Андрей Сахаров и Александр Солженицын

Размещено на http://www.allbest.ru/

Андрей Дмитриевич Сахаров и Александр Исаевич Солженицын встретились в первый раз 26 августа 1968г. - через несколько дней после оккупации Чехословакии войсками стран - участниц Варшавского договора. Это вторжение стало большим потрясением для всех диссидентов, и многие искали какие-то формы, чтобы выразить свой протест по этому поводу. Академик и трижды Герой социалистического труда А. Д. Сахаров только недавно - в мае 1968 г. - выступил как диссидент, обнародовав свой первый большой меморандум "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе" с призывом развивать демократию и плюрализм. Это выступление быстро принесло Сахарову известность - и в Советском Союзе и в западных странах. Тогда у него еще не было почти никаких связей ни с диссидентскими группами, ни с писателями и учеными за пределами большой, но замкнутой группы ученых-атомщиков. Солженицын получил мировую известность еще в конце 1962г. после публикации в "Новом мире" повести "Один день Ивана Денисовича" - первой небольшой книжки о сталинских лагерях, опубликованной в СССР. Тогда это было частью "десталинизации", проводимой Н. С. Хрущевым после XXII съезда КПСС, и на встречах руководителей партии с деятелями культуры не только Хрущев, но и М. А. Суслов жали Солженицыну руку и горячо приветствовали публикацию "Ивана Денисовича".

На путь открытой оппозиции режиму Солженицын вступил лишь в мае 1967 г., обнародовав свое "Открытое письмо IV съезду Союза советских писателей" с протестом против цензуры и политических преследований советских писателей. В это же время был отправлен на Запад для перевода и публикации большой роман Солженицына "В круге первом". У Солженицына было много друзей и знакомых среди писателей, но он держался в стороне от всех диссидентских кружков. Однако теперь, в конце августа, ни Солженицын, ни Сахаров не хотели молчать и решили как-то объединить свои усилия. В эти дни в самых разных группах возникла мысль о содержательном протесте, который могли бы поддержать несколько десятков наиболее известных тогда деятелей интеллигенции.

Очень эмоциональный и глубокий по содержанию текст предложил кинорежиссер М. И. Ромм. Сахаров был готов подписать этот текст, но не хотел, чтобы его подпись стояла первой. Поздно вечером 23 августа подпись под этим документом поставил академик И. Е. Тамм, его примеру последовало еще несколько ученых. Сахаров собрался ехать к Твардовскому, но Александр Трифонович в эти дни не появлялся даже в редакции "Нового мира" и ни с кем не встречался. Тогда Сахаров и спросил своих друзей о Солженицыне, который, как оказалось, и сам искал этой встречи.

Солженицын приехал в Москву из Рязани вечером 24 августа - для знакомства с ситуацией и поддержки общего протеста. 25 августа он встречался с разными людьми, а на следующий день, с соблюдением всех правил конспирации, встретился и долго беседовал с Сахаровым. Это была встреча один на один. Ее нельзя было полностью скрыть от КГБ, так как Сахаров был в то время не только засекреченным, но и охраняемым ученым. Еще в начале 1960-х годов он решительно отказался от открытой охраны, но не мог воспрепятствовать скрытому сопровождению.

Однако о содержании и характере беседы Сахарова и Солженицына мало что могли узнать и в КГБ; лишь много позднее и Солженицын, и Сахаров написали об этой важной для них встрече в своих мемуарах. Поэтому трудно удержаться от цитат. "Я встретился с Сахаровым в первый раз в конце августа 68-го года, - писал Солженицын, - вскоре после нашей оккупации Чехословакии и после выхода его меморандума. Сахаров еще не был выпущен тогда из положения особосекретной и особоохраняемой личности. С первого вида и с первых же слов он производит обаятельное впечатление: высокий рост, совершенная открытость, светлая, мягкая улыбка, светлый взгляд, теплогортанный голос. Несмотря на духоту, он был в старомодно-заботливо затянутом галстуке, тугом воротнике, в пиджаке, лишь в ходе беседы расстегнутом - от своей старомосковской интеллигентской семьи, очевидно, унаследованное. Мы просидели с ним четыре вечерних часа, для меня уже довольно поздних, так что я соображал неважно и говорил не лучшим образом. Еще и необычно было первое ощущение - вот, дотронься, в синеватом пиджачном рукаве - лежит рука, давшая миру водородную бомбу. Я был, наверное, недостаточно вежлив и излишне настойчив в критике, хотя сообразил это уже потом: не благодарил, не поздравлял, а все критиковал, опровергал, оспаривал его меморандум. И именно вот в этой моей дурной двухчасовой критике он меня и покорил! - он ни в чем не обиделся, хотя поводы были, он не настойчиво возражал, объяснял, слаборастерянно улыбался - а не обиделся ни разу, нисколько - признак большой, щедрой души. Потом мы примерялись, не может ли как-то выступить на счет Чехословакии - но не находили, кого бы собрать для сильного выступления: все именитые отказывались".

А вот что писал Сахаров: "Мы встретились на квартире одного из моих знакомых. Солженицын с живыми голубыми глазами и рыжеватой бородой, темпераментной речью необычайно высокого тембра голоса, контрастировавшей с рассчитанными, точными движениями, - он казался живым комком сконцентрированной и целеустремленной энергии. Я в основном внимательно слушал, а он говорил - страстно и без каких бы то ни было колебаний в оценках и выводах. Он остро сформулировал - в чем он со мной не согласен. Ни о какой конвергенции говорить нельзя. Запад не заинтересован в нашей демократизации, он запутался со своим чисто материальным прогрессом и вседозволенностью, но социализм может его окончательно погубить. Наши вожди- это бездушные автоматы, они вцепились зубами в свою власть и блага, и без кулака зубов не разожмут. Я преуменьшаю преступления Сталина и напрасно отделяю от него Ленина. Неправильно мечтать о многопартийной системе, нужна беспартийная система, ибо всякая партия - это насилие над убеждениями ее членов ради интересов заправил. Ученые и инженеры - это огромная сила, но в основе должна быть духовная цель, без нее любая научная регулировка - самообман, путь к тому, чтобы задохнуться в дыму и гари городов. Я сказал, что в его замечаниях много истинного, но моя статья отражает мои убеждения. Главное - указать на опасности и возможный путь их устранения. Я рассчитываю на добрую волю людей. Я не жду ответа на мою статью сейчас, но я думаю, что она будет влиять на умы".

