Отечественная война и русское общество 1812 г. Ополчения 1812 года

Размещено на http://www.allbest.ru/

Отечественная война и русское общество 1812-1912:

Ополчения 1812 года

Идея ополчения или милиции не была новостью для эпохи Отечественной войны. Еще раньше, в 1806-1807 гг., правительство нашло нужным встать на путь усиленного вооружения. Манифестом 30 ноября 1806 г. объявлено было составление милиции - всего предполагалось собрать 612 тысяч.

Вопрос о милиции вызвал к жизни ряд письменных суждений - мы видим в них доводы и pro и contra. Естественным, так сказать, насущным мотивом при составлении милиции являлась опасность от возраставшего могущества Наполеона; этот мотив, конечно, прежде всего выдвигался сторонниками милиции; но был и другой мотив, если не столь бьющий в глаза своей безусловностью, но все-таки очень солидный в глазах авторов проектов. Один из них сенатор Тутолмин, охарактеризовав «время рекрутских наборов, как периодический кризис народной скорби», видит выход из этого положения в милиции, которая «споспешествует в войне успехам оружия, а в мирное время порядку и тишине, не обременяя народа». Одним словом, этот проект в мотивах своих напоминает аракчеевские начинания по насаждению военных поселений - и там и здесь авторы задаются трудно исполнимой целью, создав солдата, сохранить земледельца.

Милиция 1806 г. покончила свое существование с большой выгодой для дворян - эти менее годные в военном отношении элементы, чем рекруты, по разрешению правительства «без разбору» переводились в состав рекрутов, так что в 1807 г. не пришлось прибегать к набору последних. Но это распоряжение резко противоречило словам манифеста, призывавшего милиционеров на временное служение. «Когда благословением Всевышнего усилия Наши и верноподданных Наших, на защищение отечества… увенчаны будут вожделенными успехами… тогда… сии ополчения Наши положат оружие, возвратятся в свои домы и семейства, собственным их мужеством защищенные, где вкусят плоды мира, столь славно приобретенного». Крепостная масса, откуда, главным образом, и составлялась милиция, была обманута; по данным официального историка, из 200 с небольшим тысяч милиции 177 тысяч остались служить в сухопутном войске и во флоте.

Подобный факт не мог, конечно, пройти бесследно в памяти народной - тяжелый осадок недоверия остался у народа, и правительство, через 6 лет, в памятный 1812 год, вызванное к формированию новых чрезвычайных сил, не могло не считаться с этим настроением. В своих разъяснениях оно подходит к этому вопросу, но весьма поверхностно, как бы внешне, играя словами. «Вся составляемая ныне внутренняя сила не есть милиция или рекрутский набор, но временное верных сынов России ополчение, устрояемое из предосторожности в подкрепление войска и для надлежащего охранения отечества». Противореча себе, правительство заявляло, что ополчение не есть милиция, и сравнивало теперь последнюю с рекрутским набором, но не так говорило оно в манифесте 1806 г.

6 июля 1812 г. издан был манифест о сборе ополчения; манифест очень общий, почти не дающий указаний о способах сбора: «полагаем мы за необходимо нужное, - говорилось там, - собрать внутри государства новые силы, которые нанося новый ужас врагу, составляли бы вторую ограду в подкрепление первой и в защиту домов, жен и детей каждого и всех». Далее указывалось, что ополчения должны собираться по всем губерниям, что дворянство само выбирает начальника ополчения и о количестве собранной силы дает знать в Москву. Подобная общность манифеста, конечно, нуждалась в толковании, и правительство 18 июля выпускает новый манифест, которым ограничивает сбор ратников 16 губерниями.

Ополчения этих губерний были разбиты на три округа; первые два для защиты столиц, третий - как бы резервный по отношению к первым двум[3].

Правительство сознавало всю громоздкость подобного ополчения, если его провести во всех губерниях, сознавало и те неудобства, которые повлечет оно за собой; еще в 1806 г. указывалось, что эта масса вооруженного люда опасна «в отношении политическом». «Если прежде, - рассуждал автор, одного из проектов о милиции, - безграмотный донской казак… возмутил народ и потрясал основание государства», то «ныне мятежный, предприимчивый, а может быть, и более просвещенный ум не встречает ли 600 тысяч человек для себя уже готовых». Далее, рассуждает тот же автор - эта мера подействует на государственное хозяйство, она «потрясает земледелие и промышленность; следовательно, истощает силы государства». Известный генерал Федор Уваров поддерживает это мнение: «всякого рода ремесло, торговля, фабрики и прочие заведения должны непременно приостановиться».

Нельзя сомневаться в том, что эти соображения были налицо и в начинаниях правительства 1812 г., они заставляли его отказаться от громоздкого, может быть, миллионного ополчения, которое собралось бы у него при безусловном проведении в жизнь начал манифеста 6 июля.

Ополченцы 1812 г. Калужской губ. (Из колл. Булычева)

Ограничивая сбор ополчения определенными губерниями, правительство руководствовалось, конечно, прежде всего целями стратегическими - оградить обе столицы и держать наготове солидный резерв. У нас есть указания, что правительство пыталось сорганизовать такие же ополчения на обоих флангах нашей армии - на севере таким флангом являлась армия Витгенштейна, к ней были присоединены большая часть ополчений второго округа (меньшая часть тех же ополчений вместе с ополчениями тверским и ярославским усиливала собою отряд генерала Винцингероде, охранявший дорогу из Москвы в Петербург). Но кроме этого были попытки сорганизовать ополчение в Псковской губернии из белорусских беглецов; дворянству Лифляндской губернии предложено было: или устроить ополчение с 10 душ по одному воину (норма, принятая московским дворянством), или же подчиниться рекрутскому набору с 50 душ одного. Ополчение лифляндское создавалось и раньше, но очень неудачно - дворянство не показало никакого рвения, да и при этом запросе оно остановилось на рекрутском наборе. На юге ополчение сорганизовалось в Черниговской и Полтавской губерниях в количестве очень солидном (до 50 т.); оно действовало с успехом против неприятеля во время его отступления. На крайнем юго-западе ополчения организовать не удалось; дворянство не только не сочувствовало ему, но, по сообщению волынского губернатора, «готово было на большие пособия противной стороне». К югу же позднее были двинуты силы 3 округа.

Из дальнейшего изложения будет ясно, что правительство, принимая эту благоразумную меру, учитывало целый ряд других условий, неблагоприятствующих организации ополчения.

