Феномен советской историографии

Неудивительно поэтому, что сохранить высокий профессионализм удалось немногим. И расплачиваться приходилось либо почти полным отлучением от активной научной деятельности, как это случилось с И. И. Зильберфарбом, либо выдерживать десятилетия непрекращавшейся критики и постоянных нападок, как например, Л. М. Баткину, А. X. Бурганову, А. Я. Гуревичу, А. А. Зимину и многим другим.

Такая обстановка приводила к истреблению самой возможности раскрепощенной творческой мысли и к установлению внутренней цензуры, которая для многих и в наши дни остается не менее сложной и труднопреодолеваемой, чем крепостная зависимость от партийных решений. На это обратил внимание, например, Ем. Ярославский -- человек, немало сделавший для придания партийного характера исторической науке. В свое время он забил тревогу, обращая внимание Сталина на боязнь историков мыслить самостоятельно. В письме генсеку он писал: "... А вы знаете, т. Сталин, что самая трудная вещь теперь в области научно-литературной и научно-исследовательской деятельности -- инициатива... Вы очень много сделали, т. Сталин, для того, чтобы пробудить инициативу, заставить людей думать... Когда пробуешь говорить с товарищами, наталкиваешься на какую-то боязнь выступить с новой мыслью... Теоретическая мысль прямо замерла... ". Выход из данной ситуации, который он предлагал, весьма показателен: "И вы окажете громадную услугу научной мысли, если оздоровите даже каким-либо особым постановлением ЦК эту обстановку, уничтожите это штампование клеймом уклонистов чуть ли не каждого (в ИКП, например, при случае, откопают уклон у каждого, припомнят, что он сказал в таком-то разговоре у трамвайной остановки Иксу и Игреку в 1925 году и т. п. ), разбудите инициативу в области теоретической! работы... Это менее опасно, чем застойность в области теоретической мысли..."

Боязнь самостоятельных выводов и оценок сопровождалась часто искренним чувством вины перед партией. Причем ощущение характера "проступка" всякий раз определялось содержанием тех указаний, которые имелись в партийных документах. Если, например, отмечалось, что историки не уделяют внимания теоретическим вопросам, они чувствовали себя виновными за это; если говорилось, что историки склонны теоретизировать, они спешили покаяться и в данном грехе. Но главная "вина" историков, как и других обществоведов, в советское время была в том, что на каждом новом этапе политической борьбы или при каждом политическом повороте выяснялось: они не так, как следовало, понимали и интерпретировали ленинское теоретическое наследие.

Уже к 30-м гг. историки усвоили, что им "необходимо ленинизировать историческую науку", и более того: "ленинизация русского исторического процесса -- очень важный вопрос". В 30--40-х гг. им пришлось уяснить, что освоение ленинского наследия есть не что иное, как овладение сталинскими оценками и интерпретацией ленинизма. В 50--60-х гг. потребовалось активизировать библиографический поиск с тем, чтобы располагать необходимым количеством цитат из ленинских работ для подтверждения новых политических установок.

Семидесятые годы прошли под знаменем борьбы с цитатничеством и воссозданием ленинских концепций в их полном виде. И, наконец, в 80-х гг. выяснилось, что ленинские идеи, оказывается, "были канонизированы". И -- очередное покаяние. "В этой канонизации, -- писал в 1990 г. один из философов, -- ив расчленении живой ленинской мысли по замкнутой, искусственной, до предела упрощенной схеме „Краткого курса" в течение десятилетий усердствовали и многие из нас -- ученых-обществоведов. Велика в этом наша вина перед партией и народом"

Полная включенность истории в советский режим обеспечивалась и органами государственной безопасности. За семьдесят лет сформировался своеобразный треугольник: РКП(б)/ВКП(б)/КПСС -- ЧК/ГПУ/НКВД/КГБ -- Академия наук и ее институты. Поскольку не только каждое высказанное слово, но даже и каждая мысль рассматривалась как деяние, в таком союзе не было ничего необычного, а напротив, эта связь оказывалась весьма разнообразной и устойчивой. При содействии органов безопасности Коммунистическая партия помогала историкам овладевать ленинской концепцией исторического процесса, марксистскими методами исследований. Взять хотя бы такой пример из протокола допроса в НКВД историка Н. Н. Ванага от 24--26 января 1937 г.:

"Вопрос: Следствию известно, что на историческом участке теоретического фронта вы и другие историки-троцкисты протаскивали в своих трудах троцкистскую контрабанду. Надо полагать, что этого обстоятельства вы не будете теперь отрицать на следствии?

