Историография демографических проблем Испании раннего Нового времени

Четвёртый - современный - этап в развитии испанской исторической демографии начинается с середины XX в. Можно говорить о продолжение этого гомогенного этапа вплоть до настоящего времени. Хотя в последнее время всё больше примет завершения данного периода. Наиболее зримое проявление этого - статья П.-А. Розенталя, в которой автор предлагает программу трансформации исторической демографии для создания новой “социальной и политической историй населения”. Однако его вывод о кризисе послевоенной исторической демографии в связи с выполнением задач кажется преждевременным. См.: Rosental P.-A. Pour une histoire politique des populations // Annales HSS. - 2006. - # 1. - P. 7-9.иболее зримое проявление этого - статья завершения данного периода.. Благотворное воздействие на её эволюцию оказали методологические установки и наработки французских “Анналов”, а затем “Кембриджской группы истории населения и социальной структуры”. Главными пропагандистами “Анналов” в Испании стали представители “школы Висенса Вивеса”, а позднее галисийские историки группировавшиеся вокруг А. Эйраса Роэля. Рост популярности, начиная с 1970-х гг., методик учёных “Кембриджской группы” был связан с поворотом к построению динамичных демографических моделей и использованию сложных вариантов ретроспективного анализа.

В 1960-1970 гг. дисциплина развивалась в тесных контактах с экономической историей. В 1990-е гг. стремление понять мотивы демографического поведения стимулировало сближение исторической демографии с социальной историей и антропологией/этнологией. В 1982 г. была создана “Испанская ассоциация исторической демографии” (АЕДИ), что стало мощным стимулом для дальнейшего развития исторической демографии в стране. Официальными печатными органами ассоциации являются журнал Revista de Demografнa Histуrica (в прошлом Boletнn de la Asociaciуn de Demografнa Histуrica) и бюллетень текущих событий Noticias ADEH.

В настоящее время историческая демография является одной из самых динамичных отраслей исторического знания в Испании. В результате испанская историческая демография во многом преодолела разрыв с передовыми национальными историографическими подразделениями. Это можно объяснить следующими важнейшими обстоятельствами. Во-первых, испанская демография имеет за спиной многие поколения эрудитов, демографов, географов, экономистов, историков, которые разрабатывали отдельные аспекты истории народонаселения, искали подходы к объяснению закономерностей его движения. Во-вторых, как это ни парадоксально, но сегодняшние успехи исторической демографии связаны с её долгим игнорированием официозной наукой. Постоянный интерес консервативной историографии к эпохе имперского величия Испании и засилье традиционалистов в новистике в первые десятилетия франкизма вынудили прогрессивно мыслящих историков сосредоточиться на разработке «целинных» сюжетов и проблем. В-третьих, благотворно сказалось многоканальное и многоуровневое влияние передовых зарубежных школ, специализировавшихся в области исторической демографии. В результате научная молодёжь Испании, восприимчивая к новому, смогла быстро усвоить новаторские подходы и наработки. В-четвёртых, плодотворной работе современных испанских историков способствует разнообразная и обильная документация - одна из лучших для Европы раннего Нового времени.

Второй параграф “Основные источники” содержит характеристику “прямых” (приходские книги, цензы/переписи, региональные цензы - т. н. падронес) и “косвенных” источников по исторической демографии. Классифицированы виды приходских книг, подробно рассмотрены особенности основных приходских актов (книги крещений, браков и усопших). В параграфе проанализированы особенности цензов (включая разные списки) Кастильской и Арагонской корон в период с конца XV до середины XVIII вв., а также переписей XVIII-XIX вв. Рассмотрены результаты публикации и перспективы сканирования первичных материалов, как цензов, так и переписей.

С точки зрения хронологии начала регистрации и сохранности приходские книги Кастильской короны уступают в Европе только английским. Однако кастильские цензы XVI и XVII столетий (семь и пять соответственно) по качеству и частоте проведения не имеют аналогов в этой части света. Указанные источники, особенно Кастильской короны, население которой превышало 80% от всего населения Испании, создают прочную основу для изысканий историков-демографов и дают основание прогнозировать возрастание роли испанистики в мировой исторической демографии Нового времени.

Вторая глава “Демографические характеристики Испании XVI-XVII вв.” состоит из двух параграфов. Первый параграф “Динамика народонаселения” посвящён описанию движения населения Кастильской и Арагонской корон. Динамика населения реконструирована методом ретроспекции. Для этого предварительно критически проанализированы данные цензов, переписей и конкретно-исторических работ, а также рассмотрена проблема т. н. коэффициента двора (базовой фискально-хозяйственной единицы) в связи с практикой проведения цензов по подворному принципу. Методологической основой решения последней задачи (во многом технической) стала дискуссия о структуре семьи/домашнего хозяйства. Главные усилия исследователей коэффициента двора были направлены на перепроверку данных взаимодополняющих источников (приходских книг, падронес и цензов). Можно выделить следующие подходы к определению среднедушевой величины фискальной единицы: поиск среднеарифметической (М. Колмейро, Ф. Бустело); выявление локальных и региональных типов семей (А. Фове-Шамо, Р. Уолл, Ф. Чакон Хименес). Один из важнейших итогов изысканий последних лет в этой области - снижение среднестатистической численности двора/семьи с 5-5,5 человек до 3-4. Работы испанистов (особо отмечу исследовательскую группу в Мурсии во главе с Ф. Чаконом Хименес) показали доминирование в ту эпоху нуклеарных семей, что подтверждает ситуацию, ранее обнаруженную в Англии и во Франции. В то же время нужно иметь в виду пространственную и временную вариативность композиции и численности семьи/хозяйства в соответствии с региональными, этно-культурными особенностями и с логикой развития самой семьи.

В целом движение населения в Испании той эпохи описывается в рамках теории неомальтузианского цикла. Изыскания Ф. Руиса Мартина, А. Молине-Бертран и многих других позволили воссоздать к началу 1980-х годов общепринятую (с некоторыми нюансами) картину движения населения Кастильской короны. Важнейший вклад в исследование демографической конъюнктуры Арагонской короны внесли представители “школы Висенса Вивеса” (Х. Надаль Ольер, Х. Реглб Кампистол), французские испанисты П. Виляр и Б. Венсан.

