Социально-политические взгляды А. Зиновьева

Его независимая позиция была замечена и оценивалась по достоинству. К нему даже обращались некоторые главы государств. Его жена Ольга Зиновьева в одном из интервью перечисляет их имена: «Экс-президент Австрийской Республики и генеральный секретарь ООН Курт Вальдхайм, президент Югославии Слободан Милошевич, президент Франции Франсуа Миттеран, глава МИД Австрии Алоис Мокк, президент Чили генерал Аугусто Пиночет, президент Ливии Муаммар Каддафи, премьер-министр Баварии Франц Штраус…»

Стоит отметить, что сознательное отмежевание А. Зиновьева было обусловлено не только личной выгодой, но и свойствами характера. Следует вспомнить принципиальную жизненную позицию А. Зиновьева, которую он сформулировал для себя еще в подростковом возрасте. «Я всегда придерживался принципа - “я - суверенное государство из одного человека”«, - постоянно подчеркивает философ. В этой короткой фразе заключалась суть «жизненного эксперимента» А. Зиновьева, о котором он часто говорил в интервью и писал в своих статьях. «Я противился обстоятельствам, всю жизнь упорно шел против потока истории», - писал А. Зиновьев в «Исповеди отщепенца». В биографии А. Зиновьева можно найти немало фактов, подтверждающих важность личностного аспекта в восприятии им происходящих в обществе процессов. Яркое впечатление производит то, как ученый в ходе дискуссии с Б. Н. Ельциным на французском телевидении сделал сенсационное признание о трех попытках самоубийства, которые он предпринял в разное время, находясь в глубоком душевном кризисе. «Я предпринимал попытку самоубийства после демобилизации из армии в 1946 году. Потом вот кризис после смерти Сталина - это был тяжелый душевный кризис, когда я не знал, что делать - рухнули те принципы, которыми я до сих пор руководствовался. И третий случай у меня был, когда я уже жил здесь, я здесь пережил третий душевный кризис, уже здесь, на Западе, я оказался здесь в полной изоляции, в очень тяжелом положении».

Упомянутая А. Зиновьевым «изоляция» связана во многом с его неприятием диссидентства. С первых дней пребывания в эмиграции он дал понять западному сообществу, что он не приемлет для себя статус «знамени» антисоветизма. На первой же пресс-конференции один из журналистов поприветствовал его словами: «Вот наконец вы, жертва советского режима, в мире свободы, выбрались из мира рабства». На что А. Зиновьев категорично ответил: «Во-первых, я в Советском Союзе был свободен. И я не считаю Запад царством свободы. И потом режим от меня пострадал больше, чем я от этого режима». С этого момента философ категорически не соглашался с восприятием себя как диссидента.

Сам А. Зиновьев проводил различие в понимании термина «диссидент» на Западе и в Советском Союзе: на Западе - это все, кто в различных формах вступает в конфликт с советским обществом, а в СССР - часть оппозиционеров, публично делавших заявления и создававших группы. Таким образом, согласно логике А. Зиновьева, он «не был диссидентом в советском смысле слова, не был антисоветчиком и антикоммунистом».

Действительно, А. Зиновьева трудно вписать в рамки существующих классификаций диссидентов. Вспомним лишь некоторые из них. Например, согласно Л. Алексеевой, «идеологические типы» диссидентов можно разделить на пять групп: «истинные коммунисты», ориентировавшиеся на марксистско-ленинское учение; «либералы-западники», симпатизировавшие капитализму западного образца; «русские националисты», радевшие за особый исторический путь России и ключевую роль православия в нем; националисты Прибалтики, Украины, Грузии, Армении и Азербайджана, чьи требования варьировались от развития национальной культуры до отделения от СССР; и «эклектики», сочетавшие различные взгляды, противоречившие советской идеологии (цитата откуда). С одной стороны, А. Зиновьева можно отнести к последним, однако критерии классификации этой группы в значительной мере размыты, что позволяет отнести к ней едва ли не каждого «инакомыслящего». Известны также классификации диссидентского движения, предложенные Р. Медведевым и А. Амальриком. Так Р. Медведев выделяет в нем шесть течений: «западническое», «этический социализм», «движение законников», «анархо-коммунистическое», «национальное» и «партийно-демократическое» движения. А. Амальрик выделил три идеологии: подлинный марксизм-ленинизм, либеральная идеология и христианская идеология. И вновь можно констатировать, что ни к одной из вышеупомянутых групп А. Зиновьев не принадлежит. Он одинаково отвергал для себя как политическую ангажированность, так и православные идеалы, считая, что «православие - это феодальная дореволюционная дремучая средневековая идеология».

