Не хлебом единым: женщины и продовольственные беспорядки в Первую мировую войну

Согласно отчету Петроградской полиции в сентябре 1915 г., в народе высокие цены и дефицит продовольствия объясняется «неумением и нежеланием центрального правительства урегулировать эти вопросы». Как результат - «отношение к нему также в подавляющем большинстве случаев крайне отрицательное. С недоверием относятся и к представителям местной администрации, чины же полиции открыто порицаются за якобы явное взяточничество и содействие, оказываемое спекулянтам вместо помощи в борьбе с мародерами».

В декабре 1915 г. вслед за состоятельными покупателями полицейские также стали объектом ненависти населения Петрограда. Беднота считала, что городовой, пропускающий в лавку одних, останавливающий других, играет вообще как бы роль вершителя продовольственного вопроса в столице. Полагаю, Роберт Фарстон (Robert Thurston) прав, называя рядового полицейского, исполняющего свои обязанности, «самым низшим и наиболее видимым чином царской бюрократии», который чаще осуществляет государственную власть и «который больше всех страдает от упадка власти, и тогда критика полиции, сомнения в ее честности получает политическое значение».

Часто имела место физическая расправа над полицейскими, о которой неоднократно упоминалось в этой статье, включая инцидент, когда толпа закидала полицейских камнями с криками «долой полицию!». Бунтующие часто реагировали на усилия полиции защитить владельцев магазинов и успокоить недовольство толпы градом камней или нападением на полицейских либо с голыми руками, либо вооружившись вилами, палками и всем, что попадалось под руку.

Ко второй половине 1916 г. политическая значимость продовольственных беспорядков стало очевидной. В июле в области войска Донского солдатские жены сорвали портрет царя во время разграбления лавки местного купца. В то время как в дискурсе элиты были распространены обвинения «германской» императрицы Александры в поражении русской армии, женщины низших классов прямо возлагали ответственность на царя. Они топтали ногами валяющийся на полу портрет в разбитой раме и кричали: «Растопчем его, он забрал наших мужей на войну!». Одна из женщин залезла на прилавок и ткнула в стекло на портрете императрицы, который висел на другой стене, со словами: «Императрица не виновата, это царь послал наших мужей на войну. Растопчем его!».

В начале ноября в дни, когда хлебный кризис стал окончательно безнадежным, губернатор Москвы писал, что результатом отсутствия хлеба в течение трех дней в деревне Озера стало то, что все, включая рабочих местной фабрики, повернулись против войны, что всюду слышались речи, что «на войне колотят наших мужей и детей, в домах хотят голодом нас уморить».

Таким образом, продовольственный кризис в годы войны продолжал усугублять поляризацию российского общества, делая конфликт между «нами» (низшими слоями населения и рабочим классом) и «ими» (не только всем оставшимся населением и буржуазным обществом, но, наконец-то, и самим самодержавным государством) вопросом жизни и смерти.

Беспрецедентная результативность продовольственных бунтов, которые свалили царя, - историческая аномалия. Продовольственные бунты характерны для до индустриальных и раннее индустриальных обществ, в которых политика неформальных сообществ преобладала, поддерживалась идея моральной экономики, более подходящая для выживания человека, чем рыночные ценности. Индустриализация влечет за собой более формальные формы протеста. Продовольственные бунты выглядят устаревшими или, по крайней мере, неэффективными, так как возникший в больших и средних городах новый индустриальный порядок лишает бунтовщиков той поддерживающей среды, которая заставляла торговцев и владельцев магазинов согласиться с требованиями «справедливой цены».

При данных обстоятельствах, утверждает Джон Болштед (John Bohstedt), женщины могут продолжать поднимать хлебные бунты, но «они оказываются заложницами традиционного протеста, в то время как их братья и отцы создавали более современные политические и трудовые ассоциации, отстаивая свои позиции на капиталистическом рынке труда».

