Категория "чистота" в науке этики

Природа совести такова, что она не мирится с соглашательством, какого бы рода оно ни было. Любое соглашательство сводит совесть с ее идеалом добра на нет. Ведь ясно само собой, что соглашательство в истине есть «узаконение» лжи; соглашательство в правде - «узаконение» кривды, соглашательство в красоте - «узаконение» уродства. Иначе говоря, соглашательство в благе - «узаконение» зла. Но следует низринуть совесть, чтобы согласиться с такого рода узаконением. Соглашательство же в добре как верховном этическом идеале человечества означает «узаконение» в ее первозданности и непререкаемости извечной стихийной принудительной необходимости бытия природы. Но узаконить такую слепую необходимость бытия означает то же самое, что низринуть человека с его разумной творчески революционной природой с занимаемого им высокого пьедестала.

Любая деятельность в любой области, чтобы отвечать своему истинному (высокому) назначению, должна строиться на научной основе, должна исходить из принципа объяснения мира из него самого, не прибегая к потусторонним причинам для его «объяснения», - должна строиться в первую голову на научной этической основе, если деятельность эта и в самом деле призвана служить ко благу человечества, а не во вред ему. Высшее же благо человека и человечества - человечность, сохранение в его исконной чистоте высокого звания человека. А это возможно лишь на основе строгой чистоты этики и как научной системы морали, и как науки о такой системе. Этика есть этика Принципов, абстрактных по природе, а не норм; хотя нескончаемое историческое развитие самих Принципов есть бесконечное историческое чередование конкретных норм, в которых они на практике необходимо воплощены. Значит ли это, что этика как наука не подлежит развитию, коль скоро Принципы уже сформулированы? Конечно, не значит, но развитие этики как науки есть и должно быть ее развитием как науки о должном, и только о должном. Всякого рода отступления от этого требования суть не развитие науки, но именно затемнение ее категориями, извлеченными из наук о сущем, и прежде всего из социологии морали. Нельзя, категорически запрещено! смешивать этику с социологией морали, как нельзя смешивать противоборствующие друг с другом понятия, каковы должное и сущее.

4. Понятие о чистоте применительно к этическим принципам и нравственным правилам

категория чистота этика

Чистота в уразумении нравственного закона слагается из чистоты в уразумении каждого принципа в отдельности. Этим лишний раз подтверждается необходимость расчленения единого нравственного закона совести на принципы истинной человечности. При всем том, что Принципы образует целокупность, составляя единое целое - нравственный закон, или категорический императив совести, невозможно разобраться в существе последнего, не разобравшись в каждом из Принципов в отдельности, а значит, и в его строжайшей идеальности. Необходимо отдавать себе ясный отчет в специфичности нравственного содержания нравственного предписания (повеления) каждого из Принципов, чтобы составить себе исчерпывающее понятие о целокупности Принципов как нравственном законе. А это значит, в свое очередь, освободить принципы истинной человечности от всего, что может служить помехой к их подобающему уразумение, опять-таки оградить чистоту в их понимании от всего, что способно ее затемнить.

Сберечь в себе совесть - таково первое категорическое повеление совести, первый принцип истинной человечности, сберечь ее в себе во что бы то ни стало, даже ценою самой жизни, ибо совесть выше жизни: совесть всечело- вечна и безгранична, доколе жив род людской на нашей или на какой-либо из других бесчисленных планет во всей бесконечной в пространстве и времени Вселенной, жизнь же индивидуальна и ограничена. Стало быть, жизнь человека в собственном смысле - жизнь для (по) совести. Жизнь вопреки совести недостойна называться человеческое жизнью, вполне и всецело уподобляется жизни животного, чем лишний раз подтверждается, что совесть отличительнейшая черта жизни человека. Сберечь в себе совесть - первейшая задача, задача притом столько же трудная, сколько и важная, я бы сказал, труднейшая задача, самая трудная изо всех, и важнейшая задача, задача первостепенной этической важности. Эта задача - единственная задача принципа совести, и ее обременение всякими другими задачами может лишь помешать его ясному уразумению, ведет к замутнению в понимании принципа, хотя каждому ясно, что должным образом выполнить эту задачу невозможно без неукоснительного соблюдения предписаний всех остальных принципов истинной человечности, в систему которых принцип совести входит и начальное звено коей составляет. Доказывает по-настоящему силу воли своей тот, кто в своей жизни и деятельности умеет ставить совесть превыше всего, кто умеет оберегать ее в себе вседневно и всечасно, кто учится раз и навсегда сберечь ее в себе от наплыва обстоятельств, так же разнородных, как и неизбежных.