Историк не отрицает, более того, он детально раскрывает свой багаж "с контрабандой, угрожающей социалистическому строю".

"Ответ: <...>Эта контрабанда шла по основным направлениям:

1. Исключительное подчеркивание отсталости капиталистического развития России, отрицание относительной прогрессивности таких факторов, как реформа 1861 года...

2. Отрицание ленинской теории перерастания буржуазно-демократической революции в пролетарскую...

3. <...>Я сознательно не противопоставлял Октябрьскую пролетарскую революцию буржуазной, не подчеркивал коренного отличия между ними, не рассматривал Великую Октябрьскую социалистическую революцию как революцию, открывшую новую эру в истории человечества...

4. <...> Сознательное игнорирование исторически-преходящего значения буржуазного демократизма и парламентаризма, его кризиса и противопоставления буржуазному демократизму -- советского пролетарского демократизма, как его высшей формы <...>

5. <...>Я подчеркивал организованность, целеустремленность и силы отдельных крестьянских движений и отдельных крестьянских бунтов <...>

6. <...> Историческое обоснование отсутствия субъективных предпосылок для отставания СССР от военного разгрома со стороны мирового империализма <...>

7. <. ..>В Проспекте и в учебнике по истории СССР<...> я сознательно идеализировал народническую борьбу с царизмом <...>

8. <...> Сознательное игнорирование истории отдельных народов СССР, входивших ранее в состав Российской империи <...>"

Н. Н. Ванаг так подводит итог своей "контрреволюционной" деятельности: "...В свете изложенного вполне естественно являлся следующий вид контрреволюционной контрабанды: сознательное игнорирование гигантских успехов социалистического строительства в СССР..." . Конечно, методы получения таких признаний сегодня нам хорошо известны. Здесь важно другое. Историк, следуя "правилам игры", сам сформулировал свои научные и политические "ошибки". Результатом озабоченности органов государственной безопасности историографическими проблемами стал расстрел Ванага 8 марта 1937 г.

Историки и сами весьма активно вовлекали органы государственной

безопасности в "научную жизнь". Так, например, рецензируя 4-й том "Истории ВКП(б)" под редакцией Ем. Ярославского, А. Абрамов и И. Шмидт сразу же нашли в нем "троцкистские установки" и наличие "грубо ошибочной правооппортунистической концепции" , что, по сути, означало выдачу авторов учебника органам госбезопасности.

Подобное сотрудничество представлялось настолько естественным и результативным, что советские профессора в числе важнейших своих задач видели и такую: "Мы должны быть все чекистами" . Не случайно поэтому органы госбезопасности не в меньшей степени, чем партийные, заботились об укреплении кадрового состава историков.

Возникшее взаимодействие КПСС, КГБ и АН выразилось в конце концов в лаконичных формулировках социальных функций исторической науки. Например, В. В. Иванов определял их так: распознавать и разоблачать классовые цели "западноевропейских мастеров реакции"; показывать достижения зрелого социализма; воспитывать ненависть к эксплуататорам и гордость за революционные свершения народа; разоблачать смысл антикоммунизма; служить делу социального прогресса. Все эти выводы сделаны не в трагические тридцатые годы, а в середине 80-х гг. Таким образом, советскую историографию как своеобразный феномен характеризуют сращивание с политикой и идеологией и превращение в составную часть тоталитарной системы. Ее историософские основания базировались на нескольких принципиально важных положениях: на понимании линейного движения общества от капитализма к коммунизму; постулировании необходимости руководства сверху всеми областями и сферами общественной жизни и признания за этим руководством чрезвычайных возможностей; абсолютизации советского опыта как опыта сверхценного, имеющего общечеловеческий характер и значение; вере в наличие абсолютных истин; отношении к окружающему миру как к чему-то враждебному, таящему потенциальную угрозу и опасность. Каждое из этих оснований было разработано и подкреплено аргументами и фактами. Но доказательность никогда не была особой задачей советского типа мировосприятия, поскольку в системе ценностей реально существующий факт значил гораздо меньше, чем положение, содержащееся в классических текстах или высказываниях политического лидера.

По своей сути историософские основания были ничем иным, как модернизированными основами традиционного крестьянского миросозерцания с его ориентированностью на самоценность своего локального мира и его противопоставление всем другим мирам; с установками на особое значение русской истории и русского пути; с верой в высшие истины и неограниченные возможности власти. Несвобода исторической науки, как и науки вообще, предопределила и сформировала весь исследовательский процесс, придав ему своеобразие, как бы изнутри раскрывающее феномен советской историографии. Для собственно исследовательского процесса и для историографического поля, на котором он разворачивался, можно выделить следующие характерные элементы.