Развитие событий в России не было, возможно, таким прямым, как в других странах. Усвоение женщинами новых социальных ролей и война смогли придать новое значение продовольственным беспорядкам. В Германии, например, пропаганда военного времени предоставляла женщинам не только права, но подчеркивала важность их роли покупательниц и их социальное влияние как покупательниц. Так как городская публика воспринимала свои потребительские лишения как символический налог на войну, она активно поддерживала участников продовольственных беспорядков, делая их куда более эффективными. Широкое распространение симпатий публики к участникам продовольственных волнений принудили немецкое правительство взять под контроль рынок и гарантировать женщинам доступ к скудным запасам продовольствия. Белинда Дэвис (Belinda Davis) считает, что длительное, хотя, может быть, и недостаточное внимание власти к нуждам потребителей, имело целью предотвратить революцию в Германии. В Европе, в столицах союзнических государств нормирование продуктов питания снижало напряжение среди населения.

В России война превратила сотни тысяч женщин в промышленных работниц и миллионы - в солдаток. Между 1914 и 1917 гг. сто тысяч новичков заняли рабочие места мужчин, ушедших на фронт. Большинство из этих новых рабочих были женщинами, и неизвестно, сколько из них были солдатскими женами. Некоторые из них переехали ради работы из деревни в город. Другие уже проживали в городах и пошли на работу, только когда их мужья и отцы ушли на фронт. Кроме того, были еще такие, которые перешли с довольно низкооплачиваемой работы в текстильных профессиях на более оплачиваемые позиции в металлическом производстве. Особенно показательно этот процесс происходил в Петрограде, где число женщин-работниц выросло в шесть раз. Роберт МакКейн (Robert McKean) выдвинул гипотезу, по которой большинство влившихся в ряды рабочего класса в Санкт-Петербурге были крестьяне. Но замечает, что «из-за отсутствия достоверной статистики» установить с высокой степенью точности пропорции представительства различных социальных групп среди этих людей невозможно. Отсутствие статистики также делает невозможным с уверенностью говорить о составе женской рабочей силы в военное время в России.

Новички из деревни принесли с собой традиционные упования, надежды на «моральную экономику» и «справедливую цену», а также ощущение прав на получение пособия за своих воюющих на фронте родственников - мужчин. Они влились в женскую рабочую силу, чья напористость и возможность отстаивать свои права стала очевидной в начале войны. Это сочетание было чрезвычайно мобильным и взрывоопасным. Участие женщин-работниц в продовольственных бунтах добавило последним новый аспект, дало потенциал и возможность к перетеканию их в более «современные» формы протеста или сочетанию с ними, как это случилось в Богородске в 1915 г., а затем в 1917 г. и привело к таким драматическими последствиями.

Вместе с тем продовольственные бунты свидетельствуют о сопротивлении рыночным силам части российских низших классов, по крайней мере, среди отдельных групп промышленных рабочих. Также продовольственные волнения демонстрируют нам интенсивность, с которой именно эти люди научались и привыкли пользоваться товарами, производимыми рыночной экономикой. В Европе в более ранние времена продовольственные бунты случались только в ответ на дефицит или высокие цены на хлеб и зерно - самые основные и необходимые для жизни продукты питания. Во время Первой мировой войны русские требовали «справедливой» цены на более широкий круг товаров, производимых рынком, которые вообще-то именно рыночная экономика и сделала для них доступными. В большинстве инцидентов, указанных в этой статье, сахар и другие продукты выступали причинами раздора куда более часто, чем хлеб или мука. Ю. Кирьянов включил в свою статью о продовольственных бунтах таблицы, в которых он классифицировал бунты 1916 г. по времени, месту действия, региону и товарам, из-за дефицита которых или из-за высокой цены на которые они начались. Он не смог определить товары в семи из 44 волнений. Сахар играл главную роль в 19 случаях, в 37 - в комбинации с другими продуктами. Такие продукты, как хлеб, мука и картофель были основными причинами бунтов только в 10 случаях. Гнев по поводу цен или невозможности купить какие-то еще другие продукты был при - чиной только в девяти инцидентах, перечисленных в таблице, включая бунт, спровоцировавший Февральскую революцию. Хотя массовые беспорядки, которые прокатились по всей империи весной 1916 г., обычно называют «голодными бунтами», в действительности население возмущалось «не только из-за высоких цен на такие бакалейные товары, как сахар, мука и т. д., но также из-за роста цен на необходимые для каждодневной жизни товары, такие как обувь, мануфактурные товары, - читаем мы в отчете Министерства внутренних дел.

