Великие цивилизации Востока

194

Историческая психология и социология истории 1/2008

Размещено на http://www.allbest.ru//

Размещено на http://www.allbest.ru//

цивилизация восток стагнация буддийский

Великие цивилизации Востока

Л. С. ВАСИЛЬЕВ

Генеральная норма и региональная специфика

Краткое ознакомление с великими цивилизациями Востока и тем более их сравнительно-сопоставительная характеристика, в том числе и при использовании в качестве эталона западной антично-иудео-христианской цивилизации, позволяет теперь, в этом разделе, поставить основные, связанные с великими цивилизациями проблемы в более широком контексте. Речь пойдет главным образом о том, что свойственно для каждого из упомянутых цивилизационных регионов, равно как и для важнейших их региональных вариантов. И на фоне изложения соответствующих фактов и аргументов будет выдвинуто на передний план все то, что касается постепенного изменения исторической роли восточных и западноевропейской цивилизаций. Именно эта сторона проблематики с точки зрения темы работы в целом весьма существенна. Дело в том, что на протяжении без малого пяти тысяч лет, с рубежа IV-III тыс. до н. э. и вплоть до постренессансной эпохи, когда с XV-XVI вв. Европа начала быстрыми темпами выдвигаться вперед по всем основным параметрам развития, человечество в целом, в Европе и вне ее, эволюционировало крайне медленно и в общем-то достаточно одинаково. Речь не о том, что различия между Востоком и античной средневековой Европой были слабо ощутимы. Как раз напротив, разница ощущалась всегда и была достаточно заметной, ибо суть ее сводилась к принципиальному несходству между рыночно-частнособственнической и административно-распределительной структурами, о чем уже много было сказано. Имеется в виду нечто иное: оба типа обществ, европейские и неевропейские, при всем принципиально-структурном различии между ними были еще в очень сильной степени скованы традицией, которая цепко держала их в своих объятиях и предоставляла сравнительно мало возможностей для энергичных и динамичных перемен. Иногда, имея в виду именно эту их особенность, понятие «традиционные общества» в равной мере используется для характеристики как европейских, так и восточных общностей. Я не склонен делать это, ибо в таком случае вольно или невольно, но смазывается принципиальная разница между обоими типами обществ - разница, восходящая к моменту генезиса европейской античности и сохранявшаяся, несмотря на уже рассмотренные попытки ее ликвидировать, на протяжении двух тысячелетий. Однако в строгом смысле слова европейские (имеется в виду главным образом постантичная средневековая Европа) доренессансные общества действительно были достаточно традиционными и даже стремившимися к консервативной стабильности восточного типа. При этом стоит, однако, заметить, что европейские средневековые общества соответственно отличались и от того, что было характерным для античности. Легко обнаружить причину этого: античный строй с его явственным приматом рыночно-частнособственнических отношений и соответствовавшей этим отношениям инфраструктурой (правовые и политические институты и т. п.) выгодно выделяется на фоне средневековой, особенно раннесредневековой феодальной Европы с ее во многом восходившими к восточным варварским народам традициями. Если бы не христианство западного толка (католицизм) и античный фундамент, варварские, ориентированные на Восток нормы вполне могли бы даже взять верх, как то случилось в Византии. Поэтому неудивительно, что борьба с этими традициями, противостояние им отняли столь много времени и сил, что сами стали своего рода традицией. Первая половина западноевропейского средневековья в этом смысле может считаться неким отступлением от античной нормы с ее явственной динамикой эволюции. И многие из фиксируемых специалистами особенности культуры и ментальности раннесредневековой Европы (иное отношение к времени и т. п.) были скорее всего результатом ориентализации, о чем уже упоминалось. Однако долгие века, на протяжении которых в рамках средневековых европейских монархий происходило противоборство восточных норм с античным наследием, сделали свое дело: средневековая Европа к концу своего существования и особенно в связи с процессами Ренессанса, Реформации и Великих географических открытий весьма сблизилась с античной во всем том, что касается не только важных элементов античной культуры и ментальности, но и очень тесно связанной с ними и со структурой античности мира темпов и всей динамики развития, а также готовности к принципиальным структурным переменам. Неудивительно поэтому, что позднесредневековая Европа быстро теряла свои сближавшие ее с варварским и вообще восточным миром черты и признаки и переставала быть традиционной в привычном (восточном) смысле этого понятия. Напротив, она восстановила основные стандарты античности и, восприняв много нового из важных процессов, протекавших в ней в это время, начала заметно ее превосходить. Словом, говоря о традиционности доренессансной Европы, можно использовать этот термин лишь условно, в противопоставлении той энергичной динамике, которая стала характерной для европейского развития после XV века, то есть для так называемой новоевропейской эпохи. Но при этом необходимо иметь в виду, что традиционность доренессансной средневековой Европы была весьма относительной и что говорить о ней имеет смысл лишь при сравнении именно с новоевропейскими темпами развития. Если же сравнивать с неевропейским миром, с традиционным Востоком, где традиция всегда господствовала в своей полной мере, то и античная, и даже феодально-средневековая, и тем более постренессансная новая Европа (то есть Европа как Запад в любой из своих конкретных постантичных модификаций) окажется принципиально отличной от восточного мира. Именно этот основополагающий тезис, как то уже не раз акцентировалось, положен в основу авторской концепции данной работы. Основная часть предлагаемой теперь вниманию читателя шестой части работы ставит своей целью, как упоминалось, обратить специальное внимание на великие цивилизации Востока в том их виде, какими они выглядели в средневековье и особенно в конце его, когда эти цивилизации повсюду достигли своего наивысшего расцвета. Разумеется, речь не идет о всесторонней их характеристике. Имеется в виду вычленить и показать то главное, чем каждая из них могла гордиться и что составляло ее суть. При этом очень важно подчеркнуть, что знакомство со спецификой каждой из этих цивилизаций, равно как и взаимное их сопоставление, лишь подтверждают то обстоятельство, что традиционный Восток в любой из его форм (о чем уже было сказано в конце предыдущего раздела) оставался Востоком, а западноевропейская структура, возникшая в форме античности и принявшая в конце средневековья протокапиталистический облик, осталась в основе своей той же, что и была вначале, в момент ее появления на свет. Поэтому в рамках данного параграфа важно продемонстрировать, как преимущества европейской структуры, о которой выше уже было сказано немало, еще в своей ранней - античной форме (а затем и в других) сказывались на эволюции человечества в целом. Или, иначе, что было в этой эволюции генеральной нормой до античности и что стало