«Отрадно приступить к изображению, как восстала Россия при обнародовании манифеста 6 июля», говорит один из наших историков войны 12 года. Да, это была сильная эпоха, пожалуй, эпоха кризиса, когда ярче проявились настроения масс, отдельные характеры, но, именно, эта особенность эпохи не дает права освещать ее черезчур однотонно; нужно в том патриотическом подъеме, который проявился в то время, показать своего рода градацию. Были люди, которые жертвовали всем, были, наоборот, такие, которые пользовались моментом для удовлетворения своих личных выгод.

Известный богач граф Дмитриев-Мамонов всецело отдался делу ополчения; молодой, неуравновешенный, он не знал вначале, на чем остановиться - то хочет сделать миллионное пожертвование, то говорит о снаряжении пехотного полка, то приступает уже к снаряжению конного. Он торопит крестьян к пожертвованиям, благодарит их за щедрость, закупает лошадей, ищет себе в полк ремесленников. Он в самой горячей переписке со своими приказчиками: понуждает их, разъясняет, что им непонятно. Для обмундирования полка наличных денег не хватало даже у такого богача, не даром современник пишет о нем: «полк Мамонова был замечательно щегольски обмундирован, имел все смены одежды для солдат и неимоверное количество белья, часть которого была оставлена на месте, так как невозможно было взять его с собою». Не хватает денег, граф просит в долг у своих крестьян, посылает приказчика в Петербург, где живут, должно быть, некоторые из его разбогатевших крестьян, просит в долг под расписку, под залог брильянтов.

Рядом с ним мы можем поставить херсонского помещика Скаржинского. Хотя сбор ополчения здесь был отменен, Скаржинский снарядил и выставил батальон в 100 человек и повел его в армию Чичагова, где сам не раз участвовал в боях.

Ополченцы 1812 г. Калужской губ. (Из колл. Булычева)

Но этим примерам патриотизма, в лучшем смысле этого слова, мы можем противопоставить другие. Вот свидетельства гр. Ростопчина, которого никто, конечно, не обвинит в желании развенчивать дворян. Он пишет в своих записках: «В минуту, когда губернский (московский) предводитель закончил свою речь, несколько голосов воскликнуло: „Нет, не по 4 со ста, а по сту с тысячи, вооруженных и с продовольствием на три месяца“»… Предположение губернского предводителя было справедливо и благоразумно; но два голоса, первые захотевшие дать больше, чем предложено было главою дворянства, принадлежали двум весьма различным лицам. Один был умный и предлагал меру, которая ему ничего не стоила. Другой человек «с здоровыми легкими был подл, глуп и дурно принят при дворе». В письме к императору гр. Ростопчин открывает нам образчик другого вида патриотизма, когда люди обещают, но не думают о своих обещаниях.

«Тайный советник Демидов и камергер князь Гагарин просили дозволить каждому из них обмундировать полк; однако они об этом и не позаботились. Первый из них пробыл некоторое время в армии, где его поведение было весьма подозрительно. Второй отправился из Можайска в Нижний Новгород, откуда он воротился сюда. Демидов имеет 300 тысяч годового дохода, Гагарин столько же, но они и не думают выполнить обязательство, принятое ими на себя добровольно…»

Ту картину разномыслия, что наблюдали мы среди дворян, можно подметить и среди духовенства и купечества. На ряду с высокими образцами патриотизма среди священников и монахов, мы находим письма из монастыря, где читаем: «мимо нас прошла оная злая буря… доходило и до обители не мало оскорбления и хлопот, как-то: денег вытребовано много, из братии нашей некоторых хотели ухватить и отдать, однако с Божией помощью никого не выдали». То же разнообразие речей, взглядов, чувствований мы наблюдаем и среди купечества. С одной стороны, умилительные картины пожертвований под красноречивым пером гр. Ростопчина, производящие тем более сильное впечатление, что автор оттеняет их осудительной характеристикой дворянства, а с другой - интересное свидетельство очевидца А. Бестужева-Рюмина, которое говорит нам о корыстолюбии московских торговцев.

«До воззвания к первопрестольной столице - Москве государем императором, в лавках купеческих сабля и шпага продавались по 6 р. и дешевле; пара пистолетов тульского мастерства 8 и 7 р.; ружье и карабин того же мастерства 11, 12 и 15 р., дороже не продавали; но когда прочтено было воззвание императора и учреждено ополчение противу врага, то та же самая сабля или шпага стоила уже 30 и 40 р.; пара пистолетов 35 и даже 50 р.; ружье, карабин не продавали ниже 80 р. и проч. Купцы видели, что с голыми руками отразить неприятеля нельзя и бессовестно воспользовались этим случаем для своего обогащения. Мастеровые, как-то: портные, сапожники и другие утроили или учетверили цену своей работы, - словом, все необходимо нужное, даже съестные припасы, высоко вздорожали».

Правительство ждало от русского общества жертв и личных и имущественных. Дворянам предстояла двоякая жертва: они должны были и лично поступать в ополчение и жертвовать своим капиталом - крестьянами. Люди других свободных состояний тоже могли нести двойную жертву: поступали лично на службу и несли возможную долю пожертвований. Крестьяне государственные не привлекались непосредственно к ополчению, эта обязанность ложилась всецело на плечи помещичьих крестьян и тем резче подчеркивалось их бесправие.

Сквозь пожар. (Верещагина)

Ростопчин, в силу своей должности генерал-губернатора, хорошо осведомленный в настроении отдельных общественных классов, пишет: «Увольнение казенных крестьян от ополчения наравне с помещичьими произвело дурные следствия». Действительно, в данном случае лишний раз и особенно резко подчеркивалось, что крестьянин, «подданный» помещика, и ничем, даже жизнию своею, хотя бы для такой высокой цели, как польза отечества, не может он располагать. Может быть, в сознании крестьянина эта служба, эта тяжелая жертва государству соединялась с волей от крепостной зависимости. Мы не можем ответить на этот вопрос, но такие добровольцы были. Один из них дворовый человек помещика Павла Бельского Евтих Михеев явился в Дорогобужское отделенное для записи ратников присутствие с просьбой зачислить его в число ополченцев, но его патриотический поступок крепостническая Россия могла оценить только «за побег», и он был отослан к городничему «для поступления с ним по закону».

Ген.-лейт. бар. Меллер-Закомельский. (Муз. 1812 г.)