Ориентация на одну универсальную теорию, которая, будучи единственно научной, в силу этого и выступает в качестве всеобъемлющей методологии научного поиска в области истории. "Социальная наука была создана, -- отмечали в одной из наиболее фундаментальных работ по проблемам теории истории В. Ж. Келле и М. Я. Ковальзон, -- но лишь тогда, когда были осознаны... трудности... и найдено решение проблем. Это и было осуществлено марксизмом" .

Количество вариаций в отношении марксизма как общей и единственной методологии было чрезвычайно ограничено. Фактически в трудах по истории речь могла идти только о том, что значит решать ту или иную проблему по-марксистски. При этом начиная с 20-х гг. и до конца 50-х гг. теоретические подходы к решению частных исследовательских проблем сводились, по сути, к подбору необходимых цитат из произведений основоположников и классиков марксистского учения или из партийных документов, а вся практическая исследовательская работа ограничивалась поиском конкретных фактов для иллюстрации соответствующих положений. Эта особенность уже объяснялась в советской историографии воздействием на науку жесткого схематизма, заданного "Кратким курсом".

После признания XX съездом КПСС искажения марксистско-ленинских идей в практической деятельности для исследователей истории советского периода и истории КПСС методологические задачи несколько усложнились. Теперь возникла необходимость хоть как-то объяснить связь между общей теорией и конкретной практикой. Первые попытки казались обнадеживающими. Например, был поставлен вопрос о содержании и форме проявления закономерностей общественного развития. Обращаясь к одному из наиболее болезненных вопросов в советской истории -- ликвидации кулачества как класса, историки взяли на себя смелость порассуждать о принципиальной необходимости такой ликвидации и о формах, в которых она реализовывалась на практике . Более того, некоторые историки заговорили о том, что репрессии в ходе ликвидации кулачества были порождены не объективными условиями нарастания классовой борьбы в процессе социалистического строительства а всего лишь особенностями социалистических преобразований в нашей стране .

И даже весьма робкое оживление научной мысли в области теории истории оказалось кратковременным. Оно было решительно прервано после постановления ЦК КПСС о работе редакции журнала "Вопросы истории" 46. С этого времени стала выстраиваться новая схема, не менее жесткая, чем прежде. В первую очередь была ограничена, а по существу дискредитирована сама возможность несовпадения теоретических положений и практики социалистического строительства, точнее, возможность деформации теоретических положений в ходе практики социалистического строительства. Такая возможность предписывалась одному единственному периоду, а ответственность за это возлагалась на одного, вполне конкретного человека. Более того, точно очерчивался круг вопросов и проблем, в которых подобная деформация признавалась допустимой и существовавшей . Самое же драматичное заключалось в том, что этим решением у историков снова "изымалось право" размышлять над вопросами теории, так как только КПСС присваивалось право развивать теоретические основы марксизма-ленинизма, и лишь она была в состоянии оценить, насколько практика адекватна теоретическим идеям и выводам.

Период со второй половины 50-х до начала 70-х гг. официально был объявлен как время восстановления "ленинской концепции" исторического процесса, как избавление истории от сталинских ошибок и извращений. По существу, в эти десятилетия происходила модернизация сталинских идей, их очищение от особенно одиозных формулировок. Наиболее наглядным в этом отношении стали издания -- с 1-го по 7-е -- учебника по истории КПСС под редакцией Б. Н. Пономарева. В последних изданиях практически в полной мере была восстановлена модель "Краткого курса" и в содержании, и в характере интерпретации основных проблем советской истории.

Во второй половине 70-х гг. в очередной раз стало ясно, что советская историческая наука вращается в кругу традиционных представлений, на основе которых невозможно осмыслить и истолковать отдаленное и недавнее прошлое. Не случайно поэтому даже в кругах историков партии разворачивается обсуждение методологических проблем историко-партийной науки48. Низкий теоретический уровень многих исследований был для всех очевиден, но выход усматривался не в поиске новых идей, а в актуализации давно уже известных идей классиков марксизма-ленинизма, которые, как оказалось, не вполне были вовлечены в научный оборот. Многие историки решили, что пора перейти от дискуссий с помощью цитат к воссозданию целостных концепций. В конце 70-х -- начале 80-х гг. появляются десятки работ, в которых "восстанавливается" I ленинская концепция по тому или иному вопросу" .

