Евразийская идея в глобальном идеологическом дискурсе: историческая мифология и реальная политика

Размещено на http://www.allbest.ru/

Евразийская идея в глобальном идеологическом дискурсе: историческая мифология и реальная политика

Гуторов В.А.

Ключевые слова: евразийство, политический дискурс, политические идеологии, либеральный порядок, геополитика, политическая мифология, русофобия, модернизация, авторитаризм.

Keywords: eurasianism, political discourse, political ideologies, liberal order, geopolitics, political mythology, Russophobia, modernization, authoritarianism.

Одним из наиболее примечательных моментов современного мирового политического дискурса можно с уверенностью считать стремительный возврат евразийской парадигмы. «Цивилизационный» и особенно «евразийский» дискурсы в последнее время стали неотъемлемой частью официальной политической риторики в таких странах, как Россия, Казахстан и, возможно, в меньшей степени, Беларусь. Как представляется, эти слова, фактически, полностью соответствуют делам: предлагаемая евразийская экономическая интеграция, очевидно, является решающим шагом в реализации этого дискурса, что вполне соответствует теоретическим суждениям Сэмюэля Л. Хантингтона, который предполагал, что наиболее вероятным сценарием восстановления международных отношений после распада Советского Союза станет возрастание роли цивилизационных идентичностей. Но вопрос заключается в том, в какой степени “евразийство” можно рассматривать как реально существующую и эффективную доктрину для такого рода интеграции. Разве это не может быть просто “самоисполняющимся пророчеством” или воображаемой, искусственно поддерживаемой идеологической конструкцией, которая умело используется в интересах определенных политических элит? Или, возможно, крайне важно проводить различие между “евразийством” как реальностью, сформировавшейся под воздействием природных и исторических сил, и “евразийством” как инструментальной концепцией современного геополитического дискурса» Гуторов Владимир Александрович - д.филос.н., профессор, зав. кафедрой теории и философии политики факультета политологии, Санкт-Петербургский государственный университет. The Eurasian Project and Europe: Regional Discontinuities and Geopolitics. - London; New York: Palgrave Macmillan, 2015. - P. 250..

До известной степени, причиной такого дискурсивного поворота можно считать крах иллюзий, связанных с возникшими в начале 1990-х годов ожиданиями, что после распада Советского Союза новая Россия и другие бывшие советские республики рано или поздно смогут вписаться в новый либеральный мировой порядок. Данный сценарий оказался неосуществимым преимущественно из-за традиционных субъективных предрассудков, которые на протяжении столетий подпитывали русофобию на Западе. В настоящее время становится все более очевидным, что эти предрассудки и инерция враждебности оказались в явном противоречии с реалиями современного глобального политического и экономического развития. Однополярный мир просуществовал не более полутора десятков лет и для осмысления нового исторического витка многополярности евразийская парадигма оказалась вполне адекватной и сразу стала представляться многим как естественное возвращение России к традиционным «консервативным корням». Этот поворот происходит на фоне важных событий, среди которых одним из наиболее драматических является кризис, переживаемый Европейским союзом. Первая фаза этого кризиса была ярко обрисована еще в начале XXI века в книге Уолтера Лакёра, имевшей весьма красноречивое название - «Последние дни Европы: эпитафия старому континенту» Laqueur W. Gli ultimi giorni dell'Europa: epitaffio per un vecchio continente. - Venezia: Marsilio, 2008. - P. 18 sq. . Косвенным подтверждением данного наблюдения является постоянное и весьма разностороннее обсуждение евразийской проблематики в современной глобалистике, теории международных отношений и, разумеется, в исторической литературе.