Максимальные значения численности населения Испании для раннего Нового времени составили примерно 7,2 млн. человек в 1591 г. (в т. ч. Кастильская корона около 6,09 млн.). Восходящая фаза демографического цикла в Кастильской короне датируется примерно 1520-1590 гг. С точки зрения динамики роста можно выделить 4 зоны: северо-западная (Галисия, Кантабрия, часть Леона); Старая Кастилия (включая часть Леона); Новая Кастилия и Андалусия. По показателям абсолютного роста лидировали Новая Кастилия (до 1580-х гг.) и северо-запад. Это предопределило повышение удельного значения Новой Кастилии на протяжении XVI столетия в населении Кастильской Короны. XVI век для Арагонской короны также был позитивным, хотя темпы демографического роста были ниже кастильских. По самому Арагону выборки показывают, что пик крестин здесь пришёлся на 1590-1600-е гг. В Каталонии демографический подъём был настолько медленным (с ясно выраженной стагнацией в первую половину столетия), что восстановление после средневекового кризиса произошло только примерно к 1570 г. В Королевстве Валенсия рост населения наблюдался до конца 1580-х гг.

Наибольшие споры вызывает вопрос о хронологии и масштабах демографического кризиса в Кастильской короне. Традиционно рубежом в демографической конъюнктуре Кастильской короны считается пандемия чумы 1596-1602 гг. По современным оценкам она унесла от 600 до 700 тысяч жизней (Б. Беннассар, В. Перес Мореда). Вместе с тем, применение различных ретроспективных методик и точечные выборки позволяют отодвинуть время начала фазы демографического надира в Кастильской короне на четверть столетия - т.е. в 1620-е гг. (А. Санс Гарсиа) или даже во вторую четверть XVII в. (Д.-С. Реер, М. Ливи Бачи). Подобное объясняется значительным естественным демографическим потенциалом восстановления путём увеличения брачности за счёт сокращения целибата в рекреативных когортах и снижения возраста вступления в первый брак. Важную компенсаторную роль также играли повторные браки: они составляли 30% и выше от общего числа свадеб в этот период. Депрессия после кризиса второй четверти XVII в. продолжалась на большей части Кастильской короны до 1670-1680-х гг. Вместе с тем динамизм демонстрировали Галисия и Кантабрия (рост населения до конца столетия), Андалусия (примерно до 1679 г.) и Мадрид. испания демографический новое время

Пандемия 1596-1602 гг. Арагонскую корону почти не затронула. Для Валенсии, в меньшей степени для Арагона, рубежом стала депортация морисков 1609-1614/15 гг. Хотя в Валенсии с 1620 г. наблюдался рост рождаемости и населения (до 1726 г.), преодолеть катастрофические последствия изгнания морисков удалось только к концу XVII столетия. В Арагоне, как свидетельствует динамика крещений, кризис наблюдался в 1611-1635 гг. Затем до середины века был подъём, который сменился стагнацией в третью четверть XVII столетия и новым подъёмом с 1685 г. В Каталонии кризис разразился в 1620-е гг. и продлился до 1660 г. После этого начинается демографический рост, который продлился вплоть до начала Войны за испанское наследство.

Ряд1 - по литературным данным с максимальным значением за 1591 г. (8,485 млн. ч.)

Ряд2 - по литературным данным с минимальным значением за 1591 г. (7,88 млн. ч.)

Ряд3 - данные по цензам и вторичным источникам с коррекцией автора (7,2 млн. ч. в 1591 г.)

Анализ фаз кризиса и выхода из кризиса неомальтузианского цикла в Испании позволяет выделить следующие типы реакции на демографический кризис: классически-традиционный, традиционно-миграционный, социально-реформаторский и модернизационный. При первом типе сокращение сельского населения со временем оборачивалось повышением предложения земли, сокращением спроса на продовольствие, стабилизацией денежно-финансовой ситуации. И на фоне улучшения экономической конъюнктуры уже вновь наблюдался рост числа браков за счёт сокращения светского и церковного целибата, снижения брачного возраста, повторных браков вдов и вдовцов. Как следствие, увеличивалась рождаемость, что при благоприятных условиях могло дать старт новому неомальтузианскому циклу. Типичным примером такой реакции была Старая Кастилия. Для зон второго типа, как правило, собственный рекреативный потенциал был недостаточен. Однако комплекс экономических и социо-культурных преимуществ (как реальных, так и мнимых) привлекал, особенно в промышленные центры и столицы, мигрантов из сельских округ или депрессивных регионов. Третий тип был связан с изменениями структуры собственности, хотя, по большому счету, и он не выводил за рамки традиционного общества. Суть его сводится к крестьянско-уравнительному разделу земли и созданию, таким образом, экономической основы демографического роста (Гранадское королевство после депортации местных морисков). Наконец, демографический рост за счёт модернизации аграрного производства (внедрение новых сельскохозяйственных культур и огораживание земли), интенсивного развития межрегиональной торговли наблюдался в Галисии, Кантабрии, Астурии, а также в Западной Андалусии.

Второй параграф “Описание демографической “модели” в Испании” посвящён истории теоретического осмысления закономерностей движения населения. Показано, что на современном этапе основной теорией для объяснения особенностей воспроизводства населения традиционного и переходного (к капитализму) обществ является неомальтузианство, а важнейшим методом генерализации выступает конкретно-историческая типология.

Параметры основных элементов демографического гомеостазиса Испании в раннее Новое время позволяют отнести его к т. н. “средиземноморской” или “южной” модели воспроизводства населения традиционного типа. Этой модели в отличие от северо-западной Европы были свойственны более ранний возраст вступления женщин в первый брак, бульшая плодовитость/рождаемость и более высокая детская смертность. Ближе всего усреднённым общеиспанским показателям соответствовали Наварра и Астурия.

