГАС) академика В.М. Глушкова. Государство, пусть даже из благих побуждений, подменяло инициативную деятельность большинства, уничтожая тем самым ощущение творческой сопричастности к достижению общей цели, которая с течением времени теряла определенность, утрачивала привлекательность, представлялась искусственной и надуманной. Значительная часть общества полагалась исключительно на мудрость несменяемого высшего руководства, утрачивая навыки самостоятельного ведения дела, самоуправления, самоорганизации, что, в конечном счете, сделало его неспособным спасти свою страну в период политической и экономической нестабильности.

«Правление, основанное на принципе благоволения народу как благоволения отца своим детям, иначе говоря, правление отеческое, при котором подданные … не в состоянии различить, что для них действительно полезно или вредно, и вынуждены вести себя только пассивно, дабы решения вопроса о том, как они должны быть счастливы, ожидать от одного лишь суждения главы государства, … -- такое правление есть величайший деспотизм, какой только можно себе представить…», -- это высказывание Иммануила Канта [18, с.176-177] часто приводится для обоснования превосходства либерального императива свободы личности над ее административно-бюрократическим подавлением. Однако мысль И.Канта на этом не заканчивается: «Не отеческое, а отечественное правление -- вот единственно мыслимое для правоспособных людей также и в отношении благоволения властителя. Патриотическим называется такой образ мыслей, когда каждый в государстве (не исключая и его главы) рассматривает общность как материнское лоно и страну свою как родную почву, на которой и из которой он сам вырос и которую он как драгоценный залог должен оставить после себя…» [18, с.177].

Пока сохраняется историческая память, стремление сберечь и продолжить национальные традиции, ощущение себя как центра собственной цивилизации, обладающей культурой сострадания, а не как провинции западного мира, восстановление экономического и духовного потенциала исторической России и успешная реализация ее цивилизационного проекта остаются возможными.

Литература

1. Шестов Л.С. Николай Бердяев. Гнозис и экзистенциальная философия // Бердяев: Pro et contra. -- СПб.: РХГИ, 2001. -- 824 с.

2. Тумашев А.Р., Тумашева, М.В. Российские традиции научного исследования проблемы пределов роста // Казанский экономический вестник: Изд-во Казанского университета. -- 2015. -- № 1(15) -- С. 114-118.

3. Чабанов В.Е. Почему Восток и Запад никогда не поймут друг друга // Проблемы современной экономики. -- 2017. -- № 1. -- С. 25-27.

4. Миропольский Д.Ю. Евразийская политическая экономия в ее отношении к маржинализму // Проблемы современной экономики. -- 2017. -- № 1. -- С. 20-25.

5. Кузык Б.Н., Яковец Ю.В. Цивилизации: теория, история, диалог, будущее: В 2 т./ Авт. вступ. ст. А.Д. Некипелов. -- М.: Институт экономических стратегий, 2006. Т.1. Теория и история цивилизаций. -- 768 с.

6. Леви-Стросс К. Структурная антропология. -- М.: АСТ, Астрель, 2011. -- 544 с.

7. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. Письмо LXXI // Луций Анней Сенека. Нравственные письма к Луцилию. -- М.: Изд-во «Наука», 1977. -- 384 с.

8. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций? // Полис. -- 1994. -- № 1. -- С.33-48.

9. .Соловьев В.С. Оправдание добра. Нравственная философия. [Электронный ресурс] -- URL: http://vehi.net/soloviev/oprav/16.html

10. Булгаков С.Н. Очерки по истории экономических учений. Вып. 1. -- М.: Изд. автора, 1913. -- 240 с.

11. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. -- М.: АСТ, АСТ Москва, 2010. -- 592 с.

12. Панарин А.С. Российская интеллигенция в мировых войнах и революциях XX века. -- М.: Эдиториал УРСС, 1998. -- 352 с.

13. Абсалямова С., Абсалямов Т. Четвертая промышленная революция: трансформация труда и трудовых отношений // Наука и Мир. -- 2016. -- Т.2. -- № 2(30) -- С. 23-24. http://elibrary.ru/item.asp?id=25502253

14. Маркс К. Письмо Вере Засулич. 8 марта 1881 г. // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. -- М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. Т. 19. -- С.250-251, С.400-421.

15. Маркс К. Письмо в редакцию «Отечественных записок» // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. -- М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. -- Т. 19. -- С.116-121.

16. Бердяев Н.А. Истоки и смысл русского коммунизма. -- М.: Наука, 1990. -- 280 с.

17. Энгельс, Ф. Принципы коммунизма // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд. -- М.: Государственное издательство политической литературы, 1961. Т. 4. -- С. 322-339.

18. Кант И. О поговорке «Может быть, это верно в теории, но не годится для практики» // Кант, Иммануил. Собр. соч. в 8 тт. -- М.: Чоро, 1994. Т. 8. -- С. 158-204.

Размещено на Allbest.ru