Еще будучи успешным советским логиком, А. Зиновьев имел значительную популярность в диссидентских кругах, однако сознательно отмежевывался от представителей диссидентства и не выражал в их отношении ни поддержки, ни критики. До момента высылки за рубежученый дружил с логиком А. Есениным-Вольпиным, бывал на выступлениях Б. Окуджавы и А. Галича, общался с Э. Неизвестным, в мастерской которого часто встречал В. Максимова. После публикации «Зияющих высот» он знакомится с В. Ерофеевым, Р. Медведевым, С. Каллистратовой, Р. Лерт, В. Войновичем, П. Егидесом, Г. Владимовым, Ю. Орловым, А. Гинзбургом и другими «запретными» писателями. Однако несмотря на проявляемый А. Зиновьевым интерес к этим людям, творчество никого из них не снискало у него глубокого сочувствия.

Более того, уже будучи на Западе А. Зиновьев занял по отношению к диссидентству особую позицию, которая обострила его отношения с эмигрантской средой. О многих ее представителях А. Зиновьев отзывался нелестно, считал их дезертирами с точки зрения советского человека. «Эта готовность дезертировать свидетельствовала об отсутствии в значительной части диссидентов глубоких психологических оснований для бунта против режима», - пишет А. Зиновьев.

Сам А. Зиновьев выделял следующие причины непринятия его некоторыми представителями эмигрантской среды: «Я появился неожиданно, я нарушил некоторую более или менее принятую их «раскладку». Раздражало также то, что я появился не в самиздате, не под их контролем, а минуя их. Раздражало, что я имел такой необычный успех».

Особая позиция А. Зиновьева по отношению к третьей волне русской эмиграции сложилась не только в силу его субъективного скептического отношения к эмигрантам и сознательного выбора стратегии «одиночки». Она также выразилась в идеях, которые он пропагандировал в прозе и публицистике. А. Зиновьев стал одним из первых представителей русской эммигрантской среды, кто дал критическую оценку важнейшему социально-политическому процессу XX века, развернувшемуся в Советском Союзе и получившему название «перестройка».

А. Генис писал: «К началу перестройки (1986) жизнь Третьей волны более или менее устоялась. Это не значит, что процесс адаптации завершился. Выходцы из Советского Союза по-прежнему ощущали свою самобытность и сохраняли культурную идентичность. Найдя компромисс между окружающей средой и родными привычками, эмиграция построила себе вполне комфортабельный образ жизни - без оглядки на метрополию. Тем сильнее оказался шок перестройки». Однако шок перестройки у представителей третьей волны эмиграции и А. Зиновьева принципиально отличался.

В первой главе мы уже коснулись темы «перестройки», однако в данной части работы необходимо установить, какие именно аспекты проявления перестройки как кризиса выделяет А. Зиновьев. Это важно прежде всего потому, что изучению и интерпретации данного исторического процесса А. Зиновьев отводит значительное место и не раз возвращается в своей прозе и публицистике. Наиболее четко его отношение к перестройке было заявлено в знаменитой сатирической повести «Катастройка» и сборнике социологических эссе и статей разных лет «Несостоявшийся проект».

А. Зиновьев утверждал, что власти во главе с М. С. Горбачевым восприняли назревший кризис в извращенной форме, «как некое обновление и выздоровление общества». Результатом такого искаженного осознания процессов, происходящих в советском обществе, стала политика стихийных реформ Горбачева и его последователей. «Была открыта новая форма революции, <…> а именно - революция сверху. Вернее, открыли эту форму революции в средствах массовой информации на Западе. - иронизирует А. Зиновьев в «Катастройке». - Но советским руководителям во главе с Горбачевым такая оценка их реформаторской суеты («перестройки») пришлась по душе, и они окрестили ее революцией».