Для определения нормы смертности в испанистике обычно используют методику итальянцев М. Ливи Бача и М. дель Плата. Фундаментальный вклад в изучение смертности внёс В. Перес Мореда. Как свидетельствуют труды многочисленных специалистов, обычная или нормальная смертность составляла в Испании 35-40 промилле (самый низкий показатель для эпохи зафиксирован в Англии - от 22 до 29‰). В XVII столетии этот показатель несколько вырос, но был меньше, чем в последней четверти XVI или в XIX вв. Об основных тенденциях эволюции обычной смертности наиболее наглядно свидетельствуют данные по центральной части территории Кастильской короны. Вопреки стереотипам показатели кризисного XVII в. здесь отнюдь не выбиваются из общего ряда. Особо подчеркну то, что эти области относились к самой депрессивной территории Испании.

Таблица 1. Средневзвешенный индекс смертности по 12 областям внутренней Испании в Новое время

Источник: Pйrez Moreda V. Las crisis de mortalidad en la Espaсa interior siglos XVI-XIX. - Madrid: Siglo XXI, S.A., 1980.

Наиболее высокой в Испании той эпохи была детско-юношеская обычная смертность, причём почти половина смертей приходилась на долю детей до 7 лет. Однако в противоположность мнению Э. Ригли, Р. Шэфилда и др., ведущим демографическим регулятором в Испании XVI в. являлась катастрофическая смертность (В. Перес Мореда, О. Осоньа). Этот показатель варьировался в диапазоне примерно 100-250 промилле. Во время пандемии чумы 1596-1602 гг. индекс смертности по Кастилии (кроме Сантандера) составил 317,3‰. В городе Сантандере из 3300 жителей скончались две с половиной тысячи. В результате общей высокой смертности ожидаемая средняя продолжительность жизни составляла 27-28 лет.

За 1950-1980-е гг. эволюционировали представления о структуре (причинах) катастрофической смертности: на смену теории продовольственных кризисов как первопричины катастрофической смертности пришло понимание того, что эпидемиологические кризисы смертности имеют не только экзогенный, но и эндогенный характер. В 1980-1990-е гг. специалисты детализировали представления об особенностях влияния на демографию конвенционных или карантинных болезней (гендерная, возрастная и региональная специфика), вклада той или иной болезни в общую картину смертности, причинах особой вирулентности эпохи. В это же время наметился пересмотр оценки роли общей смертности (в сторону понижения) в механизме гомеостазиса.

Вслед за французским историком Ж. Дюпакье, в настоящее время большинство испанистов считают, что брачность является главным параметром гомеостазиса традиционного типа (М. Ливи Бачи, В. Перес Мореда, Д.-С. Реер и др.). Представляется, однако, что значение брачности как главного регулятора динамики народонаселения проявлялось во время восходящей фазы неомальтузианского цикла, а также после кризисов смертности (как части компенсаторного механизма). Обычная норма брачности в Испании XVI в. была интенсивной и составляла 12 промилле и выше. Возраст вступления в первый брак в Испании тяготел к показателям “средиземноморской” модели: от 22 до примерно 26 лет у мужчин и от 19 до 24 лет у женщин в обычные времена. Но фактически можно говорить (прежде всего, применительно к женщинам) о двух зонах брачности: северной (Галисия, Кантабрия, Страна басков, Наварра, Каталония) и южной. В первой зоне средний возраст вступления в первый брак был примерно на 2,5 года выше. Во многом это объяснялось различиями систем наследования (неравное и уравнительное соответственно), что влияло на брачное и репродуктивное поведение, а также на масштабы миграции, конкубината и целибата. В XVII столетии произошло повышение возраста брачности, особенно в городах, примерно на 1-2 года. Это объясняется кризисными явлениями в городах Кастильской короны вплоть до начала аграризации Испании. Вопреки сложившимся представлениям, доля окончательного целибата в XVI в. была невелика (Р. Роулэнд, В. Перес Мореда). Но она росла в первые сорок лет XVII столетия, и после короткого промежутка, с 1660 г. вновь стала увеличиваться. Перспективной для последующего исследования и более точного определения “фактической брачности” представляется оценка масштабов конкубината и степени соответствия социальной практики нормам канонического брака в испанском обществе.

Для определения норм рождаемости используются метод “карт семьи” и методы Принстонской группы. Как показывает пример Новой Кастилии, уровень рождаемости был высоким в конце XVI в. - до 40 промилле, но затем стал сокращаться (до 33 к 1640 г.). Довольно значительной была доля бастардов, особенно в городах (рекорд в Саламанке за 1580-1600 гг. - 25,3% от общего числа новорождённых). Как и везде в ту эпоху, рождаемости/зачатиям, как и смертности, была присуща сезонная цикличность. Брачная плодовитость в средиземноморских странах показывает обратно-пропорциональную зависимость от величины пропорции замужних женщин рекреативных когорт (Р. Роулэнд). Сравнительно с Португалией и Италией в Испании были более высокие показатели плодовитости. Хотя периоды между родами у испанских женщин составляли в среднем 20 и даже 24 месяца, это объяснялось, скорее всего, практикой длительного кормления детей грудью. Общий высокий индекс законнорожденных (0,653-0,844 - правда, данные за XVIII в.) делает маловероятным предположение о существовании сознательного (“физиологического”) контроля зачатий во всех социальных группах. В центре и на юге Испании норма плодовитости колебалась в XVI в. в диапазоне от 3,1 до 13 детей на один брак или примерно в среднем 4,75-5 детей с небольшим снижением показателя в следующем столетии. Причиной сокращения общей плодовитости в этот период по сравнению с XVI и XVIII вв. стало ухудшение условий жизни и усиление религиозного ригоризма, что и выразилось в повышении возраста брачности, росте удельного веса повторных браков, а также сокращении добрачных и внебрачных сексуальных отношений.