Было бы безнадежным делом взять на себя перечисление этих обстоятельств, напирающих на человека со всех сторон, как и способов сберечь в себе в них святая святых человеческого существа, какова совесть человека и человечества. Любая теоретическая конкретизация в этой плане, любая «норматизация» здесь граничила бы со схоластикой и догматизмом и налагала бы наручники на человека, не достигая, однако же, цели по самой природе вещей, ибо такая конкретизация попросту невозможна. Одно несомненно: сохранение в себе совести требует нередко героических усилий в борьбе с животным инстинктом самосохранения в себе, самого настоящего самопожертвования во имя идеала, сосредоточения всех душевных и духовных сил, продиктованных той же совестью. Бесстрашие и презрение в страданиям, боли и к самой смерти - вот главная черта характера, которую должен быть готовый проявить каждый, кто раз и навсегда решил жить по совести. Не допуская теоретической конкретизации в способах реализации своего повеления оберегать в себе совесть, принцип совести требует вместе с тем своей практической конкретизации в каждом отдельном случае, что является единственно делом совести каждого - как выражение его внутренней, духовной, или нравственной, свободы, присущей ему как существу общественному, трудовому, революционеру по природе.

Принцип самосовершенствования, включающий в себе интеллектуальное, эстетическое и моральное самосовершенствование, тоже не может быть без ущерба для него «норматизован». Тщетно было бы начертать конкретную программу подобного самосовершенствования, так как мало того, что она должна была бы разнообразиться от человека к человеку, она должна была бы меняться по мере реализации почти что непрерывно. Мы не говорим уже о всегдашней ограниченности наличествующего уровня интеллектуального, эстетического и морального образования данной эпохи, каковая ограниченность неизбежно сказалась бы на уровне нравственного самосознания человека, ежели была бы принята за образец. Поэтому «в просвещении быть с веком наравне» - требование социологическое, но отнюдь не этическое, которое по самой природе своей призвано выводить нас прочь из настоящего в будущее, к идеалу. Научное предвидение, опережающее наличный уровень сознания, так же согласуется с категорией должного, как и несовместимо с категорией сущего, разумеется, пока это научное предвидение не реализовалось на практике (в практике познания). Короче говоря, нельзя допустить, чтобы наличествующий уровень сознания, будучи кодифицирован, довлел над естественным и насущным стремлением человека к идеально должному, стремлением, диктуемым совестью. Следовательно, чистота в уразумении принципа самосовершенствования - в уразумении его абстрактности, тогда как его практическая конкретизация - дело совести каждого.

Чистота применительно к принципу добра означает неукоснительное попечение о том, чтобы не смешивать добро с благом, неизменную заботу о том, чтобы добро мыслилось лишь как должное, оставалось в наших стремлениях к нему идеалом, памятуя о том, что будучи реализовано и, стало быть, превращено в благо, оно, как и любое другое существующее, уже человека не удовлетворяет, не устраивает его, как и бытие в собственном смысле, ибо он, согласно с природою своею, стремится к еще лучшему, смотрит вперед, а не назад, ведь всякое настоящее (благо) мгновенно превращается в прошлое.

Чистота относительно принципа добра означает таковую же относительно каждой из его идеальных составляющих - идеальной истины, идеальной правды, идеальной красоты. Истина в идеале должна возможно точнее (адекватнее) отражать сущее; правда в идеале - возможно точнее (адекватнее) выражать должное; красота в идеале - возможно точнее (адекватнее) отобразить противоречие между сущим и должным и его разрешение человеком в новом, третьем, служащим фрагментом идеального нового мира, реально творимого человечеством в порядке объективации своей творчески-революционной сущности. Идеальная точность (адекватность), о которой идет речь, и совпадает в этом определенном смысле с идеальной же (нравственной) чистотой. Чистота же в уразумении принципа в более общем плане состоит в следующем: только и единственно в свете идеала добра должно быть рассматриваемо все, что творится человеком как нравственно хорошее, и отклоняться им как нравственно дурное. Верховный идеал добра - единственный свет, озаряющий всю нашу жизнь под углом зрения ее соответствия или несоответствия высшим ценностям, истинно понятой идеальной природе человеческого существа и ее запросов.