Какого-либо общего документа по поводу оккупации Чехословакии подготовить не удалось. На Тамма было оказано сильное давление, и он снял свою подпись. После этого все рассыпалось.

Немного позже Солженицын изложил свои замечания по Меморандуму Сахарова в письменной форме и передал их лично Сахарову, но не запустил в самиздат. Это было обширное письмо на 20-ти с лишним страницах, и Солженицын начинал свое письмо с самых высоких похвал Сахарову, бесстрашное и честное выступление которого является "крупным событием современной истории". Солженицыну не понравилось, однако, что Сахаров осуждает в своем трактате лишь сталинизм, а не всю коммунистическую идеологию, ибо "Сталин был хотя и очень бездарный, но очень последовательный и верный продолжатель духа ленинского учения". Нет, по мнению Солженицына, и никакой мировой прогрессивной общественности", к которой обращается Сахаров. Нет, и не может быть "нравственного социализма" - "в превознесении социализма Сахаров даже и чрезмерен". Все это - "гипноз целого поколения".

Упускает Сахаров, как полагает Солженицын, значение в нашей стране "живых национальных сил и живучесть национального духа", а все сводит к научному и техническому прогрессу. Нелепы и надежды Сахарова на конвергенцию - эта перспектива конвергенции "довольно безотрадна: два страдающих пороками общества, постепенно сближаясь и превращаясь одно в другое, что могут дать? - общество, безнравственное вперекрест". Не спасет Россию и интеллектуальная свобода, как не спасла Запад, который "захлебнулся от всех видов свобод и предстает сегодня в немощи воли, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженной душой". Критикуя Сахарова, Солженицын ничего, однако, не предлагал. "Упрекнут, - писал он в конце своего письма, - что, критикуя полезную статью академика Сахарова, мы сами как будто не предложили ничего конструктивного. Если так- будем считать эти строки не легкомысленным концом, а лишь удобным началом разговора".

Сахаров не стал отвечать Солженицыну, как и некоторым другим известным диссидентам и общественным деятелям Запада, которые решили письменно высказать свои замечания и пожелания автору Меморандума. В 1968 г. тяжелая болезнь, а затем и смерть первой жены Сахарова Клавдии Алексеевны надолго выбили его из колеи. Он почти ни с кем не встречался. Но уже в начале 1970 г. Сахаров вернулся и к научной, и к диссидентской деятельности. Он активно участвовал в акциях правозащитного движения и познакомился со многими из его деятелей. В мае 1970 г. состоялась еще одна весьма продолжительная встреча Сахарова и Солженицына. Они обсуждали новый большой меморандум Сахарова - письмо руководителям Советского Союза Л. И. Брежневу, А. Н. Косыгину и Н. В. Подгорному по проблемам демократизации советского общества. Солженицын, по свидетельству Сахарова, высказал свою оценку этого документа "гораздо более положительную и безоговорочную, чем "Размышлений". Он радовался, что я прочно встал на путь противостояния". Однако Солженицын решительно отказался от участия в разного рода кампаниях по защите людей, подвергшихся политическим репрессиям. "Я спросил его, - свидетельствовал Сахаров, - можно ли что-либо сделать, чтобы помочь Григоренко и Марченко, Солженицын отрезал: "Нет! Эти люди пошли на таран, они избрали свою судьбу сами, спасти их невозможно. Любая попытка может принести вред и им и другим". Меня охватило холодом от этой позиции, так противоречащей непосредственному чувству".

Тем не менее, в июне 1970 г. и Сахаров и Солженицын независимо друг от друга публично и решительно выступили с протестом против принудительной психиатрической госпитализации Жореса Медведева, с которым оба они были знакомы еще с осени 1964 года. Это была короткая, но весьма интенсивная и успешная общественная кампания.

Осенью 1970 г. Солженицыну была присуждена Нобелевская премия по литературе - четвертая для русской литературы после Ивана Бунина, Бориса Пастернака и Михаила Шолохова. Солженицын был воодушевлен, но также крайне обеспокоен масштабами поднятой против него газетной и политической кампании, крайне осложнявшей его жизнь и повседневные контакты. Он решил отказаться от поездки в Стокгольм на церемонию вручения Нобелевских премий и некоторое время не знал, как себя вести и что делать. Его известность в мире росла, но сам он называл 1971 год "проходом полосы затмения, затмения решимости и действия". Солженицын отказался подписать составленное Сахаровым письмо в Президиум Верховного Совета СССР об отмене в нашей стране смертной казни. Писатель сказал, что участие в такого рода коллективных акциях будет мешать выполнению тех задач, за которые он чувствовал на себе ответственность. После этого Сахаров и Солженицын не встречались и не беседовали друг с другом более года.

До весны 1972г. как Сахаров, так и Солженицын могли встречаться с иностранцами только случайно и отклоняли все предложения об интервью, с которыми к ним обращались западные корреспонденты. Этому было тогда много причин. Однако в 1972г. они оба стали искать контактов с работавшими в Москве иностранными корреспондентами: Солженицыну нужно было более активно защищаться, а Сахаров хотел расширить возможности своей правозащитной деятельности, что было трудно в то время сделать без западных средств массовой информации. Это было время разрядки, и советские власти были вынуждены как-то реагировать на западное общественное мнение. Редкие встречи Солженицына и Сахарова с западными журналистами в 1972г. вскоре умножились и расширились и стали в 1973 г. почти регулярными. Многие из иностранных корреспондентов, работавших в Москве в 1970-е годы, позднее написали по книге о своем пребывании в СССР. И в этих книгах можно прочесть немало страниц об их общении с диссидентами, в том числе с Сахаровым и Солженицыным.

