Проблема взаимосвязи и места экономической безопасности в экономической теории в свете экономической истории и современных тенденций развития

С одной стороны, опыт предшествовавшей экономической истории столетней давности, связанный с влиянием распространения испанского гриппа ("испанки") 1918 г. на глобальное экономическое развитие, показывает неизменность основных тенденций эволюции хозяйства. Как пояснил в работе 2007 г. американский экономист Т.А. Гарретт, влияние пандемии гриппа 1918 г. на изменение прошлых тенденций и дальнейшее экономическое развитие можно признать малоисследованной областью и определить ее относительно слабую роль, больше с краткосрочными масштабами воздействия. Временный всплеск развития отраслей обеспечения продуктами здравоохранения, возникший на фоне резкого и также временного сужения сферы услуг и развлечений, дефицит труда с увеличением доходов и сокращение потенциала человеческого капитала для рождавшихся в период пандемии и сразу после нее - в основном это все зафиксированные существенные последствия распространения данного заболевания [1, р. 21].

Таким образом, ключевые параметры интернационализации хозяйства, характерные для периода до появления биологического препятствия перед нормальным ходом экономического развития, не только не были повернуты вспять внезапно возникшим барьером, но и оказались дополнены в дальнейшем новой реальностью. Она касается первого появления глобализации в части взаимосвязи финансовых рынков основных передовых стран того времени как первичного полувекового этапа будущей глобализации всего мирового хозяйства.

С другой стороны, именно первое появление глобализации в виде ее финансово-рыночной формы стало прологом к первому глобальному кризису в регуляции хозяйства, связанному с периодом Великой депрессии в США 1929-1933 гг., с проявлением этого кризиса в других передовых странах того времени в силу глобализованности финансовых рынков. Кризис оказался глобальным настолько, что многие ведущие государства были отброшены в уровне экономического развития на 20-30 лет назад, и это неслучайно.

Во-первых, события Великой депрессии четко обозначили кризисный источник, обрушивший взаимосвязанные глобализованные фондовые рынки за счет крупной проблемы в одном из них. В то время в этом качестве выступила связь спекуляции на фондовом рынке с кредитованием как опорой ее операций, мгновенно и глобально отразившаяся (из-за возникшей ранее финансовой глобализации) на всех участниках рынка за счет сомнения банкиров в возврате вложенных средств при падении курса акций.

Казалось бы, уже в этом первом срабатывании со всей отчетливостью видна роль экономической безопасности фондовой биржи на фоне слишком тесной корреляции ее операций с кредитным блоком экономики. Однако вывод был усвоен лишь относительно прямого основания финансово-спекулятивных сделок и не был проанализирован на предмет иных возможных тесных сцеплений интересов банковского сектора с фондовым рынком. Напротив, прочная финансовая взаимосвязь не только не исчезла, но и обросла отдельными проявлениями внутренних тенденций, влиявших на периодичность общеэкономических кризисов вслед за финансовым сектором. Именно эту особенность кризисов на базе взаимосвязи финансовых рынков исследовал Н. Рубини в книге "Кризисная экономика". Он показывал ее как своего рода "белого лебедя", т. е. видимую часть влияния на формирование кризисности в экономической системе (в отличие от "черного лебедя" - как непредсказуемо возникающих, подобно торнадо, событий), определяемую скорее как "известное неизвестное". Причем, по Н. Рубини, такая ожидаемая видимая составляющая кризисных предысторий способна достичь переломного "момента Мински", за которым следует крах [2] ("момент Мински" описывает философию пессимистического настроя американского экономиста Х. Мински по поводу стабильности финансовых рынков).

Н. Рубини в связи с этим писал: "За прошедшие десятилетия финансовые рынки стали еще более интегрированными и взаимозависимыми. Действительно, во время недавнего кризиса сложную сеть заимствований и кредитов, которые связывали воедино международную финансовую систему, было почти невозможно полностью понять, а тем более распутать. Фактически мало кто, вероятно, понимал, что стресс на рынке репо или коммерческих бумаг в одной стране может быть быстро передан в другое место. Хотя были некоторые кризисы, которые пересекали национальные границы, ни один из них не приблизился к соперничеству с Великой депрессией; понимание того, как мировая финансовая система могла и будет разрушаться, было ограниченным" [3].