Этот период был достаточно продуктивным -- конечно, по сравнению с предыдущим, поскольку у историков появилась хоть какая-то возможность не только цитировать классические тексты, но и включать собственные интерпретации в анализ концепций. Многие такие усилия оказывались малопродуктивными, исследователям приходилось состыковывать и согласовывать часто взаимоисключающие оценки одного и того же явления, события, какие обычно присущи каноническим текстам. В указанный период были, в частности, "воссозданы" "ленинские" концепции нэпа, "военного коммунизма'", Октябрьской революции, ленинского плана социалистического строительства . Работа над ленинскими текстами, несмотря на то, что велась достаточно интенсивно, мало обогащала арсенал теоретических представлений. Ситуация усугублялась тем, что единственным источником обогащения марксистской теории признавалась практика социалистического строительства в СССР и странах -сателлитах, которая оценивалась как опыт реального социализма. Круг сжимался: практика социалистических преобразований воспринималась как итог воплощения марксистско-ленинских идей, а идеи могли обогащаться только на основе данной практики. Реальные новации оставались мизерными и сводились лишь к постоянному расширению хронологических рамок движения от капитализма к социализму. "Вершиной" в этом смысле стала концепция "развитого социализма" . В конечном итоге даже сами лидеры КПСС вынуждены были признать, что теоретическая мысль на протяжении 30--70-х гг. не развивалась . Собственно, до второй половины 50-х гг. вопрос о методологии истории не стоял перед нашими историками как практически значимый. Предполагалось, что сталинская характеристика диалектического материализма в соответствующей главе "Краткого курса" дает универсальную интерпретацию не менее универсального диалектико-материалистического метода, который одинаково применим во всех областях и естественных, и технических, и гуманитарных наук. Однако со временем, после робкой критики теоретического багажа "Краткого курса" началось переосмысление этой, казалось бы, вечной истины. Конечно, и тогда никто не помышлял взять под сомнение сам вывод, что диалектико-материалистический метод может быть не всегда эффективным или должен быть дополнен чем-то иным. Но вопрос о применимости метода, точнее, о поиске наиболее эффективных способов его применения в различных областях научного знания привлек внимание исследователей . В рамках получившего широкую известность научного семинара под руководством М. Я. Гефтера была даже предпринята попытка обсудить проблемы развития марксистской исторической мысли в более широком контексте научных представлений XX в. Трудно сказать, насколько далеко продвинулись бы историки и философы, работавшие в данном семинаре, в понимании и интерпретации существа поставленных проблем. Но даже в рамках марксизма попытки самостоятельной мысли были в очередной раз решительно приостановлены административным образом, к тому же при молчаливой или активной поддержке подавляющего большинства советских историков. Это была, по сути, последняя из попыток в советское время вырваться за пределы установок партии. Теперь разработка методологических проблем науки сводилась лишь к осмыслению ряда вопросов.

Что касается принципов исторических исследовании, то в их основу легли все те же ленинские идеи из его "Философских тетрадей". Обсуждения велись прежде всего вокруг одного аспекта проблемы -- сколько принципов необходимо активизировать для того, чтобы претендовать на истинно марксистское исследование; указывалось самое различное количество вариантов -- от трех до семнадцати, -- но наиболее значимыми признавались принципы историзма, партийности, объективности. Ставился вопрос и о соотношении принципов партийности и объективности, если речь идет о марксистско-ленинской исторической науке.

В ходе обсуждений ряд исследователей, и прежде всего Н. Н. Маслов, предприняли попытку в очередной раз провести линию водораздела между ленинским и сталинским вариантами интерпретации марксизма, между ленинской и сталинской методологией исторических исследований . С научной точки зрения данная проблема представляется малопродуктивной, потому что трудно усмотреть принципиальную грань там, где ее никогда не было. Однако для конкретной историографической ситуации и подобные вопросы важны, поскольку создавали хоть какое-то движение мысли.

В силу высокой степени политизации советской исторической науки перечень тех вопросов, с которыми историки обращались к прошлому, опять-таки строго регламентировался партийными документами и решениями. Достаточно обратиться хотя бы к нескольким темам, которые наиболее активно исследовались, например, история первой русской революции. В своей основе перечень вопросов по этой тематике был определен еще ленинскими работами 1906 г.: в чем проявилась гегемония пролетариата в революции? почему без руководства большевиков невозможно развитие революции по нарастающей? почему все остальные партии, кроме большевиков, вели себя непоследовательно и предательски? почему Декабрьское восстание стало высшей точкой революции?