ею после появления античности, равно как и после кризиса и крушения античного мира. Именно это немаловажное обстоятельство и заставляет нас еще раз, хотя теперь и в несколько иной плоскости, обратиться к проблеме генерального пути эволюции человеческого общества, точнее даже к закономерностям этого пути. До поры до времени этот путь был не только всеобщим, но и при всех неизбежных отклонениях и вариантах практически одинаковым для всех. Одинаковым потому, что любые отклонения от генеральной нормы быстро вели к деградации и гибели аутсайдеров, не приспособившихся к новым условиям существования и не имевших шанса выжить в одиночку или в неподходящих условиях бытия. Однако со временем ситуация постепенно изменялась, и наряду со вполне очевидной генеральной нормой появлялись отклонения, ведшие к появлению аутсайдеров, которые уже не были обречены на вымирание, ибо по меньшей мере часть их находила для себя нишу, гарантирующую выживание, пусть даже в форме стагнации. Как конкретно это выглядело? Процесс антропогенеза, протекавший в основном в эпохи нижнего и среднего палеолита, был, судя по имеющимся данным, неровным и не раз менял свои очертания в связи с выходом на передний план тех, кто возник в результате удачных и обычных мутаций (стоит напомнить о проблеме пресапиенсов специализированных неандерталоидов, не говоря уже о стагнировавших архантропах, тех же синантропах). В ходе этого процесса одни варианты человекообразных оттесняли и обрекали на вымирание других, менее приспособленных. Это была жестокая борьба за существование, столь характерная для всего животного мира. Завершилась она выходом на авансцену истории сапиентных людей. На смену антропогенезу пришел процесс социогенеза. Начавшись достаточно давно и породив привычную для верхнепалеолитических людей социально-семейную структуру во всех ее вариантах (в частности локальные группы охотников и собирателей), социогенез в свою очередь столкнулся с тем, что можно уподобить удачной мутации. Речь о неолитической революции. Неолит быстро, за считанные тысячелетия распространился почти повсюду, включая и Америку, где вполне уже, видимо, готовые совершить переход от собирательного хозяйства и соответствующего ему бродячего образа жизни верхнепалеолитические переселенцы из Азии оказались способными сделать этот исторический шаг (неолитическую революцию) самостоятельно. Но важно заметить, что небольшая часть верхнепалеолитических сапиентов, оказавшаяся в условиях, не приспособленных для ведения неолитического хозяйства (джунгли Амазонки и некоторые иные районы тропиков; циркумполярные районы и отдельные анклавы типа горных долин, архипелагов и даже Австралии) при этом сохранила свой тип общества, оказавшегося отрезанным от основной линии развития человечества и превратившегося в стагнирующую периферию эволюции. Это значит, что наряду с основным - неолитическим путем на периферии общечеловеческой эволюции в ходе процесса социогенеза оставалось место и для отставших. Но эпоха неолита открыла дорогу новому процессу - политогенезу, главным итогом которого вначале было возникновение первичных протогосударств в зоне урбанистических цивилизаций. Последующее развитие вело к появлению вторичных центров цивилизации, а также к трибализации и соответственно широкому распространению государственности в ее весьма еще неразвитой форме. При многих своих весьма существенных конкретных различиях абсолютно все прото- и раннегосударственные образования энеолитической и постнеолитической древности, вплоть до античности, были однотипными. Иными словами, формирование государственности и параметры складывавшихся в то время государств всегда и везде были подчинены некоей генеральной закономерности, той самой, которая была определена как господство административно-распределительной системы. Вначале это господство было абсолютным, позже, по мере укрупнения, развития и усложнения государственных образований (раннее государство, развитое государство, древневосточная империя) и в связи с процессом приватизации, жизненно необходимым для дальнейшего существования и развития административно-распределительных структур, полное господство было утрачено. Зато на смену ему везде пришел жесткий контроль государства над частным собственником и рынком, которые везде были искусственно оскоплены, то есть поставлены в условия, при которых они были лишены потенций для самостоятельного и энергичного поступательного развития, для превращения в фундамент новой, принципиально иной структуры типа античной. Вот здесь-то и пришел час античности, то есть такой политической структуры, в рамках которой был открыт широкий простор для реализации потенций практически каждого. И именно с этого момента античный путь эволюции начал оттеснять на задний план привычный до того и общий для всего человечества старый, традиционный путь эволюции. Выбор принципиально нового античного пути, явственно претендовавшего на то, чтобы стать генеральным для всех, мы вправе уподобить все той же мутации потому, что он был сделан не в ходе длительных и тем более хорошо продуманных экспериментов, но как бы наудачу, причем в то время достаточно отсталой частью человечества, античными греками. Сделавшие этот выбор быстрыми темпами стали набирать очки в соревновании с остальными, то есть с основной массой человечества, прежде всего с достаточно уже развитыми, хотя и находившимися на различных ступенях развития и обладавшими разными потенциями и традициями странами Востока. Именно теперь и именно в этих обстоятельствах Восток, а в некотором смысле и почти все человечество (в данном случае Восток - это уже понятие не географическое, но историко-политическое и социокультурное), перестал олицетворять собой генеральный путь, по отношению к которому отставшие или уклонившиеся в сторону должны восприниматься как идущие к гибели либо в лучшем случае к стагнации аутсайдеры. Не сразу, но достаточно заметными темпами все те, кто прежде шел генеральным путем, стали превращаться в мировую периферию. А на генеральный путь по мере своего становления и развития все более отчетливо становился мир античности. Правда, понято и оценено это было не в то далекое время. Более того, на протяжении всей истории античности вопрос в такой плоскости не стоял. Ни античная Греция, ни великий Рим не провозглашали своего приоритета в том, что касалось преимуществ пути развития. Просто античность постоянно демонстрировала эти свои преимущества в различных сферах человеческого бытия, будь то войны или расцвет интеллектуальной культуры. Поэтому точнее даже было бы сказать, что с момента появления античности начался длительный период активного соревнования, даже соперничества двух принципиально различных социополитических и социоэкономических структур. И хотя не всегда в ходе этого соперничества побеждал античный мир, который даже в V в. потерпел, казалось бы, сокрушительное поражение, оставив поля боя Востоку (ориентализировавшаяся Византия в некотором смысле - во всяком случае, для постантичной Западной Европы - была чем-то вроде символа чуть обновленного за счет античности, но все же Востока), именно за этой новой структурой было будущее. И очень скоро, уже в разгар средневековья, это стало вполне очевидным.

