Изучение эволюции девиантного поведения в 1920-х гг. у населения Европейской части России (на примере Ярославской губернии)

Внешние приметы надвигающегося недуга - дети, убегающие от пьяных родителей, жены, терпеливо ждущие муж ей в дни получки у заводских проходных, - фиксировались печатью особенно пристально уже с 1922 г. «Окончился пятилетний отдых работниц, когда они видели своего мужа вполне сознательным. Теперь опять начинается кошмар в семье. Опять началось пьянство...», - писала в редакцию группа работниц ярославского предприятия ЦДНИ (ЯО). ф. 323. «Ярославский губернский отдел управления (ГОУ) 1919 - 1923 гг.», оп. 1, д. 332, 334, 335, 336, 636, 638, 639, 831, 832, 836, 845, 846, 847, 848, 849, 976, 977, 978, 992..

Газеты стали публиковать многочисленные письма к коллективные резолюции протеста против самогонщиков. Их авторы апеллировали не только к совести рабочих, но и к правоохранительным органам. Возмущение пороком определяло и размеры предлагавшихся за него наказаний, зачастую максимальных.

Хотя в 1923 г. ассортимент спиртных напитков был весьма широк (столовые и десертные вина, крепкие виноградные вина, портвейны и шампанское), но в основном горожане потребляли самогон и пиво (последнее стало любимым пролетарским напитком -в среде рабочих сложился стереотип ежедневного его потребления), тогда как потребление виноградных вин стояло на одном уровне с денатуратом и политурой.На протяжении исследуемого периода в результате действия комплекса причин наблюдался постоянно прогрессирующий рост потребления спиртного. Так, если принять расход рабочей семьи на спиртные напитки в 1922 году за 100%, то в 1923 году он составил 166,7%, в 1924 - 466,7%, в 1925 -1222,3%, в 1926 -1344,5%, а в 1927 -1760,0% . Наиболее сильный рост начался с 1925 года, то есть с момента "возвращения" в страну 40° водки, выпуск и продажа которой увеличивались год от года. В РСФСР на душу населения в 1924 -1925 годах приходилось 0,48 л «хлебного вина», в 1925-1926-1,85 л, в 1926-1927-3,2 л., в 1927-1928-4,06 л., а в 1928-1929-4,18 л. ЦДНИ (ЯО). ф. 77. «Исполнительный комитет Ярославского городского совета депутатов трудящихся (Исполком Горсовета) 1918 - 1921 и 1940 - 1947», оп. 1, д. 23, 54, 71, 79.

Необходимо, кроме того, учитывать, что изменилось «алкогольное меню». В Российской империи наиболее распространенным спиртным напитком была высококачественная водка, в 1920 -е годы - самогон. Это существенно повлияло на ситуацию, связанную с употреблением алкоголя. Во-первых, в отличие от водки, имевшей крепость 40°, крепость самогона, получаемого путем перегонки при помощи пара, - 40-50°, а при повторной перегонке - 60-80°. Во-вторых, примерно одна четвертая часть всего самогона делалась с применением примесей. Они использовались для большей «забористости» и, усиливая действие алкоголя, очень часто приводили к отравлению.

Наиболее популярными примесями были: хмель, горчица, хрен, бензин, керосин, табак, полынь, перец, куриный помет, известь, купорос, мыльный камень, наркотики, белена, дурман, денатурат. В-третьих, лабораторные исследования 1920-х гг. показали, что самогон давал ощущение повышенной крепости от содержавшихся в нем резких и сильно действующих примесей (сивушных масел, альдегидов, эфиров, кислот и т.д.), которые не удавалось отделить от спирта при кустарном ведении производства. Этих примесей в самогонке было в несколько раз больше, чем даже в сыром заводском спирте, так называемой «сивухе», изъятой из продажи еще при царском правительстве по причине ядовитости Там же..

Таким образом, по разрушительному воздействию на организм потребителя самогон в несколько раз превышал водку

Разницу в пьянстве между городом и деревней показывает статистика пьяной преступности. И в городе, и в деревне рост «пьяной» преступности в 1920-е гг. обгонял рост «трезвой» (табл.1), однако различия в зависимости от места совершения преступления были весьма существенны. Так, если в городах число совершивших преступления в состоянии опьянения возросло с 1925 по 1928 гг. почти в 6 раз, а в трезвом виде - лишь в 1,7 раза, то в деревне соответственно в 7,5 раза и в 1,3 раза, иначе говоря, разрыв был больше.

Явную диспропорцию между городом и деревней подчеркивают данные об увеличении числа осужденных за совершение преступлений в расчете на 10 тысяч населения (табл.2). В городах в течение всего рассматриваемого периода этот показатель был выше, чем деревнях.

Таблица 1. Доля лиц, осужденных за преступления, совершенные в состоянии опьянения и в трезвом виде, в городе и деревне, % ЦДНИ (ЯО). ф. 364. «Ярославское окружное и городское управление строительного контроля (1928 - 1930 гг.)», оп.1, д.6, л. 15..

Таблица 2. Доля осужденных в городе и деревне на 10 тыс. населения Новые законы против алкоголизма и противоалкогольное движение. М., 1929. С.41..

Анализируя соотношение городской и сельской преступности в России в 1920-е гг., М.Н. Гернет отмечал, что преступность всегда больше там, «где при современных условиях интенсивнее общественная жизнь» Курицын В.М. Переход к НЭПу и революционная законность. М., 1972. С.11. По официальным данным ЦСУ и Центроспирта, в 1927 г. на душу населения в деревне приходилось 7,52 л. 40° алкоголя (в 1913 г. - 6,51 л.), в городе - 13,4 л. (в 1913 г. - 22,67 л.).

На этом основании делался вывод, что в новой России в деревне за счет самогона пьют больше, чем до войны, а городское потребление, превышающее сельское, тем не менее, еще не достигло довоенных показателей.

Трудно говорить о какой-либо более или менее организованной борьбе с пьянством в начале 1920-х гг. Лишь эпизодически ею занимались местные партийные и комсомольские ячейки. Всплеск пьянства объяснялся «гримасами» новой экономической политики, рассматриваемой в партийных кругах как временное отступление в процессе строительства социалистического общества. Поэтому вполне логичными выглядели упования на изживание пьянства одновременно со свертыванием нэпа.