Те, кто наряду с критерием совести - добра (не следует забывать, что совесть - форма добра) полагает возможным пользоваться и другими критериями в оценке своих поступков, те тем самым, хотят они того или нет, далеко уклоняются от истины, затемняют для себя самое суть принципа и самое суть нравственности вообще. При этом люди, о которых идет речь, порождают безнадежную путаницу в оценках своих и наших поступков, пользуются в своих нравственных оценках понятиями, извлеченными из других, чуждых этике как таковой сфер. Следует раз и навсегда уяснить себе, что если в юридической науке и практике пользуется понятиями преступления и наказания, а в богословской «науке» и практике - понятиями греха и воздания, то в науке этики эти понятия выглядят не иначе, как чуждые и враждебные ей в корне, как и понятия «преступник» в юриспруденции и «грешник» в теологии. В этике мы имеем дело лишь с понятиями «нравственное» и «безнравственное», и приложимы они не к человеку, а к поступку. Только поступок бывает нравственный или безнравственный. О человеке же мы говорим, что он пребывает в состоянии нравственности или безнравственности в зависимости от того, какой именно поступок совершен им в данный момент. Человек, позволивший себе безнравственный поступок, стало быть, находящийся в состоянии безнравственности, может по своей доброй воле совершить нравственный поступок и тем самым выползти из состояния безнравственности в нравственное состояние, но он при этом не должен забывать, что зло, причиненное его предыдущим безнравственным поступком, вечно (то, что я называл «условно вечным»), ибо никакое время не в состоянии сделать бывшее не бывшим.

И еще один важный момент, если уж говорить о чистоте науки этики, отличает этическую оценку от юридической или теологической: если последние относятся в подавляющем числе случаев к поступкам других людей, хотя и не исключается вполне отнесение их и к собственным поступкам (к поступкам самого субъекта оценки), то в этике оценка может и должна относиться только и исключительно к собственным поступкам нравственно образующего себя человека. Вследствие внутренней, духовной, или нравственной, свободы человек отвечает за все, что делает иди не делает лишь перед собственной совестью, и хотя отвечает и за поступки других, но не его дело «судить» их. «Судить» он «вправе» лишь самого себя - мучиться угрызениями совести. А это значит - возможно больше творить добра, реализовывать принципы добра на деле - во всей своей жизни и деятельности.

Чистота применительно к принципу общественной собственности означает неизменное попечение о том, чтобы принцип всегда оставался идеалом, то есть ни на секунду не терял в своей идеальности, чтобы завоеванная в результате коммунистической революции реальная общественная собственность в максимальной мере приближалась к идеальному (этическому) принципу общественной собственности, сделалась идеально общественной собственностью, а не представлялась бы уже реализованной как принцип, ибо реализованный на практике (если бы это было возможно!) принцип общественной собственности, как и любое другое благо, не есть уже этический принцип в собственном смысле, но есть уже определенно сущее, явно человека не удовлетворяющее, не отвечающее его все растущему нравственному самосознанию. Только совершенствованием (это неустанный и положительно бесконечный процесс) реальной (эмпирической) общественной собственности в духе верховного идеала человечества - идеала добра достигается все более последовательная реализация идеального же (этического) принципа общественной собственности, достигается вместе с тем и известная степень реализации его идеальней нравственной сущности (высоты). Пуще всего должно остерегаться того, чтобы орудия и средства производства, изъятые, наконец, из рук частных лиц и обращенные в общественную собственность, не оказалась, если не во владении, то в фактическом и полновластном распоряжении группы правителей: из материального источника гражданской свободы они в этом случае обращаются в свою прямую противоположность в материальный же источник гражданского рабства, попрания всех свобод и прав, из первоисточника всех благ - материальных и духовных в первоисточник всех и всяческих социальных зол. Такая возможность, как показал исторический опыт, отнюдь не абстрактная только возможность и представляет настоящую западню и страшную угрозу для человечества, ведь с общественной собственностью на орудия и средства производства оно связывает все свои лучшие надежды.

Принцип общественной собственности органически связан со свободой и равенством (социальным равенством) людей, и степень реализации последних (свободы и равенства) служит убедительнейшим показателем, самым, если угодно, демонстративным показателем степени реализации принципа общественной собственности. Достигнутый уровень свободы и равенства, как и достигнутый уровень общественной собственности на средства производства, не может удовлетворить нравственно образующего себя человека без условия нарушения принципа общественной собственности, хотя бороться до последней капли крови за него - достигнутый уровень общественной собственности, свободы и равенства - первейший и священнейший долг человека и гражданина, диктуемый тем же принципом общественной собственности: хранить общественную собственность, коль скоро она уже завоевана, пуще жизни. Достигнутые гражданская (социальная) свобода и гражданское (социальное) равенство лишь тогда сохраняют принцип общественной собственности в его имманентной (внутренне присущностной) нравственной высоте, когда предусматривается и ни на мгновение не упускается из виду их непрерывное (непрестанное и неустанное) совершенствование, то есть последовательное и поступательное утверждение их в жизни общества.