Главными плюсами перестройки принято считать гласность и критическое отношение к советскому прошлому: «Сперва с глубоким недоверием, потом с нарастающим энтузиазмом Третья волна следила за переменами в СССР, жадно поглощая прессу гласности. Не то чтобы эмигранты могли узнать из советских газет что-то принципиально новое: преступления режима давно уже были разоблачены в зарубежной периодике. Волновала не сама информация, а факт ее появления в советских органах. За эскалацией свободы Третья волна следила со спортивным азартом, ожидая судьбоносных перемен от каждой новой публикации запретных ранее произведений. Бродский, например, говорил, что, если напечатают “Котлован” Платонова, жизнь в стране навсегда станет другой».

Однако А. Зиновьев не считал это положительными результатами, в его интерпретации они оказались фикцией. В «Катастройке» он пишет: «Вместо декларированной наверху перестройки получалась лишь имитация ее на более низких уровнях. Имитация грандиозная. Настолько грандиозная и глубокая, что многие воспринимали ее как нечто подлинное». Его главные аргументы сводились к следующему:

Во-первых, по мнению Зиновьева, «вместо выяснения сущности и реальных причин кризиса все бросились искать виновников нарастающих трудностей и козлов отпущения. И нашли их в том, на что указали западные наставники, - в лице Сталина, Брежнева, консерваторов, бюрократов, органов государственной безопасности, в партийном аппарате и, само собой разумеется, в идеологии».

В повести «Катастройка» А. Зиновьев обыгрывает этот исторический факт так: «Из прочих личностей стоит упомянуть писателя, который при Сталине восхвалял Сталина и получил Сталинскую премию, при Брежневе восхвалял Брежнева и получил Ленинскую премию, а при Горбачеве стал восхвалять Горбачева и был объявлен жертвой сталинского и брежневского террора». В Партграде, прообразе СССР, жителям не приходила в голову мысль, что при Брежневе их нормальная жизнь была застоем. Его они не ощущали и даже отмечали, что при нем было сделано гораздо больше, чем за все предыдущие годы: «И уровень жизни поднялся так, как об этом и мечтать не могли в Довоенные и послевоенные годы. Стала обычной отдельная квартира на семью. В каждой семье появился холодильник и телевизор. Многие обзавелись мотоциклами и автомашинами, построили дачи. Одеваться стали лучше. Конечно, этот прогресс не шел ни в какое сравнение с западным благополучием. Но тогда Запад еще не стал мерилом оценки состояния советского общества».

А. Зиновьев считает, что показная расправа с предыдущими достижениями советских руководителей не имела под собой достаточных оснований. Развенчание культа личности Сталина и критика деятельности Брежнева были нужны исключительно для того, чтобы обозначить курс на демократизацию СССР в глазах Запада.

Во-вторых, А. Зиновьев также скептически оценивает и появление в России гласности, носившей, на его взгляд, показушный характер: «Закончился первый период советской истории - период сокрытия недостатков. Начался новый период признания и обнажения недостатков. Причем, недостатки стали обнажать не столько для своих граждан, которые об этих недостатках знали и без указаний начальства, сколько для Запада».

Таким образом, явление гласности не позволяло открыть реальные недостатки советского общества, а лишь маскировало их.

Как реализовывалась политика гласности в СССР, А. Зиновьев в сатирической форме описывает в «Катастройке». В Партграде в рамках политики гласности была объявлена показная война наркомании, которой не было и в помине. Чтобы публично наказать «торговцев смертью», власти сначала сами завезли в город наркотики, обучили жителей их употреблению, а потом уже арестовали и посадили более пятисот наркодилеров. Такая же абсурдная ситуация разворачивалась и с проституцией. После интервью с двумя проститутками, вышедшем в партградской «Правде», множество молодых девушек, узнавших об их высоких заработках, захотели вступить в их ряды.

Об этом А. Зиновьев говорит не только в сатирической форме. В 1987 году в газете TheNewYorkTimes появляется статья под названием «Гласность» или ловкость рук?». Ее авторами стали Александр Зиновьев и его жена, а также некоторые известные эмигранты: Василий Аксенов, Владимир Буковский, Эдуард Кузнецов, Юрий Любимов, Владимир Максимов, Эрнст Неизвестный, Юрий Орлов, Леонид Плющ. В ней они поставили под сомнение реальные цели провозглашенной гласности, указав на то, что она представляла собой некий рекламный ход. С ее помощью, руководство СССР пыталось показать обществу, что оно движется к демократизации и улучшить свой имидж за рубежом. «Реальная гласность немыслима без подлинных публичных дискуссий, в которых каждый мог бы принять участие, не опасаясь наказания. Другими словами, она стала бы публичной гарантией от злоупотребления властью; а то, что мы наблюдаем - лишь все та же партийная монополия на истину, только указание теперь состоит в том, чтобы истина пока носила критический характер по отношению к самому режиму. Но подобный приказ можно отменить хоть завтра».