Совсем другое дело сфера самогоноварения, где усиление администрирования и ужесточению карательной практики центральной власти в первой половине двадцатых годов было тесно связано не только и не столько с жесткой конкуренцией с государством в сфере производства алкоголя, сколько в разрушающем воздействии производства самогона на медленно возрождавшееся после войны крестьянское хозяйство. Размеры самогоноварения резко возросли еще в период «военного коммунизма», когда крестьяне старались побыстрее перекурить хлеб, чтобы избежать его сдачи по продразверстке. Мало что в этом отношении изменилось и при переходе к продналогу, который в 1921 г. во многих регионах почти ничем не отличался от разверстки предыдущих лет.

С восстановлением выделки самогона в 1921-22 гг. от любительских попоек потребление самогона быстро перешло в привычку пьянствовать. Часть середняцких хозяйств вообще перестала быть хозяйствами и совершенно развалилась.

Непродуманная антиалкогольная компания 1928-1929 гг., которой предшествовал год «либерального не запрещения» производства самогона, лишь ухудшила ситуацию. Частичная реализация требований Ю. Ларина и его сторонников в области сокращения производства водки и иных алкогольных напитков, закрытия части мест реализации «казенки» и сокращения времени работы этих заведений, привели к росту шинкарства и потребления самогона в городах. Несмотря на самое решительное применение штрафов, арестов и конфискаций, административными мерами убить самопального «зеленого змия» государству никак не удавалось Ларин Ю. Алкоголизм и социализм. М., 1929. С.60-61..

Борьба с пьянством в Советской России приносила больше поражений,

чем побед. По сути, была потеряна последняя возможность вытеснить самогон водкой. Впереди были год «великого перелома», усиление миграции в города сельских жителей, возможно и тех детей, что «баловались» на

огороде самогоном, которые привносили в городскую культуру, и без того носившую полукрестьянский, «мигрантский» характер свои традиции и ритуалы потребления алкогольных напитков. В первую очередь, в города вытеснялась молодежь, воспитанная на самогоне. То есть, мы видим, что объективные факторы, закрепляющие «традицию» потребления самогона городскими жителями были налицо.

До конца двадцатых годов Сталин, в целом, был сторонником сдерживания пьянства. Он поддерживал антиалкогольную борьбу, придерживаясь так называемой «политики пресса», когда сверху планировалось систематическое сокращение выпуска и общедоступности водки (например, в части выпуска спиртных напитков был утвержден не госплановский вариант I-го пятилетнего плана, а несколько сокращенный план, рожденный в недрах ОБСА), а регламентация торговли спиртными напитками в регионах была отдана в юрисдикцию местным Советам.

2.3 Проституция и борьба советского государства с ее проявлениями

В российской ментальности не существовало и, пожалуй, не существует четкого понятия «проституция». Помимо этого, следует признать наличие определенных трудностей при выяснении нормы, которая была бы антиподом торговле любовью. В таком положении находится трезвость по отношению к пьянству, законопослушное поведение по отношению к преступности, естественная смерть - к самоубийству. Противопоставить что-то проституции - систематическому вступлению за деньги в случайные половые отношения, не основанные на личной симпатии и привязанности, - довольно сложно. Вероятно, именно поэтому до середины XIX в. и на уровне ментальности, и на властно-нормативном уровне происходило смешения понятий прелюбодеяния и блуда.

Этот феномен зафиксирован даже в официальных нормативных суждениях - в законодательных актах дореволюционной России, в которых существовала система наказаний «за непотребство». Под этим термином понимались как оказание платных сексуальных услуг, так и внебрачные половые отношения. Лишь в середине XIX в. произошло размежевание этих явлений, связанных с формами сексуального поведения и сексуальной морали, В частности, оно выразилось в образовании в 1843 г. при министерстве внутренних дел Врачебно-полицейского комитета. На первых порах это учреждение занималось борьбой с «любострастными» (венерическими) болезнями и преследовало женщин, распространявших их в процессе прежде всего половых контактов, осуществлявшихся за материальное вознаграждение. Таким образом, из числа людей, замешанных в «непотребстве», которое можно толковать как нарушение нравственных норм, властные структуры стали выделять лиц, делавших это на коммерческой основе. Общественно опасные последствия сексуальной коммерции попытались искоренить насильственным путем, что было зафиксировано в Уложении о наказаниях 1845 г.

До середины 60-х гг. XIX в., несмотря на активно функционировавшую систему регламентации проституции, занятие этим ремеслом каралось как уголовное преступление, наряду со сводничеством и использованием услуг института продажной любви. Упразднены эти статьи были лишь в 1863 г., то есть в период «великих реформ». Однако это не означало, что на ментальном уровне или в представлении общественности занятие проституцией стало маркироваться как некая своеобразная профессия. Такого маркирования не существовало и на уровне нормативных суждений власти. Лишь в 1891 г. постановлением Уголовного Кассационного департамента Правительственного Сената была введена ответственность за несоблюдение правил о регистрации проституток.

В определенной мере это можно считать законодательным закреплением уже осуществлявшегося на деле терпимого отношения государства к ремеслу проституции. Однако это не означало, что властные структуры покровительствовали развитию института продажной любви и тем более повышению социального статуса продажной женщины. Система регистрации, ограждавшая женщину от наказания, ограничивала ее в гражданских правах. «Желтый билет» не приравнивался к паспорту. Он, по мнению доктора полицейского права А. И. Елистратова, «закрывал доступ продажной девице в чистую семью» и, кроме того, не позволял без ведома полиции сменить место жительства и скрыть свои занятия. Конечно, это были довольно жестокие меры по отношению к проститутке, но именно они соответствовали ментальным представлениям о торговле телом и проституировании как аномальных явлениях Орлов И.Б. НЭП в региональном ракурсе: от усредненных оценок к многообразию// Там же; Рожков, А.Ю. Беспризорники/ А.Ю. Рожков// Родина. 1997. № 9. С.77..