Не более оригинальным получился круг вопросов и по истории Великого Октября: почему не было альтернативы в решении общественно назревших проблем, кроме Октябрьской революции? в чем проявилась гегемония пролетариата и руководящая роль большевиков? почему противники большевиков смогли развязать гражданскую войну? почему закономерной оказалась победа советской власти?

В итоге историческое творчество так и не стало творчеством, книги историков не таили в себе загадок и походили друг на друга как братья-близнецы, лишь изредка различаясь набором конкретным фактов и некоторых рассуждений.

Теоретическая и методологическая скудность советской историографии стала причиной того, что в исторических исследованиях не допускались относительность, вариантность, вероятность. Такие вполне естественные элементы любого научного процесса рассматривались как недостатки и больше того -- как следствие политических ошибок в результате отступления от марксизма-ленинизма и проведения чуждой, "буржуазной" точки зрения.

Наиболее показательной в этом плане стала научная расправа с "новым направлением" в исторической науке, сторонники которого были озабочены вполне научной задачей: они хотели основательно посмотреть на проблему предпосылок Октябрьской революции. Реакция на их попытки последовала сразу на двух уровнях. Официальное руководство АН в большей степени обеспокоило не то, что было сказано и написано историками этого направления, а то, что могло последовать за их высказываниями. Сторонники "нового направления" обвинялись их коллегами-начальниками в самом страшном для советского историка грехе -- сомнениях в наличии объективных экономических предпосылок социалистической революции. Вполне естественной была и реакция официальных властей -- административное запрещение исследований в данном направлении. Но существовал и другой пласт, другой уровень реакции на робкое проявление свободомыслия. К критике "нового направления" подключились широкие слои научной общественности. Сами по себе идеи представителей "нового направления" долгие годы оказывались невостребованными научной общественностью. В истолковании конкретно исторической ситуации признание вариативности общественного развития считалось противоречащим господствующим в исторической науке представлениям о наличии закономерностей общественно-исторического процесса. Уже в годы "перестройки" идеи "нового направления" вновь привлекли к себе внимание как раз потому, что все общество, оказавшееся в ситуации выбора, задумалось о том, что элемент варианта является неотъемлемым компонентом самого процесса развития . В 70-х же гг. допустить подобную возможность сосуществования двух точек зрения на одну и ту же проблему означало решиться на добровольный уход из системы Академии наук. Были ли в этом плане исключения? Формально вроде бы да. Достаточно вспомнить, например, десятилетиями длившуюся дискуссию между И. Б. Берхиным и Е. Г. Гимпельсоном относительно оценок "военного коммунизма". Но, признавая данные исключения, в то же время нельзя не отметить, что чрезвычайно узким был круг тем и проблем, по которым заявлялись различные точки зрения. Кроме того, разные позиции были возможны лишь в одном случае: если они вписывались в "общепринятую" концепцию данной проблемы. Ни Берхин, ни Гимпельсон не могли взять под сомнение общую концепцию Гражданской войны в России. Можно было спорить о времени окончания нэпа, но ни в коем случае -- о причинах перехода к нэпу и т. д. Каждый из носителей противоположной точки зрения оценивал выводы своего оппонента как крайне ошибочные и ненаучные.

Монологизм и монополизм в отношении к исторической истине дополняла крайняя степень политизированности самих представлений об истинном и ложном в исторической науке. Это со всей очевидностью вело к сужению и деформации историографического поля.

Политизированность обнаруживалась в самих теоретических основаниях исторической науки, поскольку политическое в своей основе марксистское учение рассматривалось и использовалось как общенаучная концепция. Но не только в этом. В структуре исторического процесса, формулировках тем и проблем преобладали политические аспекты и сюжеты.

Историки СССР и историки КПСС, например, вели многолетние дискуссии о подходах к разграничению предметов своих исследований. Но предельная политизированность этих историографических направлений проявляется здесь в том, что даже в изучении дооктябрьского периода проблематика исследований ограничивалась сравнительно небольшим кругом вопросов: борьба различных группировок за власть; содержание внутренней политики правительства и анализ факторов, влиявших на изменение внутриполитических приоритетов; основные политические институты и их функционирование в обществе; основные направления и результаты внешней политики правительства в отдельные периоды. При анализе проблем всеобщей истории и истории отечественной до октября 1917 г. допускалось хотя бы рассмотрение случаев несовпадения замыслов, практики и результатов, а при изучении советской проблематики подобное исключалось вовсе. советская историография тоталитаризм