Значительные системные региональные колебания демографических характеристик заставили историков обратиться к эвристическим возможностям категории “демографическая модель”. Особо популярны у специалистов т. н. содержательные модели, представляющие собой комбинации эндогенных и экзогенных параметров. Анализ идёт как по линии сопоставления общеиспанских показателей и “западной” макромодели, так и по линии выявления региональных моделей (субмоделей) в самой Испании. Наиболее плодотворно в этом направлении работают А. Эйрас Роэль, Р. Роулэнд, В. Перес Мореда, Ф. Чакон Хименес, Д.-С. Реер.

Для XVI-XVII вв. на территории страны можно выделить четыре основные субмодели (северная, центральная, андалусийская, каталонская) и три “переходные” или смешанные (астурийская, майоркская и валенсийская или левантийская).

Таблица 2. Основные демографические субмодели Испании XVI-XVII вв.

В раннее Новое время в Испании ведущую роль играла центральная субмодель. По многим показателям она была наиболее близка к усреднённым общеиспанским параметрам. На другом полюсе находилась северная модель. В противоположность общепринятым взглядам А. Эйрас Роэль полагает, что существовавшие в Испании той эпохи модели отражали не глубинные долговременные сущностные региональные отличия, а являли собой фазы перехода от моделей традиционного типа воспроизводства населения (такие как “центральная”) к моделям нового типа воспроизводства населения (“северная”).

Для каталонской субмодели помимо черт отмеченных в таблице, нужно указать на большую долю молодых когорт. Это объяснялась низкой детско-юношеской смертностью и высокой иммиграцией. Переходная” астурийская субмодель сочетала черты северной и центральной. На материалах ценза Флоридобланки отмечается, что с северной её роднило относительно скромная взрослая смертность, сложный состав семьи, практика контролируемых браков и наличие сильной мужской эмиграции. С центральной субмоделью Астурию сближали высокая детско-юношеская рождаемость и смертность, как следствие высокая доля молодого населения, короткая ожидаемая продолжительность жизни и отсутствие реального/формального старения, а также наличие потенциала сильного демографического роста. Майоркская субмодель характеризовалась низкой рождаемостью и плодовитостью, ещё более низкой смертностью, значительной ожидаемой продолжительностью жизни. Контроль за демографическим ростом достигался не за счёт регулирования брачности или миграции, а через механизм плодовитости. Особенностью валенсийской субмодели было сочетание высокой плодовитости со значительной детско-юношеской смертностью и сравнительно низкой смертностью взрослого населения. Как следствие, ожидаемая продолжительность жизни в регионе была выше, чем в центральной зоне. Однако роль миграционного компонента здесь плохо известна. Нуждается в осмысление и синтез специфических черт демографического поведения свойственных как “новым”, так и “старым христианам”.

Третья глава “Миграционные процессы и их влияние на испанскую демографию” включает в себя 4 параграфа. В них рассмотрены миграции как элемент демографического гомеостазиса, а также с точки зрения проблемы т. н. “испанского декаданса”. В т. ч. проанализированы процессы эмиграционные (в Западные Индии; ущерб от мобилизационных мероприятий) и иммиграционные (французская и португальская иммиграции), депортации этно-религиозных меньшинств (иудеев) и этно-культурных (морисков), а также внутренние перемещения.

Широкомасштабное изучение внутренних миграций в самой Испании началось только в 1990-е гг. Это было связано как с задачей создания динамичной модели гомеостазиса Испании раннего Нового времени, так и с современной фазой глобализации, когда в мире резко возрос интерес к миграциям всех типов. Интерес к данной проблематике подогрели и первые доказательства беспрецедентной мобильности испанского общества той эпохи. Например, в Курдобе и Севильи XVI - первой половины XVII вв. индекс региональной экзогамии составил соответственно 40 и 60%. Причины интенсивных миграций были, видимо, связаны в XVI в., главным образом, с излишним демографическим давлением на восходящей фазе “неомальтузианского” цикла, а в последующем столетии, с общей кризисной ситуацией переходной эпохи, отягощённой т. н. декадансом Испании.

В первом параграфе “Потери Испании” рассматриваются проблемы эмиграции в Западные Индии (Америку) и потери в военных операциях и в войнах. Изучение эмиграции в Западные Индии - старейший раздел истории миграций в испанистике. До сих пор существует историографический перекос в пользу изучения американской эмиграции из-за раннего включения испанцев в колонизацию Нового Света и исключительной документированности этого процесса. Интерес к эмиграции усиливало и то обстоятельство, что она традиционно рассматривалась как одна из важнейших причин депопуляции Испании. Напротив, тема эмиграции в Северную Африку практически не разрабатывается.

Благодаря жёсткому контролю испанской администрации за сообщениями с Западными Индиями Испания сегодня располагает лучшими архивными фондами о колонизации (эмиграции) раннего Нового времени. Наибольшую ценность представляют т. н. королевские лицензии “Совета Индий” и т. н. информация о “чистоте крови”. Однако в научный оборот они стали вводиться только в ХХ столетии. Современники, в частности арбитристы, предпочитали в оценке масштабов эмиграции оперировать непроверенными данными и завышать цифры (Ф. Наваретте). Эта традиция нашла поддержку в XIX в. у либералов и “рехенеристов” (больше известных у нас как представителей “поколения [18]98 года”). Тем не менее, уже с XVI в. (Х. Лопес де Веласко), проявляется тенденция корректировки «демонической» интерпретации эмиграции в судьбах страны. Но специальные работы по данной теме появились только на рубеже XIX-XX вв., а качественный прорыв в разработке проблематики произошёл во второй половине XX столетия.

После гражданской войны 1936-1939 гг. и реорганизации научных учреждений Академии лидером в изучении испанской эмиграции в Америку стала севильская Школа американистских исследований и мадридский Институт истории Америки “Гонсало Фернандеса де Овьедо”. Изыскания научных групп К. Бермудеса Плата, П. Бойд-Бовмана, супругов Шоню в 1940-1950 гг. заложили основы современного этапа изучения вопроса. В 1970-1980-е гг. работу, начатую К. Бермудесом Платом, по составлению «Каталога пассажиров в Индии» - т.е. списков эмигрантов XVI в. - завершила группа Л. Ромера Ируэла и М.К. Галбис Диес. В последние десятилетия ХХ в. удалось оценить масштабы нелегальной эмиграции (коррекция в сторону понижения), реэмиграции, иммиграции, социальный, профессиональный, гендерно-возрастной и региональный состав эмигрантов. Особо отмечу пересмотр масштабов нелегальной эмиграции. Сторонники такой ревизии (П. Шоню, М. Мёрнер, А. Якобс) оперируют технологическими расчётами (тоннаж кораблей, регламент судовождения, динамика переходов) и анализом списочных составов экипажей судов обслуживавших атлантический трафик. Вместе с тем, до сих пор из-за худшего состояния источниковой базы динамика эмиграции и состав эмигрантов в XVII в. (особенно второй половины) изучены слабо.