Наибольший успех выпал в этой серии корреспонденту "The New-York Times" Хедрику Смиту, чья книга "Русские" была переведена на многие языки и получила престижную Пулицеровскую премию. Вторая книга Смита на ту же тему была написана уже в 1980-е годы, и ее заголовок "Новые русские" стал нарицательным, хотя сам автор имел в виду отнюдь не бизнесменов и мафиози 1990-х годов. Вот как писал американский журналист о своей первой встрече с Солженицыным: "Солженицын вел себя в первые минуты встречи сердечно и непринужденно. Он выглядел точно так, как на тех фотографиях, которые я видел, но казался больше и выше. Он оказался более энергичным, чем я ожидал: он то и дело вскакивал со стула и со спортивной легкостью ходил по комнате. Его невероятная энергия казалась почти осязаемой. Для человека, так много выстрадавшего, он выглядел хорошо, но его лицо под внешним румянцем было отмечено неизгладимыми следами пережитого. Однако очарование длилось недолго. Как только мы перешли к цели визита, мы столкнулись с природной властностью этого человека. Позднее, когда он приглашал меня к себе, он говорил по телефону; "Это Солженицын. Мне нужно кое-что с вами обсудить", - это говорилось таким тоном, каким мог бы приказать император: "Немедленно явитесь во дворец". Но и теперь Солженицын вручил каждому из нас толстую пачку исписанных листов с заголовком: "Интервью с "Нью-Йорк таймс" и "Вашингтон пост". И это действительно было готовое интервью- полностью, вопросы и ответы- все составленное Солженицыным. Я был ошеломлен. Я подумывал о том, чтобы уйти. Как я понял позже, суровые испытания, пронесенные им в лагерях, выработали в нем огромную нравственную отвагу, но и выковали также целеустремленность и ограниченность автократа".

Иным был портрет Сахарова: "Глядя на Сахарова, - писал корреспондент, - трудно представить себе, что этот человек вызвал международную бурю. Его не отличает ни представительная внешность, ни властная индивидуальность, ни воинственный темперамент Солженицына. Совершенно различен и внешний вид этих двух людей. Солженицын с его мощной грудью, морщинистым красноватым лицом, натруженными руками, бородой цвета красного дерева и проницательными глазами оставлял впечатление физической и духовной силы. В отличии от него Сахаров производил впечатление человека легко уязвимого. Высокого роста, слегка сутулый, с высоким лбом мыслителя и двумя прядями седеющих волос вокруг лысины, с большими руками, не знавшими физической работы, с печальными, сострадательными глазами, этот человек кажется обращенным в себя, в свой внутренний мир; это настоящий русский интеллигент, интеллектуал до мозга костей. В его сдержанности и манере вести беседу сразу чувствовался одинокий мыслитель. Его природная склонность к уединению усилилась за двадцать лет изоляции из-за секретной работы в области атомных исследований".

Все более жесткое противостояние Солженицына и Сахарова с властями сопровождалось массированной газетной кампанией, в которой имена этих двух людей, как правило, объединялись. При этом Сахаров, который был не просто академиком, но и лауреатом всех премий и трижды Героем социалистического труда, изображался обычно оторванным от жизни и от политики "простаком", тогда как о Солженицыне, уже исключенном из Союза писателей, газеты писали как о "предателе". Постепенно имена Сахарова и Солженицына стали объединяться не только в советской, и в западной печати, а также в передачах западных радиостанций на СССР. "В мрачной обстановке Советского Союза, - говорилось в одной из передач Би-би-си, - Солженицын и Сахаров бросили свой вызов советским западным руководителям. Если их заставят замолчать силой - это только докажет, что они говорят правду". В такой обстановке Сахаров и Солженицын должны были как-то согласовывать свои публичные заявления.

В конце 1972 г. они снова стали встречаться, как правило, в Жуковке, элитном дачном поселке под Москвой. Александр Солженицын жил и работал здесь с осени в домике садовника при большой даче Мстислава Ростроповича. Но здесь же стоял и удобный загородный дом Сахарова, сложенный из белого кирпича. Два таких дома были подарены Советским правительством Игорю Тамму и Андрею Сахарову за заслуги в создании водородной бомбы. Раньше Сахаров почти не бывал в Жуковке, и его дом стоял закрытым, потом здесь стала жить старшая дочь с семьей, но иногда приезжал туда и Андрей Дмитриевич. Обычно он приходил к Солженицыну со своей второй женой Еленой Георгиевной Боннэр, что вызывало раздражение писателя. У Солженицына также была теперь новая семья. Его второй женой стала Наталья Дмитриевна Светлова, но она редко появлялась в Жуковке.

В конце августа 1973 г. Солженицын распространил свою программную статью "Мир и насилие", в которой выдвинул А. Д. Сахарова кандидатом на Нобелевскую премию мира. Нобелевские лауреаты имели право на выдвижение, но должны были делать это в закрытом порядке - как эксперты. Поэтому предложение Солженицына не рассматривалось. Как известно, Сахаров получил Нобелевскую премию мира позже - в 1975 г., и общественная кампания в пользу такого решения, начатая Солженицыным и поддержанная позднее даже в Конгрессе США, вероятно, сыграла в этом немалую роль.

Взаимная поддержка Солженицына и Сахарова не означала их полного согласия. Солженицын и Сахаров были слишком разными людьми и по своим личным качествам, и по убеждениям и мировоззрению. Детство и молодость Солженицына прошли без отца, в бедности и лишениях. За его плечами была война, многие годы тюрьмы, лагеря, ссылки, он преодолел смертельную болезнь. Теперь он наверстывал упущенное и не хотел тратить время на лишние встречи и разговоры. Солженицын был предельно организованным и очень практичным человеком. О любой встрече с ним нужно было договариваться заранее. Он работал очень интенсивно утром и днем и предпочитал полное одиночество, даже завтрак и обед он готовил себе сам. Из Рязани он уезжал в одну из соседних деревень, потом жил в одиночестве в доме Корнея Чуковского в Переделкино, на своем садовом участке близ Нарофоминска, в домике садовника у Мстислава Ростроповича. Постепенно он стал чувствовать себя человеком, которого избрал Господь, и это отражалось на его отношениях с другими людьми. Солженицын не терпел возражений и утратил способность к полемике и диалогу.