Действительно, официальная принадлежность к институту проституции в бытовом сознании среднего петербуржца в конце XIX века считалась позором, о чем свидетельствуют многочисленные письма во Врачебно-полицейский комитет. Этому способствовали христианско-православные традиции отношения к сексуальности. Особое же общественное предубеждение против факта купли-продажи любви, скорее всего, восходило к имевшему исторические истоки представлению о мистическом, почти магическом характере полового акта. Его профанация - а именно так можно истолковать проституцию - не могла оцениваться как норма, в частности, в российской ментальности, где тесно переплетались язычество и христианство. Сохранение этих установок в представлениях российского «индустриального человека» в начале XX в. обеспечивали нормативные и нормализующие суждения власти, подразумевавшие целую систему правовой дискриминации женщин, торговавших собой.

Рост общедемократических тенденций в стране мало изменил данную ситуацию. Правда, идея «милости к падшим», под которыми подразумевались обычно профессиональные проститутки, начала все больше и больше обретать в изложении сторонников общественных перемен в России не филантропический, а социальный оттенок. Таким образом, к началу общественных катаклизмов 1917 г. по отношению к проституции сложилось несколько уровней нормативных и нормализующих суждений. Властные структуры считали нормой существование легального, поднадзорного института продажной любви и профессии публичной женщины, смирившейся с определенным поражением в гражданских правах. Либеральная же общественность придерживалась мнения об аномальности системы надзора и регламентации. Обыватель осуждал и зарегистрированную, и тайную проститутку, считая такой вид поведения и профессию аномальными; негативно относился к деятельности Врачебно-полицейского комитета, как, впрочем, любого органа власти с контрольно-карательными функциями; рассматривал как норму использование услуг института торговли любовью Черных А.И. Становление России советской. 20-е годы в зеркале социологии. М., 1998. С.89-91..

События февраля 1917 г. оправдали надежды либералов - система регламентации была ликвидирована. Прекратила свое существование и легальная проституция. Профессия проститутки как особый вид трудовой деятельности формально перестала существовать. Однако остались женщины, вступавшие в половые связи за вознаграждение. Никуда не исчезли и потребители услуг сексуальной коммерции, а также венерические болезни - обязательные спутники проституции. Временное правительство попыталось пройти уже известный путь - 20 марта 1917 г. по аналогии с Врачебно-полицейским комитетом было создано совещание по борьбе с распространением венерических болезней. Однако октябрьский переворот приостановил деятельность этого института.

Проблемами проституции, в которой неразрывны медико-психологический и нравственно-правовой аспекты, стали по отдельности заниматься два ведомства - комиссариат здравоохранения и комиссариат внутренних дел. Каждое из них имело собственные критерии нормы и аномалии. В период гражданской войны и военного коммунизма торговля любовью обрела черты, свойственные тому времени, с характерными для него «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами. Голод снизил сексуальную активность. Закрылось большинство увеселительных заведений - привычных мест скопления женщин, предлагающих интимные услуги. Деньги, позволявшие осуществлять акт купли-продажи женского тела - важнейший признак проституции, - не имели должной значимости Лебина Н.Б. Повседневная жизнь советского города: нормы и аномалии, 1920-1930 годы. СПб.1999.С. 101..

Однако новая государственность все же вынуждена была обратить внимание на существование нелегального института торговли женским телом. Проституция была объявлена социальной аномалией, порожденной предыдущем строем. Об этом, в частности, свидетельствует решение Всероссийского совещания работниц, проходившего в Москве в ноябре 1918 г.: «Исходя из того, что корни проституции зарыты глубоко в капиталистическом обществе, совещание призывает бороться с проституцией не только закрытием домов терпимости, не только наказанием сводников и продавцов живого товара и устраиванием домов для спасения падших девиц, а революционным искоренением всех остатков капиталистического общества при переходе к коммунистическому хозяйству, введением обеспечения материнства, осуществлением государственного воспитания детей и заменой буржуазной семьи свободным браком».

Это была некая социальная абстракция, декларирование нового способа решения проблемы существования сексуальной коммерции путем, противопоставленным как государственной политике царизма, так и идеям либеральной интеллигенции.

В период Гражданской войны и военного коммунизма торговля любовью обрела черты, свойственные тому времени, с характерными для него «чрезвычайными» бытовыми практиками и нормами. Голод снизил сексуальную активность. Закрылось большинство увеселительных заведений, привычных мест скопления женщин, предлагающих интимные услуги. Деньги, позволяющие осуществить акт продажи женского тела, важнейший признак проституции, не имели должной значимости. Однако новая государственность всё же вынуждена была обратить внимание на существование нелегального института торговли женскими телами. Проституция была объявлена социальной аномалией, порождённой предыдущим строем. Властные структуры должны были что-то делать со значительным контингентом женщин, подозреваемых в проституции. Особенно любопытным тут являлся юридический момент. Какое-либо законодательство, связанное с наказанием занятия проституцией, сводничеством, или хотя бы режим регламентации, отсутствовали, и, формирующиеся правоохранительные органы и учреждения социальной помощи, действовали, руководствуясь ментальными представлениями о нормах сексуальной морали. Ведь чёткого определения правового статуса торгующей женщины не было. Робкие попытки медиков возродить нечто подобное Врачебно-полицейскому комитету (действовал с 20 марта 1917 г.и боролся с венерическими заболеваниями) в новых условиях были отвергнуты. Это повлекло за собой появление властных решений, по сути дела, этикитирующих разнообразные формы сексуального поведения по единому образцу - как проституцию. Отсутствие чётких нормативных суждений новой власти осложняло работу правоохранительных органов. Часто, во время облав, арестам подвергались женщины, случайно оказавшиеся в это время на улице и не имеющие никакого отношения к сексуальной коммерции ЦДНИ (ЯО). ф. 63. «Комиссии по улучшению быта детей (Деткомиссии) 1922- 1928 гг.», оп. 1, д. 3, 5, 7, 11, 15, 71, 75, 83, 106, 107.. В 1919 г., например, городские власти запретили ночевать на вокзалах, нарушителей отправляли в лагеря на 6 месяцев. В числе задержанных оказывались и женщины, которых нередко причисляли к проституткам. Таким образом, отношение к проституции в первые послереволюционные годы полностью формировалось под воздействием общих идей военного коммунизма, в частности, всеобщей трудовой повинности. Проститутка рассматривалась, в первую очередь, как «дезертир труда». Нормализующие суждения власти ещё больше закрепляли существовавшие на ментальном уровне смешение понятий проституции, как профессионального занятия, сексуальной свободы и супружеской неверности. В социальной же практике периода военного коммунизма это выливалось в преследование женщин, каким-либо образом нарушивших коды поведения этого времени. Невнятность нормативных и нормализующих суждений власти по отношению к проституции, а также неявная выраженность изменений в обывательских представлениях о торговле любовью во многом объяснялись реалиями военно-коммунистической жизни.