В-третьих, А. Зиновьев дает негативную морально-нравственную оценку перестройке: «Страна была ослаблена кризисом. А ее руководители, спасая свою шкуру и репутацию и став послушными марионетками сил Запада, встали на путь предательства интересов своей страны. Они открыли ворота советской крепости врагу. В истории человечества вряд ли было нечто сопоставимое по масштабам с этим предательством». Но такая резкая характеристикаотражала не только личную оценку горбачевской политики. В статье «Фактор предательства» А. Зиновьев описывает это с научной точки зрения. «Предательство есть широко распространенное явление как в личной жизни людей, так и в исторических процессах. Оно является постоянно действующим фактором человеческого бытия. Прогресс человечества противоречив. В той сфере, к какой относится предательство, он оказался явно не в пользу преданности, верности и надежности. И вершиной прогресса человечества в этом отношении стало то предательство, которое произошло в Советском Союзе и в России с приходом к высшей власти Горбачева и завершилось контрреволюцией 1991-1993 годов, олицетворяемой Ельциным».

Позже в 1999 году А. Зиновьев назовет положение, в котором оказалась Россия после перестройки, «русской трагедией» и также обоснует это научно. По его словам, политика Горбачева, повлекшая за собой распад СССР, свидетельствовала о фактической победе Запада в идеологическом противостоянии.

Несмотря на то, что А. Зиновьев подробно разобрал недостатки перестройки и даже посвятил ей отдельную сатирическую повесть, никаких решений сложившихся проблем он не предлагал. А те проекты, которые выдвигались другими, он отвергал как нежизнеспособные.

Это касается не только перестройки, А. Зиновьев принципиально не предлагал никаких позитивных программ общественного развития, в отличие, например, от ненавидимого им Солженицына, который имел успех в эмигрантских кругах. Личных контактов друг с другом мыслители не поддерживали, заочная полемика между ними в эмиграции велась достаточно активно. В контексте данного исследования представляется необходимым установить, какую позицию в этом идеологическом и межличностном противостоянии занял А. Зиновьев, в чем заключались сходства и различия идей двух выдающихся представителей русской «думающей элиты» на Западе.

2.2 Противоположные взгляды А. Зиновьева и А. Солженицына на развитие России

Внешний рисунок судеб А. Солженицына и А. Зиновьева во многом схожий: антисталинизм как исходная позиция, антиправительственная позиция в советское время. В эмиграции они были звездами первой величины, оба были плодовитыми и знаменитыми писателями (хотя всемирная известность А. Солженицына, пожалуй, превосходила популярность А. Зиновьева). Духовно и идейно они находились по разные стороны баррикад и публично, в резких выражениях, многократно признавались в неприятии друг друга. Так А. Зиновьев в одном из интервью заявил: «Солженицын был орудием холодной войны. Социологически он абсолютно безграмонтный человек. Все, что он говорил, с социологической точки зрения - это бред сивой кобылы. Все его предложения способствовали только одному: разрушению России». А. Солженицын отвечал ему «взаимностью». «Когда составляли список книг, которые нужно было засылать в Советский Союз, Солженицын вычеркнул мое имя, - впоминал А. Зиновьев. - И запретил продавать мои книги в магазине «ИМКА-пресс»«.

Интересное свидетельство оставил также один из студентов философского факультете МГУ, которому довелось пообщаться с переводчидцей А. Зиновьева. Она рассказала о случае, когда философа на торжественный прием пригласил мэр французского Бордо: «Представляешь, в самом начале приема какой-то идиот так и спросил Зиновьева, почему он не любит Солженицына, - вспоминала переводчица, - О, если бы он догадывался, чем это кончится! Зиновьев поймал его за пуговицу и, держа одной рукой, а с помощью другой - напиваясь, все время, что шел прием, рассказывал ему, почему он ненавидит Солженицына. Через три часа, оттолкнув от себя полумертвое тело, Зиновьев наклонился ко мне, совершенно пьяный, и сказал: а на самом деле, я Солженицына очень люблю».