Западноевропейский феномен

На основе античности сложилось то, что мы вправе именовать западноевропейским феноменом. Выше вскользь уже упоминалось о том, что корни предкапиталистической Европы, не говоря уже о современном Западе и мире в целом, восходят именно к ней, а не к некоему культурно безликому феодализму раннего средневековья. Однако нет никаких сомнений в том, что доренессансная Европа весьма отличалась от античной и что западноевропейский феномен в его докапиталистических формах не был однороден, но, напротив, имел свою историю, к тому же полную драматизма. Его первая (античная) половина, сама по себе очень различная и в Греции, и в Риме, была еще более отлична от второй. Настолько отлична, что именно это казавшееся многим принципиальным несходство легло в основу периодизации европейского исторического процесса в целом, а в рамках истмата - всей всемирной истории. В чем главная суть разницы? Разумеется, она не в том, что античные греки и римляне жили в условиях некоей рабовладельческой формации и существовали за счет эксплуатации рабов, тогда как средневековая Европа рабства практически не знала, зато была хорошо знакома с феодальной эксплуатацией крестьян. Рабов у греков и римлян действительно было немало, это общеизвестно. Они вносили свой немалый вклад в процветание античной Греции и Рима как в дни республики, так и во времена империи. Однако не их усилиями и не из-за того, что они существовали как таковые, греки и римляне процветали и быстрыми темпами развивались, обгоняя соседей. Пожалуй, дело обстояло как раз наоборот: именно потому, что античная структура предоставила все возможности для развития потенций гражданина, индивидуума и предпринимателя, защищенного необходимыми правами и гарантиями частного собственника, активного агента строго охраняемого государством рынка, у греков, а затем и римлян оказалось много рабов, которых они (к слову, в отличие от того, что обычно бывало на Востоке, вне античного мира) сумели умело и энергично использовать, включая продажу их рабочей силы и широкое применение их труда в производстве. И если после крушения Рима у жителей западноевропейских королевств, а затем больших государств и империй Западной Европы рабов было вначале намного меньше, нежели во времена античности, а позже и вовсе не стало (порабощение и массовый вывоз черных рабов в Америку заслуживает отдельного разбора), то произошло это опять-таки потому, что античность как структура оказалась в состоянии кризиса, но вовсе не из-за того, что применение рабского труда в принципе оказалось в условиях более развитых производительных сил нерентабельным, как то склонны были объяснять сторонники истмата. Достаточно напомнить о том, сколь много рабов было в Византии после крушения Рима и в условиях расцвета все тех же «более развитых производительных сил» (а уж они, эти силы, были в Византии несравнимы с теми, которыми могли похвастать полуварварские королевства раннесредневековой Европы). Все обстояло иначе и намного проще: рухнула структура, выше всего ценившая потенции частного собственника и гражданина, индивида и предпринимателя, строго стоявшая на страже рынка. На авансцену европейской истории вышли слаборазвитые и во многом ориентировавшиеся на традиционную структуру классического Востока варварские королевства. Ориентализировалась и Восточная Римская империя (Византия). А коль скоро процесс ориентализации рухнувшего и (что касается Византии) многое заимствовавшего у традиционного Востока Рима затянулся на достаточно длительное время, то нет ничего удивительного в том, что средневековая Европа как в своей классической феодальной, так и в византийской псевдофеодальной и весьма близкой к традиционной восточной форме уже весьма заметно отличалась от античности. Как бы то ни было, но крушение античного мира после падения Рима означало, что проблема генерального пути развития человечества объективно вновь была поставлена под сомнение. Существует даже теория, согласно которой античность следовало бы расценивать как тупик. И хотя эта теория едва ли заслуживает серьезного внимания, она по-своему показательна: античность рухнула, и ее крушение показало, что что-то в ней было не так. Действительно, есть соблазн считать, что те, кто на верном пути, кризисов не знают. Между тем это далеко не так. В состоянии кризиса могут оказаться любые структуры, в том числе и в принципе вполне жизнеспособные. Здесь многое зависит от рокового стечения обстоятельств, хотя не следует сбрасывать со счетов и внутренний кризис структуры как таковой, который был вполне очевиден в последние века существования Римской империи. Не вдаваясь в сложнейшую конкретику ситуации, неоднократно и глубоко анализировавшуюся в многочисленных томах различных специалистов, можно, тем не менее, полагать, что в иных обстоятельствах (если скажем. Великое переселение народов происходило бы веком-двумя раньше либо позже) и судьба Римской империи могла бы оказаться иной. Античный Рим, предположим, смог бы найти в себе силы справиться с внутренним кризисом. Но, избегая подобного рода некорректных или, во всяком случае, не принятых у историков предположений, поставим вопрос иначе: было ли крушение Рима свидетельством и тем более доказательством того, что античный путь эволюции не оправдал себя, что исторически он несостоятелен? Достаточно поставить вопрос именно таким образом, чтобы убедиться, что ни о тупиковости, ни о несостоятельности античности как феномена не может быть и речи. Напротив, как раз античная структура, причем только и именно она, к тому же в широчайшем диапазоне сфер и возможностей, создала наиблагоприятнейшие условия для всестороннего развития человека и для выявления всех его потенций. И хотя это касалось не каждого человека, но лишь гражданина (а граждан в античном мире всегда было большинство, нередко подавляющее), сам по себе принцип - особенно на фоне противостоявшего античности всего остального мира - не только многого стоил, но и очень многое на практике гарантировал. Античность как норма жизни создавала принципиально новые возможности, и эти возможности, раз появившись и проявив себя, уже не могли быть забытыми. Больше того, они создавали фундамент для нового, еще более серьезного прорыва человечества вперед. Дело обстояло примерно так: если несколько веков расцвета античности убедительно выявили преимущества именно этой структуры, то кризис и крушение ее отнюдь не заставили забыть о ней. Произошло нечто иное: снова была выдвинута на передний план объективная проблема активного соперничества между Востоком и Западом: кто кого? И на протяжении ряда веков после падения Рима действительно могло показаться, что западноевропейский феномен (в его единственном тогда известном античном варианте) исчерпал себя. Во всяком случае, он перестал олицетворять собой генеральную линию эволюции. Эта линия как бы заглохла. Более того, на фоне европейской разрухи и варварских завоеваний медлительно эволюционирующий и недавно еще явственно выглядевший периферийным Восток в лице его передовых и наиболее богатых, процветающих государств (включая и ориентализировавшуюся Византию) с их развитой торговлей и обилием высококачественных товаров, произведенных опытными руками квалифицированных ремесленников, некоторое время в самом деле выглядел предпочтительней. Особенно это стало заметным после появления в ближневосточном регионе великой арабоисламской цивилизации, заместившей собой