Факт дефицита или высоких цен на такие товары, как мясо, мыло, ситец-китайку и кожу, или, что даже более часто, на сахар, толкали низшие классы на протест. Сахар был относительно новым продуктом в рационе крестьян, но к началу ХХ в. многие из них приобрели привычку регулярно употреблять его вместе с чаем. Рацион промышленного рабочего был более разнообразным, чем у крестьянина. И хотя хлеб и зерновые продолжали доминировать в рационе рабочих, большинство имели привычку пить чай с сахаром ежедневно и есть мясо более часто, чем деревенские, которые употребляли его преимущественно в праздничные дни.

Рабочие также предпочитали кожаные сапоги или ботинки лаптям или валенкам, которые носили крестьяне; промышленного изготовления ткани - домотканым и мыло - щелоку и золе, которые крестьяне использовали для стирки. Это хорошо демонстрирует тот факт, что низший класс больших городов, таких как Москва и Петроград, практически не имел выбора и оказался в сильной зависимости от ситуации с продовольствием и товарами на рынке, по сравнению с крестьянами, которые в случае крайней нужды могли прожить за счет того, что сами производили.

Так, например, в марте 1916 г. мы обнаруживаем 16 работниц, «бастующих» из-за цены на ситец в московском пригороде - в Подольске. Получив зарплату, женщины шли с работы домой. Проходя мимо торговых рядов, одна из них зашла в магазин, узнать о цене на ситец. Когда она услышала цену - 30 коп., то схватила товар с прилавка и выбросила его на улицу своим товаркам. Некоторые из них зашли в магазин и помогли ей. Этот инцидент длился не более пяти минут и завершился воровством товаров. Беспорядки, случившиеся в Кинешме, Костромской губернии в июне, описанные ранее в этой статье, начались из-за цен на нитки и переросли в конфликт по поводу мыла и других продуктов. Такая ситуация могла случиться и из-за перебоев с сахаром, который рабочие употребляли с чаем, чем замещали потребление более существенных продовольственных продуктов в своем рационе. Все это - косвенные свидетельства реального снижения их уровня жизни.

Но в действительности в выступления по поводу таких товаров, как обувь, ткани и мыло, вовлекались люди, которые по-прежнему имели доступ к продуктам домашнего производства, людям, которые жили рядом с деревнями или прямо в них. Жители промышленных городов, таких как Кинешма и Подольск, или промышленных поселков вроде Большого Маресева Нижегородской губернии привыкли потреблять товары промышленного производства и городского происхождения, и частично выросшая цена на эти товары способствовала подъему народного недовольства по поводу снижения стандартов их жизни. Или если поставить вопрос иначе - народное определение «справедливости» включало доступ к товарам, которые все еще оставались роскошью для большинства крестьянского населения. Это было верно в отношении рабочих и их семей или недавно приехавших из деревни, или работавших на фабриках, расположенных в деревнях.

Бунты, таким образом, демонстрировали, что не только в больших и малых городах, но и в промышленных поселках вкусы низших классов становились более взыскательными и более зависимыми от рыночной экономики. Они также подтвердили наблюдение Терри Бонзона (Thierry Bonzon) и Белинды Дэвис (Belinda Davis), что связь между материальными трудностями, испытываемыми населением, и уровнем их недовольства далеко не так проста и очевидна. По крайней мере, до тех пор, пока хлебный кризис не стал реальным и актуальным, потеря потребительского статуса поднимала людей на сопротивление возможно так же, как и сами лишения. Но это не делало эти лишения равными. Одной из характерных черт ситуации во время войны с Германией было нивелирование социальных различий. Все городские слои населения сформировали собственную идентичность как потребителей, и эти новые имиджи вытесняли «раздробленные и слабые довоенные имиджи, которые строились на классовой основе».

Такая ситуация не сложилась в России. Здесь привилегированный доступ к товарам для потребителей с деньгами и невозможный для тех, кто был без денег, усугубил уже существующие социальные антагонизмы между привилегированными и непривилегированными слоями российского общества, в то время как правительственные усилия эффективно решить продовольственную ситуацию или урегулировать отношения между социальными группами, которые реально могли спровоцировать его падение, потерпели неудачу.

Если говорить о численности людей, вовлеченных в продовольственные бунты, то они оказываются не столь впечатляющими на фоне количества участвовавших в промышленных забастовках, набиравших силу на всем протяжении войны.