Сравнивая А. Солженицына и А. Зиновьева, логично обратиться к их публикациям, в которых ярко выражена их позиция по отношению к тому, что происходило в России. Это программная статья А. Солженицына «Как нам обустроить Россию?» и «Манифест социальной оппозиции» А. Зиновьева. Они были написаны примерно в одно время - 1990 и 1989 год соответственно. Обе статьи декларативны, они служат показательным примером того, насколько по-разному оба мыслителя подходили к своему участию в дальнейшей судьбе России.

Историк мировой политики Геннадий Гребенник отмечал, что А. Солженицына и А. Зиновьева единит редкое свойство: на протяжении многих десятилетий, с тех пор как сформировались основы их мировоззрения, они их не меняли. Оценки исторических событий и лиц могли быть пересмотрены ими в зависимости от периода биографии, но философские принципы каждого всегда оставались неизменными (сноска).

Принципиальные различия между взглядами А. Зиновьева и А. Солженицына начинаются с противоположных оценок исторического прошлого России.

В статье «Как нам обустроить Россию» А. Солженицын воспринимает Октябрьской революции 1917 года как катастрофу: «Надо понять, что после всего того, чем мы заслуженно гордились, наш народ отдался духовной катастрофе Семнадцатого года (шире: 1915-1932), и с тех пор мы - до жалкости не прежние, и уже нельзя в наших планах на будущее заноситься: как бы восстановить государственную мощь и внешнее величие прежней России. «

А. Зиновьев в «Манифесте социальной оппозиции» не затрагивает тему революции, однако в одном из интервью он скажет: «Коммунистический социальный строй и Октябрьская революция в России появились вовсе не как некое уклонение от российской истории. Это было закономерное продолжение русской истории. Благодаря коммунистической революции сохранилось лучшее, что было создано в русской истории». Для него это «великий исторический эксперимент», к которому Россия была подготовлена.

В «Как нам обустроить Россию» А. Солженицын принципиально по-иному подходит к осмыслению советского периода истории России. Он раскритиковал коммунизм как упадочный строй. «Семьдесят лет влачась за слепородной и злокачественной марксо-ленинской утопией, мы положили на плахи или спустили под откос бездарно проведенной, даже самоистребительной, «Отечественной» войны -треть своего населения. Мы лишились своего былого изобилия, уничтожили класс крестьянства и его селения, мы отшибли самый смысл выращивать хлеб, а землю отучили давать урожаи, да еще заливали ее морями болотами».

А. Зиновьев считал советский период российской истории, как и Октябрьскую революцию, естественным продолжением многовековой истории России: «Всё лучшее, чего достиг русский народ на протяжении своей истории, в советский период было сохранено и приумножено». В «Манифесте социальной оппозиции» он выделяет ряд преимуществ коммунизма: «Среди них можно назвать такие, как гарантированная работа, гарантированное удовлетворение минимальных низменных потребностей, сравнительно легкие условия груда, формальная простота жизни, вовлеченность в жизнь коллектива, освобождение от забот, связанных с собственностью, и многое другое».

В «Манифесте социальной оппозиции» А. Зиновьев категорически отвергает состоятельность каких-либо предложений по переустройству страны, настаивает на создании в России социальной оппозиции, которая должна заниматься исключительно научной критикой коммунистического общества. «Мы видим задачу научной критики в том, чтобы вскрыть причины непреходящих зол реальной жизни людей в нашей стране в самом социальном строе, а не в ошибках вождей, не в политике властей, не в неблагоприятных исторических условиях, не в плохих качествах людей, поэтому мы не рассчитываем на такое милостивое отношение со стороны властей, какое сейчас можно наблюдать в отношении некоторых диссидентов, ставших лакеями Горбачева, и фрондирующих деятелей искусства, оппозиционность которых всегда была и будет ложной и эгоистичной». Стоит оговориться, что под словом «мы» А. Зиновьев понимает всех подписавшихся под манифестом, однако по сути он был написан одним А. Зиновьевым. Как ученый, он не считал, что переустройство страны - задача первостепенной важности, по его мнению, это дело пока еще далекого будущего: «…чтобы созрели здравые идеи радикальной, (а не фиктивной и пропагандистской, какой является горбачевская) перестройки общества и реальные условия для нее, нужен длительный исторический процесс. Мы отвергаем всякий реформаторский авантюризм».

