Карл Роджерс и Абрахам Гарольд Маслоу

Я достаточно хорошо узнал Франкла, чтобы почувствовать его глубочайшее страстное желание утешения и защищенности. Для него нахождение смысла и подлинных ценностей всегда было возможностью обретения этой защищенности, а утешение всегда было благороднейшей задачей человека. Поэтому он так охотно цитировал надпись, которая по приказу кайзера Йозефа II была сделана над входом в только что построенную общедоступную больницу: «Saluti et solatio aegrorum» -- «Исцелению и утешению больных».

Одиночество и утешение

Возможно, страстное желание защищенности было обусловлено его собственным одиночеством. В одиночестве он предпочитал принимать решения, даже если они касались жизни других людей. Свое решение остаться в Вене в 1942 г. он, наверное, принимал только наедине с собой и Богом. Никогда он не упоминал, что обсуждал свои решения с родителями или с любимой женщиной. Вообще диалоги давались ему до вольно трудно. Благодаря выдающимся ораторским способностям он был незаурядным лектором и мог мгновенно превратить диалог в подобие монолога с комментариями собеседника. Было очевидно, что Франкл никогда не смог бы работать в команде. Разрыв с GLE был совершен именно в такой недиалогичной манере. Не было никакого предварительного диалога, не озвучивалось даже намерение начать его. Было согласовано лишь время дискуссии о назревших проблемах и за три недели до этого срока было отправлено лишь письменное уведомление. В ответ на предложение обменяться мнениями он, не затрагивая содержательных вопросов, сделал одностороннее устное заявление -- никакого диалога не было и на этот раз.

Эти глубинные и очень личные мотивы в сочетании с психологическими особенностями Франкла внесли значительное напряжение в его жизнь. У него, так сильно искавшего защищенности и утешения, возникала затрудненность в диалоге с другими людьми. Установление эмоциональных отношений с близкими родственниками превратилось в своеобразную духовную позицию уважения к ним, имевшую скорее компенсаторный нарциссический характер. В ответ Франкл также ожидал уважения в качестве замены чувств (по которым он очень тосковал). Как мне кажется, именно поэтому на одной плоскости находятся его стремление к исполнению долга, традиционная для него религиозность и его идеалистические взгляды.

Дистанцирование от эмоциональности имело свое отражение не только в его жизни, но и в его работе. Эмоциональность, этот ключевой момент современной психотерапии, не играет в логотерапии Франкла почти никакой роли. Наиболее известная его техника парадоксальной интенции, предназначенная для преодоления страхов, впервые в мире привнесла в психотерапию юмор. Здесь сказалась уже описанная пристрастность Франкла к анекдотам. Но юмор здесь почему-то вызывает отчуждение и создает дистанцию.

Самодовольство Франкла могло делать его прямолинейным вплоть до бесчувственности. В доверительном общении он мог сказать человеку нечто неприятное и испытать при этом скрытую радость. Однажды он рассказал, как случайно встретил на улице девушку, с которой у него прежде были романтические отношения, и в разговоре с ней попытался узнать, не было ли у нее гонореи. Не без удовольствия он рассказывал также о том, что как-то раз, уже после свадьбы заставил Тилли (первую жену) пойти с ним в подвенечном платье в книжный магазин, где на витрине была выставлена книга c названием «Мы хотим пожениться»; на вопрос продавца к Тилли, чего бы она хотела, та, краснея, ответила: «Мы хотим пожениться».

Франклу было трудно говорить о других людях. Он не мог говорить о них плохо, и это также не давало ему возможности их критиковать. Свое неудовольствие он выражал тем, что не говорил им ничего хорошего. Отсутствие похвалы просто заменяло ему критику. Конечно, эта внешняя сдержанность скрывала многие конфликты и делала его позицию во взаимоотношениях неопределенной. Свою робость и страх приблизиться к человеку даже посредством критики он аргументированно объяснял тем, что ценит в человеке лишь доброе. Даже намек на чувство означал для Франкла сближение, а это было для него трудно. Франкл стеснялся говорить о чувствах, поэтому он с большей охотой говорил о своих размышлениях, поступках, достижениях, остроумных находках.

Свой профессиональный успех Франкл объяснял позицией, которой гордился -- в любом деле он скрупулезно следовал принципу: сначала самые малые дела делать с той же основательностью, что и великие, а по том можно великие дела делать с тем же спокойствием, что и малые. Но этот принцип не стал рецептом окончательного благополучия. Франкл не был до волен своим стилем работы и очень на себя негодовал. Однажды я случайно застал его в подобной ситуации, и он дал при мне волю своим чувствам, а потом с легким юмором сказал: «Мой стиль работы делает невыносимыми такие дни, как этот.

Признаюсь вам, что если бы я мог, я бы порвал с собой».

Боязливость и смерть

Франкл был боязливым человеком, что находило отражение в его характере и сочеталось с типичной для него эмоциональной отстраненностью. Боязливость заставляла его быть скрупулезным до мелочности и иногда ипохондричным. Он особенно боялся оказаться виновным. Например, виновным в смерти своей первой жены Тилли или в том, что пойдет против Бога, потому что «не сделал то, что должен и мог бы сделать» после ниспосланной ему милости на 50 лет пережить. Об этом он говорил папе Павлу VI во время аудиенции. Страх оказаться виновным терзал его и в связи со смертью отца. В концлагере он ввел отцу украденную для этого ампулу морфина, чем, возможно, на несколько часов сделал короче время его умирания -- но ведь и жизнь тоже. Спустя 40 лет он очень серьезно, озабоченно и со страхом вины спрашивал меня (тогда еще начинающего врача): могло ли это с позиций современной медицины расцениваться как эвтаназия? Как я полагаю? Я смог его успокоить, сказав, что введение морфина при начинающемся отеке легких считается адекватной терапией, и с позиции медицины он обошелся грамотно со своим отцом, а по человеческим понятиям он облегчил отцу борьбу со смертью. Правда, по том я узнал, что через год он задавал тот же вопрос одному анестезиологу… Известно также, что для преодоления страха перед высотой Франкл -- и в этом его парадоксальная интенция -- начал упражняться в скалолазании.

С обычным для себя остроумием Франкл пишет в неопубликованной рукописи о том, как он договорился со своим ипохондрическим страхом, сделав его положительным для себя: «Наверное, мне удалось пройти через все лишения благодаря толике искусства жизни. Я всегда рекомендовал другим поступать в соответствии с тем, что я сделал для себя принципом: если со мной что-нибудь случается, то я в своем воображении опускаюсь на колени и желаю себе, чтобы в будущем ничего неприятного со мной больше не случалось. Ведь существует не только иерархия ценного, но и иерархия никуда негодного. И в подобных случаях надо кое-что вспомнить. В лагере Тирезиенштадт в клозете я как-то прочитал написанное на стене: "Несмотря ни на что садись и радуйся любому дерьму”. Как минимум нужно видеть хорошее. Это обязательно должен делать тот, кто хочет освоить искусство жизни».

Франкл обычно мог добиться положительного превращения своих страхов или преодолеть их «упрямством силы духа». Но он не был чужд и суеверий.

Размещено на Allbest.ru