По современным оценкам, число эмигрировавших в Индии за два столетия составило не более полумиллиона человек. В соответствии с интенсивностью эмиграции швед Магнус Мёрнер выделил 5 этапов в этом процессе: 1506-1540; 1541-1560; 1561-1600; 1601-1625; 1626-1650 гг.. Однако эта единственная на сегодняшний день научно обоснованная периодизация эмиграции в Индии распространения в испанистике не получила.

В XVI в. главную роль в подпитке заморской экспансии играли 7 южных и западных областей Кастилии. На долю Севильи, Уэльвы, Бадахоса, Кбсареса, Саламанки, Толедо и Вальядолида пришлось две трети эмигрантов. Города Севилья и Толедо, жители которых составляли менее 2 % населения страны, дали в XVI в. 22% всех заокеанских переселенцев. Даже с учётом транзитного характера части этой миграции, чётко выраженная локализация эмигрантов из регионов-доноров подтверждает то, что эмиграция во многом была результатом излишнего демографического давления (М. Родригес Канчо и А. Родригес Грахера по Эстремадуре). Рост, начиная со второй трети XVII столетия, удельного веса в эмиграции северных, благополучных в демографическом плане областей, подтверждает указанную закономерность. В то же время гендерно-возрастная специализация эмиграции, особенно в первой половине XVI в., могла существенно деформировать гендерные пропорции в рекреативных когортах ряда регионов и тем самым негативно повлиять на демографию в целом.

Модель эмиграции, существовавшая на протяжении большей части эпохи Габсбургов, отличалась от модели эпохи Бурбонов только господством эмигрантов из юго-западных регионов метрополии и жестким режимом в отношении иностранцев. При сравнении Испании с западноевропейскими странами видно, что структура и социо-экономическая организация эмиграции из Кастильской короны имели большое сходство с европейскими обществами Нового времени, вставшими на путь заморской колонизации позднее иберийских государств. Здесь и там фиксируется как обилие молодых холостяков, так и постепенный рост числа семейных переселенцев, существование иммиграции и реэмиграции, трудовой миграции. Похожи административные и законодательные механизмы переселения, а также формы рекрутирования колонистов (особенно в первой половине XVI в.). Вместе с тем, в Испанской Америке никогда не существовало “белого рабства”, как в колониях Франции или Англии.

В долгосрочной перспективе наибольшее негативное воздействие на демографическую ситуацию в Испании оказала экспансионистская политика Габсбургов. Рост доходов Короны в XVI в. и создание системы государственного долга, ключевым элементом которой стали американские сокровища, позволили существенно увеличить вооружённые силы страны. Отношение личного состава армии и флота к населению в момент максимального роста вооружённых сил (Тридцатилетняя война) составило для Испании 4,9%. Это высокая цифра сравнительно с Нидерландами (2,6%), Швецией (около 2%), Англией (1,3%), особенно Францией (0,75%). Правда, большинство в вооружённых силах Испании составляли иностранные наёмники-католики. Общие невосполнимые потери от мобилизации в армию и на флот составили около 1 миллиона человек. Причём, видимо, непосредственные боевые потери были меньше потерь от болезней.

И.А.А. Томпсон, Э. Мартинес Руис показали региональную специализацию в комплектовании испанских вооружённых сил. В армию значительную часть эпохи набирали рекрутов за счёт ядра Кастильской короны, отягощая тем самым положение Старой Кастилии и Леона, но кадры на флот черпали в Андалусии, а также в Галисии и Кантабрии - регионах излишнего демографического давления. Мобилизация в ряды вооружённых сил изымала из обычной жизни значительные контингенты испанских мужчин. Потому с демографической точки зрения самое важное отрицательное последствие империализма Габсбургов - усугубление т. н. временных и окончательных гендерных диспропорций, а значит деформация брачного рынка, снижение плодовитости и рождаемости.

Т. н. принудительным миграциям посвящён второй параграф - “Депортации иудеев и морисков”. Это одна из наиболее изученных и идеологизированных тем испанской истории. В фокусе споров на долгое время оказались вопросы причин, последствия депортаций и численность изгнанных в 1492 г. и в 1609-1614/15 гг. Апологетическая трактовка современников депортаций была подхвачена в XIX столетия традиционалистами, а потом консерваторами. Для них было свойственно приуменьшение численности депортированных. Либералы XIX в., осуждавшие депортации, в свою очередь, вслед за некоторыми современниками изгнаний, называли завышенные цифры.

Новый этап в изучении проблемы связан с усилиями испанистов близких к “Анналам” (Б. Венсан, А. Лапейр, Л. Кардайяк), а также с деятельностью Х. Каро Барохи, А. Домингес-Ортиса, представителей “школы Висенса Вивеса” (Х. Реглб) и гранадской школы (М. Барриос Агилера), которые ввели в научный оборот новые источники и использовали передовые методики. Можно выделить два современных подхода к изучению данной проблематики. Представители первого рассматривают оба изгнания как явления одного ряда, которым были присущи сходные причины (Ф. Бродель, супруги Катлер, Д. Брамонс). Представители второго подхода - их большинство - анализируют каждую депортацию как самостоятельное явление. Те и другие акцентируют внимание на разных причинах депортации: религиозно-идеологических (Х. Висенс Вивес, супруги Катлер), этно-культурных (Л. Кардайяк, Х. Реглб), политических и геополитических (Х. Висенс Вивес, П. Виляр, Х. Реглб), демографических (“неомальтузианское давление” - Ф. Бродель, П. Виляр, И. Валлерстайн).