Как видно, именно взаимозависимость финансовых рынков послужила предсказательной базой для выводов Н. Рубини относительного предстоявшего кризиса 2008-2009 гг., источник которого вновь, как и ранее в период Великой депрессии 1929-1933 гг., был обусловлен четкой связью фондового рынка и кредитной системы. В части случившегося чуть более 10 лет назад глобального финансово-экономического кризиса такая связь возникла из-за резкого увеличения деривативного фондового капитала, образовавшегося через рынок ипотечного жилья, и состояла она во взаимозависимости развития рынка деривативов и роста премиальных и "парашютных" выплат отвечавшим за эти рынки руководителям банковского сектора. Снова, как и 80 лет назад, корреляция кредитной системы с фондовым рынком взорвала экономические взаимосвязи системы, сформировав "момент Мински" по череде банковских крахов и дальнейшему влиянию на экономику передовых стран мира, а через них - и на остальные государства.

Во-вторых, события Великой депрессии продемонстрировали еще одну специфическую черту развития экономики, касающуюся динамики в период кризиса особого типа издержек в экономике фирм, впервые осмысленных после выхода из глобального кризиса Р. Коузом [4]. Увеличение данных издержек - естественная часть реакции экономики фирм на любые крупные кризисы, поскольку с неизбежностью приводят к масштабной перестройке взаимосвязей компаний. Например, это касается как биологических препятствий к экономическому росту типа пандемий "испанки" 1918 г. или современной COVID-19, так и двух сравнимых глобальных кризисов - недавнего 2008-2009 гг. или времен Великой депрессии. Каждый из этих кризисов обусловливает приспособление большинства фирм к неизбежности потерь части старых связей, уже занятых под новые цепочки связей с другими фирмами. Именно поэтому подобные масштабные изменения в хозяйстве неминуемо актуализируют коррелирующую с возрастанием трансакционных издержек роль экономической безопасности в функционировании как бизнеса, так и национальной экономики в целом.

Относительно периода "испанки" 1918 г. можно отметить, что роль данных издержек не стала для экономики переломным моментом лишь из-за сохранявшегося потенциала не пройденного этапа функционирования индустрии по принципу "печки" (чем существеннее загрузка природных ресурсов в индустриальную "топку" их переработки, тем больше результат на выходе из индустриальной "печи"). Напротив, в ситуации приоритета трансакционных издержек для условий развития постиндустриальных хозяйств такие издержки напрямую влияют на тенденцию возрастания значения экономической безопасности фирм и национального хозяйства, сформированную еще с периода достижения индустриальной системой пределов развития с начала 1970-х гг.

Именно на данный недостаточно познанный факт связи увеличения значимости трансакционных издержек со строго соответствующей возрастающей ролью экономической безопасности как фирм, так и национальных хозяйств следует обратить внимание как на принципиальный момент для понимания взаимосвязи экономической безопасности с экономической теорией. В этом состоит особый имеющийся в науке парадокс, проявляющийся в том, что экономическая безопасность, став актуальным звеном экономического анализа начала нового столетия, не нашла пока отражения в экономической теории, оставаясь ее частным прикладным приложением. В немалой степени такому парадоксу способствовала неверная трактовка экономической безопасности, сформулированная на первом постиндустриальном этапе повышения значения трансакционных издержек, как продолжения тенденций индустриального этапа по дальнейшей глобализации хозяйственных связей в микро- и макроэкономике.

Возобладавшая в исследованиях и нормативно-правовых закреплениях трактовка экономической безопасности как состояния защищенности от каких-либо угроз, появившаяся в рамках макроэкономического подхода, как подчеркивает С.А. Афонцев, способна превращать саму экономическую безопасность "в общую теорию всего" [5, с. 325], что подразумевает риски в подмене самой экономической безопасностью всей экономической теории. Одновременно с этим в микроэкономическом подходе возобладала иная интерпретация, фактически заменяющая экономической безопасностью оценки экономической эффективности при толковании безопасности как наличия конкурентных преимуществ либо состояния наиболее эффективного использования ресурсов, которые в лучшем случае авторы соединяют с целевым предназначением функционала данной экономической эффективности для преодоления угроз.

Таким образом, вместо соответствующей прочной связи экономической безопасности с трансакционными издержками, при которой она может трактоваться как состояние соответствия условий развития хозяйства его долгосрочной устойчивости на рынке, иные толкования уводят в сторону от подлинной роли экономической безопасности в экономической теории и практике. Более того, такие "иные трактовки" не только делают современный этап деглобализации (повторный после глобализации период усиления роли данных издержек) отказом от прогрессивного развития, но еще и противоречат тенденциям к дальнейшей деглобализации как логичным следствиям нынешней пандемии COVID-19, описываемым Н. Рубини [6]. Предложенное определение экономической безопасности касается системы контрактов о необходимых поставках "ресурсов обеспечения" долгосрочного развития и о согласии регуляторов на достаточность организации этих ресурсов в хозяйстве. Одновременно экономическая безопасность есть неотъемлемый элемент и макроэкономики, причем в триаде, где два других связанных компонента - экономический рост и развитие.

Ссылки