Другой, не менее важный, момент - постепенное перемещение векторов глобального экономического и политического развития с Запада на Восток. Выдвижение Китая на мировую авансцену многие ученые также склонны интерпретировать как начальный этап формирования нового евразийского проекта. Так, анализируя дальнейшие перспективы реализации Китаем стратегии «Нового шелкового пути», американский политолог Д.С. Марки, автор новейшего исследования «Западный горизонт Китая: Пекин и новая геополитика Евразии» отмечает: «Используя в основном экономические средства для достижения целого ряда экономических, девелопменталистских и геополитических целей, инициатива “Один пояс - один путь” (BRI) предлагает изобретательный план для расширения Китаем своего глобального влияния, не опираясь преимущественно на военную мощь. Китайская акцентировка на региональных связях и инвестициях в инфраструктуру предполагает позитивное видение и отвечает вполне определенным и легитимным потребностям… В своем официальном программном документе 2015 года по BRI Пекин подчеркнул, что эта инициатива будет охватывать “тенденцию к многополярному миру, экономической глобализации, культурному разнообразию и более широкому применению IT” и поддерживать “глобальный режим свободной торговли и экономику открытого мира” в духе открытого регионального сотрудничества. Поборники либерального капиталистического мирового порядка вряд ли сочтут такого рода настроения как повод для обвинений. И все же акцент Пекина на “многополярность” подразумевает также подкоп под Соединенные Штаты (вследствие их склонности к односторонним действиям). Такая позиция не может не находить восприимчивую аудиторию в некоторых частях Евразии. Это показывает как даже, казалось бы, вполне безобидную экономическую повестку дня можно превратить в более широкую стратегическую цель. BRI полон подобных примеров» Markey D.S. China's Western Horizon: Beijing and the New Geopolitics of Eurasia. - New York: Oxford University Press, 2020. - P. 26; ср.: Kanet R.E. Russian Foreign Policy in the 21st Century. - New York: Palgrave Macmillan, 2011. - P. 184, 188; The European Union and World Politics: Consensus and Division / Ed. by A. Gamble, D. Lane. - New York: Palgrave Macmillan, 2009. - P. 6-7..

Прагматическая оценка евразийского поворота в российской политике связана также и с переоценкой характера политической системы, сложившейся в постсоветских странах после распада СССР. Один из наиболее рельефных примеров нового подхода хорошо обозначен в книге Х. Хейла «Патронажная политика: динамика евразийского режима в сравнительной перспективе». «Осмысление этих закономерностей, - отмечает он, - требует отказа от двух удобных западных предположений о том, как работает политика. Во-первых, это означает замену теории идеала теорией реального. Практически все наиболее выдающиеся учебники по сравнительной политике и постсоветской (в основном российской) политике отражают акцент на идеале, под которым я подразумеваю представление западных людей о том, как демократия должна работать и каковы ее центральные элементы. Обозначения этих политических систем обычно носят такие названия, как “политическое участие”, “политические убеждения и культура”, “партии и избирательная политика”, “ассоциированные группы”, “судебная власть”, “конституционный дизайн”, “разработка государственной политики” и иногда “государственное строительство”. Конечно, эта основополагающая концепция того, как должна работать политика и что может ей помешать, также помогает объяснить, почему западная сравнительная политология уделяет огромное внимание таким же вопросам, особенно выборам, политической экономии, этнической политике и государству… Все это хорошо при анализе США или Франции. Это также может быть уместно, если [нас] в первую очередь интересует, почему Россия, Грузия или Казахстан не становятся США или Францией. Действительно, практически все эти публикации прекрасно документируют, как каждая из этих стран отклоняется от западных норм разработки политики, участия или чего-то еще, и они умело передают большое количество информации о каждой стране» Hale H.E. Patronal Politics: Eurasian Regime Dynamics in Comparative Perspective. - New York: Cambridge University Press, 2014. - P. 6-7.. экономический политический модернизация