Если говорить только о демографических аспектах тематики, наиболее губительной в краткосрочной и среднесрочной перспективе была депортация морисков. Количественные аспекты потерь от изгнания морисков были довольно точно определены к 1970 гг. (А. Лапейр, А. Домингес Ортис, Б. Венсан, Х. Реглб, Х. Надаль, позднее Х. Салас Аусенс и др.). Число депортированных составило от 272 тысяч до 350 тысяч человек. Ситуация усугублялась компактным проживанием морисков. Больше всего пострадало королевство Валенсия, а в Арагоне зона к югу от реки Эбро. Из-за источниковых лакун спорен вопрос о численности иудеев и евреев, проживавших на территории Испании. По современным оценкам (Л. Суарес Фернандес, М. А. Мотис Доладер, М. Фуэнсилса Гарсиа Касар, Г. Камен) из страны в 1492 г. было депортировано 40-50 тысяч иудеев.

Комплекс экономических, этно-культурных и демографических причин привёл к значительному притоку иностранцев на территорию страны. Эта тема рассматривается в третьем параграфе - “Иммиграционные процессы в Испании Габсбургов”. Существенное положительное влияние на демографию Арагонской короны оказала долгосрочная французская иммиграция (около полумиллиона человек за два столетия). Пионерами современного этапа исследования этой проблемы являются представители “школы Висенса Вивеса” Х. Надаль Ольер и Э. Жиральт Равентос. Им, и их многочисленным последователям, как в Испании, так и во Франции, удалось выяснить то, что данная иммиграция (преимущественно юношей и молодых мужчин) несколько выровняла гендерные диспропорции и увеличила брачность/рождаемость в Арагоне, Каталонии, в меньшей степени в Валенсии. Но миграция французов практически никак не повлияла на ситуацию в Кастильской короне. Она в силу своей природы также не смогла смягчить (исключая Арагон) негативные процессы “короткой продолжительности” - депортации этно-религиозных и этно-культурных меньшинств.

В изучении португальской иммиграции долгое время доминировала тема крещённых евреев - марранов (маранов), которая рассматривалась в комплексе с историей депортации испанских иудеев. В настоящее время усилиями краеведов и профессиональных историков удалось воссоздать общую картину миграций португальцев. Особенностью этих перемещений был значительный удельный вес краткосрочной (сезонной и маятниковой) миграции хозяйственного типа. Но и долгосрочная/окончательная эмиграция из Португалии, несоизмеримо менее значительная, чем из Франции, благодаря региональной специализации, позволила улучшить демографическую ситуацию в Эстремадуре и Западной Андалусии.

Начиная с 1980-х гг., специалисты приступили к систематическому изучению внутренних миграций в Европе. Этой теме посвящён четвёртый параграф - “Внутренние миграции”. В Испании неоспоримые лидеры в исследовании внутренних перемещений - галисийские историки во главе с А. Эйрас Роэлем. Им удалось разработать методику анализа феномена с учётом дефицита специализированных источников (через индекс маскулинности - показатель удельного веса мужского населения в возрастных когортах), предложить типологию этих миграций.

Как понятно сегодня, важнейшую роль в миграционном поведении экономико-демографического характера играли брачная стратегия, обусловленная в основном неравной системой наследования и масштабами конкубината/целибата в регионах-донорах, а также тип хозяйствования и экономическая конъюнктура, как в регионах-донорах, так и в регионах-реципиентах. Это хорошо видно по составу мигрантов и направлениям миграций. Главными регионами-донорами были северо-запад и север Испании. Но если горные и гористые районы севера являли собой пример относительной избыточности населения, прибрежные районы северо-запада устойчиво характеризовались высокой плотностью населения. Экономическая притягательность Новой Кастилии и Андалусии объяснялась, главным образом, ускоренной урбанизацией этих королевств и возможностями, связанными с колонизацией Западных Индий.

Наиболее сильное воздействие на демографическую ситуацию оказывала т. н. окончательная миграция. Доминирование среди мигрантов мужчин рекреативного возраста вело к нарушению гендерного равновесия. Если в XVI в. индекс маскулинности был выше для внешних миграций (эмиграции), то в XVII в. - уже для внутренних миграций. В результате в регионах-донорах ещё больше увеличивался возраст вступления в первый брак, усиливался вынужденный женский целибат, что подрывало местные рекреативные способности. Однако и миграции коротко-продолжительного типа уже негативно влияли на брачность, разрушая гендерные пропорции и усиливая женский целибат, ограничивали супружескую плодовитость, а в средне-срочной перспективе вели к старению населения. В результате, например, в Галисии, с одной стороны, женщины возглавляли от одной пятой до трети домашних хозяйств (часто на положении т. н. “живых вдов”), а с другой - 17% галисийских женщин никогда не выходили замуж. Краткосрочные (маятниковые) миграции воздействовали только на сезонную динамику браков и зачатий. В регионах-реципиентах в результате иммиграции происходило омоложение населения, росли показатели брачности и мужского целибата.

Особой формой внутренних миграций (принудительный тип) стало переселение гранадских морисков в связи с восстанием 1568-1570/1 гг. на земли Кастильской короны. Основные параметры динамики численности общины гранадских морисков в XVI в. и картину депортации позволили уточнить изыскания Ф. Руис Мартина, Б. Венсана и А. Лапейра. Суммарное число жителей Гранады на момент восстания равнялось примерно 275'000 человек, из них морисков было около 150'000. Поcле депортации примерно ста сорока тысяч “новых христиан” и их частичного возвращения, в Гранаде к 1591 г. проживало не более двадцати-двадцати пяти тысяч морисков. Таким образом, это переселение нанесло сильнейший удар по демографической ситуации в королевстве, дав основание Б. Венсану сконструировать модель “гранадского декаданса”. Но изучение гранадскими историками в 1980-2000-е гг. стихийной реколонизации этой территории “старыми христианами” позволило локализовать демографический ущерб от данной депортации. Исследователи сделали вывод о том, что демографическая ситуация в Гранадском королевстве выправилась в XVII столетии благодаря “старым христианам”- переселенцам из прилегающих регионов.