Дворянство, собираясь в губернских городах, определяло уравнительный размер пожертвований людьми; это одно уже, конечно, лишало пожертвование характера добровольности. Но этого мало - правительство вмешивалось в эти постановления дворян само. Пропорция пожертвования воинами в разных губерниях была весьма различна; в то время, как московские дворяне постановили доставить со 100 душ 10 воинов в полном вооружении и с провиантом на три месяца, Лифляндский ландтаг, по донесению курляндского губернатора Сиверса, согласился выставить с того же числа душ лишь 1 воина.

В таких случаях правительство выступало на путь принуждений, оно, так сказать, уравнивало все пропорции и склонно было повышать их, доводя до того числа, которое было предложено московским дворянством. Эту пропорцию (10:1) оно предложило лифляндским дворянам, до той же цифры оно старалось довести ополчение 3 округа, которое первоначально выставляло по 4 воина со 100 душ (25:1). Позднее эта цифра была сбавлена, был объявлен только дополнительный набор по два воина с сотни душ. Но даже так, сравнительно в смягченном виде, проведенный в жизнь дополнительный набор вызвал целый ряд недоразумений; один из помещиков Нижегородской губернии сомневался даже в законности этого набора в виду того, что он не читал приказания приступить к его осуществлению: «а все именные высочайшие государя императора повеления, относящиеся до повинностей, есть не секрет, а публикуются во всей империи». Здесь очень резко подчеркнуто, что этот набор рассматривается самими помещиками не как добровольное пожертвование, а как «повинность».

Посмотрим, как исполняют этот общественный долг («усердие отечеству») по мнению одних, эту повинность по мнению других?

Помещики-бедняки пишут слезные прошения начальникам ополчений, указывая на тяжелые условия своей жизни. За помещиком Тайдаковым Нижегородской губернии числится 13 душ, а берут воина. «В числе этих 13 душ, - объясняет он в своем прошении, - состоит не более как 4 тягла, составляющие единственное с женою и двоими детьми пропитание, и кроме сего нет уже другого средства к моему проживанию; напротиву большепоместный, у коего 12 душ в остатке» - он просит бросить между ними жребий. Другой помещик указывает, что за взятыми ополченцами у него остается всего двое взрослых крепостных.

Перейдем в богатые поместья, как там совершается этот набор?

Перед нами гр. Дмитриев-Мамонов, кн. А. Голицын и гр. Орлов-Давыдов, - все богачи, владельцы огромных поместий. Попробуем сопоставить их отношение к этому набору.

Мы видели, как относился к нему гр. Дмитриев-Мамонов, он видел в нем дело своей чести, свое личное дело.

Кн. Голицын - человек набожный, но и расчетливый. С самого начала он рекомендует мягкое, хотя и настойчивое отношение к крестьянам, он советует «с тихостью и вразумительным образом» растолковать разницу между рекрутским набором и ополчением, в котором чувствуется лишь «временная надобность»; далее он обещает освободить тех, кто пойдет в ополчение, на несколько лет от рекрутчины и на текущий год от оброка и, уже под конец, он переходит к угрозе: «те, кто отказываются, повинны будут ответствовать перед Богом и судом, установленным монаршией властью». Далее, в том же отеческом тоне, он рекомендует: «дав жребий семьянистым и богатым домам, выбрать из них и представить натурою или покупкою, предоставя сию последнюю произвесть на их волю[4]. Семьи, где много малолеток, совсем не подлежат жребию».

Выбрав должных воинов со своих поместий, кн. Голицын так же детально и, если хотите, добродушно входит в рассмотрение вопроса об их снаряжении: недоволен приказчиком, слегка журит его, требует отчетности, почему истрачено так много - на каждого ратника по 60, 70 руб., когда в силу хорошее обмундирование обходится в 40, 45 руб. В ответ на это заявление хозяина приказчик отвечает оригинальным оправданием, из которого мы узнаем, что даже у этого безусловно понимающего свой долг и не плохо относящегося по тем временам к крестьянам помещика в ополчение сбывалось самое худшее из крепостной деревни.

М.А. Мамонов

«По отдаче ратников употреблено 874 р. 88 к. более потому, что на хлеб и харчевые припасы в то время была цена необыкновенная. К тому же ратники, кроме годных 8 человек, поступили старые и увечные; к тому же многие были таковые, что жили в вотчине по старости лет, неспособности к домоводству и по малоумию без тягол, питались от подаяния милостыни, которых сбыть, кроме сего случая, было невозможно. Дабы не объявили к принятию их пороков, я велел старость их содержать и кормить лучше. Платья на них, кроме шляп, сапогов и данного награждения куплено не было, а всякий поступил в своем».

Если мы прибавим к этому запрос помещика, «за то» взяты в ополчение, то мы поймем, что здесь, в этом имении, далеко не все обстоит благополучно.

Вот это «за что» - основной мотив действий гр. Орлова-Давыдова. В своем предписании приказчику он пишет: «наблюдать очередь между крестьян в рекрутстве поставленную, пьяниц, мотов, непрочных для вотчины отнюдь не беречь, хотя бы за некоторыми и очереди не было». Таким образом, он склонен спустить с рук все нравственно негодное из своей деревни, пользуясь тем, что при определении годности ополченца допускались более широкие льготные рамки, принимались люди с значительными недостатками, иногда с уродством даже - гр. Орлов-Давыдов старается и здесь расстаться со всем старым, болезненным, негодным. Но оказывается, эта деятельность помещика и его приказчиков («домовая его сиятельства контора») находит соответствующий отклик среди сельского мира. «Бургомистр и выборные от мира разбиратели» прямо безжалостны в этом отношении и идут, пожалуй, впереди предписаний графской домовой конторы. Крестьянин Иван Филиппов подал заявление о желании своем идти добровольно в рекруты, прося у общества за это 100 рублей. Но одновременно с этим отец этого Ивана, попавший в ополчение, обращается также с просьбою: «переменить себя из воинов означенным сыном». Нужно иметь в виду, что из этой семьи выправляли рекрута еще в 1811 г. Но общество, перерешая этот вопрос, останавливается на своем прежнем решении, так мотивируя его: Филиппов еще в 1808 г. вызвал своими «продерзностными» поступками решение домовой конторы, «чтобы его отдалить от вотчины, где бы пропасть мог задаром»; теперь же общество утверждает, что он, Филиппов, «не исправится, поелику он не только не прочен господину и обществу во крестьянах, но и себе вреден».