Тот вывод, что к концу 1916 г. социальная поляризация российского общества только усугубилась, и что женщины и мужчины низших классов глубоко разочаровались в самодержавии как форме правления, далеко не нов. И тем не менее более внимательный взгляд на продовольственные бунты дает понимание их ценности, так как они рассказывают нам о взглядах низших классов накануне революции и о социальной базе самих продовольственных волнений. Бунты показали, что во многих случаях люди на рынках и на фабриках принадлежали к одному и тому же неформальному сообществу и имели общие представления о «справедливости», которые включали в себя право потреблять рыночный продукт. Бунты также обнажили существовавшую ненависть к «достаточным» людям, чьи деньги давали им привилегированный доступ к скудным ресурсам, а также к полицейским и чиновникам, которые регулировали процесс распределения и в конечном итоге были представителями власти, провалившей политику равенства в лишениях.

В конечном итоге бунты показали, что война способствовала росту у многих женщинах низших классов - тех, которые были солдатскими женами, ощущения и признания за собой права на пособие и что остальное население не только увидело изменения в статусе этих женщин, но приняли их требования. В самом деле, стоит вспомнить тех донских казаков, которые в августе 1916 г. удерживали своего атамана, считая, что он не имеет прав применить оружие против женщин, чьи мужья сражались на фронте. Могло ли быть так, что сдержанность казаков в феврале 1917 г., по крайней мере части из них, была вызвана пониманием, что эти женщины, массово вышедшие на улицы Петрограда, были женами и матерями мужчин, воюющих на фронте?

И, наконец, исследование мотивации участников продовольственных бунтов, на которые историки так часто ссылаются, показало, что народные чаяния и ожидания были более сложными, чем это обычно признавалось. После февраля 1917 г. материальные нужды российского низшего класса можно было выразить только в одном слове - «хлеб», так это звучало и в большевицком лозунге - «Мир, земля, хлеб», и действительно к 1917 г. хлебный кризис стал реальностью. Однако по крайней мере до конца 1916 г. многие представители городских низших классов предполагали жить не только хлебом единым, они хотели сахара к чаю, мяса на своем столе, добротных ботинок на ногах и меры ситца-китайки на юбку или платье. Их ожидания более-менее приличного материального достатка в своей жизни оставили след в историях российского рабочего класса в революционные времена. И вместе с враждебностью к торговцам и «буржуазии» эти ожидания остались частью истории революции.

Список литературы

1. Государственный архив Российской Федерации. Ф. Департамента полиции.

2. Граве Б. К истории классовой борьбы в России в годы империалистической войны: июль 1914 г. - февраль 1917 г. - М.; Л., 1926.

3. Дубровский С.М. Столыпинская земельная реформа. - М., 1963.

4. Кирьянов Ю.И. Жизненный уровень рабочих России (конец XIX - начало XX в.). - М.: Наука, 1979.

5. Кирьянов Ю.И. Массовые выступления на почве дороговизны в России - 1914 - февраль 1917 г. // Отечественная история. - 1993. - № 3. - С. 3-18.

6. Крестьянское движение в России в 1914-1917 гг.: сб. док. - M.; Л.: Наука, 1965.

7. Революционное движение в Н. Новгороде и Нижегородской губернии. 1907 - февраль 1917 гг.: сб. док. - Горький, 1971.

8. Русские: семейный и общественный быт / отв. ред. М.М. Громыко, Т.А. Листова. - М.: Наука, 1989.

9. Центральный государственный архив города Москвы. Ф. 17. Оп. 84.

10. Atkinson D. The Statistics on the Russian Land Commune, 1905-1917. - Slavic Review 32. - December 1973. - P. 773-787.

11. Bartlett R. Land Commune and Peasant Community in Russia: Communal Forms in Imperial and Early Soviet Society. - N.Y., 1990.

12. Bohstedt J. The Myth of the Feminine Food Riot: Women as Proto-Citizens in English Community Politics, 1790-1810 // Harriet Applewhite and Darlene Levy, eds., Women and Politics in the Age of Democratic Revolution. Ann Arbor: University of Michigan, 1990.

13. Bonzon Th. and Davis, B. Feeding the Cities, in Capital Cities at War: Paris, - London and Berlin, 1914-1919 // Jay M. Winter and J.-L. Robert., 1996.