Миграционные процессы и их влияние отличались большим региональным разнообразием. Отток населения из районов с избыточными демографическими ресурсами являлся стихийной формой оптимизации распределения трудовых ресурсов. Но в Старой Кастилии, где с третьей четверти XVI в. наметилось ухудшение экономической конъюнктуры, вынужденная миграция в города (окончательная и транзитная) подорвала возможности местного рекреативного потенциала.

Четвертая глава “Социальная характеристика испанского общества” содержит два параграфа. Главные задачи главы сводятся к выяснению возможностей детализации и углубления представлений о параметрах демографических субмоделей и гомеостазиса благодаря социальному ракурсу исследования. В первом параграфе “Социо-демографическая характеристика основных групп общества” проанализированы подходы и результаты изучения структуры испанского социума, особенности демографического поведения клира, аристократии и дворянства, крестьян. Во втором параграфе “Город и городское население” рассмотрены основные группы городского населения и маргиналы.

В мировой испанистике существует дефицит специальных исследований по демографии отдельных социальных, социо-профессиональных, возрастных групп, истории семей. Т. н. “прагматический поворот”, характерный для французской и итальянской историографии, в Испании прослеживается слабо. Попытки некоторых учёных изучить эволюции ментальных установок в эпоху Габсбургов, влиявших на демографическое поведение, тормозит трудоёмкость обработки источников.

Имеющиеся наработки позволяют сделать следующие выводы. Социальный статус испанца определялся в ту эпоху сословной принадлежностью, имущественным положением, этно-религиозными корнями, полом и причастностью к городскому или деревенскому миру. Однако важнейшей чертой испанского общества раннего Нового времени всё-таки была сословность (в понимании М. Блока). Или, как уточнил Б. Беннассар, кастильское общество осознавало себя как сословное и структурированное на три части. Но в Арагоне официально была закреплена четырёхчленная представительная система. Арагонским влиянием можно объяснить существование в ряде приграничных городов Кастилии XVI в. этого особого сословия - “горожане”.

Наибольший вклад в дело изучения композиции и динамики клира внёс Ф. Руис Мартин (1960-70-е гг.), существенно скорректировав цифры “арбитристов” и просветителей в сторону уменьшения. Потому сегодня традиционная оценка влияния церковного целибата на демографическую ситуацию представляется преувеличенной. Из методик расчёта удельного веса клира в условиях источниковых лакун наибольший интерес представляет метод предложенный М. Ламбером-Жоржем и Х.И. Руисом Родригесом (1993). Суть его основана на анализе распределения алькабал с дополнительным пересчётом лиц обладавших дворянскими дипломами (грамотами). Анализ по областям Испании позволяет говорить о сокращении численности клира в XVI в. по сравнению с предшествующим периодом, вероятно, из-за хорошей экономической конъюнктуры и об увеличении его численности c конца XVI в. и в последующем столетии. Во второй четверти XVI в. насчитывалось примерно 30 тысяч чёрного и белого духовенства, в конце XVI в. - более 85 тысяч и не менее 135 тысяч в конце XVII в. Регулярное духовенство составляло примерно треть от общего числа лиц духовного звания, священники - примерно 40-50%.

Количество монахов и монашек (равно послушников и послушниц) было почти одинаковым. Правда, гендерное равновесие здесь всё-таки кажущееся. Дело в том, что в женские монастыри отдавали дочерей, главным образом, представители привилегированных страт, а в мужские монастыри больше шли представители третьего сословия. Следовательно, можно говорить об усугублении половых диспропорций в обществе, возникших в результате специфичного поведения социальных групп. Хотя острота генедерных диспропорций в данном случае смягчалась преимущественным размещением женских монастырей в городах, а, как известно, испанское дворянство тяготело к городам. В результате можно предположить, что такая география женских монастырей в известной мере компенсировала региональные социо-демографические диспропорции, да и общий избыток женского населения в городах. В свою очередь мужские монастыри концентрировались на юге Испании - в регионе с избытком мужского населения.

Бульшее значение на депопуляцию могло оказывать белое духовенство (максимум 0,65% всего населения или с пересчётом на репродуктивное мужское население - до 3%.). Но не надо забывать о конкубинате священнослужителей с экономками, “племянницами” и проч. Анализ судебных процессов по поводу сексуальных преступлений (Р. Бараона) показал широкое распространение этого феномена среди клириков. Особо конкубинат священнослужителей преследовался во второй половине XVI в., хотя это скорее свидетельствовало не о размахе явления, а об усилении ригоризма под влиянием Контрреформации.

Для демографов не представляется значимой и роль военно-монашескими и военно-рыцарских орденов. Например, в 1625 г. в кастильских военно-монашеских орденах насчитывалось всего 1452 рыцаря (Дж. Эллиотт). Да и обет безбрачия, который давали рыцари, при Габсбургах во многом имел уже формальный характер. В орденах Монтеса и Сан Хуана он вообще не полагался.

Гетерогенный характер элит, трудности идентификации форм организации власти и стратификации в наибольшей степени проявляются применительно к “благородным” (Х. А. Марабаль, Х. Мартинес Милан, Э. Сориа Месса, Р. Гарсиа Карсель, А. Домингес Ортис и др.). Для решения задач выяснения границ “благородного сословия” и групп внутри него в настоящее время активно используется просопографический метод (П. Молас), анализ таких специфичных институтов влияния как линажи и кланы (Ф. М. Бургос Эстебан, М.-К. Жербе). Но сегодня фактически отсутствуют работы о семейной стратегии грандов (25 титулов принадлежавших к 20 линажам) в раннее Новое время. Чуть лучше ситуация по демографической истории титулованной аристократии (53 семьи в 1506 г. и 100 в 1600 г.), по территориальной знати, а также по кабальеро и идальго (примерно 133 тысяч семей или 10% населения в 1591 г.).