Крепостническая атмосфера деревни не разрешалась от переживаемого момента, может быть, потому, что само нашествие Наполеона мало чувствовалось здесь, в Нижегородской губернии, и старые интересы наживы и сведение личных счетов оставались налицо.

Однако почти ту же картину мы видим и в Петербурге, где «благоснисходительный» прием ратников и амуниции вызывал удовольствие среди дворян. «Прием здесь в ополчение идет самый благоснисходительный и скорый, без всякой остановки, как в платье, так и в провианте, пишут из Петербурга в Ярославль. Все несказанно довольны приемщиками, т. е. начальниками окружными, которые обращаются благородно во всем и со всеми, а потому уже и набрали более четырех тысяч. Ни амуниции, ни людей не бракуют, а принимают, положась на владельцев, каких они представляют. Дай Бог, чтоб таким образом было и по Ярославлю».

Понятно, что при таком отношении к делу части дворянства - нужно было ожидать, что ополчение не будет вполне на высоте своего положения.

В ополчение принимались даже с меньшим разбором, чем в рекруты в этот год. 12 сентября 1812 года государь утвердил облегченные для приема рекрут правила. Эти правила были еще облегчены для ополченцев, но при приеме их не всегда выдерживались даже эти правила; приведенная таблица показывает, насколько понижены были требования от ополченца в сравнении с рекрутом; показывает далее на примерах, взятых из данных Нижегородской губернии, каких зачастую физических уродцев представляли к приему, как производился этот прием, как вначале при первом медицинском осмотре склонны были браковать поступающих, а потом главный врач, иногда после исследования в лазарете, выносил более суровое для ополченца решение. Решение врачей санкционировал начальник ополчения, иногда расходясь с их авторитетом.

Гр. К.К. Сиверс. (Пис. Боровиковский)

Состав ополчения в отношении их здоровья был мало надежен, в возрасте наиболее крепком была приблизительно 1/3 ополчения. Это, конечно, резко отразилось на смертности, на болезнях ополченцев. Нижегородское ополчение не выдержало боевой школы, как петербургское и новгородское; оно кочевало на Глухов, на Курск, на Киев, далее на биваки в Волынскую губернию, отсюда за границу, где участвовало под Дрезденом, и, наконец, через Гродно возвращается домой. Приходилось совершать длинные переходы с небольшими суточными отдыхами, идти целыми месяцами. Ополченцы шли в лаптях, сзади плелись обывательская подводы с больными, и везде, по крупным городам, каждый полк сдавал по десяткам, а иногда и по сотням, своих больных. Вот цифры по третьему Нижегородскому полку - по списку 2260 человек вместе с офицерами, при выступлении полк был пополнен до 2365. В рапорте, поданном полковым командиром при возвращении, указана общая цифра в 2.320 без офицеров:

Обратилось в первобытное состояние 1327

Осталось в госпиталях:

Русских 211

Заграничных 218

Умерло 408

Убито в сражениях 28

Пропало без вести 38

Бежало 24

Выбыло в конный полк 24

В командировке 56

Всего: 2320

Но нужно заметить, что в черновике рапорта насчитано умерших 452 и еще прибавлено «не все». Прежде всего и бросаются в глаза эти цифры больных и умерших, в сравнении с убитыми. «Жестокая зима, непривычка к трудностям солдатской жизни, большие переходы и другие причины произвели множество болезней», говорит участник костромского ополчения. К этим «другим причинам» нужно прежде всего отнести физическую слабость ополченцев.

Но и та 1/3 ополченцев, которая по своим физическим качествам была вполне приспособлена к солдатской жизни, далеко не во всем составе годилась для настоящей армии. Сюда попало много нравственно негодных элементов. Вот почему случаи побегов в ополчении на добрую половину падают на пьяниц; на этой почве также случались самоубийства, чаще нечаянные; упадет в реку, замерзнет в бесчувственном состоянии.

И все же физически слабые, малонравственные ополченцы заслуживали общее одобрение в бою, таково свойство русского солдата. Когда прислали в армию московских и смоленских ополченцев, главнокомандующий расставил их в третью шеренгу войска, и они, начиная с Бородина, показали себя стойкими и храбрыми. Роберт Вильсон, генерал английский, прикомандированный к русской армии, хорошо отзывается о них.

«Я видел милицию, которая со своими пиками выходит на сражение с такою же уверенностью, как и регулярно вооруженные войска, и возвращается с добычей, взятой у убитых, раненых и захваченных ими неприятелей. До сих пор не было ни одного случая, чтобы они уходили с постов своих, и многие действуют в третьих рядах линейной пехоты». Гр. Витгенштейн при штурме Полоцка, занятого войсками маршала Сен-Сира, дожидался ополченцев Петербурга и Новгорода и сразу поставил их на соответственные посты. Они смело выдержали свое боевое крещение, все офицеры были ранены.

Это было самое славное дело, где участвовали ополченцы. Но и здесь оказались некоторые отрицательные черты в организации ополчения - ополченцы были недисциплинированны, они не слушались начальства; передавали, что как раз под Полоцком их не могли сдержать никакие приказания их начальников; они дурно обращались с пленными, на что есть указания во французских мемуарах.

Подобную неподготовленность ополчения нужно объяснить неподготовленностью офицерского состава.

Офицерство пополнялось из дворян. Порядок пополнения был следующий: на дворянском собрании постановляли общее положение - дворянин не может отказываться от службы. Затем по уездам предводители дворянства составляли списки «дворянам, пребывающим в поместьях своих и находящимся при должностях по выборам». В этих списках указывались года дворянина, положение здоровья его в текущий момент и желание или нежелание его служить. На этом списке начальник ополчения делал свои пометки, выбирая, таким образом, будущих офицеров и назначая им определенные должности. Ополчения первых двух округов, по-видимому, были укомплектованы должным составом офицеров, но на третий ополченский округ дворян уже не хватало. Перед нами подобный список дворян, живущих по поместьям и служащим по выборам, составленный васильским предводителем дворянства - здесь всего лишь 23 фамилии, возраст распределен в таком порядке:

60 и более лет - 2

50 - 5

45 - 2

40 - 3

35 - 4

30 - 4

25 - 3 из них 15 лиц показали себя больными, 11 признаны таковыми и только 7 выбраны в ополчение.