А. Солженицын, наоборот, ставит этот вопрос во главу угла, предлагая свои «посильные соображения» по обустройству России. Его программная статья является по сути некой инструкцией с конкретными рекомендациями.

Первым пунктом преобразований, по мнению А. Солженицына, должно быть устранение коммунистической партии: «…не откроется народного пути даже к самому неотложному, и ничего дельного мы не достигнем, пока коммунистическая ленинская партия не просто уступит пункт конституции - но полностью устранится от всякого влияния на экономическую и государственную жизнь, полностью уйдет от управления нами, даже какой-то отраслью нашей жизни или местностью».

После этого одним из главных направлений в преобразовании России по А. Солженицыну должно стать реформирование системы образования, пришедшей в упадок в советский период: «И такая же неотсрочная наша забота - школа. Сколько мы выдуривались над ней за 70 лет! - но редко в какие годы она выпускала у нас знающих, и то лишь по доле предметов, да и таких-то - только в отобранных школах крупных городов, а Ломоносову провинциальному, а тем более деревенскому - сегодня никак бы не появиться, не пробиться, такому - нет путей (да прежде всего - «прописка») «. В этом пункте А. Зиновьев также не мог быть согласен с А. Солженицыным, хотя бы потому, что он и был по сути тем самым «провинциальным Ломоносовым», вышедшим из глубинки. Возможно поэтому А. Зиновьев высоко оценивал советскую школу. «Во всем мире советская школа 1930-х годов была беспрецедентным явлением. Тогда удалось обучить миллионы людей. Причем советская школа не только давала хорошее образование, но и воспитание на основе образования».

Следующий пункт изменений в статье «Как нам обустроить Россию» - появление в стране частной собственности и переход к рыночной экономике. А. Солженицын пишет: «За 70 лет в наши мозги втравили бояться собственности и чураться наемного труда как нечистой силы - это большая победа Идеологии над нашей человеческой сущностью. (Как и весь облик западной экономики внедряли в наши мозги карикатурно) «. По его мнению, централизованная экономика привела страну к нищете. Переход к рыночным отношениям должен происходить постепенно, бездумное копирование западного образца также не приведет к положительному эффекту.

В этом А. Солженицын частично согласен с А. Зиновьевым, который утверждал, что западные стандарты не применимы в российских условиях. Однако А. Зиновьев даже не рассматривает частичное копирование западного образца. В своем последнем интервью он назовет частную собственность главным мировым злом: «Если человечество его не преодолеет, оно погибнет». Также А. Зиновьвев утверждал, что форма частной собственности изживает себя: «Эта система сменяется новой, и мы в настоящее время наблюдаем ее агонию - агонию частнособственничества. <…>Постепенно частная собственность преодолевается, но не путем отмены снизу, а на более высоком уровне. Уже сейчас возникают такого рода структуры, когда указать собственника невозможно».

По А. Солженицыну все достижения советского периода минимальны: «Приходится признать: весь XX век жестоко проигран нашей страной; достижения, о которых трубили, все - мнимые. Из цветущего состояния мы отброшены в полудикарство. Мы сидим на разорище». По мнению А. Зиновьева, с коммунизмом Советский Союз достиг беспрецедентных исторических успехов: он в кратчайшией сроки сформировался как новый тип общества, который позволил стране одержать победу во Второй мировой войне и сделавшей возможным ее становление как сверхдержавы (откуда это?). Таким образом, характер рассмотренных программных декларативных публикаций А. Зиновьева и А. Солженицына имеет принципиально отличие по объективным причинам. А. Зиновьев не предлагал четкой программы переустройства России, так как не считал ранее существовашую модель проигрышной. Смена политического строя, по его мнению, не стала бы предпоссылкой к реальным изменениям.