Для представителей грандов и титулованной аристократии в XVI в. были характерны практическое отсутствие светского целибата, ранний возраст первого брака, значительное отступление от норм канонического брака в вопросах кровно-родственных связей и частоты браков, а также ориентация на достижение высокой легитимной плодовитости (и рождаемости). В то же время стремление предотвратить распыление титулов и родовой собственности детерминировало чрезвычайно высокий религиозный целибат. По мере ухудшения экономической ситуации в XVII в. и количественного роста аристократии в этой группе стал применяться регулятор, свойственный “западно-европейской” демографической макромодели: повышение возраста вступления в первый брак. Дворянство стремилось подражать титулованной аристократии в политике предотвращения дисперсии титулов и имущества. Этим объясняется высокая доля дворянок отдаваемых в монастыри. Вместе с тем для дворянства, в целом, был характерен более высокий уровень светского целибата. Главными резервуарами для “лишних” дворян являлись вооружённые силы и институты управления. Определённую роль в росте вынужденного безбрачия сыграла новая и специфическая модель дворянского брака, при которой супруги принадлежали к разным поколениям (муж из-за поздней социализации - к “поколению родителей”). Значительный разрыв брачного возраста повышал долю женщин обречённых на вынужденное безбрачие. Другим следствием позднего возраста вступления в брак мужчин стал рост числа внебрачных отношений со всеми вытекающими негативными последствиями. Распространённое среди аристократок и дворянок раннее прекращение кормления грудью увеличивало плодовитость и даже рождаемость в этих группах, но отрицательно сказывалось на показателях детской смертности. Таким образом, социальный ракурс анализа выявил главное отличие в демографическом поведении общественных групп в области брачной стратегии. Хотя, возможно, это впечатление - следствие особенностей источниковой базы.

Основной массив населения составляли сельские жители. По максимальным оценкам (Х. Желабер, А. Молине-Бертран) в деревнях Кастильской короны в начале XVI в. проживало 60% населения. Но большую часть столетия его удельный вес в Испании уменьшался. Из-за тяготения кастильского дворянства к городам, можно идентифицировать сельское население с крестьянством (с оговорками для севера). В то же время следует учитывать процессы протоиндустриализации и усложнение структуры хозяйства в крупных поселениях за счёт ремесла и торговли.

Изучение демографического поведения крестьян не имеет традиций и сопряжено с большими трудностями. Это предопределяет на сегодняшний день “макро-рассуждения” по проблеме, за которыми часто скрывается слабый уровень эмпирических знаний. Имеющаяся на сегодняшний день информация, позволяет утверждать, что брачная модель крестьянства отличалась небольшим возрастным разрывом между супругами. Отмечу, что такая модель характеризуется незначительным избытком холостяков. Демографическое поведение крестьян диктовалось условиями доступа к основному средству производства. В зонах мелкой земельной собственности (север, северо-запад, Каталония) существовал т. н. “крестьянский майорат” - система неравного доступа к земле. Она подкреплялась законодательно и обычаями, вплоть до невключения в общину новых хозяйств (семей) угрожавших существованию локального оптимума. Дополнительными стабилизаторами системы являлись хроническая миграция из этих регионов и институализация вынужденного целибата и/или конкубината (в зависимости, главным образом, от степени земельного голода). Характер заселения территории, климатические и хозяйственные особенности также могли влиять на те или иные параметры демографических систем с неравным типом наследования. В центре и на юге страны, где наряду с латифундизмом (Андалусия) существовали устойчивые районы крестьянской собственности, среди деревенского населения преобладали формы дистрибутивного типа наследования. Там доминировала неолокальная модель семьи, а высокая норма целибата и браки между родственниками (но не близкими) компенсировали негативные последствия для крестьянского хозяйства равной системы наследования.

В силу долгосрочных и среднесрочных факторов Андалусия и Новая Кастилия отличались высокой степенью урбанизации. Наиболее активно процесс урбанизации шёл в Кастильской короне в XVI в. (в Новой Кастилии горожане составляли около 25% населения в конце века, в Мурсии - до 40% и в Андалусии - около 60%). Правда, в XVII столетии начинается “аграризация” страны, что привело к сокращению доли городского населения. Мощная урбанизация наложила отпечаток на демографию, известный нам по другим странам. Самыми заметными чертами городской демографии были более высокая смертность (прежде всего, за счёт младенческо-детской), гендерные диспропорции, большая доля бастардов. Городским элитам была свойственна меньшая, чем для аристократии, социальная и этническая (у евреев - “конверсос”) эндогамия.

В целом уровень исследований основных страт городского социума оставляет желать лучшего. Намного большее внимание уделяется изучению маргинальных групп. Однако на сегодняшний день тема маргинальности и маргиналов представляет собой самодостаточный феномен. Демографические характеристики проявляются как побочный продукт исследования, и их изучение не носит системного характера. Исключение представляют собой этно-религиозные и этно-культурные меньшинства. Пионерами тематики на современном этапе стали этнограф и историк Х. Каро Бароха, А. Домингес Ортис, французы А. Сикрофф, Л. Кордельяк и др.

Важнейшей характеристикой маргиналов была их асоциальность по отношению к легально- и общественно-признанным социальным группам. Главным индикатором маргинальности являлась эндогамия, в меньшей степени - статус вынужденного мигранта, в деревне - отсутствие жилища. К числу социальных маргиналов той эпохи можно отнести нищих, криминальные элементы, проституток. Вынужденный мигрант - порождение структурной бедности - балансировал на тонкой грани бедности и маргинальности. Не случайно, что проституция была городским явлением и непосредственно связана с феноменом миграции. В группу риска, особенно в деревенском мире, попадали одиночки. Одинокая женщина, ставшая матерью, рисковала стать изгоем даже в городе. Этим можно объяснить широкую практику отказа от ребёнка и сдачу его в “Сиротские дома”. Важно, что эти дети не отвечали за грех родителей в юридическом и социальном смысле. Но высокая смертность в “Сиротских домах” из-за недостатка средств и ухода негативно влияла на общие показатели детской городской смертности.