14. Brower D. Labor Violence in Russia in the Late Nineteenth Century. - Slavic Review. - 1982. - 41. - P. 417-431.

15. Burdzhalov E.N. Russia's Second Revolution: The February 1917 Uprising in Petrograd. - Bloomington, 1987.

16. Davis B. Food Scarcity and the Empowerment of the Female Consumer in World War I Berlin // The Sex of Things: Gender and Consumption in Historical Perspective, ed. Victoria De Grazia and Ellen Furlough. - Berkeley, 1996.

17. Eklof B. Ways of Seeing: Recent Anglo-American Studies of the Russian Peasant (1861-1914) // JahrbQcher fQr Geschichte Osteuropas. - 36. - 1988. - P. 57-79.

18. Engel B.A. Between the Fields and the City: Women, Work and Family in Russia, 1861-1914. - N.Y., 1994.

19. Engel B.A. Women, Men and the Languages of Peasant Resistance, 1870-1914, in Frank, Stephen R. and Steinberg, Mark D. ed. Cultures in Flux: Lower-Class Values, Practices and Resistance in Late Imperial Russia. - Princeton: Princeton University Press, 1994.

20. Farnsworth B. The Soldatka: Folklore and the Court Record // Slavic Review - 49. - Spring 1990. - P. 58-73.

21. Faust D.G. Confederate Women and Narratives of War, in Divided Houses: Gender and the Civil War, ed. Catherine Clinton and Nina Silber. - N.Y., 1992.

22. Frank D. Housewives, Socialists and the Politics of Food: The 1917 New York Cost-of-Living Protests // Feminist Studies. - 11. - Summer 1985. - P. 255286.

23. Frank S. Popular Justice, Community and Culture among the Russian Peasantry, 1870-1900. // Russian Review - 46. - July 1987. - P. 239-265.

24. Freeze G.L. The Soslovie (Estate) Paradigm and Russian Social History // American Historical Review. - 91. - February 1986. - P. 11-36.

25. Friedgut T. Iuzovka and Revolution. - Princeton, 1989.

26. Gill G. Peasants and Government in the Russian Revolution. - L., 1979.

27. Glickman R. The Russian Factory Woman: Workplace and Society, 18801914. - Berkeley, 1984.

28. Haimson L.H. The Problem of Social Identities in Early Twentieth Century Russia // Slavic Review - 47. - Spring 1988. - P. 1-20.

29. Hasegawa T. The February Revolution: Petrograd, 1917. - Seattle, University of Washington Press, 1981.

30. Hogan H. Class Formation in the St. Petersburg Metalworking Industry: From the 'Days of Freedom' to the Lena Goldfields Massacre, in Lewis Siegelbaum and Ronald Suny, eds. Making Workers Soviet: Power, Class and Identity. - Ithaca: Cornell University Press, 1994.

31. Holmes D., Quataert, An Approach to Modern Labor: Worker Peasantries in Historical Saxony and the Friuli Region Over Three Centuries // Comparative Studies in Society and History. - April. - 1986. - P. 191-217.

32. Hufton O. Women in Revolution, 1789-1796 // Past and Present. - November 1971. - 53. - P. 90-108.

33. Jahn H.F. For Tsar and Fatherland? Russian Popular Culture and the First World War // Cultures in Flux. - P. 132-146.

34. Jahn H. Patriotic Culture in Russia during World War I. - Ithaca, 1995.

35. Kahan A. Russian Economic History: The Nineteenth Century., 1989.

36. Kaplan T. Female Consciousness and Collective Action: The Case of Barcelona, 1910-1918 // Signs, 7, no. 3. - Spring 1982. - P. 545-566.

37. Keep J. The Russian Revolution: A Study in Mass Mobilization. - N.Y., 1976.

38. Kingston-M, Es. Peasant Communes and Economic Innovation: A Preliminary Inquiry, in Peasant Economy, Culture, and Politics of European Russia, 18001921, ed. Esther Kingston-Mann and Timothy Mixter. - Princeton, 1991.

39. Koenker D. Moscow Workers and the 1917 Revolution. - Princeton, 1981.

40. Koenker D, Rosenberg, W. Strikes and Revolution in Russia. - Princeton: Princeton University Press, 1989.

41. Lewin M. Customary Law and Rural Society // Russian Review. - 44. - January 1985. - P. 1-19.

42. Lincoln W. Bruce. Passage through Armageddon: The Russians in War and Revolution. - N. Y.: Oxford University Press, 1994.