Сопоставление статей А. Солженицына «Как нам обустроить Россию» и А. Зиновьева «Манифест социальной оппозиции» позволяет нам сделать вывод о том, что оба они представляют собой разные типы мыслителей. А. Солженицын - тип русского мыслителя-мудреца, ищущего правды, определившего для себя роль страдальца за народное горе. Как протопоп Аввакум, Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, он тянет за собой традицию писательства как общественного подвижничества, религиозного долга. Недаром нобелевскую премию ему дали с формулировкой: «за нравственную силу, с которой он продолжил традицию русской литературы». К науке А. Солженицын подходит со стороны истории и философии истории, но преимущественно - с высоты религиозно-нравственного сознания. Это ярко проявляется в его проекте по обустройству России. В нем он постоянно возвращается к вопросу нравственности и религии, отмечая, что «XX век содрогается, развращается от политики, освободившей себя от всякой нравственности. Что требуется от любого порядочного человека, от того освобождены государства и государственные мужи. Пришел крайний час искать более высокие формы государственности, основанные не только на эгоизме, но и на сочувствии». Можно сказать, «дух науки витал над ним, но не укреплялся в нем самом, поскольку проповедник, нравоучитель и обличитель власти пересиливал в нем объективного, беспристрастного исследователя».

Совершенно другой Зиновьев. Ему была чужда трагическая нравственно-обличительная тональность солженицынских писаний, в своих произведениях он предпочитал сарказм, черный юмор, иронию. Он пришел в литературу из науки, причем из науки логики, и литературу он выбрал в качестве жанра, позволяющего доступно и увлекательно излагать научные воззрения. Если А. Солженицын традиционно для русского интеллигентского сознания стремился к правде, то А. Зиновьев ставил своей целью научную истину. Желая подчеркнуть свой научный объективизм, беспристрастность исследователя, он склонен был отрицать свою принадлежность к какой-либо общепринятой политико-идеологической позиции. Он утверждал: «Позиция исследователя, руководствующегося принципами научного подхода к социальным явлениям, подобна позиции исследователя, наблюдающего муравейник». [2]. Из книги в книгу А. Зиновьев не уставал повторять, что как ученый лишен эмоций и занят лишь одним - беспощадным анализом социальной реальности.

Таким образом, подводя……

полемику А. Зиновьева с третьей волной русской эмиграции можно свести к следующим пунктам:

1. Намеренное противопоставление себя эмигрантской среде. Позиционирование себя как «оппозиционера нового типа», ставящего основной своей целью не выработку позитивной программы переустройства советского общественного строя, а его социологического осмысления и научной критики.

Особая позиция А. Зиновьева в отношении перестройки в СССР (исключительная по отношению к другим эмигрантам)

Идеологическое противостояние с «царем русской эмигрантской мысли» А. Солженицыным (характер этого противостояния)

Список литературы

зиновьев социальная политическая концепция

Бахтин М. М. Эпос и роман (о методологии исследования романа). М., 1972. - 301с.

Веллер М. Перпендикуляр Зиновьев // Не ножик не Сережи не Довлатова: Сб. статей. М., 2006. - 320 с.

Гусейнов А. О социологической публицистике Александра Зиновьева // Зиновьев А. Распутье. М., 2005. С. 3-8.

Зиновьев А. Коммунизм как реальность. М., 1994. - 500 с.

Зиновьев А. На пути к сверхобществу. М., 2008. - 578с.

Зиновьев А. Русская судьба. Исповедь отщепенца. М., 1999. - 500 с.

Зиновьев А. Сталин. Сталинская эпоха. Сталинизм // Конец предыстории человечества: социализм как альтернатива капитализму: материалы Международной научно-практической конференции. М., Институт философии РАН, 27 - 29 мая 2003. Омск, 2004. с. 207-215.

Зиновьев А. Феномен предательства // Несостоявшийся проект: Сб. статей. М., 2011. С. 149-163.

Карел Чапек. Сочинения. Т. 5. М., 1959. - 720 с.

Лихачев Д. Внутренний мир художественного произведения // Вопросы литературы. 1968. № 8.

Медведева Т. «Великий вопрекист», сотканный из парадоксов. [Электронный ресурс] //Интернет-версия ежедневной газеты «Вечерняя Москва»: URL: http: //vm. ru/news/velikii-voprekist-sotkannii-iz-paradoksov1351455000. html.

Ортега-и-Гассет Х. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. - 588 с.

Салтыков-Щедрин М. Е. История одного города. Современная идиллия.

Солодухин О. Бесстрашный «вопрекист» // Литературная газета. №52. 2008.

Фурсов А. Великий вопрекист. Александр Зиновьев в контексте русской истории // Феномен Зиновьева: Сб. статей. М., 2002. с. 40-64.

Размещено на Allbest.ru