Детство и юность А. Сахарова прошли в условиях достатка и заботы, а при работе над атомными проектами Сахаров жил на всем готовом. У него были комфортабельные квартиры в Москве и на "объекте", просторный загородный дом. Однако основную часть времени он должен был работать в полной изоляции от внешнего мира и как секретный ученый находиться под постоянной охраной. В его большой квартире в Москве всегда царил беспорядок. Сахаров не умел сам себя обслужить и был в высшей степени непрактичным человеком. После смерти первой жены Сахаров должен был заботиться и о судьбе трех собственных детей и двух детей Е. Боннер, и это создавало массу проблем. Сахаров никогда не чувствовал себя человеком избранным, он был предельно скромен. Как ученый он испытывал сомнения, в нем не было никакой авторитарности, он был подвержен и сторонним влияниям. Ему нравилось видеть вокруг себя множество людей, он не испытывал неудобств в маленькой квартире своей второй жены и был доступен для встреч и бесед почти со всеми, кто об этом просил. В начале 1970-х годов заседания Комитета по правам человека, который Сахаров основал вместе с Валерием Чалидзе и Андреем Твердохлебовым, затягивались далеко за полночь, и каждый мог здесь говорить столько, сколько хотел.

Атомный центр, где одним из научных руководителей был Сахаров, создавался на месте знаменитой Саровской пустыни, где жил и умер причисленный позднее к лику святых иеромонах Серафим Саровский. Теперь здесь были лагеря заключенных и секретные лаборатории, часть из которых размещалась в монастырских строениях. Но Сахарову была чужда всякая религиозность, и он поэтому не мог принять и даже понять призывы Солженицына покаяться перед Богом, служить и молиться Богу, который только и может направить Россию на путь истинный - через своих пророков. Совершенно различным было и их отношение к "русской идее". Коллектив ученых-атомщиков был интернационален, проблема национальности этих людей никого из них просто не интересовала. Да и позднее национальная идея представляла для Сахарова интерес лишь в общем контексте прав человека, и положение литовцев, армян или евреев казалось ему гораздо более трудным, чем положение русских. Однако для Солженицына именно "русская идея" была центральной и главной в его мировоззрении, но ее, по его собственному признанию, не разделяли другие националисты. Русский национализм был самым слабым течение среди диссидентов 1960-1970-х годов; среди них явно доминировали правозащитники, которых Сахаров почему-то называл "левыми западниками". Солженицына же как раз мало волновала проблема прав человека, на первом месте у него стояли не права, а обязанности. сахаров солженицын диссидент

До начала 1974г. разногласия между Сахаровым и Солженицыным проявлялись лишь в беседах писателя и академика. Сахаров не вел никаких повседневных записей. Но Солженицын многие из своих встреч и бесед описывал и комментировал в своем литературном дневнике. Такой дневник ведут практически все писатели, чтобы позднее использовать свои впечатления и мысли в романах, рассказах или мемуарах. В опубликованных мемуарах Солженицына немало восторженных отзывов о Сахарове, само появление которого в верхах советской научной элиты писатель называет "чудом". "Его дивное явление в России, - писал Солженицын, - можно ли было предвидеть? Я думаю: да. По исконному русскому расположению - должны пробирать людей раскаяние и совесть. Да, это - по-нашему! И я, например, при своем оптимизме, всегда так ожидал: появятся! появятся такие люди (я думал, их будет больше), кто презрит блага, вознесенность, богатство - и попутствует к народным страданиям. И - какие возможности таились бы в таких переходах!".

Солженицын сравнивал свои и Сахарова публичные выступления, которые широко освещались в западных СМИ и были направлены против советских лидеров и режима с "встречным боем двумя колоннами". Но писатель сетовал, имея в виду Сахарова, что "с соседней союзной колонной не налажено было у нас путей совета и совместных действий". В своих заметках Солженицын называл Сахарова "наивным, как ребенок", "слишком прозрачным от собственной чистоты", "чрезмерно внимательным к "добросоветчикам". "Ясность его действий, - писал Солженицын, - сильно отемнена расщепленностью жизненных намерений: стоять ли на этой земле до конца или позволить себе покинуть ее".

Особенно резко, порой даже грубо, высказывался писатель о жене Сахарова Е. Боннэр. "Мы продолжали встречаться с Сахаровым в Жуковке, но не возникали между нами совместные проекты или действия. Во многом это было из-за того, что теперь не оставлено было нам ни одной беседы наедине, и я опасался, что сведения будут растекаться в разлохмаченном кубке вокруг "демократического движения". Сахаров все более уступал воле близких, чужим замыслам" 9 . Между Сахаровым и Солженицыным росло отчуждение. Их последняя встреча состоялась 1 декабря 1973 года. Солженицыну казалось, что Сахаров сломлен и хочет добиваться отъезда из СССР за границу.

За границей оказался, однако, очень скоро не Сахаров, а Солженицын. Его выражение о "встречном бое двумя колоннами", как выяснилось позднее, вовсе не было преувеличением.

В настоящее время опубликованы рабочие записи заседаний Политбюро ЦК КПСС не только за 1930-е, но и за 1970-е годы. Эти заседания не протоколировались и не стенографировались, и никто из посторонних на заседания Политбюро не приглашался. Но одним из участников заседания велась рабочая запись, которая хранилась в одном экземпляре как совершенно секретный документ. Из этих записей мы видим, что в 1970-1973 гг. вопрос о Сахарове и Солженицыне обсуждался в политбюро почти ежемесячно. О Солженицыне все выступавшие говорили с негодованием как о "враге народа", требуя привлечь его к суровой ответственности- отправить в далекие исправительные лагеря, посадить в тюрьму, в самом крайнем случае, - выслать за границу.

Однако это были все же годы разрядки, и окончательное решение каждый раз откладывалось. Так, на заседании Политбюро ЦК от 30 марта 1972г. Председатель Президиума Верховного Совета СССР П. В. Подгорный говорил: "Солженицын ведет враждебную деятельность. Он враг, который не может жить в Москве. Но я считаю, что и выселять его за границу не следует. Я думаю, что его не следует выдворять. Он лауреат Нобелевской премии, и это, конечно, буржуазная пропаганда использует против нас в полной мере. За границей Солженицын принесет нам большой вред. Но в Советском Союзе есть такие места, где он не сможет ни с кем общаться" 10 На другом заседании советский премьер А. Н. Косыгин предложил сослать Солженицына в Верхоянск - в самый холодный район страны, куда ни один западный корреспондент не сможет и не захочет поехать.