Чистота применительно к принципу труда означает точное и всестороннее уяснение себе роли труда в жизни общества - не только в процессе очеловечения животного предка человека, но и роли его, труда, в непрерывном и последовательно поступательном очеловечении самого человека, в его, человека, неустанном самоутверждении в своей революционной, творчески-преобразовательной (созидательной) сущности. Труд человека лишь тогда отвечает своему высокому назначению, предопределенному этическим принципом труда, лишь тогда отвечает хотя бы до известной степени неотъемлемой нравственной высоте этого идеального принципа, когда он направлен (нацелен) на доброе, к общественному благу. И в неустанном стремлении к тому как к идеалу и определяется степень нравственной чистоты самого человека применительно к принципу труда. Само собой разумеется, что чистота применительно к труду человека состоит в полной свободе от элементов социального принуждения, как материальных, так и психологических. Принудительный труд в корне противостоит свободному труду человека, единственному, доставляющему счастье, не говоря уже о его враждебности свободе человека - внешней (социальной, гражданской) и внутренней (духовной, нравственной). Можно также полагать, что труд человека в его чистом виде состоит в одинаковой его обаятельности, как в физическом, так и в умственном его выражении. Гармоническое и соразмерное сочетание физического и умственного труда первейшее и необходимейшее условие умственного и физического развития человека, его интеллектуального, эстетического и морального самосовершенствования. И степень радости, испытываемой человеком от своего творческие-созидательного труда, ярчайший показатель степени нравственной чистоты и человека и его труда.

Общественная и творчески-преобразовательная природа человека, как и общественная и творчески-преобразовательная свобода его (имеется в виду как материальная свобода, так и духовная) одинаково покоятся как на своем фундаменте на творчески-созидательном труде человека и человечества. К общественно полезному труду человека должно относить и систематические физические (гимнастические) упражнения, поскольку они служат укреплению, развитию и обогащению человеческой природы. Да и любой другой труд должен сопровождаться сознанием, что он служит не только непосредственной задаче своей, но одновременно и к физическому и умственному развитию человека, и это сообщит труду двойную радость для него. Труд как принцип - идеальный труд, стремление к его реализации - вечное стремление, доколе существует род людской. Бесконечное совершенствование реального труда в духе принципа труда столь же необходимо для обогащения его чистоты, как и для вящего совершенствования и последовательного утверждения человеческой природы как таковой.

Чистота применительно к принципу свободы, внутренней, духовной, или нравственной, свободе человека, означает ближайшим образом свободу от груза прошлого, предрассудков всякого рода унаследованных от общественного и животного бытия человека. К ним вполне относятся, как это ясно само собой, и религиозные предрассудки, в каком бы богословском, философском и даже научном наряде они ни выступали, ибо все они порождены в конечном итоге чувством страха - прямым антиподом духовной свободы, чисто животным в своих истоках чувством страха перед неизведанными и слепыми, стихийными явлениями бытия в природе и обществе и, прежде всего, чувством страха смерти, перед ее неизбежностью: человек никак не в состоянии свыкнуться с мыслью, что его конечное уничтожение так же неизбежно, как и случайно было его появление на свет; и то и другое строго необходимо, ибо вполне укладывается в закономерное существование природы как самопричины - причины и действия себя самой вечно и одновременно. Смерть человека так же неизбежна, как случайно (случайно-необходимо) его рождение, и как последнее не может служить основанием для чрезмерной радости (ведь он мог и не родиться), так и первая для чрезмерной печали, уныния. И в том, и в другом - и в рождении и в смерти человек вполне разделяет судьбу всего Живого - животных и растений. Что человек, тот или иной человек, мог и не родиться, в этом он так же разделяет судьбу человеческого рода в целом. Что же касается неизбежности смерти, то человеческий род в целом имеет то счастливое преимущество перед каждым отдельным своим представителем, что имеет лишь внешние причины для своего прекращения, которые, однако, безграничны, но не внутренние.