Переход к НЭПу, возвращение денежного обращения и нормализация повседневной жизни активировали действия института проституции в традиционном смысле. Это повлекло за собой разнообразные инициативы, направленные на формирование новых представлений о норме и патологии. В конце 1921 г. межведомственная комиссия при народном комиссариате социального обеспечения разработала «Тезисы по борьбе с проституцией». В них отмечалось: «1. проституция тесно связана с основами капиталистической формы хозяйствования и наёмным трудом; 2. без учреждения коммунистических форм хозяйствования и общежития, исчезновение проституции не осуществимо. Коммунизм - могила проститции; 3. борьба с проституцией - это борьба с причинами, её порождающими, т.е. с капиталом, частной собственностью, делением общества на классы; 4. в Советской рабоче-крестьянской республике проституция представляет собой прямое наследие буржуазно-капиталистического уклада жизни» ЦДНИ (ЯО). ф. 172. «Прокурор Ярославского округа и участковые прокуроры 1928 - 1930 гг.», оп. 1, д. 11, 14, 15, 26, 28, 29, 30, 48, 49..

В принятом в 1922 г. Уголовном Кодексе РСФСР появились статьи (ст. 170-171), определяющие наказание за притоносодержательство, за принуждение занятием проституцией, а также за вовлечение в сексуальную коммерцию несовершеннолетних. Статьи, преследующей за торговлю собственным телом, не было. С проститутки снималась не только уголовная, но и морально-нравственная ответственность за её поступки, хотя её занятия не считались профессией. Это позволяет предположить, что на властном уровне проституция считалась формой аномального поведения, навязанное объекту социальной средой. «В задачу Угрозыска г. Ярославля, - говорил начальник административного отдела Сурков, - борьба с проституцией не входит, но поскольку она имеет связь с преступностью, ведётся их учёт» ЦДНИ (ЯО). ф. 409. «Ярославский губернский ревтребунал», оп. 1, д. 23, 26, 29, 31, оп. 2, д. 28, 132, 398, 403, оп. 5 д. 94, 95, 96, 97.. На тот момент проституция уменьшилась, т.к. было предано суду несколько притоносодержателей и устроены судом показательные процессы, а также несколько проституток, как уголовные элементы, высланы по линии ОГПУ ЦДНИ (ЯО). ф. 202 «Ярославский губернский отдел здравоохранения (Губздравотдел) 1918 1927 гг.», оп. 1, д. 328, 330, 479, 480, 696, 1382..

Услугами проституток пользовались большинство красноармейцев. В городе на 1923 г. существовало 10 притонов, но неофициально. Так, например, в семье Семёновых, хозяев квартиры притона, была до жестокости доходящая в своё цинизме эксплуатация женского тела. Ночные приезды «гостей» с их дебошами, проживание в притоне всяких уголовных элементов, пьянство, в котором принимал участие и сам хозяин квартиры. Перед судом прошёл ряд свидетельниц - проституток, повидавших всю неприглядность своего житья, как их эксплуатировали Семёновы, как они вносили им ежемесячную плату, доходившую до 60 рублей ЦДНИ (ЯО). ф. 77. «Исполнительный комитет Ярославского городского совета депутатов трудящихся (Исполком Горсовета) 1918 - 1921 и 1940 - 1947», оп. 1, д. 23, 54, 71, 79..

В г. Ярославле вопросами борьбы с проституцией занимался Губернский Совет, в состав которого входило 5 членов: заведующий Губздравотделом, заведующий по производственному отделу, представители Губпрофсовета, Губжелотдела. В задачи совета входило предупреждение распространения проституции, активное участие в борьбе с существовавшей проституцией. Губернский совет по борьбе с проституцией разделил лиц, занимающихся проституцией на 3 группы: 1. женщины, не имеющие никакого заработка; 2. женщины, имеющие работу, но недостаточно их обеспечивающую; 3. женщины, проститутки-профессионалки ЦДНИ (ЯО). ф. 364. «Ярославское окружное и городское управление строительного контроля (1928 - 1930 гг.)», оп.1, д.6, л. 15..

Кроме того, Губернский совет обращался в Губпрофсовет с просьбой об устройстве в г.Ярославле общежития для временного пребывания в них безработных, а также приезжающих в г.Ярославль женщин и девушек до принятия их на работу.

Согласно отчёта о деятельности Ярославского Губернского совета по борьбе с проституцией в г.Ярославле в Губрозыске приблизительно 100 проституток, из них по материально нужде приблизительно около 8-10. Проституция, по статистике Губрозыска, наблюдается «более среди воровских элементов» ЦДНИ (ЯО). ф. 51. «Ярославский уездный статистический отдел (1920 - 1928 гг.)», оп.1, д. 11, 22, 28.. С тех пор, как усилился надзор за проституцией, и борьба с нею, она потеряла свою обычную уличную форму. Наоборот, скрывшись в «подполье», торговля телом приняла ещё более уродливые, ещё более нетерпимые формы.