О Сахарове говорили все же по-другому. Тот же Подгорный замечал: "Что касается Сахарова, то я считаю, что за этого человека нам нужно бороться. Он другого рода человек. Это не Солженицын. Об этом, кстати, просит и т. Келдыш. Все же Сахаров трижды Герой Социалистического труда. Он создатель водородной бомбы. Я считаю, что обсуждение, которое сегодня развернулось на заседании, является очень полезным" 11 . Еще через полтора года, в августе 1973 г., отметив, что в поведении Солженицына и Сахарова не произошло никаких "улучшений", а Солженицын стал "развертывать активную политическую деятельность, объединяя вокруг себя всех бывших заключенных и недовольных", политбюро рекомендовало начать против Солженицына уголовное дело и "предъявить ему обвинение в преступлении против Советской власти". Что касается Сахарова, то политбюро рекомендовало начать публикацию разного рода писем "от имени ученых и интеллигенции" с осуждением его поведения.

Ю. В. Андропов попросил А. Н. Косыгина пригласить к себе Сахарова и поговорить с ним, на что Косыгин ответил согласием 12 . Эта беседа не состоялась. Что касается Солженицына, то после издания за границей первого тома "Архипелага Гулага" он был арестован, лишен советского гражданства и выслан из Советского Союза.

Сахаров узнал об аресте Солженицына вечером 12 февраля 1974г. и тотчас, бросив все дела, поехал на квартиру его жены Светловой. В эту зиму Солженицын жил в этой квартире большую часть времени, хотя московские власти и отказывались его тут прописывать. Здесь уже находились Игорь Шафаревич, Лидия Чуковская, Юлий Даниэль, Вадим Борисов, Наталья Горбаневская и другие правозащитники или друзья Солженицына. Прямо по телефону Сахаров сделал заявление для канадского радио и телевидения, которое было распространено и другими СМИ: "Я говорю из квартиры Солженицына. Я потрясен его арестом. Здесь собрались друзья Солженицына. Я уверен, что арест Александра Исаевича- месть за книгу, разоблачающую зверства в тюрьмах и лагерях. Если бы власти отнеслись к этой книге как к описанию прошлых бед и тем самым отмежевались от этого позорного прошлого, можно было бы надеяться, что оно не возродится. Мы воспринимаем арест Солженицына не только как оскорбление русской литературы, но и как оскорбление памяти миллионов погибших, от имени которых он говорит. 12 февраля 1974 года. 22 часа".

Протесты по поводу ареста и высылки Солженицына продолжались еще две-три недели, но затем они сменились полемикой уже не с властями, а с самим Солженицыным, что было вызвано рядом его заявлений и публикаций.

Оказавшись за границей, Солженицын в течение короткого времени опубликовал несколько заявлений, писем, эссе и статей: "Жить не по лжи!", "Не сталинские времена", "Ответы журналу "Тайм" и др. Была издана его книга "Ленин в Цюрихе", а также сборник статей разных авторов, включая Солженицына, "Из-под глыб". Солженицын написал предисловие и помог быстрому изданию книги, вышедшей под псевдонимом "Д", о проблеме авторства "Тихого Дона". Но наибольший отклик в Советском Союзе вызвал первый политический меморандум Солженицына- "Письмо вождям Советского Союза". Это письмо было составлено еще летом 1973 г. и отправлено в ЦК КПСС 5 сентября 1973 года. Позднее в материалах политбюро оно было обнаружено с пометками многих его членов, так как Брежнев велел Черненко ознакомить с письмом Солженицына всех членов политбюро. Сам Брежнев прочел это письмо в октябре 1973 г. и вновь просматривал его в конце декабря 1973 года.

На заседаниях политбюро письмо Солженицына не обсуждалось, и, конечно же, он не получил на него никакого ответа. Полный текст "Письма вождям" был опубликован в Париже в марте 1974г. на русском языке в форме небольшой брошюры и почти сразу же переведен на многие языки. Среди диссидентов этот программный меморандум Солженицына вызвал оживленную полемику. Специальную статью по этому поводу опубликовал в апреле 1974 г. и Сахаров. Западная печать уделяла возникшей полемике большое внимание. Ведущие газеты США и стран Западной Европы помещали обзоры возникшей полемики: один из крупных заголовков в "The New-York Times" гласил: "Над башнями Кремля". Наибольшее внимание как в диссидентских кругах, так и в западной печати привлекал спор Солженицына и Сахарова.

Сахаров в основном соглашался с солженицынской критикой советской действительности и советской истории. Но он решительно возражал против подчеркивания особых страданий и жертв именно русского народа. Ужасы гражданской войны и раскулачивание, голод и репрессии сталинского времени, - все это в равной мере коснулось и русских и нерусских народов. "А такие акции, как насильственная депортация - геноцид и подавление национальной культуры, - это даже в основном привилегия именно нерусских". Солженицын, по мнению Сахарова, преувеличивал опасность советско-китайского конфликта, роль идеологии в системе власти, а также опасность урбанизации и технического прогресса. Сахаров считал порочными и неприемлемыми предложения Солженицына о сохранении и в будущей России умеренного авторитарного строя, при котором Россия жила столетиями, "сохраняя свое национальное здоровье".

"Эти высказывания Солженицына, - писал Сахаров, - мне чужды. Существующий в России веками рабский, холопский дух, сочетающийся с презрением к иноземцам иноверцам, я считаю не здоровьем, а величайшей бедой". Сахаров полагал невозможным интенсивное освоение северных и восточных земель России силами одной русской нации, предложенное Солженицыным. В условиях голода и бездорожья решить эту проблему можно только при международном экономическом сотрудничестве, изоляционизм здесь вдвойне ошибочен. Предложение Солженицына об отказе от больших городов, о жизни малыми общинами, о замене крупных производств мелкими предприятиями Сахаров называл мифотворчеством, нереальным и даже опасным.

Солженицын внимательно прочел статью Сахарова и ответил на нее отдельной статьей, которая вошла в солидный сборник теоретических и философских работ Солженицына и нескольких его приверженцев "Из-под глыб", опубликованный в ноябре 1974 г. в Париже издательством "Имка-пресс". В нем Солженицын повторил свои обвинения в адрес марксистской идеологии, которая "выкручивает наши души, как поломойные тряпки, растлевает нас и наших детей, опуская нас ниже животного состояния". "И она "не имеет значения"? Да есть ли что-либо более отвратительное в Советском Союзе? Если все не верят и все подчиняются - это указывает не на слабость идеологии, а на страшную силу ее". Быстрая демократизация в СССР, по мнению Солженицына, опасна, так как межнациональные противоречия "десятикратно накаленные, чем в прежней России, разорвут страну и затопят ее кровью, если демократия будет рождаться в отсутствие сильной власти".