Правда, что историческое расщепление ядра атома и высвобождение внутриядерной энергии, предпринятое поначалу в военных целях, заставляет к этому тезису подойти со всей осторожностью, если не пересмотреть его вовсе. Изобретение термоядерного оружия, а также других не менее варварских средств массового уничтожения людей, каковы химическое, бактериологическое и другое подобное оружие, делает весьма возможным и уничтожение человечеством самого себя. А если прибавить к этому катастрофическую порчу им среды своего обитания, то таковая возможность увеличится многократно. Но гораздо вероятнее вместе с тем или, по крайней мере, так же вероятно, что здравый смысл вкупе с инстинктом самосохранения возьмут в нем верх над милитаристским безумием и сведут к минимуму, если и не вовсе на нет, внутренние причины для уничтожения человечества, тогда как могущество внешних причин, проистекающее из абсолютно безграничной и стихийной в основе мощи природы-самопричины, будет всегда превозмогать могущество человеческого рода при всем его (могуществе человечества) последовательно поступательном возрастании. Но как бы то ни было, а чрезмерная радость и чрезмерное уныние одинаково не вяжутся с высотой, имманентной принципу свободы, с чистотой его научного уразумения.

Чистота применительно к принципу свободы состоит, далее, в точном уяснении себе антагонистичности свободы и произвола, в чем бы последний ни выражался. Ибо так же как свобода духа в истинном смысле выражает должное, произвол - сущее: допускающий его пребывает не более и не менее как в состоянии рабства, рабства у своих страстей. Совершенно естественно вместе с тем, что внутренняя, духовная, или нравственная, свобода человека, предписываемая принципом свободы - идеал, к которому всеми силами своими должен стремиться человек, а в общественно-историческом разрезе и человечество в целом, чтобы с возможною чистотой воплотить его в себе, а тем самым оправдать на деле высокое (многообязывающее) звание человеческого существа - носителя совести и творца добра.

Чистота применительно к принципу благородства состоит в точном уяснении себе нравственной гармонии целей и средств, этим принципом диктуемой, и в категорическом недопущении дисгармонии между ними. Не только цели, но и средства к их достижению не должны быть иными, кроме как нравственными. Слишком уж силен соблазн во имя высокой цели не разбираться в средствах к ее достижению, во имя «счастья большинства» пренебречь несчастьем меньшинства, тогда как неповторимость и самоценность каждой отдельной человеческой жизни составляет внутренний животворящий дух каждого из принципов истинной человечности и всего нравственного закона в целом. Весь мир, как известно, не стоит одной горькой слезиночки ребенка, обращенной к боженьке, и все человечество в ответе за эту слезиночку перед собственной бессмертной совестью. И тот, кто чужд этому понятию, не дорос до его исчерпывающего уразумения, тот даже в малой мере не постиг нравственной (идеальной) высоты принципа благородства, как не постиг ее и тот, кто не понял в полном объеме нравственную (категорическую) обязательность сведения к минимуму, а еще лучше - на нет революционного насилия, строго ответного по самому своему глубочайшему существу. Требование нравственной гармонии целей и средств - идеальное требование, как и любое другое принципиальное повеление совести, и его реализация в жизни может быть лишь приблизительной его реализацией. Степень этой реализации и характеризует степень постижения и. претворения высоты принципа.

Чистота применительно к принципу благодарности состоит в исчерпывающем уяснении себе этической цели, заключенной в принципе, - взаимное обогащение человеческой природы. Именно такую, возвышенную, общечеловеческую по самой сути цель преследует принцип благодарности, а не частный случай признательности, нередко стоящий в противоречии с нравственной целью принципа. Высота принципа благодарности, в той мере, в какой она реализуется в жизни, явственнее всего свидетельствует о чистоте душевной, тогда не личное, а общечеловеческое ставится во главу угла, точнее, когда общечеловеческое воспринимается нравственно образующим себя человеком как самое интимное личное свое дело и достояние. Даже благодарность за спасение собственной жизни должна восприниматься человеком, тем или иным человеком, как спасение человеческой жизни вообще. Чистота чувства благодарности, диктуемая идеальным по природе принципом, прежде всего и состоит в желании и умении различать характер оказываемого тебе благодеяния под углом зрения его собственной нравственной чистоты: идет ли оно в унисон с совестью или же диссонирует, контрастирует с ней, а ответное чувство признательности, им вызываемое, находится ли в истинном согласии с принципом благодарности, или же в ложном, лишь видимом согласии с ним. Принцип благодарности человека к человеку за взаимное обогащение человеческой природы в своем идеальном этическом содержании связывает между собой людей, даже и не знакомых друг с другом, в нерасторжимый союз, имя коему трудовое человечество. Степень осознания человеком, тем или иным нравственно образующим себя человеком, своего кровного и духовного братства со всем человечеством, осознания, заставляющего его радоваться его, человечества, где бы оно ни находилось, радостями, и огорчаться его огорчениями, и готовность прийти на помощь в ней нуждающемуся, выручить его из беды, ярче всего характеризует степень обретения им нравственной чистоты, диктуемой принципом благодарности как принципом совести - всечеловеческой и личной по природе.