В первое послереволюционное десятилетие, в целом характеризовавшееся филантропической политикой в отношении падших женщин, сторона «спроса» была резко осуждаемой. Обращавшийся к проститутке мужчина сразу получал статус девианта в нормализующих суждениях власти. И этот статус носил ярко выраженную социально-политическую окраску. Как известно, после окончания гражданской войны первыми спрос на доступных женщин предъявили представители возрождающегося слоя городской буржуазии - разного рода предприниматели, посредники, перекупщики. И это вполне естественно. Они раньше других ощутили наличие свободных денег. К. И. Чуковский в дневниковой записи от 27 ноября 1922 г. ярко описал настроение в среде этого социального слоя: «Мужчины счастливы, что на свете есть карты, бега, вина, женщины… Все живут зоологией и физиологией». Новые предприниматели в первую очередь пользовались услугами содержанок, женщин, промышлявших в ресторанах и гостиницах, реже - уличными проститутками ЦДНИ (ЯО). ф. 112. «Ярославский государственный универсальный магазин (ЯрГУМ) 1923 - 1928 гг.», оп.1, д. 2, 3, 11.. Власти всячески акцентировали внимание на сексуальной стороне жизни нэпманов. Известный в свое время комсомольский публицист И. Лин писал в 1923 г.: «Торгуются с проститутками прилизанные молодые люди в пенсне, моноклях, в крепко заглаженных брючках, а рабочего парня там не найдешь, ему это не нужно». Однако это не соответствовало действительности ЦДНИ (ЯО). ф. 166. «Ярославский губернский суд (Губсуд) 1923 - 1928 гг.», оп. 1, д. 6..

В числе потребителей услуг ресторанно-гостиничной проституции были так называемые «советские хозяйственники». Тот же Чуковский описывает шумный процесс 1926 г. по делу карточной госмонополии (фабрики по производству карт). Ее возглавляли молодые люди, члены партии большевиков. Однако соблазн воспользоваться казенными средствами оказался сильнее. Деньги, выданные на расширение производства, были истрачены на кутежи в ресторанах с публичными женщинами. Не гнушались поехать к девочкам, судя по данным процесса ленинградского Комитета помощи освобожденным из мест заключения, и некоторые руководители советских организаций. В тайно существовавшие притоны, в частности, в салон осужденной в 1924 г. некой гражданки Т., захаживали представители интеллигенции, например, известный партийный журналист Ольдор (И. Л. Оршер) Письма во власть. 1928 - 1939. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / Сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов, О.В. Хлевнюк. М., 2000. С.98-100..

Но главными реальными потребителями услуг института проституции были рабочие. До революции многие из них считали посещение публичных домов и контакты с уличными женщинами своеобразной формой проведения свободного времени, то есть определенной культурно-бытовой нормой. Военный коммунизм и материальные трудности первых лет НЭПа не позволяли многим рабочим заполнить досуг традиционными развлечениями с проститутками. Однако в середине 20-х гг. ситуация изменилась.

В 1920 г., согласно данным опросов, к услугам проституток прибегало 43 % рабочих и 41 % представителей иных социальных слоев. В 1923 г. продажной любовью пользовались уже 61 % мужчин, трудившихся на фабриках и заводах, и 50 % занятых в иных сферах: торговле, управлении и т. д Уголовный кодекс РСФСР. М., 1922. С.125-126.. Вопреки новым коммунистическим нормам, многие рабочие, и в особенности молодежь, как явствует из источников, считали вполне естественным покупать ласки доступных девиц. Фабрично-заводские парни, по свидетельству медиков и социологов, полагали, что пользоваться услугами проституток и болеть венерическими болезнями -- дело вполне обычное, доказательство «молодечества».

Еще одним свидетельством прочных связей «пролетарской массы» с институтом продажной любви является степень распространения венерических заболеваний в среде рабочих. Анкетирование 5600 больных сифилисом, проведенное в Ярославле в 1927 г., показало, что половина из них трудится на фабриках и заводах города, 19 % - безработные, 11 % - служащие, около 3 % - крестьяне и 18 % - представители иных социальных слоев Вестник Ярославского губернского статистического бюро. Ярославль, 1924. № 1. С.34..

По мере стабилизации «социального» лица потребители услуг проституток советские властные и идеологические структуры трансформировали и формы социального контроля за развитием этого вида отклоняющегося поведения. В декабре 1920 г. Всеросийское совещание заведующих губженотделами постановило рассматривать пользование проституцией «как преступление против уз товарищества и солидарности». Восторжествовавшая в первые годы НЭПа оценка проституции как прямого порождения капиталистических отношений невольно вела к политизации оценки стороны спроса, Не случайно участники II Пленума ЦКК, проходившего осенью 1924 г. и посвящеьцого проблемам партийной этики, вполне серьезно дискутировали на тему, может ли коммунист пользоваться услугами продажных женщин и как это сочетается с его идейными воззрениями. Любопытно отметить, что при задержании гражданина, вступившего в контакт с проституткой, органы правопорядка в первую очередь выясняли его партийность. Об этом свидетельствуют спецсообщения, пересылавшиеся работниками милиции в райкомы РКП(б) в 1923-1924 гг.

В годы НЭПа зафиксированы и попытки наказывать потребителей проституции как преступников. В начале 1924 г. венерологическое отделение ленинградского губздравотдела предложило: мужчин, виновных в «приставании к женщине», привлекать к уголовной ответственности за хулиганство, а обращающегося с целью подыскания себе подруги «на время» - за пособничество в сводничестве. Даже в начале 1928 г. женотдел ленинградского обкома ВКП(б) поставил вопрос о распространении на мужчин-клиентов статьи УК о наказании за принуждение женщин к занятиям сексуальной коммерцией Стеблев Э.А. Экономика российской повседневности // Российская повседневность 1921 - 1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995. С.23..

И все же стремление объявить потребление услуг проституток преступлением не получило нормативного оформления. Во многом это объяснялось тем, что к середине 1920-х гг. основную массу клиентов института продажной любви составили рабочие. Привлечение их к уголовной ответственности разрушало миф о высоком моральном облике пролетариев. Рассыпался и фундамент утверждения о том, что проституция как социальная патология присуща лишь буржуазному строю. Обе участвующие в акте купли-продажи стороны принадлежали к так называемому победившему классу, составлявшему основу социалистического общества.