Остальные же расхождения, касающиеся проблемы прогресса, освоения Севера, судьбы крупных производств и городов, даже национальных отношений, Солженицын оценил как второстепенные или основанные на плохом понимании взглядов и предложений писателя. В сборнике "Из-под глыб" было опубликовано и большое письмо Солженицына Сахарову, в котором содержались разбор и критика меморандума "Размышления о прогрессе, мирном сосуществовании и интеллектуальной свободе". По свидетельству Солженицына, он отдал это письмо лично Сахарову еще в 1969 г., но решил тогда не передавать его в самиздат.

Разногласия по общим проблемам развития СССР и России, которые возникли между Сахаровым и Солженицыным и в начале 1970-х годов, осложнились с осени 1974 г. и некоторыми личными обидами. Дело в том, что через несколько месяцев после высылки из страны Солженицын опубликовал в Париже на русском языке свои мемуары "Бодался теленок с дубом", или "Очерки литературной жизни". Многие страницы этой книги были посвящены Сахарову. Новая книга Солженицына по разным каналам попадала в Москву, и диссиденты, а также писатели читали ее. Прочел эту книгу и Сахаров - еще за несколько недель до того, как один из немецких корреспондентов передал ему экземпляр "Теленка" с весьма лестной дарственной надписью автора. Но эта надпись не могла растрогать Сахарова, так как книгу он уже читал и был лично очень задет и обижен, о чем и сказал немецкому корреспонденту. Для тех, кто знал Сахарова, его раздражение было понятно. Он был всегда совершенно равнодушен к нападкам и обвинениям в свой адрес, но он крайне болезненно реагировал на все обвинения в адрес своей жены и своей новой семьи, сознавая, что он невольно является виновником неприятностей людей, ставших ему близкими. Его реакция нередко проявлялась неадекватно: так, в конце 1970-х в начале 1980-х годов он несколько раз прибегал даже к голодовкам, поводом к которым являлись не его собственные проблемы, а проблемы жены и ее родственников. Но Сахаров переживал их острее своих проблем.

Для меня в то время было непонятно поведение не Сахарова, который был человеком в высшей степени искренним, но также и крайне непрактичным, далеким от какой-либо расчетливости. Непонятным было поведение членов его новой семьи, которые слишком активно втягивали Сахарова в решение своих личных, материальных и квартирных проблем, а также далеко не самых трудных медицинских проблем, решение которых можно было найти и без длительных и опасных для здоровья академика голодовок, сопровождавшихся даже принудительным его кормлением. Сахаров не отличался хорошим здоровьем. Он страдал слабой формой лейкемии, что крайне ослабляло его иммунную систему. Во время эпидемий гриппа ему в прошлом запрещали по три-четыре недели выходить из дома. Еще в 1970 г. он после тяжелого сердечного приступа провел больше месяца в академической больнице. Теперь государство сняло с себя прежнюю заботу о здоровье Сахарова, но это никак не было компенсировано заботой о нем со стороны семьи. Сам же Сахаров о себе никогда не заботился.

Так или иначе, но обида Сахарова на Солженицына была очень сильной. Поэтому в своих мемуарах, над которыми Сахаров начал работать в годы пребывания в ссылке в Горьком, он попытался ответить на упреки или даже намеки Солженицына. Сахаров решительно отвергал слова Солженицына о принадлежности его жены и самого Сахарова к "разлохмаченным клубкам" диссидентских кружков. А оценку своей деятельности как "встречного боя" он называл неудачной. Многое в этой заочной полемике и со стороны Солженицына, и со стороны Сахарова представляется весьма мелочным и необъективным, комментировать ее нет смысла, пусть этим занимаются их биографы. "Мне обидно, - писал, подводя итоги своим отношениям и своим разногласиям с Солженицыным Сахаров, - что Александр Исаевич, гонимый своей целью, своей сверхзадачей, так много не понял или, вернее, не захотел понять во мне и моей позиции в целом, не только в вопросе об эмиграции, но и в проблеме прав человека, и в Люсе, в ее истинном образе и ее роли в моей жизни. Я совсем не ангел, не политический деятель, не пророк. Мои поступки и моя эволюция - это не результат чуда, а влияние жизни, в том числе влияние людей, бывших рядом со мной, называемых "сонмищем продажной интеллигенции", влияние идей, которые я находил в книгах".

После чтения "Теленка" Сахаров утратил интерес к полемике с Солженицыным, хотя его и пытались подталкивать к этому некоторые из диссидентов. Уже в начале 1975 г. Солженицын в нескольких интервью попытался вернуться к своим спорам с Сахаровым. Но Андрей Дмитриевич не поддержал этой полемики. В своей работе "О стране и мире", которая была закончена в июне 1975 г., он заметил, что "не видит поводов для продолжения начатой им с Солженицыным дискуссии". В течение 10 лет- с конца 1975 и до конца 1985 г. - Сахаров в своих выступлениях практически ни разу не упомянул имени Солженицына.

Но и Солженицын в своих публичных выступлениях перестал вспоминать Сахарова. Лишь в 1977 г. в кратком приветствии "Сахаровским слушаниям" в Риме Солженицын написал об "осаде и травле гоевского масштаба", которой подвергается человек, давший имя этим слушаниям. В мае 1981 г. Солженицын отправил из Вермонта (США) телеграмму в Горький ссыльному Сахарову по случаю его 60-летия. "Желаю Вам, - писал Александр Исаевич, - чтобы вопреки насилию ссылка оказалась бы для Вас духовно плодотворна и открыла бы Вам новые глубины в служении своему народу". Не знаю, получил ли эту телеграмму Сахаров; он находился тогда в полной изоляции.

В январе 1980 г. Сахаров был арестован прямо на улице и препровожден в Генеральную прокуратуру СССР. Здесь ему зачитали Указ Президиума Верховного Совет СССР о лишении его всех государственных наград и почетных званий. Одновременно ему сообщили, что руководство страны приняло решение о высылке Сахарова из Москвы в место, "исключающее его контакты с иностранными гражданами".