Все вышеизложенное позволяет определить советскую историографию как особый научно-политический феномен. В этом признании нет ни уничижительных, ни оценочных элементов. Советская историография как особое явление советской истории за годы своего развития накопила целую систему свойств и качеств, сформировала особый образ науки, собственные представления о критериях научности, функциях, задачах, назначении истории. К тому же, советская историография создала пантеон актуальных тем и проблем, собственный язык и т. д. Все это определило ее взаимоотношения с европейской и мировой наукой. Такая особая система поступательно развивалась, ставила все более усложненные задачи и решала их. В настоящее время мы столкнулись с несколькими факторами, порожденными этой историографией, но уже находящимися вне ее. Первый фактор связан с тем, что конец XX в. принес обществу целую серию новых идей и проблем, которые нынешней отечественной историографией, во многом еще связанной с советским периодом ее развития, не могут быть восприняты. И дело не в том, что отечественная историография не способна решать те или иные проблемы; дело в том, что она не способна воспринимать эти проблемы как научные. Второй фактор состоит в том, что этот тип советской науки был органическим элементом вполне определенного типа общественного развития. Тип же этого развития вступил в полосу кризиса, прео-165 долеть который возможно через изменение традиционалистских основ общества, раскрыть которые исторической науке не довелось. В этом -- основная беда исторической науки. В этом -- ее феноменологическая характеристика.

Примечания

1 Именно данная версия была безраздельно господствующей в "доперестроечный" период (см., напр.: Историография истории СССР: Эпоха социализма/Под ред. И. И. Минца. М., 1982; Очерки истории исторической науки в СССР. Т. 5. /Под ред. М. В. Нечкиной и др. М., 1985). Эта позиция неуклонно отстаивалась советскими историками на международных форумах (см., напр.: Данилов А. И., Иванов В. В., Ким М. П., Кукушкин Ю. С. История и общество//Вопросы истории. 1977. № 1). В годы ''перестройки" с разной степенью последовательности она проводилась в литературе: Тихвинский С. Л. Итоги и перспективы расследований советских историков//Вопросы истории. 1985. № 7; [От редакции]. Через обновление -- к новому качеству историко-партийной науки//Вопросы истории КПСС. 1988. № 7; Капто А. С. Историческая наука и формирование исторического сознания//Вопросы истории КПСС. 1989. № 11 и др.

2 См.: Варшавчик М. А. Главный ориентир -- правда истории//Вопросы истории КПСС. 1987. № 10; Васютин Ю. С. Актуальность ленинского наследия и современность//Постигая Ленина: Материалы научной конференции/Под ред. Ю. С. Васютина и др. М., 1990. С. 3--12; Голубева Е. И. О некоторых проблемах современной научной ленинианы//Там же. С. 13--20.

3 См.: Волобуев П. В. "Круглый стол" советских и американских историков. 9--11 января 1989 г. //Вопросы истории. 1989. № 4. и др.

4 См., напр.: Зевелев А. И. Путь в истине//Суровая драма народа//Сост.: Ю. П. Сенокосов. М., 1989. С. 508--511; Сухарев С. В. Лицедейство на поприще истории//Вопросы истории КПСС. 1990. № 3 и др.

5 См.: Голубева Е. И. Указ. соч.; Завелев А. И. Указ. соч.; Маслов Н. Н. "Краткий курс истории ВКП(б)"--энциклопедия культа личности Сталина//Суровая драма народа. С. 334--352.

6 Тезис о том, что в отличие от периода советской истории отечественная историография других исторических периодов была менее деформированной, -- один из наиболее излюбленных в дискуссиях первых лет "перестройки". См., напр.: Чистякова Е. В. Предисловие//А. М. Дубровский. С. В. Бахрушин и его время. М., 1992 и др.

7 См., напр.: Актуальные теоретические проблемы современной исторической науки: "Круглый стол" редколлегии журнала "Вопросы истории" 29 октября 1991 г. //Вопросы истории. 1992. № 8--9; Бордюгов Г. А., Козлов В. А. История и конъюнктура. М., 1992. С. 30--50.

8 См.: Искендеров А. А. Новый взгляд на историю//Вестник Российского университета дружбы народов: Сер. история, философия. 1993. № 1. С. 6--9.

9 Ярошевский М. Г. Сталинизм и судьба советской науки//Репрессированная наука/Под ред. М. Г. Ярошевского. М., 1991. С. 10.

10 Ленин В. И. Запуганные крахом старого и борющиеся за новое//ПСС. Т. 35. С. 192.

11 См.: Чаадаев П. Я. Философические письма: Письмо 1//Чаадаев П. Я. Полн. собр. соч. и избр. письма. М., 1991. Т. 1. С. 328, 329, 330.