43. Mandel D. The Petrograd Workers and the Fall of the Old Regime: From the February Revolution to the July Days. - London, 1983.

44. McKean R. St. Petersburg Between the Revolutions: Workers and Revolutionaries, June 1907-February 1917. - New Haven: Yale University Press, 1990.

45. McAuley M. Bread without the Bourgeoisie, in Diane Koenker, et al. eds. Party, State and Society in the Russian Civil War; Explorations in Social History. - Bloomington, 1989.

46. Meyer A.G. Impact of World War I on Russian Women's Lives, in Barbara Clements, et al, ed. Russia's Women: Accommodation, Resistance, Transformation. - Berkeley: University of California Press, 1991.

47. Mintz S. Sweetness and Power: the Place of Sugar in Modern History. - N.Y., 1985.

48. Mironov B. The Russian Peasant Commune after the Reforms of the 1860s, // Slavic Review. - 44. - Fall 1985. - P. 438-467.

49. Neuberger R. Hooliganism: Crime, Culture and Power in St. Petersburg, 1900-1914. - Berkeley, 1993.

50. Pyle E. Village Conflicts Involving State Aid Recipients, 1914-1917 // Paper presented at the Midwest Russian History Colloquium, East Lansing, Michigan.

51. Reconsidering H. Gender and the Public Sphere: The Case of Wilhelmine Germany, in Society, Culture and the State in Germany, 1870-1930, ed. Geoffrey Eley. Ann Arbor. - Michigan: 1996.

52. Reichman H.. Norman Saul, Sailors in Revolt: The Russian Baltic Fleet in 1917. - Lawrence, Nas., 1978.

53. Revolution in Russia, 1917: The View from Below. - N.Y.: Cambridge University Press, 1987.

54. Shanin T. Russia as a Developing Society. The Roots of Otherness: Russia's Turn of Century. - New Haven, 1985.

55. Siegelbaum L. and Suny R. ed. Making Workers Soviet: Power, Class and Identity. - Ithaca, 1994.

56. Smith R.E.F. and Christian, D. Bread and Salt: A social and economic history of food and drink in Russia. - N. Y., Cambridge, 1984.

57. Smith S. Class and gender: women's strikes in St Petersburg, 1895-1917 and in Shanghai, 1895-1927 // Social History. - 19. - May 1994.

58. Smith S.A. Petrograd in 1917: the view from below in Daniel Kaiser, ed. The workers Raleigh, Donald. Revolution on the Volga: 1917 in Saratov. - Ithaca, 1986. бунт война народный

59. Smith S. Red Petrograd: Revolution in the Factories, 1917-1918. - Cambridge, 1983.

60. Stites R. The Women's Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism and Bolshevism, 1860-1930. - Princeton: Princeton University Press, 1990.

61. Suny R.G. Revising the old story: the 1917 revolution in light of new sources in Daniel Kaiser, ed. The Workers' Revolution in Russia, 1917. - N.Y.: Cambridge University Press, 1987.

62. Suny R.G. Revision and Retreat in the Historiography of 1917: Social History and Its Critics // Russian Review. - 53. - April 1994. - P. 165-182.

63. Suny R.G. The Baku Commune, 1917-1918: Class and Nationality in the Russian Revolution. - Princeton, 1972.

64. Thompson E.P. The Moral Economy of the English Crowd in the Eighteenth Century // Past and Present. - 50. - February 1971. - P. 76-136.

65. Thurston Robert W. Police and People in Moscow, 1906-1914 // Russian Review 39 - 3. - July 1980.

66. Trotsky L. The Russian Revolution: The Overthrow of Tzarism and the Triumph of the Soviets. Garden City. - N.Y.: Doubleday-Anchor Books, 1959.

67. Ward C. Russia's cotton workers and the New Economic Policy: Shop floor culture and state policy, 1921-1929. - N.Y.: Cambridge University Press, 1990.

68. Wildman A. The End of the Russian Imperial Army: The Old Army and the Soldiers' Revolt (March-April, 1917). - Princeton, 1980.

69. Worobec Ch. Horse Thieves and Peasant Justice in Post-Emancipation Imperial Russia // Journal of Social History. - 21. - Winter 1987.

70. Worobec Ch. Peasant Russia: Family and Community. - Princeton, 1991.

Размещено на Allbest.ru