Ю.Н. Голицын. В форме ополченца

Но вот уже формируются полки, а полковые командиры рапортуют своему начальнику, что половины офицеров нет налицо. Начальники же ополчений заваливаются прошениями. Вот подпоручик Пирожков. Ему 52 года. Он пишет, что согласился на службу и назначен «по провиантской части», но болезнь его усилилась, он просит освободить его. «Я одержим, - пишет он князю Грузинскому, начальнику нижегородского ополчения, - болезнью, глухим почечуем, который весьма редко открывается, отчего ежечасно имею величайшую боль в пояснице, то же самое в голове, которая приводит в немалую слабость и частое затмение памяти, притом наводит глазам тупость зрения». Поручик Гобушев избран дворянами и назначен в третий полк, а между тем еще в 1807 г. он «получил жестокий параличный удар, от коего имеет ослабевшую руку и ногу», сверх того, у него падучая. Он нигде не служит - из милиции 6 года его уволили, уволили также и от должности арзамасского уездного судьи - он полный инвалид и просит освободить его. По-видимому, и Гобушев и Пирожков были освобождены от службы. Но вот один из тех васильских дворян, которых одобрили и предводитель дворянства Травин и кн. Грузинский, капитан Низкопоклонников. В шведскую войну он получил ушибы, появились на ногах цинготные язвы. Дважды обращался он к кн. Грузинскому, но тот не удовлетворил его прошения. Начальники полков, вызывая на службу манкирующих офицеров ополчения, требовали, чтобы они являлись немедленно, «не делая никаких отговорок по нынешним обстоятельствам и большому недостатку в полках военной силы чиновников». И несмотря на это они не являлись. Вот что пишет другой начальник ополчения (полтавского) Трощинский, человек искренне преданный своему делу: «Всякий час получаю отзыв, что избранные чиновники, под предлогом болезней и других причин, бесстыдно уклоняются от службы».

Как объяснить это явление? У нас есть объяснение современника. Посмотрим, можно ли принять его. А. Шаховской, известный в свое время драматический писатель, служил в тверском ополчении, где, по-видимому, замечалось то же явление. Он так пытается объяснить его. Природные дворяне «в старинном смысле этого слова» все пошли служить, а помещики, схватившие кое-как офицерские чины или добравшиеся по приказам даже до 9 класса и купившие на промышленные деньги «деревни», «старались отлынять под разными предлогами от дальнейших беспокойств и на зиму убраться в теплые хоромы свои». Это мнение, очевидно, пристрастно; в авторе чувствуется гонор старого дворянства, протестовавшего при императрицах Анне и Екатерине против «уподления породы», против «выскочек по выслуге».

Русское дворянство со времени манифеста о вольности дворянской и реформ Екатерины II по губернскому управлению стало оседать по своим имениям и сродняться с ними. При таких условиях трудно уходить с насиженных мест, привычка дает себя знать и диктует указанные прошения. Но, может быть, действительно, в тех местах, где требовалось ополчение, уже мало оставалось свободных дворян, не больных и не дряхлых. Часть офицеров в отставке поступила вновь в действующую армию, и на ополчение не хватало желательных для правительства лиц. Правительство, правда, рекомендовало дворянам тех губерний, где ополчений не созывали, поступать все же в милицию, но эта рекомендация едва ли имела успех. Вдали от театра военных действий жизнь шла обычным темпом, и патриотические переживания едва ли были там сильны. Известный цензор Никитенко, автор интереснейших записок, еще мальчиком пережил этот исторический момент русской жизни, как раз вдали от боевых сцен, его свидетельство значит нам является особенно ценно. «Странно, что в этот момент сильных потрясений, которые переживала Россия, не только наш тесный кружок, но и все окрестное общество равнодушно относилось к судьбам отечества… никогда не слышал я в их разговорах ноты теплого участия к событиям времени. Все, по-видимому, интересовались только своими личными делами. Имя Наполеона вызывало скорее удивление, чем ненависть Это отчасти могло происходить от отдаленности театра войны: до нас, дескать, враг еще не скоро доберется. Но главная причина тому, я полагаю, скрывалась в апатии, свойственной людям, отчужденным, как были тогда русские, от участия в общественных делах и привыкшим не рассуждать о том, что вокруг делается, а лишь беспрекословно повиноваться приказаниям начальства».

В Успенском соборе. (Верещагина)

Нам кажется, эти две причины и вызвали к жизни подобный недохват в офицерстве.

Кроме дворян, живущих по поместьям и служащих по выборам, правительство привлекало на службу в ополчение всех чиновников и людей, как говорили тогда, свободных состояний с тем, однако, непременным условием, чтобы на поступление таких лиц в ополчение было согласие их начальства или общества, к которому они принадлежали.

Производит впечатление, что некоторые из этих чиновников и некоторые из этих людей свободных состояний особо охотно выпускались в ополчение, а некоторых, наоборот, задерживали; причем, конечно, поощрение и задержка переходили зачастую в принуждение и пресечение.

Н.Н. Демидов

В конце 1812 г. государь пишет гр. Н. Салтыкову, что «в нынешнее время молодые люди наиболее нужны для армии», а «в канцеляриях и департаментах министерских находятся излишние чиновники». «Вследствие сего поручаю вам, - продолжает государь, - изъявить волю мою министрам, дабы они сократили число людей в канцеляриях и местах им подчиненных до возможности, что самое только нужное количество чиновников оставлено было; а прочих всех или уволили от службы или бы согласили на определение в полки».

Правда, здесь говорится не об ополчении, а об определении в полки, но это не меняет дела.

Канцеляристами мало дорожат. И переходя из министерских канцелярий в губернские и уездные, мы наблюдаем то же явление: редко, редко задерживают канцеляриста; бывает, его задержат не надолго, на две недели, на месяц, чтобы заставить его сдать дела, но и только; обычно же его тотчас же и охотно отпускают. Вот перед нами целый ряд таких канцеляристов, копиистов, архивариусов, некоторые «находятся в подозрении по суду», но это не является препятствием для поступления их в ополчение. Князь Мустафин занимает две ответственные должности - приходчика и надсмотрщика крепостной конторы - заменить его трудно и все-таки начальство отпускает его. И только один случай встретился нам, где желанию поступить в ополчение не удалось исполниться. Канцелярский служитель Кандыбин, из солдатских детей, высказал также желание поступить в ополчение, но его тянут прямо в солдаты.