субцивилизации древности. Вспомним роль арабов расцветающего Халифата (VIII-X вв.) в эволюции очень слабо развитой в то время раннесредневековой европейской культуры. Ситуация вновь стала решительно изменяться лишь после того, когда выяснилось, что античная традиция не умерла, что она сохранилась в рыночной почве европейских, прежде всего итальянских (Венеция, Флоренция, Генуя и др.), но также и иных (Ганза) городов и в ментальности христианизованного населения, включая и вчерашних варваров. И когда союз королей и городов сделал свое дело в сфере политики и экономики, а западное латинское христианство сумело подготовить европейские умы (по крайней мере частично) к восприятию древней античной системы ценностей, что затем завершилось реформацией самого христианства, быстро и с легкостью вновь выявилось преимущество западноевропейского феномена в его обновленной ренессансной предкапиталистической форме. Итак, на протяжении всей средневековой эпохи (сам термин «средние века» уместен лишь для Европы; применительно к остальному миру он может быть принят лишь условно, для удобства членения исторического процесса) практически сосуществовали две традиции - восточная и феодально-европейская, причем обе эволюционировали достаточно замедленными темпами, что и породило представление об их едва ли не равной традиционности. Можно сказать определенней: именно в эпоху средневековья восточные цивилизации достигли своего наивысшего расцвета, чему в немалой мере способствовал - наряду с исчезновением конкурента в лице античного мира - расцвет в передовых странах Востока производства и культуры. Богатые страны традиционного Востока с их медлительными темпами эволюции, с их склонностью к циклическому развитию по туго сжатой спирали, с их изысканной ментальностью, столь характерной для великих восточных цивилизаций, демонстрировали свою немалую жизненную силу, хотя и никак не стремились к ускорению темпов эволюции. На фоне этого величавого медлительного существования, в ритм которого успешно вписалась и Византия, полунищая и недавно еще полуварварская феодальная Европа - во всяком случае, вплоть до XII-XIII вв., выглядела Золушкой. Но преимуществом Золушки, как то хорошо известно, были ее трудолюбие, энергия, а также помощь волшебных сил. Роль таких сил для феодальной Европы сыграли античные корни, которые не только не заглохли, но, как бы переждав невыигрышные для Западной Европы первые столетия средневековой эпохи, вовсю зацвели именно тогда, когда для этого сложились благоприятные обстоятельства. А остальное было делом техники, то есть тех самых трудолюбия, энергии, предприимчивости и постоянной готовности к ускорению темпов эволюции, которые (равно как и в случае с Золушкой) принципиально и структурно отличали как античность, так и ее наследницу, позднесредневековую Европу. Специалисты по истории и историософии любят время от времени напоминать, что вплоть до XV в. Восток был впереди (это, в частности, излюбленный тезис китайских историков). Не станем спорить. Более того, согласимся с тем, что в этом веке китайский флот с его великолепными многопалубными фрегатами, каждый из которых вмешал до 800 человек, был несопоставим с тем, которым обладали португальцы с их шхунами. Но зато на европейских шхунах были совершены величайшие плавания и сделаны открытия мирового значения, тогда как китайский флот после нескольких престижного характера экспедиций в страны южных морей был поставлен на прикол и уничтожен по той простой причине, что обслуживание его до предела истощило казну. Это лишь один пример превосходства (весьма сомнительного) Востока. А точнее - принципиального несходства Востока с позднесредневековой, вновь напитавшейся античным духом предкапиталистической Европой. Полунищая, но готовая к великим свершениям Европа в том же XV веке не просто бросила вызов богатому и процветающему, как бы застывшему в своем величии Востоку. Она пошла своим путем, очертания которого были известны еще в античности. Но в новых исторических условиях этот путь обрел множество дополнительных преимуществ, которые и не снились самодостаточным - чтобы не сказать самодовольным - высокоразвитым и высококультурным странам средневекового Востока. Очень важно обратить внимание на то, каким был тот фундамент, на который в подходящий для нее момент сумела твердо опереться вплоть до XV в. еще весьма отсталая, но зато уже готовая к рывку средневековая Европа. Снова стоит напомнить, что в основе ренессансного рывка лежали культура античного мира и великие идеи христианства. Начнем с того, что античность в свое время поразила мир глубокой философской мыслью (вершиной ее были изречения Сократа, конструкции Платона и впечатляющая система Аристотеля), высокой культурой права и правовой демократической процедуры, в центре которой стояло уважение к человеку как гражданину и собственнику, чьи личность и имущество гарантированы системой власти (рабы, естественно, в счет не шли). Именно античность возвеличила Свободную Личность с ее богатым внутренним миром, с ее страстями и эмоциями, достигающими порой силы высокой трагедии, она открыла путь к развитию науки, будь то математика Архимеда или медицина Гиппократа, не говоря уже о технике и технологии, об архитектуре и скульптуре, театре и литературе. Даже в сфере военного дела античность оказалась впереди всего остального мира, что было блестяще продемонстрировано завоеваниями Александра, да и не только его. Трудно говорить о христианстве - слишком многое о нем уже сказано и слишком по-разному каждый воспринимает то, что дала европейцам вера, как таковая. Уже упоминалось, что для постренессансной Европы был достаточно характерным и даже распространенным атеизм и что церковь вынуждена была с ним мириться, при все том, что ею временами устраивались так называемые охоты за ведьмами, то есть попытки заставить всех силой принять учение Христа в его католической модификации. Но, оставляя все это в стороне, следует заметить, что очеловечивание Бога в лице Христа сыграло важную роль в том, что христианские идеи способствовали успешному освоению античного наследия. Твердость западноевропейского христианства в соблюдении моральных норм и та жесткость этической нормативной традиции, которой столь не хватало, в частности, на православной Руси, тоже играли немаловажную роль в формировании менталитета католиков Западной Европы. Словом, позднесредневековая Европа имела прочный фундамент для своего расцвета. И как только этому стали содействовать обстоятельства, она стала энергично развиваться, причем едва ли не сразу во всех направлениях, будь то наука и философия, литература и театр, архитектура и строительство, ремесло и торговля и т. д. и т. п. Естественно, что в этих обстоятельствах снова вышло на первый план соперничество между двумя структурами, вечной неизменной восточной и оправившейся после кризиса европейской в ее обновленном и многократно улучшенном варианте. Но на сей раз вопрос о победителе в этом соревновании более не стоял. Вопрос исчез как таковой. Осталась убедительная проза жизни: жизнь показала, что отныне генеральная норма существования и основной путь эволюции более не принадлежат классическому Востоку во всех его многоликих модификациях. Нормой окончательно и надолго стал европейский путь эволюции, что и было блестяще продемонстрировано теми пятью веками, которые отделяют наши дни от эпохи Ренессанса, Реформации и Великих географических открытий.