Дискуссии вокруг евразийской перспективы и связанной с ней интеграционных процессов, безусловно, способствуют вытеснению из идеологического дискурса многочисленных мифов и спекуляций, в историческом и теоретическом плане так или иначе связанных с традиционной концепцией модернизации. В современных общественных науках концепция модернизации до сих пор нередко рассматривается как один из важных парадигмальных подходов, раскрывающих особенности современного мирового развития, неизбежно порождающего зависимость одних стран и регионов от других. Страны «третьего мира», «Юга», «развивающиеся народы» находятся в неравноправном положении и значительно уступают в плане жизненных шансов странам «первого мира», «Севера», или развитым странам. Термин «третий мир» был введен в научный оборот в 1952 г. французским экономистом Альфредом Сови для того, чтобы отличать страны, находящиеся на низкой ступени экономического развития от развитых капиталистических стран и стран «второго мира», входивших в мировую социалистическую систему. В целом понятие «третий мир» указывает на общества, для которых характерны унаследованные от колониального периода аграрная экономика, прогрессирующая бедность, слабое развитие систем здравоохранения и образования, неконтролируемый уровень рождаемости, низкие темпы урбанизации и жилищного строительства, постоянная долговая кабала, крайне слабые ростки демократии и преобладание военных способов решения политических конфликтов.

Весьма характерно, что новые интерпретации евразийской парадигмы некоторые ученые склонны воспринимать как возврат к принципам геополитического мышления и соответствующему типу политики. Вот как, например, М. Суслов и М. Бассин, редакторы научного сборника «Евразия 2.0: российская геополитика в эпоху новых медиа» комментируют процесс формирования обновленной версии классической геополитики: «Как академическая перспектива, геополитика имеет очень необычную историю жизни. Первоначально сформулированная в конце девятнадцатого века в контексте конкуренции великих имперских держав, она активно развивалась в межвоенные десятилетия. Интерес к ней вышел далеко за пределы университетов и затронул политические элиты, поддерживавшие авторитарные режимы в Европе и за ее пределами. Они охотно заимствовали ее теории и концепции для своих собственных целей. Именно вследствие подобных ассоциаций, в частности, - с идеологией и милитаристской политикой нацистской Германии, геополитика повсеместно была подвергнута остракизму после 1945 года. На протяжении большей части периода “холодной войны” геополитика осуждалась как доктрина национального шовинизма и империализма, и ее как на Западе, так и в советском блоке тщательно стремились избегать на уровне приоритетных академических и политических дискурсов. Однако в 1980-е годы поток инвектив стал ослабевать и с окончанием холодной войны “возрождение” или “возвращение” геополитического анализа стали крайне заметными явлениями. Это обнаруживалось, с одной стороны, в появлении целой академической индустрии, вернее, разнообразных направлений научных геополитических исследований и аналитики, которые сильно различались в своих основных допущениях, аналитических подходах и политических выводах. В то же самое время, что еще более поразительно, геополитика стала частью формального политического дискурса национальных правительств и политических партий. Это последнее явление было особенно заметно в странах Европы после окончания “холодной войны”, но оно имело и гораздо более широкое распространение во всем мире. И все же, хотя сам факт возвращения геополитики в наши дни широко признается, остаются более глубокие вопросы относительно того, из каких именно элементов она состоит… Если мы посмотрим на современное геополитическое возрождение, то во многих случаях мы действительно сможем увидеть определенную преемственность с классическим периодом. Наиболее вопиющие элементы милитаризма, экспансионизма и шовинизма по большей части отсутствуют, но остается сильный акцент на национальные интересы, равно как и представление о том, что национальная политика должна формироваться с учетом “реалий” и императивов, которые диктует внешняя среда и которые не подлежат обсуждению или чередованию. И хотя отношения между государствами более не воспринимаются нарочито с точки зрения эндемической борьбы, неоклассическая геополитика продолжает утверждать, что эти отношения действительно включают в себя баланс с нулевой суммой, в котором выигрыш противника обязательно влечет за собой собственную потерю. Кроме того, интерес к геополитике после холодной войны также содержит в себе совершенно новые перспективы. Возможно, наиболее самыми примечательными из них являются те направления, которые определяются как “постмодернистская”, “постструктуралистская” или просто как “критическая” геополитика» Eurasia 2.0: Russian Geopolitics in the Age of New Media / M. Suslov, M. Bassin (eds.). - Lanham; Boulder; New York; London: Lexington Books, 2016. - P. 12-13..