Уже через несколько часов под охраной группы работников КГБ, возглавляемой генерал-полковником С. Цвигуном, Сахаров был отправлен на самолете в Горький, где ему предстояло прожить в полной изоляции более шести лет. Посещать его могла только жена Е. Г. Боннэр. Сахаров не переставал работать и в ссылке. Он начал писать воспоминания, размышляя и ведя записи по проблемам космогонии. Впоследствии специалисты оценят гипотезы Сахарова в этой области очень высоко. Но Сахарову удавалось иногда выступать по общественно-политическим и международным проблемам.

Взгляды Сахарова в эти годы сильно радикализировались. Он уже не находил ничего хорошего в советском социализме и призывал Запад усиливать давление на СССР- не только по линии торговли, но и в военной области. Сахаров даже упрекал США за то, что они прекратили войну во Вьетнаме, которую можно было бы выиграть, приложив для этого более решительные военные и дипломатические усилия. В 1983г. Сахарову удалось передать письмо американскому физику Сиднею Дреллу, которое было опубликовано в летнем номере американского внешнеполитического журнала "Foreign Affairs" Возражая Дреллу, Сахаров писал, что США не должны замораживать даже свои ядерные вооружения, но, напротив, им надо расширять производство и установку новых крупных ракет "MX". По этому поводу не только газета "Известия", но и газета "The Washington Post" выразили недоумение, заметив, что позиции Сахарова "приближаются к позициям Солженицына". Солженицын прочел эту газетную и журнальную полемику и в своем литературном дневнике с некоторой долей злорадства записал: "Проявить такую смелость изнутри СССР, да из ссылки! - и получить оплеухи с обеих сторон".

Оказавшись в Соединенных Штатах, Солженицын мог излагать свои взгляды открыто и громко, и он объехал с разного рода выступлениями почти все западные страны. Он критиковал всех - и Запад, и Советский Союз, и нейтральные, или неприсоединившиеся, страны. Писатель крайне резко отзывался и о советских лидерах, и обо всех наиболее видных деятелях "третьей эмиграции", в том числе и о своих недавних соратниках по лагерной жизни и по работе в Москве. При этом, однако он воздерживался от похвал и от критики в адрес Сахарова. "Вот ведь еще ж и хрупкость какая, - записал он в своем литературном дневнике: Сахаров в ссылке, его и коснуться нельзя" 18 .

Этот литературный дневник Солженицын начал публиковать по частям только в 1998-2001 гг. в журнале "Новый мир", и многие страницы этого дневника за 1981-1985гг. полны откликов о Сахарове. Солженицын счел нужным изложить в них даже свою версию биографии Сахарова и мотивов его поведения. Писателю, в частности, крайне не нравится атеизм Сахарова. "В атеизме же - он прочен, тут он - верный наследник дореволюционной интеллигенции". Не разделяет Солженицын и сахаровской концепции прав человека. Эту правозащитную идеологию Солженицын называет даже одной из форм анархизма: "Надо же помнить и о целом, об обязанностях каждого, о правах государства".

Но особенно возмущала Солженицына упорная защита Сахаровым права на эмиграцию как главного из всех прав человека; это и многим из нас было непонятно. "Да, - писал Солженицын в своем литературном дневнике в 1982г.,- сегодняшний Сахаров достаточно много видит в советской жизни, он не кабинетный удаленец. И - какую же вопиющую боль, какую страстную безотложную нужду он возносит правее и выше всех болей и нужд раздавленной, обескровленной, обеспамятенной и умирающей страны? Право дышать? Право есть? Право пить чистую воду, и не из колодцев прошлого века и не из отравленных рек? Право на здоровье? Рожать здоровых детей? Нет! Первейшим правом он объявляет право на эмиграцию! Это - сотрясательно, поразительно, это можно было бы считать какой-то дурной оговоркой - если бы Сахаров не произнес и не написал бы этого многажды".

Сахаров, по мнению Солженицына, идеализирует Запад и совершенно не понимает национальных проблем России. "Развиваясь душевно и выстраивая всечеловеческие проекты, Сахаров доконечно выполняет свой долг перед демократическим движением, перед "правами человека", перед еврейской эмиграцией, перед Западом, - но не перед смертельно больной Россией. Многих истинных проблем России он не поднимает, не защищает так самозабвенно и горячо. Он показывает на высоком взносе возможности русской совести - но будущее наше он рисует безнационально, в атрофии сыновнего чувства. От нашего тела рожден замечательный, светлый человек, но весь порыв своей жертвы и подвига он ставит на службу не собственно родине. Как и для всех февралистов: Сахарову достаточно свободы - а Россия там где-то поблекла" 20 . "Казалось бы, - заключает свои рассуждения о Сахарове автор мемуаров, - сколько объединяет нас с Сахаровым: ровесники, в одной стране; одновременно и бескомпромиссно встали против господствующей системы, вели одновременные бои и одновременно поносились улюлюкающей прессой; и оба звали не к революции, а к реформам. А разделила нас - Россия".

Во второй половине 1985 г. и в 1986 г. положение А. Д. Сахарова в ссылке ухудшилось, и 10-летие присуждения ему Нобелевской премии мира он встретил в больнице, куда был помещен в связи с очередной голодовкой. Врачи предупредили и руководство Академии наук и органы КГБ, что состояние здоровья ссыльного академика вызывает у них серьезные опасения. Между тем в западных странах усиливалось общественное движение в защиту Сахарова, а также с требованием о выводе советских войск из Афганистана. Михаил Горбачев поручил своим помощникам разобраться в "деле Сахарова", но затем решил и сам вмешаться в ход событий. 14 декабря 1986 г. в горьковской квартире Сахарова неожиданно установили телефон. 15 декабря исчезла постоянно находившаяся возле квартиры охрана, а 16 декабря опальному академику позвонил Горбачев и сообщил Сахарову о прекращении его ссылки и о помиловании его жены Боннер, которая еще в 1984 г. была осуждена на пять лет ссылки. "Возвращайтесь к патриотической работе", - сказал Сахарову Горбачев.

Сахаров вернулся в Москву 23 декабря 1986 года. На Ярославском вокзале его встречали многие из правозащитников, представители Академии наук и более 200 иностранных корреспондентов. В коротком выступлении перед собравшимися Сахаров сказал, что он будет продолжать свою правозащитную деятельность и бороться за прекращение войны в Афганистане. Сахаров возобновил и свою научную деятельность. Его первое появление на одном из академических научных семинаров было встречено аплодисментами.