По мере свертывания НЭПа становилось очевидным, что вовсе не притесняемые нэпманы, а рабочие и совслужащие составляют основную массу лиц, систематически обращающихся к представительницам древнейшей профессии. Власти, по-прежнему расценивающие проституцию как социальную аномалию, решили усилить меры общественного воздействия на её потребителей. В 1928 г. ленинградские районные совещания по борьбе с проституцией предложили о случаях контактов мужчин с особами легкого поведения «сообщать на фабрики и объявлять на общих собраниях в присутствии жен». «Это жесткая мера - общественный и политический расстрел» -- говорили сами инициаторы данного мероприятия. В октябре 1929 г. ленинградский обком ВКП(б), решив, как указывалось в постановлении, «привлечь к работе с проституцией широкую пролетарскую общественность», возложил на комсомольских активистов миссию по вылавливанию лиц, пользовавшихся продажной любовью. Списки этих людей решено было публиковать в газетах. Организациям, где они работали, предписывалось по возможности уволить этих «моральных отщепенцев» и в обязательном порядка исключить из комсомола, профсоюзов, коммунистической партии Собрание законов и распоряжений Рабоче-Крестьянского правительства СССР. М., 1924 - 1938. С.77-78..

Путем подобного остракизма делалась попытка внедрить в ментальность населения представление о том, что потребителями продажной любви в условиях форсированного строительства социализма являются социальные перерожденцы. Они могут принадлежать и к рабочему классу. Большевистский публицист и социолог Д. И. Ласс, активно трудившийся на ниве борьбы с социальными аномалиями, писал в 1931 г. «Надо вскрывать лицемеров, которые под прикрытием громких революционных фраз совершают контрреволюционные поступки, прибегая к услугам проституции» ЦДНИ (ЯО). ф. 409. «Ярославский губернский ревтребунал», оп. 1, д. 23, 26, 29, 31, оп. 2, д. 28, 132, 398, 403, оп. 5 д. 94, 95, 96, 97..

Заключение

В современную эпоху наблюдается повышенный интерес к отдельной личности, повседневной жизни простого человека в разные периоды нашей истории. Повседневная жизнь людей и общества в целом во всем своем многообразии является одним из самых малоизученных и актуальных направлений как в зарубежной, так и в отечественной исторической науке. Сложившаяся в современном российском обществе обстановка во многом напоминает ситуацию в период новой экономической политики (1921-1929 гг.) и поэтому для того, чтобы в полной мере осознать проблемы социальных патологий сегодняшнего дня, чрезвычайно важно обратиться к имеющемуся накопленному опыту в отечественной истории.

Первая мировая война, революционные бури 1917 г., Гражданская война, страшный голод 1921-1922 гг. унесли миллионы жизней. Многовековая традиционная система ценностей была объявлена большевиками пережитком старого строя. Пропаганда атеизма, разрушение семейно - брачных отношений, низкий уровень жизни - все это привело к социально-психологической дезориентации большинства населения России, к смещению понятий «норма - отклонение», человеческая жизнь ничего не стоила. Затянувшийся системный кризис привел к небывалому росту проявлений девиантного поведения с негативным содержанием.

После завершения Гражданской войны мотивационная сфера индивидуального и массового поведения продолжала изменяться. Ценностные ориентации, поведенческие нормы, соответствующие новому общественному устройству, его идеалам и практике социальных преобразований, не только быстро возникали, но и быстро разрушались под воздействием конкретно-исторических условий.

В первые послевоенные годы партия и государство оценивались массовым сознанием в зависимости от содержания их политических действий двойственно: и как средство реализации справедливого общественного устройства, и как средство сил, препятствующих этой реакции. Такой дуализм был одним из источников политически девиантного поведения, тем более что этому явлению способствовало состояние аномичности в общественном сознании. В этих условиях на уровне повседневной жизни, в том числе и прежде всего политической повседневности, шел постоянный поиск идейных и нравственных императивов в обществе. Поскольку подавляющее большинство населения не было знакомо с идеологемами партии большевиков, а их оценка колебалась в пределах противоположностей (от полной поддержки до полного отрицания), постольку средством поиска новых норм политической повседневности становилось девиантное поведение. В первые послереволюционные годы сформировались социально-психологические типы субъектов девиантного поведения: отрицательной (по отношению к власти) направленности, носителями которой было большинство населения Европейской части России; позитивной направленности и нейтральной направленности.

В изучаемый период в целом наблюдалась тенденция, выражавшаяся в росте отрицательных политических настроений среди различных категорий населения. Проведенный контент-анализ информационных сводок органов ВЧК-ОГПУ свидетельствует о том, что репрессивные органы власти рассматривали большинство населения Европейской части России как относящиеся к Советской власти либо враждебно, либо нейтрально, т.е. политическое поведение 88-92% населения рассматривалось как девиантное по отношению к правящей партии и советскому государству.

Руководствуясь идеей о необходимости ускоренного перехода к социализму, власть постоянно усиливала политическое, экономическое и идеологическое давление на население, принуждая его не только к поддержке этой идеи, но и активному участию в ее воплощении.

В условиях нарастающего репрессивного воздействия со стороны власти политическое поведение переживало полосу затяжной и противоречивой трансформации, сопровождавшуюся как всплесками политической активности, так и политической апатии.

Антисоветское поведение как форма социальной девиантности по отношению к новой советской системе, под давлением власти постепенно из сферы политической жизни перемещается в сферу семейных, бытовых и половых отношений. От системного кризиса и протестного поведения первых лет Советской власти часть населения унаследовала девиантные, разрушительные стратегии поведения.

В 1920-е гг. одной из основных форм социальной девиантности были пьянство и алкоголизм. Ко времени установления Советской власти бытовая культура населения Европейской части России и ментальности несли в себе как негативное отношение к пьянству, так и снисходительное отношение к нему. При этом уровень алкоголизации населения, несмотря на различные колебания, оставался достаточно высоким.

После прихода к власти партия большевиков столкнулась с эксцессивным пьянством, развернувшимся на волне радости по поводу установления нового строя и полного отсутствия социального контроля. В годы Гражданской войны масштабы пьянства и связанные с ним формы девиантности существенно возросли.