Наоборот, учителей, университетских деятелей, слушателей высших учебных заведений почти совсем не пускают. Студенты горного института выказали желание идти на службу, их прошению не дали ходу, учителя гимназии и уездного училища, Которов и Назанский, казанский адъютант Кондырев не получили этого права. Мотивом для неразрешения поступать в ополчение министр народного просвещения выставляет то положение, что подобные места не могут быть оставлены без оплаты, двойное же жалованье гимназия платить не может, а Назанский сверх того является казенным стипендиатом на 6 лет, каковые годы он еще не отслужил. Учитель Макарьевского училища Ягодинский без разрешения директора училищ ушел в ополчение, где и принят в 5-й полк. По-видимому, дирекция училищ примирилась с этим фактом, хотя официально разрешения не дала. Но после его ухода назначается ревизия для определения «могущих оказаться на нем казенных недоимок».

Данных для определения отношения начальства других ведомств к вопросу об определении в ополчение у нас нет под руками, но и этого достаточно, чтобы подчеркнуть совсем различное отношение к лицам, на разных видах службы находящимся.

Кн. П.Г. Гагарин

«Объявить причетникам, детям священно- и церковнослужителей при отцах находящимся и семинаристам не выше риторического класса, что ежели кто из них пожелает, защищая отечество, идти в новое ополчение, на которое призываются все состояния, таковых увольнять беспрепятственно, и для одежды их и на продовольствие дозволить церквам делать из кошельковой суммы, остающейся за содержанием церквей, в знатном количестве, а для того склонять и прихожан на оное пожертвование». - Вот нужное нам место из указа Св. Синода от 25 июля 1812 г. Этот указ нашел должный отголосок в сердцах архиереев и подвинул их к энергичной деятельности. Епископ нижегородский и арзамасский Моисей искусно формирует ратников ополчения. Вскоре потянулись эти «добровольцы» на пункты приема ополченцев с препроводительными письмами от преосвященного, где ясно указывалось, что они все идут «по желанию». Но на деле оказывалось, что эти «добровольцы», согласно указу Синода, принятому как определенное приказание, прямо пересылались, не с меньшим принуждением, чем помещичьи крестьяне. Взгляните на таблицу, там словами «добр. дух.» обозначены эти добровольцы - здесь малолетние в 12, 13 лет, (чего мы не видим даже среди крестьян); и что особенно замечательно, этих отроков-добровольцев не всегда бракуют, здесь косые на оба глаза, слепые на один, с переломленной рукой. Это, так сказать, недостатки очевидные, которые ясны были и самим добровольцам и тем, кто создавал их добрую волю. Но вот, что говорят нам сами эти злосчастные дьячки, семинаристы, праздно живущие поповичи - «объявил падучую болезнь», «объявил внутреннюю скорбь и ломоту в ногах». А вот другие типы из тех же добровольцев. «Праздноживущий сын священника Леонтия из больницы скрылся», пономарь Парфенов из ополчения «отлучился», был доставлен на место и вновь ушел; побывал у преосвященного, сказываясь дьячком села Арбузова Никанором Петровым, и выпросил отчислить его из духовного звания. Мы видим, не приходится придавать цены этим заявлениям «по желанию» и т. д.; здесь налицо самое грубое насилие, полнейшее принуждение. Чтобы окончательно убедиться в этом, я приведу один пример: служитель семинарии Яковлев, 18 лет. Прежде обучался в семинарии, «после нижних классов риторики и сверх латинского языка арифметике, географии, истории и немецкому языку с не худыми успехами», теперь просит об увольнении его из духовного звания в светское. Губернское правление решает по трафарету: «по нынешним обстоятельствам нужнейший и лучший есть вид в военной службе» и требует от указанного Яковлева поступления в ополчение. Он исполняет это «по собственному желанию». Нужно иметь в виду: все это изложено в одной и той же бумаге.

Совсем не столь податливо на увольнение в ополчение мещанское общество - оно прямо требует от уходящего, чтобы он или поставил себе заместителя, или дал бы обязательство несколько лет выплачивать налоги и подати. Мещанин ушел без воли отца - возвращают, мещанин особо предназначен в числе «двойниковых семейств» для отправления рекрутской повинности и общество не отпускает его.

Государственные крестьяне едва ли могли принимать деятельное участие в этом ополчении: они были задавлены рекрутскими наборами.

Таков был сословный состав ополчения. Милиция явилась более гибким орудием в руках правительства, чем рекрутчина. Правительство требовало именно тех, кто ему был желателен, создавая искусственно «добрую волю», или, наоборот, задерживая, пресекая искренне явившееся желание послужить отечеству. Может быть, здесь имели место и личные мотивы власть имущих. Так, был не допущен в ополчение кн. Яшвиль, один из участников переворота 1801 года. Кутузов, принимая во внимание заслуги кн. Яшвиля при формировании калужского ополчения, поручил ему отряд. Государь возмущен: «какое канальство» приписывает он к донесению главнокомандующего: «Вы сами себе приписали право, которое я один имею», пишет он Кутузову. Яшвиль был устранен. Может быть, в это время он пишет свое резкое письмо императору, где призывает его «быть на престоле, если возможно, честным человеком и русским гражданином». Другой пример, нам уже знакомый: гр. Дмитриев-Мамонов очень гордый, искренний, горячий. Отстранить его от ополчения нельзя, он лично передал государю свое желание формировать полк, но чинить ему всякие беспокойства, на каждом шагу мешать ему вполне возможно, и таким путем можно совершенно охладить его к делу ополчения. Сначала ярославский губернатор, кн. М. Голицын, всячески мешал его деятельности, и граф «воевал с ним официальными бумагами». «Мы все, однополчане, - пишет кн. Вяземский, - стояли за начальника своего». Затем он переходит в Московскую губернию, полк его нужно расквартировать в Москве, но этому препятствует Ростопчин, «личный враг графу Дмитриеву-Мамонову», пишет о нем А. Бестужев-Рюмин в своих записках. Ростопчин писал, кому следует, что от этого «возникнут снова беспорядки, жалобы, вербованье и воровство, чему уже много было примеров». Полк послали в Серпухов. Но Ростопчин недоволен и этим. «Не весьма я рад пришествию в Серпухов полка гр. Мамонова: кроме неприятности иметь дело и с ним самим, от умничества и самолюбия вербованные его могут причинить вред жителям, и я на сей случай принял все меры предосторожности». Интриги преследовали гр. Дмитриева-Мамонова и за границей, где полк его был раскассирован без его на то желания.