Стагнация древних субцивилизаций Ближнего Востока

Оставим теперь на некоторое время Европу и вновь обратимся к Востоку. На протяжении веков, даже тысячелетий эталоном эволюции цивилизации был Ближний Восток. Разумеется, свою роль в истории мировой культуры играли и иные центры, будь то долины Инда и тем более Ганга, бассейны Хуанхэ, Янцзы и некоторых иных рек, не говоря уже о цивилизациях полуостровной и островной периферии, о которых ниже еще пойдет речь. Но при всем том основа, как то хорошо известно, была заложена на Ближнем Востоке. Частично об этих цивилизациях (точнее - субцивилизациях, первичных и вторичных урбанистических цивилизациях) древнего мира и лежавших в их духовно-ментальной основе ранних религиозных системах уже шла речь в конце предыдущего раздела. Не повторяясь, обратим теперь внимание на динамику этих ранних цивилизационных образований. Эта динамика вполне соответствовала темпам эволюционного развития древнейших обществ, находившихся на начальных стадиях урбанизма и шаг за шагом осваивавших все новые ступени процесса политогенеза. На каждом этапе эволюции свои темпы, и поэтому медлительная многотысячелетняя история постепенного развития древних ближневосточных государственных образований никак не должна нас удивлять. Напротив, следует подивиться тому, сколь динамична она была, скажем, в Западной Азии - в отличие от Египта, хотя и в Египте на заключительном этапе его доарабского существования эволюционные перемены стали весьма и весьма ощущаться. Мы легко можем вспомнить, как развивались города-госу-дарства Шумера, какую роль в этом развитии сыграли аккадцы и, в частности, объединивший все эти государственные образования в нечто политически цельное, еще в III тыс. до н. э. знаменитый Саргон Аккадский. Следует напомнить о грандиозных по тому времени экспериментах при так называемой третьей династии Ура на рубеже III-II тыс. до н. э. и о знаменитом Древневавилонском царстве, самым выдающимся правителем которого был Хаммурапи, известный каждому школьнику прежде всего и едва ли не главным образом сводом законов, призванным упорядочить отношения в развивающемся обществе в интересах государства и его подданных, прежде всего исправных налогоплательщиков, и служащих аппарата власти (воинов). Можно напомнить, как на смену Древневавилонскому царству пришла державная Ассирия, как ее сменило халдейское Нововавилонское царство Навуходоносора и Набонида, которое в свою очередь пало в VI в. до н. э. под ударами персов Кира II Великого. И это еще далеко не все. К западу от Шумера и Вавилонии в те же древние времена или несколько позже, во II-I тыс. до н. э., существовали индоевропейские государственные образования митаннийцев и хеттов, наибольший вклад которых в мировую культуру связан с одомашниванием лошадей и изобретением боевой колесницы, а в районе восточного Средиземноморья жили финикийцы с их торговлей, кораблестроением, мореплаванием и активной колонизацией средиземноморского побережья, а также иудеи, вклад которых в мировую культуру (речь прежде всего о монотеизме и тесно связанной с этой высшего типа религией Библией) неоценим. Ну и, наконец, протоэллины крито-микенской культуры, многочисленные государственные образования Малой Азии, Закавказья и т. п. Из этого беглого очерка видно, сколь богата и насыщенна была история древней Западной Азии до ее завоевания Ахеменидами, а затем и Александром, то есть до того, как на смену множеству различных по размерам, происхождению и уровню развития государственным образованиям глубокой древности пришли так называемые мировые державы, правители которых на основе пестрого конгломерата народов стремились (начиная с Ассирии) создать политически цельное и прочное государственное образование типа империи. На этом фоне замкнутый в узкую долину Нила Египет тысячелетиями выглядел своего рода белой вороной. Долгие полторы тысячи лет он был практически почти закрыт для регулярных внешних контактов, особенно с развитыми государствами Западной Азии. И лишь в середине II тысячелетия до н. э., после успешного нашествия гиксосов, эта традиция ушла в прошлое, а наиболее могущественные из его правителей, особенно Рамзее II Великий, стали активно вмешиваться в западноазиатские дела, порой не без успеха. Этот рост внешнеполитической активности как бы крепко связал долину Нила с Западной Азией, в результате чего вскоре после эпохи Рамессидов пришедший в упадок Египет оказался сравнительно легкой добычей сначала ливийцев и нубийцев, живших к северу и югу от него в Африке, а затем и азиатских империй, начиная с Ассирии. Примерно к этому же времени (I тыс. до н. э.) относится и начало активных контактов с Египтом античных греков, основавших в дельте Нила двои колонии. Как известно, позже эти контакты усилились, а после завоеваний Александра Македонского Египет стал одной из наиболее богатых и процветающих провинций сначала эллинского, а затем и римского мира. Казалось бы, не приходится говорить ни о какой стагнации. Напротив, перед нами энергично, даже бурно развивающееся общество, активно сменяющие друг друга государственные образования, успешные попытки создания могущественных империй. Правда, в цивилизационном плане - не говоря уже о языковом родстве - между соединявшимися порой в рамках мощных империй отдельными регионами (персы именовали их сатрапиями) имелись определенные различия. Однако они не были слишком резкими. Выше уже говорилось как о сходствах, так и различиях между древними ранними религиозными системами. В том, что касается Ближнего Востока, это сходство особенно заметно: если оставить в стороне иудеев и эллинов, то в остальном религиозные системы были достаточно близкими друг к другу, отличаясь лишь второстепенными деталями (это относится, к слову, и к индоевропейским хеттам и митаннийцам). И тем не менее именно Ближний Восток со всеми его древними народами, государствами и цивилизациями (субцивилизациями) и привычными для него темпами развития явственно стагнировал, что стало особенно заметно именно тогда, когда в бассейне Средиземноморья началась эпоха античности. И дело вовсе не в том, что политическая жизнь шла какими-то замедленными темпами. Как раз напротив, в этом динамика ощущалась, как заметна она была и в сфере перемещения народов, подчас не по их воле, и в активных торговых и культурных контактах. Не следует забывать и об успехах в сфере различного рода протонаук и наук, связанных с абстрактным мышлением, многолетними опытными наблюдениями (за небом, звездами, календарем и т. п.) или теоретическими рассуждениями религиозно-философского характера. Все это существовало и даже процветало в Египте и государствах Двуречья, где подобного рода наблюдениями и рассуждениями обычно занимались жрецы, являвшие собой достаточно замкнутое сословие грамотных и образованных священнослужителей (а в Египте по совместительству еще и чиновников высшего ранга). Стагнация проявлялась в том, что ранние религиозные системы, как бы застыв на своем первоначальном уровне, не проявляли заметных и тем более успешных попыток к трансформации, радикальному переходу на новый, более высокий уровень развитых религиозных систем. Такого рода прорыв пытался было осуществить фараон Эхнатон, но неудачно. А в Западной Азии его сумели осуществить лишь иудеи, причем в двух последовательных и вполне успешных вариантах -- ветхозаветном иудаизме и новозаветном христианстве. Однако небольшой иудейский народ сам оказался как бы на периферии ближневосточной традиции и свойственной ей цивилизации во всех ее многочисленных и в принципе равных один другому вариантах. Хорошо известно, что иудеи в религиозно-цивилизационном плане, да и во многих других отношениях (достаточно напомнить о сравнительно позднем становлении у них государственности) кардинально отличались от всех остальных народов древнего мира и тем более Ближнего Востока. Это привело к тому, что осуществленный ими решающей важности прорыв с одного (раннего) уровня религиозной системы на другой (развитый) никем не был замечен и оценен. Да и сами они оказались - в отличие от родственных им арабов полтора тысячелетия спустя - не в состоянии реализовать свой успех. Напротив, иудеи как бы замкнулись в своей религии, находя удовлетворение в том, что их Великий Яхве считал именно их богоизбранным народом. Это не значит, что иудаизм не распространялся в неиудейской среде. Тем более это относится к христианству, которое сами иудеи как этническая группа не приняли вовсе. Однако для распространения даже иудаизма потребовались экстремальные обстоятельства - уничтожение еврейского государства Римом и рассеяние самих евреев по миру в начале нашей эры. Тем более такого рода обстоятельства (изгнание христиан, в том числе