12 Герцен А. И. Русский народ и социализм//Собр. соч. М., 1954--1965. Т. 7. С. 291. в Там же. Т. 12. С. 152.

14 Данной теме посвятил свое специальное исследование французский исследователь К. С. Ингер-флом. См.: Ингерфлом К. С. Несостоявшийся гражданин: Русские корни ленинизма. М., 1993.

15 Чернышевский Н. Г. Что делать? Л., 1975. С. 656. 17 Там же. С. 215.

17 См.: Ленин В. И. Что делать?//Полн. собр. соч. Т. 6. С. 52.

18 См.: Второй съезд РСДРП, июль--август 1903 г.: Протоколы. М., 1959. С. 181.

19 Там же. С. 182.

20 Бердяев Н. А. Религиозные основы большевизма: Из религиозной психологии русского наро-да//Собр. соч. Париж, 1990. Т. 4. С. 29--30.

21 Подробнее о вопросах организационного строительства научных учреждений см.: Алексеева Г. Д. Октябрьская революция и историческая наука (1917--1923 гг. ). М., 1968.

22 См.: Справочник партийного работника. М., 1957. Вып. 1. С. 382.

23 Сталин И. В. Ответ т-щу Иванову Ивану Филипповичу//К изучению истории ВКП(б): Сб. материалов. Куйбышев, 1938. С. 7--11.

166

24 См.: Сталин И., Киров С., Жданов А. Замечания по поводу конспекта учебника "по истории СССР"//К изучению истории ВКП(б): Сб. материалов. С. 18--19; Сталин И., Киров С., Жданов А. Замечания о конспекте учебника "новой истории"//Там же. С. 20--22.

25 РЦХИДНИ, ф. 17, оп. 133, д. 293, л. 150. Секретарю ЦК ВКП(б) тов. Суслову М. А. 23. 08. 1952 г.

26 Подробнее см.: Афанасьев Ю. Н. Я должен это сказать: Политическая публицистика времен перестройки. М., 1991. С. 10--15.

Там же.

27

28 См.: Алексеева Г. Д. Указ. соч.

29 Некрич А. Отрешусь от страха: Воспоминания историка. Лондон, 1979. С. 272.

30 Подробнее см. там же. С. 44--64.

31 См.: Очерки истории исторической науки в СССР/Под ред. М. В. Нечкиной и др. Т. 5. С. 13.

32 См.: Против исторической концепции М. Н. Покровского. М.; Л., 1939; Против антимарксистской концепции М. Н. Покровского. М.; Л.; 1940.

33 Самсонов А. М., Спирин Л. М. Академик Исаак Израилевич Минц: Творческой

путь//Исторический опыт Великого Октября/Под ред. С. Л. Тихвинского. М., 1986. С. 5.

34 Цит. по: Некрич А. Указ. соч. С. 52.

35 РЦХИДНИ, ф. 89, оп. 7, д. 72, л. 4--8. Ярославский Ем. Сталину И. В. 18 ноября 1931

36 Антонович И. Время собирать камни: Ответ новым фальсификаторам ленинизма//Партийная жизнь. 1990, № 14. С. 14.

38 Дело НКВД № Р-8186 по обвинению Н. Н. Ванага. Т. 1.

38 Артизов А. Н. Николай Николаевич Ванаг(1899--1937)//Отечественная история. 1992. № 6.

39 См.: Абрамов А., Шмидт И. Против фальсификации истории Октября под флагом "объективности": О IV томе "Истории ВКП(б)" под ред. Е. Ярославского, изд. 1930//Большевик. 1931. №> 22.

40 Протокол № 11 общего закрытого собрания партийной организации ИКП от 26--27 августа 1936 Г. //ЦАОДМ, ф. 474, оп. 1, д. 89, л. 90--91.

41 См.: Иванов В. В. Методология исторической науки. М., 1985. С. 51--64.

42 Келле В. Ж., Ковальзон М. Я. Теория и история. М., 1981. С. 29.

43 Об этом см., напр.: Завелев А. И. Ленинская концепция историко-партийной науки. М., 1982. С. 40--60; Барсенков А. С. Советская историческая наука в послевоенные годы: 1945-- 1955. М., 1988. С. 77--90; и др.

44 Подробнее см.: Погудин В. И. Путь советского крестьянства к социализму: Историографический очерк. М., 1975.

45 См.: Семернин П. В. О ликвидации кулачества как класса//Вопросы истории КПСС. 1958. №>4.

46 См.: Справочник партийного работника. С. 381--382.