В области анализа политических и идеологических дискурсов в посткоммунистическом мире ситуация во многом напоминает современные американские идеологические баталии. Далеко не все представители западного научного сообщества удовлетворяются «повседневной прагматикой» академического анализа проблемы соотношения евразийства и посткоммунизма. Часть современных специалистов по инерции продолжает привычно дрейфовать в бурном потоке идеологической конфронтации, который когда-то в период «непримиримой борьбы двух систем» подкреплялся мощной инфраструктурой - «кремленологическими центрами», «институтами советских исследований», хорошо финансируемыми международными фондами и т.д. Сегодня, как и в годы «холодной войны», проекции «фашистской парадигмы» на различные страны и культуры нередко прикрываются апокалиптической патетикой и довольно поверхностной политической эсхатологией. Так, в новейшей работе К. Лангдон и В. Тисмэняну с велеречивым названием «Тоталитарная демократия Путина: идеология, миф и насилие в XXI веке» (2020) режим посткоммунистической демократии в России вполне в духе риторики президента Р. Рейгана объявляется нарицательным символом и вершиной «мирового зла»: «Сегодня мы живем в обновленной версии темных времен, впервые осознанных немецким поэтом Бертольтом Брехтом и лучше всего охарактеризованных немецким философом Ханной Арендт. Эти новые темные времена, в которые обычные граждане не могут отличить преступлений от благодеяний цивилизации и ее лидеров и, следовательно, позволяют лжи унижать истину и человеческое достоинство, олицетворяются в наш век сирийским режимом геноцида Башара Асада, польской партией «Право и справедливость», Национальным фронтом Мари Ле Пен, режимом Виктора Орбана в Венгрии, Николаса Мадуро в Венесуэле, Даниэля Ортеги в Никарагуа, Реджепа Тайипа Эрдогана в Турции, Владимира Путина в России и Дональда Трампа в Америке. Хуже всего то, что список, осуждаемый Арендт и другими защитниками свободы как угроза здоровому и свободному обществу, продолжает расти, поскольку все больше и больше людей во всем мире голосуют за партии чрезвычайного положения, политика которых приведет к экономической катастрофе, изоляционизму, цензуре прессы и другим формам, препятствующим высшим интересам разнообразия, плюрализма, свободы и прав человека. В таких ненадежных условиях императивом для ученых, политиков и избирателей в равной степени должен стать анализ того, каким образом любой политический лидер может установить обширный контроль над предположительно демократическим национальным государством. Особенно важно понять динамику власти, когда власть лидера формируется в основном на принципе популярности, а не навязывается силой. Россия Владимира Путина представляет собой основной источник для исследования этого парадокса ... Россия Путина, пожалуй, является самым активным стабилизатором и индикатором этих новых темных времен - не только из-за своей физической и моральной громоздкости, но и из-за своей наглой, геноцидально-утопической идеологии, разделяемой российским правительством и народом» Langdon K.C., Tismaneanu V. Putin's Totalitarian Democracy: Ideology, Myth, and Violence in the Twenty-First Century. - Cham: Palgrave Macmillan, 2020. - P. 1-2..

Такого рода концептуальные заключения, однако, не имеют большого распространения в современном политико-теоретическом дискурсе. Преобладающей выглядит тенденция к появлению компромиссных версий теории модернизации. Модернизационные процессы рассматриваются уже не в рамках какой-либо одной цивилизационной парадигмы, например, вестернизации, но преимущественно путем акцентирования «особых типов развития», главной характеристикой которых является тенденция к постоянным изменениям, не поддающимся строгому структурированию и не укладывающимся в четко обозначенные исторические периоды, свойственные европейскому модерну.

Размещено на Allbest.ru