Нет необходимости говорить о большой научной, общественной и правозащитной деятельности, которую Сахаров возобновил и активно вел в 1987-1988 годах. Сахаров принял участие в создании Международного фонда за выживание и развитие человечества и был избран одним из директоров этой весьма благородной по замыслу, но громоздкой и неэффективной организации. Заседания Фонда должны были проходить, согласно Уставу, в СССР и в США поочередно, и в этой связи по решению политбюро ЦК и Совета Министров СССР были сняты все прежние запреты на поездки Сахарову за границу. Сахаров сам не ожидал столь быстрого и положительного решения, которое было принято по просьбе академика Е. Велихова и под поручительство академика И. Харитона.

Летом 1988 г. после продолжительной и энергичной массовой кампании в Советском Союзе было учреждено межреспубликанское добровольное историко-просветительское общество "Мемориал". Кроме Оргкомитета этого общества, путем опроса жителей разных городов прямо на улице был сформирован Общественный совет "Мемориала", в который по большинству голосов вошли 15 наиболее популярных тогда среди демократической общественности деятелей, включая Солженицына и Сахарова. Сахаров принял это известие как большую для себя честь, а Солженицын отказался от участия в работе "Мемориала", прислав на его имя вежливую, но категорическую телеграмму. Мемориал был первой организацией, от имени которой Сахаров был выдвинут кандидатом в народные депутаты СССР.

6 ноября 1988 г. Сахаров впервые в своей жизни выехал за границу - в США. Он встречался с Р. Рейганом, Дж. Бушем, даже с создателем американской водородной бомбы Э. Теллером. В декабре 1988 г. из американского города Ньютон Сахаров позвонил Солженицыну в Вермонт, чтобы поздравить его с 70-летием. Жена Солженицына, взяв трубку, сказала сначала, что писатель никогда не подходит к телефону, но все же позвала мужа, и он взял трубку. Разговор коснулся и судьбы созданного в Союзе общества "Мемориал", почетным председателем которого был избран Сахаров, но в Совет которого отказался войти Солженицын. Однако доводы Солженицына не показались Сахарову убедительными. Сахаров напомнил Солженицыну, что тот глубоко обидел в "Теленке" как самого академика, так и его жену. "Она совсем не такой человек, каким вы ее изобразили", - сказал Сахаров. "Хотел бы верить, что это не так", - ответил после некоторого молчания Солженицын 22 . Но Сахаров не счел эти слова достаточным извинением. Больше эти два человека друг с другом не общались, хотя Сахаров, конечно же, подписывал любые обращения в защиту Солженицына - и о возвращении писателю советского гражданства, и о необходимости опубликовать "Архипелаг".

Еще в начале 1974 г. американский журнал "Saturday Review Magazine" попросил А. Д. Сахарова изложить свой прогноз на положение в мире, каким оно может стать через 50 лет, - в 2024 году. Сахаров написал эту статью в мае 1974 года. Статья Сахарова была тогда же опубликована на английском, а в 1976 г. она вошла в сборник произведений А. Д. Сахарова "О стране и мире", который Валерий Чалидзе издал в Нью-Йорке. В 1988- 1990 гг. эта статья часто публиковалась и в СССР 23 . Со времени написания статьи "Мир через полвека" прошло уже 27 лет, то есть более половины строка, и снова прочесть ее интересно. Одно из предсказаний А. Д. Сахарова- создание не только всемирной телефонной и видиотелефонной, но также и всемирной информационной связи осуществляется даже быстрее, чем он думал, - в форме Интернета. Сахаров предполагал, что для создания такой всемирной информационной системы 50 лет недостаточно. Но другие предсказания Сахарова - разделение всей Земли на "рабочую территорию" в 30 млн. кв. км и "заповедную территорию" в 80 млн. кв. км, создание сверхгородов с многоэтажными домами-горами, с искусственным климатом и искусственным комфортом, с гигантскими автоматическими и полуавтоматическими заводами, с благополучными и чистыми пригородами, с "летающими городами" на искусственных спутниках, а также с подземными городами и т. д., - все это, кажется, никто и не думает осуществлять. Не происходит и превращения ООН в какое-то всемирное правительство, о создании которого мечтал Сахаров. Прочитав эту статью, Солженицын отозвался о ней как об "опасной утопии". "Кому нужна, - писал Солженицын, - эта призрачная сверхстрана без ощутимого прошлого, во всяком случае, без нашего прошлого".

Но в том же 1974г. в "Письме вождям Советского Союза" Солженицын изложил и свое видение будущего, если не всего мира, то России. Он предлагал отказаться от военного и космического бюджета страны, а на сэкономленные деньги "растопить" и "растеплить" российский Северо-Восток. Сюда, в северные и восточные районы России, писатель предлагал перенести "центр государственного внимания, национальной деятельности, центр расселения и поисков молодых - с юга нашей страны и из Европы". "Построение более чем половины государства на новом свежем месте, - заявлял Солженицын, - позволяет нам не повторять губительных ошибок XX века - с промышленностью, с дорогами, с городами". Города были особенно ненавистны писателю. В стране нужно строить лишь небольшие предприятия, но "с дробной и высокой технологией". И даже сельское хозяйство можно создавать на Севере ("с большими затратами, конечно", - добавлял писатель). Теперь уже Сахаров оценивал проекты Солженицына как утопию и как "опасное мифотворчество".

Еще через 15 лет, осенью 1989г., уже в качестве народного депутата и одного из лидеров оппозиционной межрегиональной депутатской группы (МДГ) Сахаров разработал в форме конституции свой проект переустройства Советского Союза в Союз Советских Республик Европы и Азии. Он передал этот проект Горбачеву, который возглавил созданную съездом народных депутатов Конституционную комиссию. Это было 27 ноября, то есть всего за 17 дней до неожиданной и скоропостижной смерти Сахарова. Мы узнали об этом документе как о "Конституции Сахарова" только в начале 1990 г., когда он был опубликован в московском журнале "Горизонт". Это был утопический проект, основанный на идеях конвергенции, интернационализма, демократизма, идеализма и популярной среди физиков идеи мирового правительства, которую отстаивал еще А. Эйнштейн.