47 См., напр.: Пономарев Б. Н. Задачи исторической науки и подготовка научно-педагогических кадров в области истории//Избр. речи и статьи. М., 1977. С. 171 --172.

48 См.: К итогам обсуждения методологических проблем истории КПСС//Вопросы истории КПСС:. 1978. № 12.

49 См.: Варшавчик М. А. Историко-партийное источниковедение: Теория, методология, методика. Киев, 1984. С. 105--139.

50 См., напр.: Осколкова Э. Д. Проблемы методологии и историографии ленинской концепции нэпа. Ростов н/Д, 1981; Зевелев А. И. Ленинская концепция...; Волобуев О. В., Муравьев В. А. Ленинская концепция революции 1905--1907 годов в России и советская историография. М., 1982; Берхин И. Б. Вопросы истории периода Гражданской войны (1918-- 1920 гг. ) в сочинениях В. И. Ленина. М., 1981 и др.

51 См.: Гимпельсон Е. Г. Военный коммунизм: политика, практика, идеология. М., 1973; его же. Великий Октябрь и становление советской системы управления народным хозяйством. М., 1977; Берхин И. Б. Ленинский план построения социализма. М., 1960; его же. Экономическая политика советского государства в первые годы советской власти. М., 1970; Генкина Э. Б. Государственная деятельность В. И. Ленина: 1917--1923 гг. М., 1969; Олесеюк Е. В. Разработка экономической политики Коммунистической партии в трудах В. И. Ленина. Ростов н/Д, 1977; Осколкова Э. Д. Указ. соч.; и др.

52 Традиция корректировки периодизации истории заложены еще И. В. Сталиным, который вместо не устраивавшего его предложил собственный вариант (см.: Сталин И. В. Письмо составителям учебника истории ВКП(б)//К изучению истории ВКП(б)... С. 12--15). Характерно, сто и одни из последних "круглых столов" в журнале "Коммунист" был также посвящен вопросам характеристики и необходимости выделения новых этапов в строительстве социализма (см.: Основные этапы развития советского общества: "Круглый стол" журнала "Коммунист"//Страницы истории КПСС: факты, проблемы, уроки/Под ред. В. И. Купцова. М., 1988. С. 37--68.

53 Подробнее см.: Касьяненко В. И. Развитой социализм: Историография и методология проблемы. М., 1976; Волобуев О. В., Кулешов С. В. Очищение. История и перестройка. М., 1989.

54 См.: Горбачев М. С. О перестройке и кадровой политике партии//Избр. речи и статьи. М., 1987. Т. 4. С. 302.

55 См., напр.: Ципко А. О зонах, закрытых для мысли//Суровая драма народа... С. 175--257; Маслов Н. Н. "Краткий курс истории ВКП(б)"... //Там же. С. 334--352; и др.

56 См., напр.: Французова Н. П. Исторический метод в научном познании: Вопросы методологии и логики исторического исследования. М., 1972; Оруджев 3. М. Диалектика как система. М., 1973; Сахаров A. M. Методология истории и историография: Статьи и выступления. М., 1981; Ракитов А. И. Историческое познание: Системно-гносеологический подход. М., 1982 и др.

57 См.: Историческая наука и некоторые проблемы современности: Статьи и обсуждения/Под ред. М. Я. Гефтера и др. М., 1969.

58 См.: Косолапов В. В. Методология и логика исторического исследования. Киев, 1977; Принцип партийности в исследовании социальных явлений: Сб. статей/Под ред. Г. А. Подкорытова. Л., 1977. Кохановский В. П. Историзм как принцип диалектической логики. Ростов н/Д, 1978; Бурмистров Н. А. Партийность исторической науки. Казань, 1979; Могильницкий Б. Г. Введение в методологию истории. М., 1989 и др.

59 См.: Варшавчик М. А., Спирин Л. М. О научных основах изучения истории КПСС. М., 1978. С. 50.

60 Н. Н. Маслов, П. М. Шморгун, А. И. Зевелев отстаивали тезис о том, что в марксистской историографии принципы объективности и партийности синонимичны (см.: Вопросы истории КПСС. 1976. №>6, 7, 9).

61 См.: Маслов Н. Н. Ленин как истории партии. Л., 1969; его же. Вопросы методологии истории КПСС в произведениях В. И. Ленина. Л., 1980.

62 См.: Рекомендация совещания историков в Отделе науки и учебных заведений ЦК КПСС 21-- 22 марта 1973 года. М., 1974. С. 2--3.

63 См.: Волобуев П. В. Выбор пути общественного развития. М., 1987.

Размещено на Allbest.ru