первых из них, иудеев по происхождению, из еще не разгромленного Римом, но доживавшего свои последние десятилетия еврейского государства) сыграли свою решающую роль в распространении христианства в Риме, а затем и в мире, в первую очередь в Европе. Итак, экстремальные обстоятельства сопутствовали и истории иудеев, и распространению их религии в обоих ее вариантах. Что же касается всех остальных ближневосточных народов со свойственными им ранними религиозными системами, то там обстояло дело, как упоминалось, иначе. Ни один из этих народов и ни одно из созданных ими государств, включая и великие империи, не обнаружили в себе потенций, необходимых и достаточных для того, чтобы создать собственную развитую религиозную систему. Попытку в этом направлении могли бы предпринять древние персы, для укрепления огромной империи которых развитая религиозная система очень бы пригодилась. Однако династия Ахеменидов по необъяснимым (во всяком случае, до сих пор не объясненным и непонятным) причинам решительно проигнорировала учение Зороастра, созданное незадолго до возникновения империи. Трудно сказать, какую роль это немаловажное обстоятельство сыграло в том, что империя рухнула как карточный домик через два с небольшим века после ее создания под ударами небольшой, но хорошо организованной и ведомой великим полководцем армии эллинов. Но мы вправе предположить, что свою роль это сыграло, хотя и судьба сасанидского Ирана (III-VII вв.), где зороастризм был официальной государственной религией, вроде бы этого не подтверждает: арабы-мусульмане с легкостью уничтожили Сасанидов и практически без особых усилий ликвидировали зороастризм как религию (от нее на протяжении многих веков оставались лишь небольшие секты огнепоклонников в том же Иране и некоторых странах по соседству с ним, например в Индии). Как бы то ни было, но в ближневосточном регионе - оставляя в стороне иудеев - на протяжении четырех с лишком тысяч лет существования там урбанистической цивилизации и достаточно разработанных форм государственности развитых религиозных систем не появилось. Именно это и следует считать наиболее наглядным и убедительным доказательством стагнации этого региона со всеми его субцивилизациями. Но почему стагнация всей цивилизации (в данном случае совокупности региональных субцивилизаций) оказалась, если следовать логике нашего изложения, столь существенно зависевшей от состояния, уровня развития религии? Что позволяет ставить проблему таким образом, нет ли здесь заведомого преувеличения и тем более зависимости от конъюнктуры? Эти вопросы тем более заслуживают внимания, что в сфере материальной культуры стагнации заметно не было, по меньшей мере до расцвета античности. Да и сама-то античность немало взяла у ближневосточных культур, особенно у египетской (быть может, есть основания говорить и о влиянии со стороны Индии). Касаясь этих сложных проблем и не пытаясь вдаваться в конкретику, которая в состоянии увести нас слишком далеко от темы, следует обратить внимание на то, сколь весомую роль в истории человечества, тем более цивилизованного, всегда играла и играет проблема духовного комфорта. Ранние религиозные системы были вполне достаточны для ранних цивилизованных обществ, для сравнительно небольших ближневосточных государств IV-II тыс. до н. э. Но с трансформацией Ближнего Востока, с переходом его истории на ступень имперских политических структур, когда под властью Ассирии, Вавилона, Ахеменидов или сподвижников рано умершего Александра оказывались гигантские и к тому же этнически гетерогенные сообщества народов, этого оказалось недостаточно. Объединить эти народы в рамках той или иной империи можно было силой. Наличие ее было исключительно важным, в некотором смысле решающим фактором для создания империи. Но одной ее было мало для сохранения империи на протяжении сколько-нибудь длительного времени. Нужно было то, что в наши дни мы привычно именуем идеологией. Нужна была идея, желательно Великая Идея. Когда мы обратимся к анализу китайской цивилизации, выяснится, что такого рода Идеей не обязательно могла и должна была быть только развитая религиозная система, могли успешно функционировать и ее приемлемые для общества субституты, каким в Китае стало конфуцианство. Однако в пределах древнего Ближнего Востока ни о чем подобном речи не было и быть не могло. Там абсолютно господствовали религиозные системы в полном смысле этого слова. Поэтому и Великая Идея могла гам появиться лишь в форме Великой Религии. Могла, но, оставляя в стороне иудеев, не появлялась. Могла бы появиться, но (вспомним реформы Эхнатона) потерпела крах. Лишь на исходе античности она проявила себя в форме порожденного иудеями и ушедшего от них христианства. Но к ближневосточному району это уже имело лишь косвенное отношение, хотя и развивалось христианство прежде всего на его территории (Малая Азия, Сирия, Египет). Косвенное потому, что эти районы Ближнего Востока вскоре после начала нашей эры, когда в них стало распространяться христианство, были уже частью Рима, а затем Византии, то есть римскими и византийскими провинциями. Великая Идея в форме христианства сыграла свою важную роль в истории Европы, как в древности (Рим), так и в период средневековья. Наложившись на достижения античности, о которых немало было сказано, она способствовала утверждению того самого импульса, который оказался одним из решающих в процессе изменения судеб западного мира. Ближневосточный же регион, вплотную столкнувшись после завоеваний Александра с феноменом античности и оказавшись под сильным и сознательным воздействием с его стороны (эпоха эллинизма, затем романизации), а также восприняв энергичное влияние со стороны римского христианства (преимущественно в его восточной византийской модификации), эту Великую Идею за свою не принял. Почему не принял? Скорей всего потому, что она была сплетена с античной структурой, которую он отверг еще в эпоху эллинизма как не совместимую с его собственной. Разумеется, частично она была принята, во всяком случае в ее смягченной восточной (православной) модификации. Можно еще раз напомнить, что и Египет, и Сирия, и вся Малая Азия с примыкающим к ней Закавказьем были в эпоху господства над этими землями Византии христианскими. Но стоит также вспомнить и о том, с какой легкостью все эти территории с населяющими их разными народами (кроме разве что Закавказья и небольшой части сирийцев и египтян-коптов) отринули христианство, как только появилась Великая Альтернатива - ислам, чтобы убедиться в том, что христианская Идея даже в ее смягченной ориентализованной православной модификации была Ближнему Востоку навязана. Она не была воспринята им органично. А не произошло этого потому, что даже восточное христианство ассоциировалось в представлении народов Ближнего Востока с антагонистичным им Западом. Неприятие чужой Великой Идеи и отсутствие собственной - это и было причиной и проявлением стагнации древних ближневосточных субцивилизаций, которые вследствие этого достаточно быстро одна за другой уходили в историю, в прошлое, в небытие. Разумеется, ушло в историю не все. Кое-что осталось в качестве фундамента ближневосточной культуры, на который впоследствии стал опираться ислам. Однако достаточно обратиться к исламу, чтобы убедиться в том, сколь мало в нем от духовной культуры ближневосточного прошлого. Все остальное ушло безвозвратно и ныне открывается лишь в процессе титанических усилий немалого отряда историков, археологов, искусствоведов, палеолингвистов и иных специалистов, подчас весьма узкого профиля. Подводя итоги сказанному, можно было бы уверенно констатировать, что в единоборстве древних ближневосточных субцивилизаций с антично-христианской западной Великой цивилизацией вторая уже в первых веках нашей эры одержала решительную победу. Однако хорошо известно, что эта победа была недолговечной. Христианский Запад рухнул под тяжестью внутреннего кризиса и внешних ударов со стороны европейских варварских племенных протогосударственных образований как раз в то время, когда он имел все основания считать себя победителем в единоборстве с древним Ближним Востоком. И православная ориентализовавшаяся Византия мало чем ему могла в этом смысле помочь. Что же касается древних ближневосточных традиций, опиравшихся на традиционную структуру Востока и питавшуюся ее соками, то они не только не умерли, но, напротив, выждав подходящий момент, воскресли и расцвели с новой силой, примерно так же, как то произошло в иное время и в ином регионе в связи с феноменом европейского возрождения. Произошло это в связи с появлением на Ближнем Востоке ислама. И рассказ о том, как именно и почему все это произошло, заслуживает специального внимания.