Чистота применительно к принципу мудрости состоит в чистоте уразумения его составляющих: веры в человека, надежды на торжество добра и любви к жизни. Вера в человека противостоит вере в бога, в сверхъестественное вообще, с одной стороны, и вере в того или иного человека, в конкретного представителя человеческого рода - с другой. Последняя есть культ личности и, как показала история, неизмеримо вреднее культа божества: вред, приносимый тем или иным ревнителем веры, гораздо страшнее вреда, приносимого самой идеей божества, за выразителя воли которого он себя выдает. Еще более вреда приносит культ личности, и вовсе не верующей в бога и потому не усматривающей никаких препон своему произволу, нередко кровавому. Высота веры в человека состоит, таким образом, в абсолютной свободе от культа личности и от веры в бога, как правило, вырождающейся в вариант того же культа личности. Надежда на торжество добра лишь тогда сохраняет для нас свою нравственную (идеальную) высоту, когда покоится на единственном, но зато прочном фундаменте - на поступательно развивающемся последовательно научном мировоззрении, отображающим объективную природу (объективную правду, по выражению Аристотеля) вещей. Всякого рода чуждые научно-материалистическому миропониманию соображения, затемняющие для нас объективную природу (объективную правду) вещей, с неизбежностью оказываются самым отрицательным образом и на чистоте уразумения нами высоты надежды. Любовь к жизни лишь тогда сохраняет свою исконную высоту, когда она есть интеллектуальная, как сказал бы Спиноза, нравственная любовь к жизни, любовь к жизни, достойной человека и им свободно творимой, а не любовь к жизни вообще, как таковой, чего бы это ни стоило. Ложный сам по себе тезис «искусство для искусства» имеет, тем не менее, за собой неизмеримо больше оснований, ибо служит к ограждению творческой свободы поэта от всесилия власть предержащих, неизменно покушающихся на нее, нежели тезис «жизнь ради жизни», если бы таковой был кем-то выдвинут, ибо нравственно образующий себя человек решительно предпочтет смерть во имя торжества совести - добра скотскому (бессовестному) образу жизни.

И если тот или иной из принадлежащих к человеческому роду по малодушию (по приступу малодушия) такого предпочтения не выказывает, то в затаенной глубине души он всегда найдет восторженный отклик на героическую смерть человека-революционера. Высота любви к жизни и чистота ее уразумения всецело определяется тем, насколько человек проник в истинный, высокий, нравственный смысл своего существования на Земле, как и на любой другой планете, насколько он проникся сознанием того, что нет таких благ на свете, которые могли бы заставить его поступиться своею совестью, сознанием того, что он «не вправе» продать свое человеческое первородство не то что за чечевичную похлебку, но и ни за какие иные «мирские» (материальные) блага, ни даже за сохранение собственной жизни.

Чистота применительно к принципу поступка состоит в ясном осознании категорической обязательности нравственной гармонии теории, заключенной в идеальных принципах истинной человечности, и практики. Тот, кто заранее позволяет себе считать, что одно дело теория, другое - практика, что одно дело принцип, а совсем другое - его реализация на деле, тот позволяет себе самое настоящее двурушничество, в корне порывает с принципом поступка, повелевающим поступать по совести - всегда и неизменно. Слов нет, между принципом поступка и его реализацией разрыв неминуем, но наша забота должна состоять не в одной лишь констатации такого разрыва, тем более не в успокоении на ней, но в максимальном его сокращении, в доведении его до минимума, мыслимого в данный момент и в данной стране, насколько только станет умения и сил, и лишь тогда в нашем реальном поступке отразится в некоторой степени высота, свойственная идеальному (абстрактному) принципу поступка. Высота в претворении в жизни принципов истинной человечности состоит не в меньшей мере в учете их органической взаимосвязи в нравственно диктуемом поступке, как и в самой совести человека - едином и единственном нравственном законе человечества, пролагавшем и пролагающем себе дорогу через массу социологических отклонений, обусловленных социальным бытием человека. Чистота применительно к каждому из принципов истинной человечности в отдельности выявляется в полной мере в ясном осознании их тяготения к добру, лишь в исчерпывающем осознании его неразрывной связи с каждым из всех остальных принципов, в своем органическом единстве образующих нравственный закон совести.