В программных документах партии пьянство рассматривалось как пережиток капитализма, социальная болезнь, возникающая на основе социальной несправедливости, считалось, оно как социальное явление отомрет в условиях социалистического строительства. Позиция молодого советского государства в начале 1920-х гг. по отношению к употреблению спиртных напитков была противоречивой. С одной стороны, была сформулирована социальная норма, рассматривающая пьянство как слабость, моральную неустойчивость человека, способствующего своим антисоциальным поведением контрреволюции. Декретом СНК РСФСР от 19 декабря 1919 г. «О воспрещении на территории РСФСР изготовления и продажи спирта, крепких напитков и не относящихся к ним спиртосодержащих средств» устанавливался не «сухой закон», а индивидуально-личностная ответственность за производство, неумеренное потребление спиртных напитков, порождающее девиантное поведение.

С другой стороны, устанавливая социальную норму и средства ее контроля, власть вводила ряд мер, объективно им противоречащих. В результате в начале 1920-х гг. волна социальной девиантности, связанной с пьянством, охватив самые различные социальные слои, в том числе работников органов власти, коммунистов, приобрела характер стихии, способной привести государство и общество в состояние хаоса и дезорганизации.

Страну, особенно деревню, охватило массовое самогоноварение. В октябре 1924 г. была введена водочная монополия, с помощью которой государство первоначально стремилось организовать эффективную борьбу с самогоноварением, но впоследствии, по предложению Сталина, она была использована как финансовый источник социалистического строительства. Тем самым на уровне государственного руководства представления об экономических факторах социалистического строительства взяли верх над идеологическими соображениями и моральными нормами. В неявном виде государство в области продажи и потребления спиртных напитков способствовало нарастанию социально девиантного поведения, связанного с пьянством, и оставляло базу для его сохранения и расширения масштабов.

Понимание преступности как формы социальной девиантности и причин, порождающих это явление, а также меры социального контроля, базировались на классовом подходе, принципах революционной целесообразности и революционной справедливости. Поэтому как сама правовая норма, так и правоприменительная практика сочетали в себе несоответствие между преступным деянием и мерой наказания за него. При этом основным средством искоренения преступности, за исключением «классово чуждых» преступников, считалось их перевоспитание в новых социальных условиях.

Однако правоприменительная практика, основанная на правовой идеологии большевизма, свидетельствовала о том, что реальность не соответствовала замыслу: преступность и преступники не только не исчезали, а росли. Сама правовая идеология правящей партии, формирующаяся система советского права и правоприменительная практика, в силу своей внутренней противоречивости и во взаимодействии с конкретными историческими условиями, несли в себе элемент социальной девиантности, в значительной мере способствовали сохранению основных тенденций преступности как девиантного поведения. В начале 1920-х гг. наблюдалось ослабление борьбы с преступностью, особенно с уголовной.

Советская юриспруденция 1920-х гг. квалифицировала социально девиантное поведение по основным видам, в которых наиболее многочисленными были преступления против порядка управления, тем самым основной массе преступлений придавался политический оттенок.

Советское государство из года в год наращивало репрессивные усилия, в результате которых в 1927 г. было осуждено 130 человек на каждые 10 тысяч взрослого населения РСФСР. Больше половины из них составляли крестьяне.

Наиболее распространенной и постоянной растущей формой преступного поведения было хулиганство, распространенное прежде всего среди молодежи до 25 лет. Хулиганство как социально девиантный феномен 1920 гг. было как своеобразным продолжением революционного действия, так и средством борьбы против советской действительности.

Преступность в целом как форма социальной девиантности формировалась в конкретно-исторических условиях и была продуктом не только системного кризиса, но результатом неустойчивого характера идеологии, политической и правовой деятельности правящей партии и советского государства, переживавших противоречивый период становления. Постепенно, начиная со второй половины 1920 гг., осознавая масштабы угрозы со стороны криминального мира, власть все больше ужесточает борьбу с ним.

После Октябрьской революции началось разрушение старого, традиционного, патриархального типа семьи. Первые законодательные акты в сфере семейных отношений базировались на двух исходных идеях: о том, что субъект этих отношений значим с точки зрения социальной и профессиональной активности, и о том, что послереволюционизации и пролетаризации этих отношений, по мере коммунистического строительства, семья отомрет и сформируется новый тип половых отношений, построенный на полной свободе мужчины и женщины по отношению друг к другу.

В начале 1920 гг. критика традиционной семьи стала приобретать крайние формы, которая базировалась на представлениях о необходимости нового типа социализации личности, разрушения «замкнутости» семейно-брачных отношений и полного подчинения семьи интересам строительства нового общества.

Вместе с тем задача формирования социально необходимого человека через преобразование семьи как идеологическая, политическая и экономическая задача находилась в пределах социальной девиантности - семья, как вековая ценность и одна из основных сфер человеческой жизнедеятельности, становилась объектом социального эксперимента, разрушающего нравственные устои. Тем самым в ходе социального эксперимента создавались условия для биологизации человеческой нравственности, результаты строительства новой семьи проявлялись, прежде всего, в изменении социально-демографической ситуации в 1920 гг. и моделей демографического поведения населения Европейской части России, выразившиеся в заметном сокращении количества зарегистрированных брачных союзов, в утрате стабильности брачных отношений, роста доли молодых мужчин и женщин брачного возраста.

К источникам социальной девиантности этого вида относились не только последствия системного кризиса, пережитого страной, но и непосредственная политика партии и государства в этой сфере. Попытки реализации идеи отмирания семьи старого типа не дополнялись определением вполне ясной и позитивной перспективы семьи. Власть не прямым, а косвенным образом способствовала нарастанию девиантного поведения в сфере семейно-брачных и половых отношений. Одним из последствий ее противоречивой позиции в 1920 гг. была эволюция сексуальных морали-тетов, нарастание девиантных явлений в этой сфере, рост проституции. Особенное распространение эти явления получили в среде молодежи.

С идеологической точки зрения эти явления были неожиданными для правящей партии и государства, которые к концу 1920 гг. были вынуждены прибегнуть к реставрации традиционной семьи и брака, облекаемых в форму основной ячейки социалистического общества.