Великая Идея на Ближнем Востоке: ислам

Ислам является третьей и последней ветвью все того же древнеиудейского монотеизма. Но принципиальная разница между ним и первыми двумя, помимо всего прочего, заключается в том, что сами иудеи к его возникновению прямого отношения не имели. Косвенно иудаизм, как и христианство, повлиял на его появление на свет тем, что оказал существенное воздействие на формирование религиозного мировоззрения пророка Мухаммеда (570-632), основателя новой религии, создателя Великой Идеи, оказавшейся способной с успехом противостоять западному христианству, не говоря уже об иудаизме да и всех прочих религиях, включая и великие. Произошло все это в условиях и при обстоятельствах, которые оказались весьма благоприятными для ближневосточного региона. На рубеже VI-VII вв. н. э. западноевропейский мир был в развалинах, а процветавшая Византия вела активную торговлю с Востоком, включая Индию. Постоянные войны между нею и достаточно сильным сасанидским Ираном нередко вели к тому, что наиболее удобный торговый путь через Двуречье оказывался перекрытым. В этих условиях расцвел более долгий, но зато абсолютно безопасный караванный путь по побережью Аравии. Торговля по этому пути и давала заработок и бедуинам, на чьих верблюдов грузили товары, и их шейхам или племенной верхушке в оазисах вроде Мекки, которые организовывали караваны и контролировали всю торговлю, получая хорошие доходы. Мухаммед в свои молодые годы был служащим богатой вдовы Хадиджи, ведшей торговые дела (позже он женился на вдове и вел дела уже сам). Во время длительных караванных переходов, тянувшихся месяцами и сопровождавшихся торговцами из разных стран и разных вероисповеданий, включая иудеев и христиан, он, не имевший никакого образования и не знавший грамоты, внимательно слушал все то, что говорилось вокруг него. Его острый и пытливый ум в сочетании с эмоциональной и возбудимой психикой активно перерабатывал услышанное (речь главным образом о религиозных проблемах, об основах монотеистического мировоззрения) и приводил все узнанное в некую систему, истинность которой в его представлении авторизовалась являвшимся ему время от времени, в момент своего рода транса или медитации, Высшим Божеством, Аллахом (ал или эл - общесемитский термин для обозначения божеств). Вначале Мухаммед не претендовал на то, что создает новую религию, и считал себя близким к иудеям. Однако позже, когда, оказавшись не признанным в Мекке соплеменниками, он отправился в город его матери Ятриб (позже -- Медина, город пророка), где его признали и где он почувствовал себя пророком, излагающим новую Великую Идею, Мухаммед порвал с иудеями и призвал окружавших его арабов принять новую религию, сторонники которой стали именовать себя мусульманами (покорными). Все то, что изрекал пророк, стало считаться волей Аллаха, избравшего Мухаммеда своим посредником. Когда после смерти пророка эти высказывания были записаны его секретарями-писцами и из всех вариантов был избран один (остальные уничтожены), этот текст и стал именоваться Кораном, несотворенной (переданной людям Аллахом) Книгой. Основные идеи, собранные в Коране и впитавшие в себя многое как из иудейского Ветхого Завета, так и из христианского Нового Завета, оказались весьма впечатляющими, причем арабы ощутили этот как раз в тот момент, когда караванный путь вокруг Аравии потерял свою актуальность, торговля вновь пошла в основном через Двуречье, а бедуины, их шейхи и население оазисов потеряли свои доходы и остались не у дел. История судила так, что оставшиеся без занятий и средств к существованию арабы после смерти пророка с новой силой пережили подаренную им Великую Идею ислама и, сплотившись вокруг сподвижников пророка (четверых сменивших друг друга его заместителей-халифов), стали под зеленым знаменем ислама на путь завоеваний. Цель их была велика - нужно было обратить в новую религию неверных. О завоеваниях арабов хорошо известно. За недолгие десятилетия они потеснили Византию, отняв у нее Сирию, Египет и часть Малой Азии, разгромили сасанидский Иран, завоевали всю северную Африку и вступили на территорию Испании. Когда на смену первым четверым избиравшимся халифам пришел наследственный халифат Омейядов (661-750, затем его сменил халифат Аббасидов, 750-1258), это означало, что на территории Ближнего Востока (да и далеко за ее пределами) появилась новая империя. Но теперь это было принципиально иное по сравнению с прежними государство. Фундаментальной основой Халифата стала Великая Идея, легшая в основу Великой ближневосточной цивилизации. Завоеватели-арабы с легкостью одерживали победы и требовали от местного населения вначале лишь политической покорности. Однако сразу же вслед за ней выдвигались и иные условия: те, кто принимал ислам, освобождались от подушной подати-джизии и должны были платить облегченный налог-десятину. Остальные платили и подать, и тяжелый поземельный налог-харадж, который был не менее трети урожая, а порой значительно больше. Эта экономическая политика действовала безотказно, так что уже вскоре после завоевания население завоеванной страны оказывалось в значительной своей части ислами- зованным. Кроме того, все делопроизводство и вся духовная жизнь вновь завоеванных стран переводились на исламский манер. В основу обучения в школах были положены Коран и толкования к нему, а также книги священного предания Сунны. Вся судебная практика опираюсь на законы шариата, книги-масхабы которого лежали в основе мусульманского права. А так как все эти и многие иные тексты были только на арабском языке, причем переводить их на другие запрещалось, то неудивительно, что сперва образованная элита Халифата, а затем и все остальное население стали подвергаться процессу арабизации. Исламизация и арабизация шли бок о бок, так что достаточно скоро, уже через век-два после завоевания, империя халифов обрела прочную идейно-религиозную основу, сплотившую все население и, главное, превратившую большую его часть в арабов. Разумеется, не все завоеванные арабами территории стали арабскими. Свой язык и свою культуру сохранил Иран, где получила широкое распространение оппозиционная ветвь ислама - шиизм. Обращенными в ислам, но не потерявшими своего языка и культуры оказались тюрки, значительная доля земель которых оказалась вне границ Халифата (позже, как известно, Османская Турция стала наследником распавшейся империи халифов и вновь объединила, правда, не на слишком длительный срок, большую его часть). Но, тем не менее, именно халифат проложил дорогу исламу. И та легкость, с какой потомки древнего населения Двуречья, Египта и многих иных ближневосточных стран приняли ислам и превратились в новый этнос, заговорили чужим языком, стали в конечном счете арабами, говорит нам о силе Великой Идеи, которую несла с собой новая религия. В чем же она, эта сила? Как религия ислам до предела прост. Нет Бога, кроме Аллаха, и Мохаммед - пророк Его - вот, пожалуй, главное и основное в ней. Каждый, кто принял этот постулат и произнес эту священную формулу, становится мусульманином. Став им, однако, он приобретает ряд важных новых обязательств, к числу которых относится пятикратная ежедневная молитва, месячный пост (от утренней зари до вечерней в священном месяце рамадан), милостыня-закят (для имущих) и