Чистота применительно к нравственным правилам, и об этом говорилось в самом начале, имеет двоякий смысл - в смысле адекватного постижения и в собственном смысле, ибо им, нравственным правилам, в отличие от этических принципов, присуща и чистота сама по себе, сообщаемая им принципами, то есть совестью - первопричиной нравственной чистоты как таковой. Чистота души человека воплощает в себе чистоту нравственных правил, ведь и они относятся не к духовной (как принципы), но к душевной стороне жизни человека. Чистота же самих нравственных правил ни в чем ином не состоит, как в строгой соотнесенности их со своими принципами. И исключения из них (ведь нравственные правила потому и правила, что в отличие от принципов - нравственного закона - знают исключения) не только допустимы, но и совершенно обязательны в тех случаях, когда их исполнение шло бы вразрез с обслуживаемыми ими принципами. В неукоснительном соотнесении нравственных правил с соответствующими принципами состоит и чистота в их постижении, и чистота претворения их в поступке. Двойная чистота нравственного правила, следовательно, состоит в его соотнесенности (объективной соотнесенности) и соотнесении (субъективном соотнесении) со своим нравственным принципом.

Чистота нравственного правила правдивости состоит в его соотнесенности и соотнесения с принципом совести. Правдивость ради правдивости нередко, в тех случаях, когда идет вперекор с совестью, наносит нравственности вред непоправимый, например, когда правдивыми показаниями выдают товарищей по революционной борьбе их смертельным врагам.

Чистота нравственного правила серьезности состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом самосовершенствования, сообщающим правилу его нравственный смысл. Серьезность ради серьезности способна сделать человека безулыбчивым, а ведь улыбка отличает человека, животное не наделено способностью улыбаться.

Чистота нравственного правила самоотречения состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом добра. Самоотречение ради самоотречения, а не ради торжества добра, сплошь и рядом ведет к презрению к жизни, которое в противоположность презрению к смерти, диктуемому принципом, безнравственно в корне. Чистота в постижении нравственного правила самоотречения состоит также в явственном различении простого самоотречения, не чуждого и животным, от нравственного самоотречения, свойственного единственно человеку. Под нравственным самоотречением разумеется такое, которое распространяется не только на близких (кровных и по духу), но на человека вообще, как на такового другого, без которого сам ты - не человек, не общественное существо по природе.

Чистота нравственного правила справедливости состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом общественной собственности, сообщающим ему его нравственное содержание: справедливость ради справедливости бессодержательна и граничит с безнадежным произволом в ее истолковании и претворении на практике.

Чистота нравственного правила трудолюбия состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом труда. Трудолюбие ради трудолюбия бессмысленно, если не имеет своим содержанием общественно полезный и творчески-созидательный труд, как и все нравственное, устремленное к добру - верховному идеалу человечества.

Чистота нравственного правила собственного достоинства состоит в соотнесенности и соотнесении его с этическим принципом свободы, внутренней, духовной, или нравственной, свободы человека. Только такая свобода сообщает человеку его высокое человеческое достоинство. Собственное же достоинство ради самого себя - собственного достоинства почти с неизбежностью ведет к надутой спесивости, абсолютно несовместимой с нравственной свободой человека и с его действительным человеческим достоинством.

Чистота нравственного правила последовательности состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом благородства, диктующим нравственную последовательность в целях и средствах. Последовательность ради последовательности способна привести к последовательности в злом (злом деле), что в корне противостоит нравственному смыслу правила.

Чистота нравственного правила сострадания (солидарности) состоит в соотнесенности его и соотнесении с этическим принципом благодарности - признательности человека человеку за взаимное обогащение человеческой природы. Сострадание (солидарность), лишенное этого нравственного содержания, сострадание ради сострадания (солидарность ради солидарности) ведет к растлевающей путанице в понятиях, ибо сострадание (солидарность) объединяет и участников преступных сообществ.

Чистота нравственного правила скромности (простоты) - в соотнесенности и соотнесении его с этическим принципом мудрости, ибо бывает простота паче гордости, а скромность ради скромности ведет к самоуничижению человека в собственных глазах, что стоит в явном противоречии с принципом мудрости, предписывающим веру в человека и в несокрушимость его разума. Такое самоуничижение не мирится и с чувством собственного достоинства человеческого существа.