Список использованных источников и литературы

Источники

I.1. Неопубликованные

ГКУ ЯО «Государственный архив Ярославской области» Центр документации новейшей истории (ЦДНИ ГАЯО)

1. ЦДНИ (ЯО). ф. 20. «Ярославский губернский отдел коммунального хозяйства (1920 - 1928 гг.)», оп. 1, д. 22.

2. ЦДНИ (ЯО). ф. 31. «Прокурор Ярославской губернии (1922 - 1924 гг.)», оп.1, д. 3, 4, 5, 6, 8, 11, 17, 18, 20, 21, 22, 23, 25, 26, 27, 29, 33, 34, 35, 49, 50, 51, 52, 58, 66, 73, 83, 84, 87,89, 92.

3. ЦДНИ (ЯО). ф. 51. «Ярославский уездный статистический отдел (1920 - 1928 гг.)», оп.1, д. 11, 22, 28.

4. ЦДНИ (ЯО). ф. 63. «Комиссии по улучшению быта детей (Деткомиссии) 1922- 1928 гг.», оп. 1, д. 3, 5, 7, 11, 15, 71, 75, 83, 106, 107.

5. ЦДНИ (ЯО). ф. 77. «Исполнительный комитет Ярославского городского совета депутатов трудящихся (Исполком Горсовета) 1918 - 1921 и 1940 - 1947», оп. 1, д. 23, 54, 71, 79.

6. ЦДНИ (ЯО). ф. 86. «Ярославский губернский отдел внутренней торговли (Губвнуторг) 1924 - 1928 гг.», оп. 1, д. 80, 295, 306.

7. ЦДНИ (ЯО). ф. 112. «Ярославский государственный универсальный магазин (ЯрГУМ) 1923 - 1928 гг.», оп.1, д. 2, 3, 11.

8. ЦДНИ (ЯО). ф. 166. «Ярославский губернский суд (Губсуд) 1923 - 1928 гг.», оп. 1, д. 6.

9. ЦДНИ (ЯО). ф. 172. «Прокурор Ярославского округа и участковые прокуроры 1928 - 1930 гг.», оп. 1, д. 11, 14, 15, 26, 28, 29, 30, 48, 49.

10. ЦДНИ (ЯО). ф. 202 «Ярославский губернский отдел здравоохранения (Губздравотдел) 1918-1927 гг.», оп. 1, д. 328, 330, 479, 480, 696, 1382.

11. ЦДНИ (ЯО). ф. 323. «Ярославский губернский отдел управления (ГОУ) 1919 - 1923 гг.», оп. 1, д. 332, 334, 335, 336, 636, 638, 639, 831, 832, 836, 845, 846, 847, 848, 849, 976, 977, 978, 992.

12. ЦДНИ (ЯО). ф. 364. «Ярославское окружное и городское управление строительного контроля (1928 - 1930 гг.)», оп.1, д.6, л. 15.

13. ЦДНИ (ЯО). ф. 409. «Ярославский губернский ревтребунал», оп. 1, д. 23, 26, 29, 31, оп. 2, д. 28, 132, 398, 403, оп. 5 д. 94, 95, 96, 97.

14. ЦДНИ (ЯО). ф. 451. «Ярославский губернский отдел юстиции (Губюст.)1918 - 1922 гг.», оп.2, д.8.

II.1. Опубликованные

II.1.1. Периодические издания

1. Бордюгов. Г.А. «Социальный паразитизм» или социальные аномалии? (Из истории борьбы с алкоголизмом, нищенством, проституцией, взрослой беспризорностью в 20 - 30-е годы/ Г.А. Бордюгов// История СССР. 1989. № 6;

2. Борисова, JI.B. НЭП в зеркале показательный процессов по взяточничеству и хозяйственным преступлениям// JI.B. Борисова// Отечественная история. 2006. №1;

3. Гилинский Я. Социология девиантного поведения и социального контроля: краткий очерк // Рубеж. 1992. № 2. С. 56.
Осокина Е.А. 1936-1941 гг.: Предпринимательство и рынок в период «свободной торговли» // Социальная история. Ежегодник. М., 2000. С. 351.

4. Говоров, И.В. Советское государство и преступный мир (1920 - 1940 гг.)/ И.В. Говоров// Вопросы истории. 2003. №11;

5. Золин, П.М. Преступность в стране в 1909 - 1928 гг. Сравнительная статистика/ П.М. Золин// Советское государство и право. 1991. № 5;

6. Лотова, Е.И., Павлучкова, A.B. К истории создания и деятельности Всероссийского общества борьбы с алкоголизмом/ Е.И. Лотова, A.B. Павлучкова// Советское здравоохранение. М., 1972. №2.

7. Орлов И.Б. НЭП в региональном ракурсе: от усредненных оценок к многообразию// Там же; Рожков, А.Ю. Беспризорники/ А.Ю. Рожков// Родина. 1997. № 9; Борьбы с беспризорностью в первое советское десятилетие/ А.Ю. Рожков// Вопросы истории. 2000. № 1;

8. Павлов, А.Н. Борьба милиции с преступностью в годы НЭПа/А.Н. Павлов// Вопросы истории. 2004. №10;

9. Советская культура в реконструктивный период 1928 - 1941 гг. М., 1988; Коржихина, Т.П. Борьба с алкоголизмом в 1920 - начале 30-х гг./ Т.П. Коржихина// Вопросы истории. 1985. № 9;

10. Стеблев Э.А. Экономика российской повседневности // Российская повседневность 1921 - 1941 гг.: Новые подходы. СПб., 1995.

II.2.1. Сборники документов

1. «Совершенно секретно»: Лубянка - Сталину о положении в стране (1922 - 1934 гг.). Документы и материалы: В 6 т. Т. 1. (1922 - 1923). Ч. 1, 2. Т. 2. (1924). Т. 3. (1925). Ч. 1, 2. Т. 4. (1926). Ч. 1, 2. Т. 5. (1927). Т. 6. (1928). Т. 7 (1929). М., 2001 -2004.

2. Большевистское руководство. Переписка, 1912 - 1927. Сб. документов. М., 1996;