хадж. Кроме того, считается, что любой мусульманин готов в случае нужды отдать все свои силы для борьбы под зеленым знаменем ислама, вплоть до священной войны с неверными (джихад). Нормы шариата и обычного права (адата) строго следят за повседневным поведением каждого правоверного. Ограничения достаточно строги как для мужчин, так и, особенно, для женщин. Эти ограничения тем более жестки, чем более строго в данной стране соблюдаются традиции ислама, особенно оппозиционного, шиитского. Религиозная философия ислама во многом совпадает с библейской, но имеет и некоторые специфические особенности, которые, впрочем, важны для ученых знатоков ислама (улемов) и мало касаются среднего мусульманина. Главное же в исламе то, что в нем религия проникает всюду, что в исламских обществах нет ограничений для нее. Нет сферы, которая была бы свободна от нее. В частности, это относится к политике. Политика играет важную роль в любой из монотеистических религий - на то они и монотеистические, то есть официально санкционирующие господствующую веру в единого Бога. Но религия и политика могут сочленяться по-разному. Для католической Европы эта связь приняла, как известно, форму ожесточенной борьбы между папами и императорами за политическое верховенство. Временами в этой борьбе одолевали папы, но в конечном счете победа досталась императорам. В Византии императоры сами считались кем-то вроде первосвященников, хотя формально существовало по меньшей мере четыре православных патриарха. Впрочем, ни один из этих патриархов реальной власти не имел; напротив, все они вынуждены были склонить голову перед императорами. Резюмируя, следует заключить, что в христианском мире претензии религии на власть, причем не только духовную (а они существовали едва ли не всегда), оказались несостоятельными. Иное дело - мир ислама. Здесь с самого возникновения монотеизма практически основной смысл его был в том, что религия и политика едины, а глава государства является и главным лицом в религиозной иерархии страны (исключения существуют лишь у шиитов, которые признают духовными руководителями священных имамов и их представителей, формально стоящих выше правителей). И в этом была прежде всего сила исламского монотеизма. Но она была не только в этом. Она заключалась в тотальности ислама. Ислам был везде и повсюду, он становился сутью всего остального. Это касается сферы семьи и повседневного быта, образования и культуры, литературы и искусства, науки и производства, вплоть до предпринимательства и финансов. В любом виде деятельности, везде и всегда ты прежде всего мусульманин и лишь после этого обычный человек, мужчина и женщина, богач или бедняк, правитель или подданный и т. д. и т. п. Для мусульман нет этнических или расовых различий - точнее, они несущественны. Если ты мусульманин, значит ты состоишь в великом братстве правоверных, принадлежишь к умме. И любой правоверный поддержит тебя в случае конфликта с неверными, религиозно чуждыми. И нет в этом смысле в мире религии, более нетерпимой к чужакам. Конечно, они сосуществуют рядом с правоверными, порой в немалом количестве. И существуют определенные нормы, регулирующие их статус и право на жительство и деятельность. Однако при всем том чужаки всегда остаются чужаками, причем это очень явственно выражено. Так, например, есть некоторые общие правила (например не употреблять спиртное), которых они обычно обязаны придерживаться, коль скоро живут в исламском государстве. Я уж не упоминаю о том, как обязан вести себя неверный по отношению к женщине в этом государстве, где каждая женщина всегда должна быть закрытой от нескромных взглядов и где прикоснуться к ней, даже случайно, крайне нежелательно. Интересно заметить, что, практикуя многоженство, мусульмане охотно берут, себе в гаремы чужих женщин, но своих, мусульманок, замуж за чужаков, как правило, не отдают, что играет свою роль в том, что численность мусульман обычно возрастает повышенными темпами. Итак, ислам тотален и всепроникающ. Он жесток и нетерпим. Сливаясь с любой сферой жизни, он присутствует в твоей жизни всегда и везде, его нужно либо принимать (став мусульманином), либо терпеть (вынося все то, что каждому иноверцу выпадает на его долю в мусульманской стране). Но этим сила ислама не ограничивается. Исступленная вера, вера не только во всесилие Аллаха и недосягаемую мудрость его великого пророка, но и в абсолютное превосходство правоверных с их сложившимся образом жизни по сравнению со всеми неверными, особенно с теми, кто склонен терпеть разврат западной цивилизации, придает этой силе энергетический потенциал каждого правоверного. Мусульмане всегда считались и всегда были хорошими воинами, причем одна из важных причин этого в том, что воин Аллаха не боится смерти в борьбе за правое дело. Он искренне готов (во всяком случае, в подавляющем большинстве) отдать за это дело свою жизнь. Готовность жертвовать собой во имя великого дела свойственна любой жесткой и нетерпимой идеологии, ибо является частью соответствующего воспитания. Как известно, камикадзе встречаются в разных странах. Однако среди воинов ислама их можно встретить чаще всего и в наибольшем количестве. Среди факторов, содействующих этому, - фатализм мусульман (без воли Аллаха и волос твой не упадет) и тесно связанный с ним фанатизм, то есть все та же основанная на вере готовность жертвовать собой во имя правого дела. Именно фанатизм способствовал тому, что ислам всегда находил добровольцев-сектантов типа карматов или исмаилитов-ассасинов, да и любого другого происхождения федаев-фидаинов, борцов за веру, специально подготовляемых к тому, чтобы в нужный момент совершить террористический акт и умереть. В исламе много полезного и практичного для людей. В нем можно найти и элементы социальных гарантий для всех правоверных (закят обычно предназначается для бедных), и солидарность людей друг с другом (готовность помочь тому, кто оказался в беде), и уважение к грамотности, знанию, учености (разумеется, исламской или санкционированной исламом), и строгий моральный стандарт в повседневной жизни. И хотя наряду с этим всегда отчетливо выступает на передний план инерция традиции, в наши дни порождающая активную ностальгию по прошлому, выражающуюся в форме фундаментализма во многих его проявлениях, включая крайний экстремизм, это тоже в конечном счете составляет немалую внутреннюю силу ислама. Силу, основывающуюся на фанатичной вере и в то же время на привычной традиции с ее жесткими моральными заповедями. Великая Идея, появившаяся на Ближнем Востоке после тысячелетий господства там либо основанных на раннерелигиозных системах различных местных субцивилизаций, либо старательных попыток включить этот древнейший регион урбанистической культуры в сферу влияния антично-христианского мира, стала той самой Альтернативой, которая сумела сплотить воедино многие народы и оказаться реальным противовесом Западу. Успеху ислама в немалой степени способствовало, как о том уже вскользь было упомянуто, то важное обстоятельство, что Европа в первые века его распространения лежала в руинах. Культурный потенциал исламизованного Ближнего Востока, немало заимствовавшего от своих предшественников, включая пласты эллинизма и раннего христианства, был огромен. Во всяком случае, несравним с потенциало...