А.А. Жеребцов

Но такие случаи были редки; задерживали на местах людей, действительно по службе нужных. Подобных задержек было гораздо меньше на деле, чем принуждения. Все общественные классы были вынуждены идти на войну - крестьяне помещичьи, как подданные своих хозяев, крестьяне государственные в силу того, что на них всею тяжестью ложились рекрутские наборы, чиновники и дворяне «по выбору и назначению».

Принудительный элемент в деле сформирования ополчения заставляет нас в значительной степени разжижить ту картину общего патриотизма, которую оставили нам официальные историки-генералы. В ополчении могли выразиться, конечно, и действительные патриотические стремления отдельных личностей и национальный порыв масс, затронутых войною областей. Этот порыв, однако, находил себе более реальный выход в партизанстве, но правительство не было настолько близоруким, чтобы рассчитывать только на этот патриотизм, оно оставило за собою право широкого произвола и обильно пользовалось этим правом.

Понятно далее, почему правительство ограничилось 16 губерниями - район сбора ополчения. Чем ближе к врагу, тем реальней была опасность от него, тем сильнее было чувство самообороны, рассчитывать же на удачный результат ополчения в дальних губерниях не приходилось.

Ополчения, собираемые по губерниям, находились под начальством лиц, выбранных дворянами. Все ополченцы были подведомственны этим лицам; мы видим даже, что во всех случаях правонарушений ополченцы отвечают перед своим начальником.

Мы знаем, как создавался офицерский состав ополчения. Получившие назначение офицеры вместе с лекарями принимали в особо назначенных пунктах от отдатчиков доставляемых ополченцев, определяли их пригодность, посылали для испытания в лазарет. Вместе с ополченцами нужно было поставить определенное количество провианта, определенную одежду для ратника. Вот как снаряжал своего ратника кн. Ал. Голицын:

«Полукафтан казацкий - 1

Шаровары из серого сукна - 1

Сапоги - 2 пары

Рубашек - 2 пары

Портки - 2 пары

Портянки - 2

Теплая суконка в 4 аршина - 1

Шапка - 1

Рукавицы с варежками - 1

Кожаный ранец - 1

Провианта на 3 месяца:

Муки ржаной на месяц - 1 п. 35 ф.

Круп - 1Ѕ гарнца

Денег на 1 месяц - 1 руб.

Общий счет имения Мурилова был таков:

При отдаче в ополчение людей для 41 человека куплено обуви, шляп, рукавиц, сум, топоров и проч. на 3.138 руб.

На провиант и жалованье - 750 руб.

Для них же награждение, покудова они содержались, и проч. мелочные расходы - 800 руб.»

т. е. подсчитываем мы 4.688 р., а на отдельного воина по 114 р. 34 к., при чем одна обмундировка обходится по 78 руб. 50 коп. на брата.

Эта цифра считалась большой. Кн. Голицын журит приказчика за дорогие цены, указанные им по имению Шумовки, и указывает, что обмундировка повсюду обходится по 40 руб. и несколько более.

Гр. И.И. Марков. (Рис. Лампи)

ополчение народный наполеон

Таким образом, создавался по ополчению капитал как денежный, так и натуральный, находившийся в ведении особого комитета. Этому комитету рапортовали и провиантские чиновники по ополчению и начальники полков, отчитываясь перед ним. Капитал этот пополнялся всевозможными пожертвованиями; жертвования были обильные, особенно много вносили, конечно, купцы. Иногда жертвователь чувствовал затруднение для уплаты, но с него продолжали требовать. Нижегородскому ополчению были пожертвованы крупные суммы по 20 и 25 тысяч двумя купцами; они обещались еще по столько же, но позднее отговаривались расстройством дел, однако постепенно с них, по-видимому, было взято, если не все обещанное, то, по крайней мере, большая часть его. Пожертвования собирались по всем уголкам губернии, все казенные учреждения получали поощрительные циркуляры, которые при дальнейшем следовании по инстанциям принимали все более и более настойчивый характер. «Не благоугодно ли будет членам такого-то училища, - писал директор народных училищ смотрителям их, - принести какую-либо ныне жертву отечеству и оную при списке доставить». - «Чиновники сего училища, - в ответ доносит смотритель, - постараются, сколько возможно будет, доказать готовность свою к пользам Государю и отечеству».

В результате получается список пожертвований, из которого видно, что пожертвования, если и не доходили до знаменитой Мининской «пятой и третьей деньги с животов и промыслов», все же были весьма солидны:

«В Балахнинском училище

Соколовский (жалованья получает 300 в год) пожертвовал 25 руб. - 8 1/8%

Второклассный учитель Охотин (жалованье - 200 руб.) жертвовал 10 руб. - 5%

Первоклассный учитель Назанский сам выразил желание идти в ополчение.

Иерей Глеб Кондорский (жалованье по училищу 75 руб.) пожертвовал 7 руб. 50 к. - 10%

Рисовальный учитель Савельев (из вольноотпущенных; жалованье в год, без квартиры и побочных занятий 75 руб.) пожертвовал 7 руб. 50 коп. - 10 %»

На собранные таким образом пожертвования ополчения содержались до того времени, как им объявляли поход, тогда правительство их брало на свое содержание.

Ополчения делились обычно на полки - во втором округе, в губерниях Петербургской и Новгородской - на дружины. Полки были и конные, и пешие. Полки и дружины часто расформировывались, в виду той убыли, которая в них замечалась. Так, например, в Нижнем Новгороде из первого ополченского набора по 4 воина со 100 душ образовалось 5 пеших полков и один конный. Пешие полки были четырех-батальонные, позднее перед самым выходом в г. Глухов, где был назначен сборный пункт для всего ополчения 3-го округа, было предписание сформировать из них трех-батальонные. Состав полка был следующий (наличность полка):[5]

Конный полк состоял из 1000-1200 человек. Дружина - 4 сотням - 800 воинов, сотня - 8 десяткам - 200 воинам, десяток - 25 воинам

Ополчение 1812 года. (Картина Г. Д. Алексеева)

Ополчение 1812 года было настоящим воинством от земли, от русской крепостной земли того времени: офицеры - дворяне, кто в ополченском кафтане, кто в старом, вынутом из сундука мундире, с трудом налезающим на раздавшуюся за время отставки фигуру хозяина, кто в каком-то смешанном полувоенном, полуохотничьем одеянии: ратники - крепостные, далеко не всегда в предписанном ополченском снаряжении, сохранившие весь свой сермяжный и зачастую вовсе убогий вид… Этот не военный облик крепостной русской деревни особенно явно хранили на себе отряды ополчения на первых порах после сформирования, пока приходилось им стоять еще в родной губернии, квартируя то в той, то в другой усадьбе. Здесь все было по-домашнему: за офицерами при ополчении следовали их жены, приезжали гости, устраивалась партия в карты, - и бивуачное времяпровождение сбивалось на какой-то необычный военный пикник. (См. записки Золотухиной. «Рус. Стар.», 1889-1890 г.)