Чистота нравственного правила ответственности состоит в его соотнесенности и соотнесении с этическим принципом поступка, повелевающим поступать по совести. Человек ответственен единственно перед совестью своей. Ответственность же ради ответственности, безотносительно к нравственному содержанию, сообщаемому чувству ответственности принципом, ведет к той же растлевающей путанице в понятиях, что и сострадание ради сострадания (солидарность ради солидарности), ибо чувство ответственности и тут нередко (даже очень часто) объединяет участников преступных сообществ.

Вообще нравственные правила, коль скоро забывается об их соотнесенности и соотнесении с этическими принципами истинной человечности, вполне лишаются своего нравственного содержания, вырождаются в безнравственность, произвол и насилие.

5. Очистительная гроза Великого Октября

Размышляя о чистоте нравов, о чистоте в наших мыслях, делах и поступках, в жизни нашей вообще, равно и о чистоте этики как науки, невольно обращаешься умственным взором к великой очистительной грозе Великой Октябрьской социалистической революции 1917 г., к ее началу и к первым героическим, огненным ее годам, когда ни одному из рабочих, целыми отрядами штурмовавших Зимний, и в голову не приходило взять что-либо из несметных сокровищ дворца, уже никем не охраняемого; когда поговорка «Только бы революция не пострадала», а имелась в виду мировая пролетарская революция, долженствующая принести счастье всему человечеству без изъятия, была у всех и каждого на устах; когда интернациональное братство всех людей труда мыслилось как нечто само собой разумевшееся, а эксплуатация человека человеком и всякого рода другое угнетение и порабощение себе подобного и унижение человеческого достоинства - вызовом самой святая святых - совести человека и человечества; когда человек, каждый человек рассматривался как цель, а не как средство; когда революция с самых истоков ее мыслилась не иначе как начало мировой революции, ибо национальные рамки так же естественны для буржуазной революции, как и гибельны для революции пролетарской - коммунистической, имеющей, как известно, по сущности своей и с самого начала международный характер; когда нравственное чувство обострилось до предела, когда господствовал сухой закон, когда украшения всякого рода считались и женщинами и мужчинами признаком дурного тона, когда женщине вдеть серьги в уши, супругам устраивать свадебные обряды и путешествия, обмениваться обручальными кольцами, а тем более носить их, казалось диким и недостойным пережитком, когда игра в карты, не говоря уже о других, более азартных играх, признавалась кощунственным и непростительным препровождением времени, когда рассказать какой-нибудь «еврейский» (антиеврейский) анекдот возможно было не иначе как шепотком, в свинском, безнадежно пьяном состоянии, ведь господствовало суровое убеждение, что отъявленных антисемитов надо безотлагательно расстреливать как бешеных собак; когда ценилось лишь внутреннее богатство человека, внешнее же пребывало в презрительном небрежении; когда священный энтузиазм, рожденный революцией, горел в душе ярким пламенем, освещая все и вся вокруг.

Нельзя при этом не упомянуть и о том, что лукаво называлось «издержками революции» и пряталось под поговорку: «Лес рубят, щепки летят», когда кровные интересы личности демагогически, схоластически и догматически противопоставлялись интересам коллектива и ставились ни во что, когда этический тезис об уникальности, неповторимости и самоценности каждой отдельной человеческой Жизни предавался забвению, как будто человек для счастья, а не счастье для человека, «издержки», породившие такое уродливое и уродующее явление, как «красный террор» (сравни: «усталая секира» у Пушкина), и надо во весь голос сказать, что хотя эти акты революционного насилия были ответными по существу, ибо явились реакцией на контрреволюционное сопротивление свергаемых и свергнутых эксплуататорских классов, они не становились от этого более привлекательными. И, конечно же, не они, не «издержки» эти, выражали лицо нашей революции, как раз напротив, они не могли не сказаться на ее строгом лице, то и дело искажающегося гневом. Но как зато преображалось это и само по себе красивое лицо, когда правда торжествовала и пострадавшие из числа оставшихся в живых, хотя и с роковым опозданием, бывали реабилитированы, как бывали реабилитированы посмертно и те, кто невинно был осужден. Оно, лицо революции, становилось в таких случаях, в каждом из таких случаев, прекрасным вдвойне.

В конечном итоге чистота сводится к тому, чтобы целомудренно и ревниво оберегать в себе человека.

Размещено на Allbest.ru