Картина Г. Д. Алексеева и имеет своим сюжетом такой привал ополчения в начале сентября 1812 г. где-то в средней России.

В дружине полагалось: 31 офицер, 60 урядников, 19 барабанщиков, лекарей, фельдшеров, писарей и 18 нестроевых. Всего в дружине было 928 человек.

Кн. Б. А. Голицын

Как говорили в свое время критики милиции 1806-07 гг., вооружение было слабым местом нашего ополчения. Лорд Тэрконель в письме герцогу Йоркскому прямо пишет, что в образуемых ополчениях будет мало пользы, «пока не пришлется оружие из Англии». Есть ряд указаний французских источников, что ружья ополченцев были мало годные. Но и этими ружьями далеко не все были вооружены. В вышеприведенном отзыве генерала Вильсона нужно подчеркнуть его слова: «милиция со своими пиками». Действительно, целые отряды милиции совсем не имели ружей, что отражалось на войне. Московскому ополчению, двинутому еще до Бородина под Можайск, было выдано на полк по 500 ружей, т. е. приблизительно 1/5 воинов была вооружена ими. Кутузов требует выслать из Москвы все имеющиеся ружья. Целый ряд ополчений: тверское, владимирское - почти не имели ружей и выходили в бой с пиками, саблями, даже топорами. Очень знаменательною после этой картины является приписка гр. Ростопчина к Высочайшему воззванию, посылаемому в Калугу: «Теперь всего нужнее дворянство и стрелки» - это как раз то, в чем чувствовался недохват - офицеры и свободные ружья.

Одеждой ополченцев особенно не стесняли и это было понятно. Бедняки-помещики едва ли могли, как следует, обмундировать своих ополченцев. Бедняки-чиновники тоже не могли справить себя (им предписывалось носить обще-армейские мундиры или те, которые они имели при отставке), они получали «вспоможение» в размере до 180 рублей. Вот правила петербургского ополчения об одежде: Солдаты сохраняют свое крестьянское платье, но не длиннее вершка ниже колен. Фуражки суконные. Сапоги черные, настолько широкие, чтобы под ними можно было носить суконные онучи. Кафтаны тоже широкие, под ними овчинные полушубки. На фуражке выбитый из медной латуни крест с вензелем государя и с надписью: «за веру и царя». Ранец - на нем рубаха, портки, рукавицы, двое портянок, онучи и запасные сапоги. В ранце провиант на трое суток. В других ополчениях требовали, чтобы в походе ополченцы носили лапти. Бород у ополченцев не брили.

Кн. А.М. Голицын. (Сен)

Обучение ополченца было несложное - требовалось «вперить в воина знание своего места в шеренге и в ряду», «ружьем учить только на плече нести оное правильно, заряжать, стрелять и действовать штыком, на караул же делать не учить, маршировать учить слегка». Но наши начальники не вполне руководились этими правилами - одни из начальников льготу обращали в обязательство и выступали со столь обычным для того времени запрещением, так звучат напутственные распоряжения гр. Толстого: «Строго соблюдать чинопочитание и дисциплину, нижним чинам не позволять брить бороды». Если же ополченцы попадались под начало армейского генерала, тот не всегда считался с их особым положением в армии и требовал от них большего. Р. Зотов, известный в свое время писатель, служил в петербургском ополчении и оставил нам свои записки. В них он говорит, что лишь только дружины перешли на театр военных действий, как с них стали требовать строго военных знаний. Жалованье ополченцы получали оттуда, где прежде служили. Иногда некоторые из урядников и низших офицеров получали особые пособия. Начальники полков и дружин жалованья не получали, служба их считалась почетной.

Продовольствие в походе ополчениям частью шло из казны, из запасов, собранных в магазинах провиантских, частью ложилось всей тяжестью на плечи населения тех местностей, где имел следование данный полк или дружина. Офицеры и особые провиантские чиновники брали все у обществ под особые квитанции, потом эти квитанции, розданные по губернии, обменивались в губернском городе на одну, общую всему забранному. Эта повинность была очень тяжела для населения. Население русских областей и особенно близко лежащих к театру военных действий радо было бы принимать своих защитников, как это было, например, на базарах в Великих Луках, но переходы войск ополчения были так часты, что они совершенно разоряли местность. Ростопчин, как начальник Московской губернии, свидетельствует ее полное разорение. «Предписание интенданта Ланского всем проходящим через Московскую губернию войскам и командам довольствоваться от жителей на квитанции, что от Его Светлости предписано и Владимирскому ополчению, не довело бы людей до отчаяния, тем более, что им скоро и самим есть нечего будет».

Ополченец 1812 г. (Ист. муз.)

Также тяжелой обязанностью населения являлась постойная повинность. Возьмем хотя бы Дорогобуж в июле и начале августа 1812 г. С 15 июля начинают поступать к городничему Дорогобужа предписания: отвести квартиру для присутствия по набору временного ополчения (15 июля), 30 квартир для ратников (19 июля), приготовить сарай для приема провианта (21 июля), приготовить еще сарай, «дабы не было отдатчикам в приеме от них провианта задержания» (25 июля), нужно помещение для лазарета, отвести конюшни под людей, лошади будут пастись в поле (27 июля), а с этого времени в Дорогобуж, центр сходившихся смоленских ополчений, начинают подходить отдельные отряды. 27 числа подходит Сычевский отряд в 500 ратников, более 300 лошадей, 1 августа - гжатское ополчение в размере более 600 человек, требует себе помещения, 3 августа здесь же смоленское ополчение; оно, кроме помещения на 100 ратников (25 квартир), требует еще три квартиры для устройства сухарей. И это в то время, когда тут же проходили войска, когда проводили пленных, порою оставляли на пути. Спрашивается, где помещались сами жители?